***
Они четвёртый день валялись в кровати. Отлипали друг от друга, чтобы показаться матери, когда та заглядывала домой. Перетаскали весь шкаф с залежавшимися конфетами к себе в кровать. Билли вился вокруг чужой шеи губами, языком, прикосновениями. То и дело тянул в рот кольцо, пока оно болезненно не упрётся в нёбо. Притирался щекой к животу, чаще, конечно, к члену. — Да иду я, хуль ты трезвонишь? — Патрик запахнул халат, не удосужившись надеть хотя бы бельё. С чего бы, спрашивается? Родителей дома нет. Капюшон загнулся, оголяя россыпь алых засосов. — За-аткнись, иду я! Телефон трезвонил без остановки, первые два звонка Патрик пропустил по уважительной причине — у него на голове были наушники из тёплых Биллиных бёдер. — Ёбаный свет, если ты звонишь не для того, чтобы сказать, что я выиграл миллион баксов, то сдохнешь в муках. — Пат зажмурился на пробивающийся луч увядающего солнца сквозь поеденные молью занавески. Голос Реджи пробился сквозь скрежет трубки, и после долгого рассказа о том, как он, Генри, Вик и Питер устраивали допрос с пристрастием всей старшей школе, а после кружили по чёрным районам — в Детройте, конечно, все районы может звать «чёрными», — пока стрелка бензина не упала до нуля. После резюмирования: «Мы нашли их. Тащи нож». Хокстеттер уже поднимался наверх. — Кто звонил? — Билл сидел, опёршись на руки между колен, приложившись щекой к фиолетовому от отметин плечу. Пат чмокнул его в самый наливистый синяк. — Рыгало. У него пять дней назад вскрыли тачку, украли заначку в бардачке и сняли колёса. Он нашёл этих мудаков, пацаны хотят съездить передать им привет. Халат теперь валялся у подножья кровати, его хозяин натягивал джинсы, параллельно рыская взглядом по полу в поисках ремня. — Ты тоже? — Билл развернулся. Упёрся локтями в колени, скрещёнными лодыжками прикрыл промежность. Патрик натянул майку, отворачиваясь к шкафу. — Конечно, куда они без меня? — Стряхнул ком вещей с верхней полки. — Давай же, красавица, где ты? Ага, попалась, — покрутил ножик, осматривая лезвие. — Я что, как жена гангстера, буду ждать тебя тут? Билл прекрасно знал, что старшие парни не только пустыми угрозами бросаться способны. В девятом компашка Патрика бодалась с пацанами из соседней школы, они постоянно подкарауливали друг-дружку после школы, чтобы выбить коленную чашечку. Раз в две недели один из шайки попадал в больницу со сломанными конечностями. Патрик в их число ни разу не вписался по чистому везению. Видеть брата дерущимся с кем-то на перемене обычное дело. Иногда он выигрывал, иногда вечером лежал дома с пакетом льда на голове. Билл не уверен, дрался ли Пат с недругами или попросту доводил какого-нибудь парня до белого каления ради веселья, — в конце концов, это и неважно. Важно то, что сердце останавливалось при виде брата с расквашенными губами. — А у тебя есть другое предложение? — Пат сдёрнул кожаную куртку со спинки стула. Билл сдвинулся к краю кровати, перехватывая за запястье. Нежный, маленький Билли. Тот, который в шесть лет ждал у порога, когда же, ну, когда же? Родители вернутся с работы. Позже, годков в одиннадцать, дожидался старшего брата с затяжных гулянок, караулил, усевшись на пороге своей комнаты, то и дело ныряя в тягучую дрёму. Пат возвращался всклокоченный, с улыбкой, завязанной за ушами, кидал: «Спать пора, мелкий, мамка по жопе надаёт». «Мамка» сперва беспокоилась, даже плакала, когда Патрик впервые не пришёл домой ночевать. Отец за это всыпал ему ремнём по спине. Впервые, по крайней мере у Билла в памяти. Пат научился бесшумно выскальзывать через окно — придержать калитку, чтоб не скрипела, не верещать, чтобы не разбудить соседских собак. У отца при жизни слух был избирательного типа, касался только непутёвых сыновей и красавицы жены. Братец в обнимку с самым толстым домашним одеялом покинул дверной проём, закрывая вспыхнувшие от ревности щёки от двух девчонок с огромными серёжками и сладким запахом жвачки Dubble Bubble. Девчонки из тех, что хотят казаться старше, поэтому запихивают вату в лифчики, а летом носят топы, оголяющие пупок. Для Билла тринадцатилетки с проколотыми степлером мочками похожи на парней со здоровенными кулаками, на которых брат нарывался с песочницы, — и от тех, и от других велик шанс однажды не вернуться. — Останься. Или я пойду с тобой, — опёрся на колени, пробуя обнять за талию. Но споткнулся о «нет», придавившее, как сорвавшаяся с крыши груда подмёрзшего снега. Патрик уткнул два пальца под подбородок, заставляя запрокинуть голову. — Ты сидишь здесь и ждёшь, пока я не вернусь. Понял меня, Билли? Мелкий кивнул, скованный внезапно нахлынувшей паникой. Слюна шкрябнула о сжавшиеся стенки горла. Лёд навалился на рёбра, стружка продырявила потасканный свитер. — Я-я не хотел тебя злить. — Билл уставился на пряжку ремня, закатный отсвет пробежался по заклёпкам, спрятался в чёрной ленте. Пат качнул головой со смягчившимся: — А, брось, глупышка. Я не злюсь. Мелкий прижался грудью к коленям, кофта скаталась вдоль живота, оголяя фиолетовый синяк. Губы прижались к виску, Билл зажмурился, едва удержавшись от того, чтобы обвить за шею. Залезть на руки. Пат хмыкнул, выпрямившись. — Я быстро. Одна нога здесь, другая там.***
Фонари на Фискхорн красные, впиваются в смеркнувшееся небо и высасывают всю краску. Рыгало постукивает по краю руля — у него нашлось достаточно запасок, чтобы поставить тачку на четыре ноги. С заначкой, правда, вот не так гладко, в бардачке хранил все сбережённые карманные деньги вперемешку с отжатыми у малышни на завтраки. — Эти идиоты из нашей школы. Наверное, подсмотрели, как ты возишься с бардачком, вот и залезли. А я тебе всегда говорил — не храни бабки в тачке, — Вик стукнул по сиденью носком сапога. Кровяной зайчик фонаря хлестанул по коричневой коже. — Да что я делать-то должен, если мама комнату шмонает?! А она мне столько денег в жизни не давала, — Реджи всплеснул руками, оборачиваясь на недовольное лицо Крисса под желтоватой чёлкой. Притихший рядышком с ним Гордон приготовился что-то сказать, но вжал голову в плечи. — Заткнитесь, а? На хер это теперь вообще обсуждать? — Генри рыкнул на манер злобного соседского питбуля и вновь опустил голову на приборную панель. — Ебучие ниггеры зассали приехать, — цокнул под стать брюзгливому старикану, причитающему при виде молодняка: «Гляди-ка на них, безбожники, совсем распустились». Он с остальными выжидали уродов, обокравших Хаггинса, час. Реджи звякнул одному из них, по имени Алекс, сегодня вечером, Питер перед этим выудил телефон у одноклассницы, что ходила с тем самым Алексом в кино. Сегодня ему предложили стать героем криминального боевика, где в переулке арматурой выбивают мозги на бок многоэтажки. Рыгало сказал, что вызывает ниггера с дружками ответить за кражу: «Без всякой хуйни. По-серьёзному». Алекс ответил, что приведёт остальных, а Хаггинс назвал улицу и повесил трубку. — Генри, они, похоже, услышали тебя. — Патрик, бесцельно расписывающийся на стекле, выпрямился в кресле. На горизонте мигнули фары машины. Из неё одновременно высунулись пятеро. Белки глаз светились на фоне чёрных лиц, подсвечивающихся багровым. Генри сжал ручку двери, не отрываясь от вытянутых фигур, медленно подступающих из темноты. — Хокс, ножик взял? — Обижаешь, — Патрик облизнул пересохшие губы. Парни вышли под свет жужжащих фонарей. Пятёрка таких же желторотых преступников, белее разве что. Даже стоят одинаково, с натянутыми вокруг кулаков карманами. Генри выходит вперёд, прихлопывая Хаггинса по плечу. — Где деньги, уёбища? — обращается ко всей ораве, но смотрит на коротко стриженного парня в центре — Эша, они вместе ходили на английский, пока Бауэрса не турнули из школы. — Там, где твой заблудший папаша, — Эш таращится на Бауэрса, как ящерица, застывшая под тёплой лампой террариума. На роже не шевелится ни мускула, пока Генри пересекает напившуюся крови полоску света. — Отдайте бабки из бардачка и за колёса, тогда не придётся вызывать вам скорую, — Бауэрс сплёвывает Эшу под ноги, бугай с двойной челюстью по правую руку от него заметно напрягается, покачиваясь навстречу. — Скорую придётся вызывать вам, мудак. Генри прилетает в грудь, Эшу — в челюсть. Крисс цапается с кудлатым по имени Макс — травокур, дилер по совместительству для старшей со средней школой. Виктору от него попадает в бок. Патрик бьёт в живот парня с дредами, пока тот брыкается, норовя угодить Хокстеттеру головой в челюсть. Рыгало пытается опрокинуть на лопатки бугая с двойным подбородком, но пока лишь скользит по тротуару. Гордон лупит в нос Алекса. Патрика откидывают на капот, он отпихивает дредастого подошвой в грудь, выхватывает нож из куртки. От первого замаха ниггер уходит, второй надрезает ему ладонь возле большого пальца. Он зажимает рану, косо отступая назад, Патрик валит его на землю, сжимает бёдра коленями. Свободной рукой хватает клок пористых, как губка, волос. — Пластического хирурга заказывали? — кончиком лезвия надрезает кожу на скуле, медленно растягивает порез к уху. Парень под ним вопит, брыкается. Хокстеттер шипит разгневанной змеёй: — Сука ты тупая, портишь шрам. Он на секунду поднимается, патлатый выбивает ножик, заваливая на спину. Кулак впечатывается в скулы, в переносицу, снова в скулу. Хокстеттер рычит «Пошёл ты», облепляет ладонями чужое лицо, лезет пальцами в глазницы. Патлатый низко вскрикивает, отдирая чужие культи. Патрик дёргается, обхватывая за плечи, сбрасывает с себя долговязую тушку. Нож отскакивает, Хокстеттер кидается к нему, но дредастый сцапывает рукоять шустрее. Он припадает вперёд, размахивая лезвием с рёвом. Пат порывается поймать его запястье, но холодный укол в живот отгоняет к машине. Кровь проступает сквозь майку, ползёт выше, словно стая ядовитых муравьёв. Порез неглубокий, растягивается в улыбку над самым ремнём. Дредастый замирает, пялясь на окровавленное лезвие. Патрик слышит, как Генри выбивает болезненный хрип из горла Эша. Хокстеттер выкручивает запястье, в груди колотится, жжётся. Бабочка звенит крылышками об асфальт, Патрик чувствует, как рёбра парня возвышаются над запястьем. Слышит тяжёлый всхрип, когда колотит его морду. Кровь заливается тому в ноздри, щиплет роговицы, кожа на костяшках расходится, удары отдают Патрику в плечо. Он бросается к ножу, не замечая приближающегося топота. Подгнившее ночное небо плывёт по кромке лезвия. — Всё, хорош, хорош! — Вик оттаскивает выкручивающегося, рычащего «Я тебе глаза вырежу, уёбок!» Хокстеттера. — Они съёбываются! Съёбываются, тихо ты. Дредастого с земли подтаскивает здоровяк с рассечённой бровью, Алекса Макс тащит к машине, Эш отхаркивает зуб под колёса. — Валим отсюда. Долбаные психи, — Алекс зажимает кровоточащий искривлённый нос. Черномазые погружаются в салон, пока Рыгало, Генри и Гордон отходят назад, перемазанные грязью с кровью. Патрик падает на асфальт, выворачиваясь из объятий Вика. — В следующий раз я отрежу тебе хлебало, сука! — кричит, отмахиваясь от вездесущих хваталок Крисса. Встаёт, сглатывая кровь. Свою? Рукоять ножа холодная и мокрая, как тельце улитки. — Валим, нехуй тут делать, — Генри шмыгает разбитым носом.***
Билл разгибается из тесного клубка, отдёргивает штору. За окном ни души, кроме кошек, шныряющих по мусорным бакам, от каждого хруста крышки ладони накрывают уши. Мелкий сквозь металл различает, как кости разламывают пополам. Как Патрик лежит на асфальте вниз лицом в луже крови. Он задёргивает штору. Крючки свистят, словно летняя резина на заледенелой дороге. Часы давно отбили девять, а в макушку так и не поцеловали со смешливым: «Дождался, глупышка?» Билл успел нарыть номера Крисса и Гордона в телефонной книге — без толку. Виктор не ответил, в доме Питера трубку взяла младшая сестра. Сказала, что не видела «прыщавого придурка» с самого утра. Билл был почти готов позвонить к маме на работу, заплакать в трубку, умоляя приехать. Но Патрик не обрадуется, когда вернётся. Если вернётся. Скрип входной двери подбрасывает к потолку. Шаги ударяются о стены, проползают под порогом. Холод стелется по полу, облизывая кончики пальцев на ногах. Прикроватная лампа сбрызгивает лимонным на рассечённую переносицу, подсохшую кровь на скулах, нижней губе. Билл сглатывает плотный сгусток тревоги, упирая ступни в пол. — Патрик, ты… — оседает на край кровати. Туманная ухмылка — не ухватиться —вспарывает брюхо, стеклянный взгляд шарится у подножья кровати. Кровь на майке расплылась округлым пятном, словно неуклюжий мальчишка изгваздал скатерть. Мелкому хочется, чтобы Пат захихикал, смешливо щёлкнул по носу. «Это всё розыгрыш, мелочь. Кровь — кетчуп. Смотри, кислая». — У тебя рана, я… Давай я помогу. Желудок прилипает к позвоночнику, косой оскал щерится опухшими краями. — Билли, ты же всё для меня сделаешь? Внутри всё скукоживается, как у мальца, впервые в жизни увидевшего нечто ужасное. Не актёра, закрытого резиновой маской чудища, не заползшего под кровать паука, а что-то, что в лучшем случае оставит тебя заикой. Вот бы спрятаться, как в летние деньки, шлёпать босиком по траве до ближайшего дерева. «Я в домике! В домике! Не достанешь!» Билл сдавленно кивает: — Да. Конечно. — Пятится к стенке. Патрик упирается коленями в кровать. Теперь видно, что кровь с губы стекла на подбородок, несколько капель — на ворот майки. — Ляг на спину. Головой ко мне. Мелкий не спрашивает, а надо бы. Ложится, сползая макушкой с края. Суставы, как деревяшки, не гнутся, скрипят без смазки. Нутро без неё тоже заскрипит. Потухшие следы на шее вспыхивают, когда Патрик прижимает отпечатки собственных пальцев ладонью. — Не бойся. Просто делай, что я скажу, — шелестит вдоль ушной раковины, прорастает в мозг, как зараза. Раковый росток. Пат не замечает ни побледневшего лица, ни вздрогнувшей грудной клетки, ни синяков. Не замечает того, какой тихой стала комната. — Вдохни. Набирает полные лёгкие. Пугливо сводит колени, словно знает, что мочевой пузырь не выдержит и лопнет. Патрик воззрится высоко, так, что не дотянуться. Выдыхает жарко, но температура отчего-то падает, будто Билла живьём запихнули в морозилку. Удавка на горле сжимается туже, пульс бьётся в подушечки стиснувшихся пальцев, поднимается по венам к запястью. Сероватая, выцветшая, как обои в гостиной, джинса растекается, словно Билли подкрутили шестерёнки, как неисправной заводной обезьянке. — Дыши. Воздух на вкус острый, как проглоченная игольница. Мелкий слышал, что если всадить иглу достаточно глубоко, то она поднимется вверх по кровотоку, пока не уткнётся в сердце. — Вдохни. Патрик проделывает это трижды. Не даёт мелкому прокашляться, сфокусироваться на чём-то, кроме нехватки кислорода, искорок эйфории на растянутые — как растраханная дырка — секунды, обгоняющие панику. Страх задохнуться. Раскалённое давление, раскраивающее череп изнутри. Тиски разжимаются до того, как замыленные очертания джинсов заменяются чёрным экраном. — Дыши. Билл сипит, как закупорившийся песком свисток. Не различает глухого клацанья заклёпок ремня по полу и трели собственных зубов. Фокус размазывается по горе книг, рассыпанных по полу. Патрик закрывает их бедром, упирая коронованную головку в губы. — Вдох. Носом. Вбирая член до середины, пока Патрик не проталкивает сам, сдавливая внутри и снаружи. Билл давится, кашель стопорится в груди, прижимая к матрасу, окоченевшие пальцы ухватываются за кофту. Член в глотке движется короткими рывками, прощупывает ребристый узор. Патрик сжимает очертания ствола сквозь горло. Пирсинг дерёт стенки, низ живота сводит от боли — стыда за то, что трусы липнут к намокшему члену. Краска хлынет на щёки. Так же, как когда Патрик впервые вставил внутрь язык. Билл краснел, давил вскрики со всхлипами в подушку. А его вылизывали, низко постанывая от удовольствия, от того, как братишка зарывается ладошками в волосы и краснеет, от того, как просит прекратить, а сам толкается навстречу. Сейчас лежит смирно, смаргивая подступающие слёзы. Стыдно и страшно. Точь-в-точь первое желание потрогать себя, думая о старшем брате. Биллу тогда было десять. — Дыши, Билли. Дыши. Слюни тянутся к головке, опадают на округлые щёки. Билл кашляет, голова подскакивает вверх, опадает, будто слеплена из папье-маше. Патрик погружается в шум крови, застилающий комнату, счищает засохшую корку на разбитой губе. Кровь на животе, сбоку, ниже, над костью. Кровь у бабочки на крыльях. На харе чёрномазого уёбка. Вначале Пат хотел оставить ему шрам под глазом — для красоты, чтоб за душевными беседами на продавленном стуле спрашивали: «Мужик, а это у тебя от кого?» В конце, когда дредастый — грязная крыса в трусливую ранил — ранил его чёртовой бабочкой! —хотелось уже вырезать ублюдку глаз. Цветом такой же коричневый, как его рожа. Дали бы немного времени, упругий шарик бы красовался на лезвии, как вишенка на торте. Дали бы ещё — и Патрик скормил бы его хозяину. Ёбаные тру́сы, жалкие крысы, все они, все они. Какого хера он вообще позволил уйти всему сброду? — Вдохни. Бульканье вспороло попрятавшуюся по углам темноту, та, поджав хвост, прыгнула к двери, выбегая прочь из дома, оставляя Билла на… растерзание? Чем глубже Патрик протискивался, нанизывал, как сочный кусок мяса, тем твёрже смыкалась хватка на шее. Тем больше конечности тяжелели. Билл давился, не мог пошевелиться, тело будто скрутило судорогой, нос щипало затекающей в него слюной вперемешку с редкими слезинками, скатывающимися на лоб и пол. Головка во что-то упёрлась, Билл замычал громко, насколько мог. Мама же говорила в детстве — нельзя тащить в рот всё подряд. Патрик рывком вытащил член. Вставил обратно. Мелкий не мог спросить, но чувствовал по тому, как ствол крепнет, как надуваются вены, — Патрик скоро кончит. Билл тоже, через парочку жалких секунд. С головки течёт от каждого болезненного толчка, спина мокнет от пота, капли с лица падают в лужицу на полу. Билли кончает под хриплый стон. Думает, что прямо сейчас задохнётся. Патрик вытаскивает с пустым щелчком, будто из бутылки выскочила пробка. Билл вываливает язык, как загнанный зверь, дышит сыро, лицо покрасневшее, взмокшее. Повезло, что не окровавленное. Повезло, что он не трусливая крыса. Ноги слабеют, Патрик покачивается, можно подумать, что рухнет сверху, если бы не твёрдая рука, вновь стиснувшаяся на шее. Выдох клокочет у корня языка, веки грузно смыкаются, трепещут, как крылья бабочки. Бабочки. Патрик чувствует, как упруго сокращаются мышцы, как Биллу сводит живот до самых кишок. Рваный стон тает в сгустившимся запахе пота. Сперма вытекает глубоко в горло, горячая и горькая. Пат оседает на пол, плечом рядом с ухом. Опустошившийся, воздушный, как могильная плита. Билл сглатывает, лежит с приоткрытым пересохшим ртом, вся слюна стекла на щёки, с висков сбежали капельки пота, округлившиеся от слёз. Бельё мокро и холодно прилипает к мягкому члену. Разбросанные в углу книги сливаются в набор неразборчивых бликов. Мелкий пытается позвать, но выходит только шершавый хрип. — Сейчас. Пат не застёгивает штаны. Перекладывает Билла на подушку. Тот выхватывает кровоточащую рану на скуле, то, как тяжело закрываются веки. Как Пат укрывает ему босые ступни. — Я за перекисью, — он тихо бросает у самой двери, та шуршит не смазанными петлями. Билли поджимает колени к груди, приподнимает голову, затёкшая шея выстреливает болью в позвонках, заставляет скорчиться. — Ты… Ты же вернёшься? — Сил сползти вслед за братом нет, даже спросить громче. Ощущение такое, что Билл снова болен ангиной, как в восемь лет, когда он неделю не мог разговаривать. Патрик тогда иногда сидел с ним допоздна, читая книжку. — Как всегда, — он тянет улыбку. Косую и короткую. Биллу хватает для того, чтобы не умолять его остаться или не поползти, хватая за ноги. Он закрывает живот одеялом, не ощущая его края в руках. Дверь остаётся приоткрытой, впуская темноту коридора.