Верёвка

Качели поскрипывали, грузно покачиваясь, издалека разносился визгливый вой собак. Патрик встряхнул пачку, прищёлкнув языком. — Сигареты заканчиваются быстрее, чем я могу сосчитать до десяти, — зажёг одну. Протянул выглядывающий из пачки фильтр. Билл смял губами, потупившись на затёртые до дыр носки кед. После того как Патрика ранили, прошло два дня. Билли то и дело жался к нему под бок, всё просил дать обработать рану. В ответ Пат отмахивался, оставлял только смотреть, как промакивает перекисью края и заклеивает. Свои синяки Билл обработать не просит. Поглаживает их перед сном, кладёт ладони брата, большие и тёплые, на потихоньку убывающие пятна засосов на животе. К шее не прикладывает. Горло шкрябает особенно сильно по утрам, в остальное время ноет, когда глотаешь. Отметины посинели, Билл прятал их под воротом полосатой жёлто-зелёной кофты. Пат передал зажигалку, смачно затягиваясь. Билл покрутил её, шмыгнув: — Ты много отдаёшь мне. Патрик поперхнулся дымом, хохотнув. — Ничего, взамен ты платишь натурой, — стучит пяткой по выбившемуся сорняку. Стряхивает пепел на корону одуванчика, не пойми зачем заглянувшего на Хокстеттеровский двор. Билл отворачивается, разгоревшийся фитилёк освещает напряжённые губы и кончик носа. — Ты какой-то грустный в последнее время, что случилось? — Пат ставит пятку на сидушку, опирается подбородком о колено. Билли касается щеки там, куда прикладывается чужой взгляд. Дым кусает за веки, мелкий промаргивается, отрицательно мотая головой. — Я просто хотел узнать, что там с Реджи и его машиной? Они ведь так и не поговорили об этом. Биллу бросили посмаковать, как выглядела та крыса, выхватившая нож. Патрик почесал затылок, прищурив один глаз. — А, вроде эти гондоны вернут часть денег. Генри разговаривал с Рыгало на пути из Фискхорна, попутно вытирая кровь со рта краем клетчатой рубашки. Хаггинс вёл одной рукой, второй почёсывал разделённую надвое бровь. Бауэрс успел потолковать с Эшем, как повалил его ударом в челюсть на капот, — верно, вор-недоучка купил её на бабки за сбытые детали машин. Генри встряхнул за грудки, рыча в кровавые разводы, практически коричневые на тёмном лице. «Ну как, мразь? Готов расплатиться?» Эш повёл заплывшим глазом — Алекс брёл к нему, держась за бок, Джи, бугай с кулаками-кувалдами, лежал под Хаггинсом. Дредастого Стью он не увидел. Генри рванул на себя, едва не ударив головой, Эш выкашлял: «Мы расплатимся, расплатимся, завязывайте». Пат расслышал рассказ краем уха, слишком был занят мечтами о том, как вскрывает дредастому козлу харю, словно консервную банку. Билл подвинулся ближе к цепи, выдохнув: — Хорошо. А внутри роились черви. Сворачивались в «ты что-то сделал не так». Облажался, тупица. Ведь если бы не облажался, то Патрик, вернувшись ночью, не заставил одним присутствием кишки скручиваться от страха. Горло бы сейчас не зудело. Билл славно справлялся с работой над ошибками, особенно на гуманитарных предметах, но сейчас до него, бестолкового сопляка, не доходило. Пат откинулся, повисая на руках, небо, затянутое клубками дыма, пролетело над ним, как молния. Билл аккуратно потоптал сигарету о сидушку, положил в траву — потом обязательно докурит. — Можно я сяду к тебе на колени? Патрик продолжал целовать его, трогать там, где захочется. Потому Билл думал, что оплошал не фатально, — значит, можно взобраться на высокие колени, как маленькому. Попросить так прощения. Смотри, как я доверяю тебе. Возьми всё, что захочешь. Патрик усаживается поудобнее, вынимая сигарету изо рта. — В любой момент. Билл оглядывает стену чёрного хода, окна сюда не выходят, а маме десять минут назад позвонила тётя Мег, зачастившая с просьбами поехать развлечься, поэтому никакого движения в сторону дверей не предвидится добрых минут двадцать. Билл осмотрительно опирается на сидушку, придерживается за ржавые цепи. Опускается мягко, стараясь не тревожить старую качель, Пат придерживает за талию. Жар от сигареты облизывает Биллу губы, Пат чуть отклоняет голову. — Давай погуляем. Можем встретиться с твоими друзьями вместе. — Он комкает ворот чёрной футболки, тупит взгляд на грудь, живот. В мир взрослых, хоть работящих, хоть шатающихся по впискам, ему вход воспрещён. Билли туда украдкой ставил ножку, эть-эть, нащупывал пол да глоток пива. Присоседивался к разговорам, пока Пат с друзьями сидели у них на диване. Уходил восвояси, как кто-нибудь, чаще Генри, говорил, что тут не собрание детского сада. Пат трепал младшего братишку по волосам, мол, не бери на свой счёт, мы так со всеми, и подталкивал к лестнице. Мелкий обычно усаживался на ступеньки, где его не заметят. Грелся о смех, лязганье бутылок, хруст, истории о том, как кто-нибудь удирал от молочных поросят. Билл похихикивал в такт до тех пор, пока его не сгонял первый, решивший подняться наверх. Билли забирает сигарету, пробует влажноватый фильтр. Сойдёт за почти поцелуй. Пускай теперь есть настоящие. Есть ведь, да? — У всех родичи дома. Патрик подарит мелочи ещё много поцелуев, пусть даже болючих. Главное — больше, чем от родичей. Билл даёт затянуться, Пат направляет его запястье, поглаживает указательным пальцем. Мелкий промаргивается от едкого дыма, пожимает плечами: — Генри же живёт без них. Съехал, как попёрли из школы, под матушкины крики о том, что она не собирается воспитывать преступника и тунеядца. Будто за столько лет жизни не поняла, что из ржавой помойки других не вылазит. Все рок-звёзды-любители-пустить-по-вене не в счёт. — Хочешь залететь в притон? Заброшенный дворец за два квартала до Восьмой мили, у которого на лужайке навалено с десяток мягких кресел вокруг раскуроченного костра с подгоревшими шкурками от бекона. Бауэрс нашёл — или он его — по случайке. Разговорился с Виком о дешёвом жилье, а тот обмолвился, что знает парней, устроившихся в заброшке. По закону, если хозяева не жалуются, выселить их не могут. Как говорила мать Крисса: «Боже, благослови Америку». — Генри не наркоман. — Билл подсел повыше, покачнул старушку, покрепче взялся за плетёную цепь. По ночам, вечерами сплетался так же с Патриком языками, всем телом, скользкой кишкой. Биллу не с чем сравнивать, но уверен, что вставляло похлеще всех наркотиков мира. Пат щурится, вытягивая последние капли из сигареты, бумага искрится, грозясь съесть фильтр с потрохами. — Да, но с ним живёт пара хиппарей. Растят траву на балконе. Когда я был у них последний раз, то накурился, просто заглянув в гостиную. — Он отшвыривает окурок к забору, сцепляет руки в замок на Биллиной пояснице. Дрожь покусывает плечи, понадкусывает позвонки, Билл прячет замёрзшие кончики пальцев Патрику на тыльную сторону шеи туда, где волосы чуть завиваются. — Тогда мы точно должны пойти. Мелкий ведь должен реабилитироваться, избавиться от роящихся в желудке червей, вторящих: «Глупый-глупый-глупый Билл сделал что-то не так! Сделал не так!» Поймать их, юрких, улюлюкающих. Повырывать сквозь брюхо, как паразитов, и дело с концом. — Подготовься к шуткам в стиле Тозиера, пацаны не любят малолеток, — заключает довольно, боднув в плечо. Мелкий тотчас сникает, пальчики упирает в шею поломанными ногтями, не шкрябает — места им не находит. Пат пожмакивает бедро, сыто ухмыляясь: — Зато я очень.

***

«Маяк», как прозвали дом обитатели, зазывал красно-чёрной «Psychedelic» и синей «shack» на фасаде. Серое косое чудище пропиталось солодом, жвачкой «Bubble Beepers», ганжой, газом от здоровенных баллонов на лужайке, шлейфом колы и использованных презервативов. Вместе с Генри ютилось человек восемь, постоянно топтались левые пацаны, девки, искатели приключений, наркоши, свободные художники — идеальный мир. Никаких тебе предков, домашки, мотыльков, что больше не прилетают в твою халупу. Может, кровавые пятна на линолеуме, но и те от веселья. В двери нет замка, Пат подпинывает её носком ботинка: «Проходи, котёнок, не стесняйся». Генри отпихивает плечом парня с синим ирокезом, тот харкает под ноги «косолапое уёбище» с картавым французским акцентом — луизианец из деревушки, где из достопримечательностей жирные куры. Бауэрс пожимает Хокстеттеру руку — старшему. На младшего подвыпивши косится. — Это что за человечек сосательного роста? — Генри отхлёбывает скопившейся пены. Билл скрещивает руки на груди, прикусывая внутреннюю сторону щеки. Патрик ловит движение, как матёрый рыбак скользкую рыбёшку в сети. — Психологи говорят, что подобные шутки свидетельствуют о глубоком сексуальном неудовлетворении, Генри, — дёргает указательным пальцем, клонит вниз, как вялый член. Бауэрс злобно оскаливается, мигая светящимися, словно у рыси в темноте, глазами на хохотнувшего Билла. На Бауэрсе красуется налитый кровью фингал, на переносице пластырь. Тут ссадина, там гематома, тут застывший кровоподтёк — парадный прикид любой уважающей себя шпаны. — Да пошёл ты на хуй. И ты тоже, — Генри едва не щёлкает Билла донышком по шибко довольной морде. Пат тянется украсть бутылку. — Расслабь булки, Бауэрс, а то стринги лопнут. А ты, мелкий, пробегай, развлекайся. Он и пробежал. Мимолётом, оглядываясь выяснить, смотрят ли на его голые ноги, а на задницу? Патрик всего-то подмигнул. Дома перед выходом погладил от щёк до поясницы, собрал все мурашки. Приласкал за ухом, как несмышлёного котёнка. Хороший такой. Смешной, лупоглазый. С мокрым от слёз носом. Билл здоровается с Alice Donut, Majesty Crush, десятком клыкастых метал-групп и растёкшихся зелёных грибов. Прячет хитроумную улыбочку в рыжеватом цвете ламп. Картинки кумиров вешаем? Кто тут ещё сопляк? Стаскивает закупоренный «Budweiser» со стойки, под ним кружком скрывается ACAB. Под кедами катаются бутылки без этикеток, пачка чипсов шуршит, пока отпинываешь в угол к кучке других. Крошки печенья, табака, расплющенных зёрен попкорна подпрыгивают на продавленных подушках, спинка дивана чутка проваливается под затылком. Патрик и Генри отходят на кухню, то и дело маячат возле стойки, чашка с конфетами высоко скрипит по столу, когда её подгоняют к самому краю. Пат любит сладости, особенно приторные, от которых заработаешь кариес. Благо зубы крепкие. — Ты похож на девку. Вик подваливает вразвалочку, некрепко придерживая «Carlsberg» за горлышко. Плюхается на диван, распластывая длинные конечности. Между бровями залегла напряжённая складка, как у отличника, пыхтящего над задачкой третий час. — Да, но ведь на симпатичную. Красивую. Так говорил Патрик. Билл соглашался, прячась ему на грудь. Будь воля, целиком бы на ней свернулся. — Ты типа хочешь быть девчонкой? — Виктор прокашливается. Он, как и Рыгало, из тех друзей Патрика, что периодически справлялись о том, как дела, или предлагали глотнуть за помощь в картах. — Это нечестно. Почему если мне нравится краситься, то я хочу быть девушкой? Моя подруга Беверли любит носить джинсы и часто не красится, но её не считают мальчиком. — Билл сжимает бутылку ляжками, звонко стучит по крышке, зыркая на Крисса с лёгким укором. Вик замолкает, вскидывая кустистые брови. — Ну-у так? Билл облегчённо вздыхает. — Нет, я не хочу быть девушкой. Крисс многозначительно кивает с коротким «понял». Ровный гул голосов льётся по дому — хрен разберёшь хоть фразу, все фрагменты про бабки, сигареты, музло, порнуху, предстоящий выпускной. Куда после него? В офисный планктон или зарабатывать мозоли в автомастерской? В тюрьму тож вариант. А там, глядишь, до могилы недалеко. — Знаешь, забавно, что ты его брат. — Крисс нащупывает выпуклую дату. На неделю просрочено. — Почему ты так говоришь? — оборачивает пальцы вокруг зубцов. Вик хмыкает, будто делится истинами с младшим товарищем — зелёным, зато славным. — Потому что ты милый. Хороший такой типа, добрый там, вся хуйня. Несмотря на то, что педик, — Крисс пихает в бок, посмеиваясь. Билл в ответ улыбается, спрыскивая «Пошёл ты», чтоб неповадно. Не возмужавшей версии Твигги о педиках рассуждать. — Так почему ты так говоришь? — Да очевидно. Патрик, он… Хуй пойми, чё у него в башне происходит, иногда, мне вообще кажется, что он никого вокруг не слышит. Это не самое страшное, просто… м-м, ему на всех насрать, тёлки и парни, вьющиеся вокруг него, могут думать, что это не так, типа они особенные. Но эт пиздёж. Обычно, когда Крисс по пьяни забалтывал обо всём на свете — экономика там, потерянное поколение, сиськи Памелы Андерсон, — Билл сидел в своей комнате, чувствуя, как пол вибрирует от смеха. Сейчас бы в неё тоже с удовольствием ушёл. Сбежал. Как от медвежьих ручищ отца — юркнуть между ними, чтоб оставить в награду лишь воздух, выскочить из комнаты и пулей к лестнице. Сейчас жаром обдаёт не от дикой беготни, от злости. Чистой, как спирт, опошляющий градусом до ноздрей. — Ты не прав. И ты ни хера о моём брате не знаешь. Билл вскакивает, крошки на диване вслед за ним спрыгивают с мест. Если бы мог, то набросился бы на белобрысого с кулаками, хлестал, пока не услышит жалобный всхрип. Крисс поднял ладони, пена расплылась по ребру бутылки. — Да ты чё завёлся? Будто я твоего парня обосрал. Мелкий ни глотка не пригубил, а адреналин звякнул в висках, прокатился горячей волной к желудку. — Патрик умеет заботиться так, как никто из вас не способен. Защищая от нападок школьных задир, укладывая пятилетнего мальчишку спать, в очередной раз оставшись за главного, гуляя летом в парке, поджаривая тосты, на каникулах, когда хорошее настроение — всегда немного подгоревшие. Приглядывая за тем, с кем мелочь водится, — чтоб не обижали, а то старшие братья страшны в гневе. Всё нормально, Билли? С тобой всегда да. Что бы Виктор вообще понимал? Единственный ребёнок в семье, при живом отце, который его за всю жизнь ни разу не шлёпнул. Мать — высокая, с пылкими карими глазами — посещала все собрания начальной школы. Выслушивала жалобы на золотого сыночка. Такому никогда не понять, каково это, когда старший брат приставляет нож к шее разъярённого мужика, названного вашим отцом. — Он добрый. Просто не все заслуживают его доброты. Например, парни, которые взламывают чужие тачки, или свиньи, бдящие за всеми, кто ниже Гриктауна. А ты, глупышка, заслужил? Заплатил натурой? Не заметил, как рука легла на горло, — отдёрнул. В груди заискрилось, словно неисправный фейерверк, — сегодня кто-то останется без ноги. Билл забегает за барную стойку, сваливает фантики и пластиковый стакан. Вик остаётся с открытым ртом, таращится ему на спину. Билли перебивает Бауэрса на полуслове, едва не вписываясь в него плечом. — Давай выйдем, пожалуйста, мне надо поговорить с тобой. Пат ухмыляется синюшным синяком под глазом, там, где кожа тонкая, видно все разорванные капилляры. — Брось, мы ещё не дождались, пока кто-нибудь начнёт петь. — Мне правда очень надо. — Билл теребит рукав у запястья, едва ли нервно не топчется на месте, как в детстве, пытаясь согнать задир с площадки. — Только ради тебя, братишка. Пат салютует Генри: «Скоро увидимся». Мимо проходят несколько парней, Билли чувствует их взгляды под кожей замечает сонную физиономию Вика, перед тем как закрыть входную дверь. На улице воздух пропитан бензином, сухими сорняками, мусором, постепенно гаснущим в железных баках. Зимой Генри с соседями жгут костры, которым бы краснокожие позавидовали. — Что стряслось, глупышка? — Пат поворачивается к нему лицом, ступая на каменную дорожку до конусовидной палатки. Билл прячет руки в карманы, чтоб не дрожали, туда бы ещё надломившийся голосок поместить, чтоб лишний раз слух не резал. — Я просто хотел побыть с тобой. В ответ пожимают плечами, манят вглубь двора по тропинке, словно Элли в Изумрудном городе. Отогнутый угол ткани приглашает в тёмный зоб с мутными разводами лунного света. Внутри разложен спальный мешок, пухлые, как нависающий животик над ремнём, подушки. Билл находит их на ощупь, подкладывает под копчик. — Это настоящее индейское типи. — Патрик трогает грубоватую ткань, у края ладони вьётся рыжая линия. Билл шуршит вдоль спальника, кутаясь в длинные рукава кофты. — Типи — это как их дом? — Верно мыслишь. Это переносное жилище кочевых племён, седой предшественник дома на колёсах. — Пат заинтересованно потряхивает ветку — крепкая, если обвалится, рискует придавить насмерть. — Оно тут уже было, когда парни заселились. Прикинь, если до них тут жили индейцы Великих равнин. — Ногтем сдирает кору — закостеневшая, словно палки смачивали солью. — Сидели кружком, жгли костры, может, пели? Что там ещё делают индейцы? Табак курят, только уже не выращенный, а из соседнего ларька. Его голос вьётся к ветвям, утыкающимся прямиком в небо, как игла в гелиевый шарик. Мыльные блики гуляют по вытоптанной земле, высвечивают ткань с рисунками буйволов, потасканными — у кого рога нет, у кого кончика морды, у кого хвоста. Билл шоркнул по коленям ногтями — нечего сковырнуть, все ссадины затянулись, оставили розоватые кружки, словно родимые пятна. Щас бы с размаху врезаться коленками в землю, как бывало, когда ни с того ни с сего ноги заплетались, возили по асфальту, как мячик. За всё хорошее. Гравий скрежетал в унисон с червями в желудке. «Ты сделал что-то не так. Сделал что-то не так. Сделал что-то не так». А что? С Патриком не догадаешься. Хоть в одном Вик прав. Не друг — ходячий кусок дерьма. Строит добренького для своих, мол, не перегибайте палку, ребята. Мол, я тут самый умный-разумный. А на деле жестокий мудак, как и остальные. — Патрик, скажи, ты не бросишь меня? Темень ощупывала Билла — холодная, как труп. Справа придвинулись, повеяло теплом с сигаретным, хмельным привкусом. — Куда я от тебя денусь, котёнок? — Поиграл пальцами поверх его костяшек: не кисни, кис. Твою грустную моську и через стену ночи видать. Билл задышал чаще, под стать младенцу, что набирается сил для крика. — Ты… Ты не сделаешь мне больно? Хотя бы не так, как папа? Зака мальчишка пережил, а этого уже не переживёт. Прочертит по вене, не по горизонтали, как сейчас, а вверх. Вжух, и всё. Теперь будет ждать каждый год жёлтых роз на могиле. — Обещаю, — голос ровный, спокойный, что, глядишь, рассмеётся — разрядить обстановку. Смешно же всё это, глупышка? Билл хватает за руку, топит ладонь среди колец, выступающих вен, сбитых костяшек. Грабастает тепло, нащупывает губами, как пульс. Целует-целует-целует. Пат не смеётся, сжимает пальцы. Подтягивает к себе, не размыкая замка из ладоней — сплелись в змеиный клубок, того гляди зашипят. Змейки нежные, кусачие от большой любви. По крайней мере, одна уж точно. Билли намокшие ресницы прячет во мраке типи, жаль, дрожь укрыть не выходит, Пат её чувствует на своих коленях, как предоргазменная, только без стонов-вскриков. Одинаково, что гладить по спине надо, стараясь не задеть оголившиеся провода — коротнёт, спалит мелкого до скелета. Патрик свободной рукой приласкивает намокшие щёки, обострившиеся плечи, подрагивающие мышцы — свитер тонкий, всё-всё прощупать даёт. Биллу черви винтом вворачиваются в печень, сейчас, как гной, полезут наружу, напившиеся крови. Он лбом жмётся к чужому, теряя без того укрытые темнотой очертания. В спальне нащупывал их ртом, раскрасневшейся кожей на ягодицах. Сейчас шуршащим отзвуком из лёгких, из-под рёбер, с самых-самых низов, куда никто не заглядывал. — Патрик, я люблю тебя. Люблю не так, как мама любила отца, а по-настоящему. Я сделаю всё для тебя. В обмен целует. Невесомо, что нутро дрожит, словно хрусталь, — ударь вполсилы, разлетится. Пальцы в замке леденеют, отвалятся — гляди, никого больше не приласкают. Никого и не надо. Билл их высвобождает, обхватывает ссадины на чужих скулах, льнёт, чтоб почувствовать вкус разбитой губы. Патрик обвивает за талию, подтаскивает к себе, на себя. Колени знакомо поджимают бёдра, Билли сопит в его футболку, втискивается похлеще, чем в постели. Дрожит и всхлипывает. Лунный свет набирается в лужицу у края спального мешка.