Прости. Прощай. Привет. (II ч.)

Михаил сидел в маленькой кухоньке и поедал аппетитный обед. В небольшом окошке над столом виднелись боярские хоромы – так русский прозвал главный дом. Перед тяжёлыми мрачными стенами сильным контрастом будто разлилось жидкое золото – жёлтые тюльпаны. Ох и сколько же времени русский рассаживал эти цветы… Кружевная занавеска качнулась от тёплого летнего ветерка, повеяло далёкими хвоями. Сидящая напротив Берта блаженно прикрыла глаза. — Хорошо без него. — произнесла девушка. Переводчик на лежащем посреди стола телефоне быстро воспроизвёл речь на русском. — Без кого? Без барина-то? — Без барина — хохотнула Берта. Её очень забавляло то, как русский называет их Господина барином — Не кричит никто, посуду не бьёт, тишь да благодать… Идёт жизнь своим чередом, не торопится. — А что же, он прямо-таки лютый? За место Дикóго у вас? — Какого-такого Дикого? — Ну как же какого? Из “Грозы” Островского, неужели не читала? — Не читала, — девушка смущённо потупила взгляд в стол, но через мгновение с интересом подняла обратно — А о чём это? — О том как люди раньше жили. О пороках, несправедливостях. О том, что у каждого "гроза" разная. — А что там за Дикой такой? — Хозяин, всех под себя подминает, на кого хочешь наорёт, хоть голос сорвёт. Да ещё и не платит никому. — И что с этим Диким сделали? Наказали? — Да нет… Он же не главный персонаж. Главная там Катерина, девушка вышедшая не по любви, а потом влюбившаяся в другого человека – Бориса. — И что же с ними? Сбежали? — Да куда ж она сбежит? Замужняя ведь, да ещё и сильно набожная, — на этом слове Михаил слегка поморщился — А это значит грех для неё был. Вот она и призналась во всём мужу. А мать мужа её лютой женщиной была, они на пару с Диким всех в ежовых рукавицах держали, вот она-то её со свету и сжила, кинулась Катерина в реку-Волгу, там и сгинула. — Ой, как-то совсем грустно получается, — отвела задумчивый взгляд Берта — Я из русской литературы только Войну и Мир знаю. А что ещё у вас есть? — Ну к примеру “Бедная Лиза”, там девушка до того чиста и наивна была, что не вынесла предательства партнёра и… утопилась… — Михаил, заметив смятение собеседницы решил было оправдаться, но, как говорится, хотел как лучше, а получилось как всегда — Ну-ну, у нас не везде же там обязательно кто-то умирает! Вот, к примеру “Евгений Онегин” Пушкина! Там всего лишь неразделённая любовь сначала Татьяны к Евгению, а потом Евгения к Татьяне. А, нет, подожди, он же Ленского застрелил… В преступлении и наказании Раскольников бабку зарубил, в Муму собаку утопили, во Мцыри и собачьем сердце тоже всё не радужно… — забубнил мужчина, пытаясь найти в своей памяти хоть что-то безобидное, но как на зло на ум ничего не приходило. — У вас же наверное мало кто это всё читает, такое тяжело читать… — произнесла Берта, кладя голову на раскрытую ладонь. — Как же не читают? У нас это обязательная школьная программа, все читают. — Так вот почему вы, русские, такие суровые — усмехнулась девушка. Совсем безобидно, даже по-детски, словно раскрыла для себя маленькую тайну. — Никакие мы не суровые, к нам просто… Ключ нужен. Пароль. — Михаил весело подмигнул. Берта хихикнула и взглянула в окно, улыбка тут же сошла с румяного личика. Мужчина проследил за чужим взглядом и понял, что вызвало такую реакцию. Приехал. Чёрная дорогая машина подъехала к парадному входу. В тот же миг на пороге появилась белокурая девица в бордовом костюме из брюк и жилетки, совсем как зелёный у Михаила. Заворошили страницы блокнота, который она держала в руках. — Это кто на крыльце? — Советник-секретарь и правая рука Господина. Ераста. На дух её не переношу. Она только и умеет, что подлизываться к кому нужно, а проблем от неё больше, чем без неё было бы, постоянно ошибки делает, но виноваты всё равно мы! Змея вертливая. — Берта скривила тонкие губы, а в светлых голубых глазах колыхнулась искренняя ненависть. Тем временем эта самая Ераста торопливо спустилась по лестнице и открыла заднюю дверь автомобиля. Оттуда медленно, словно важный павлин, выплыла фигура. Неизвестный господин-композитор слегка размял шею и махнул рукой водителю, машина уехала. Он стоял спиной к домику Берты, так ещё и далеко, всё что смог разглядеть Михаил одним своим глазом – идеально прямую осанку. Не удивительно, он же композитор, наверняка и дирижёр по совместительству – зализанные назад белоснежные волосы и чёрный дипломат. Ераста склонила корпус в поклоне и, выпрямившись, протянула блокнот. Композитор взял его, буквально в течении нескольких секунд смотрел записи, а после бесцеремонно пихнул обратно в руки девушки, помассировав виски круговыми движениями он махнул рукой, очевидно что-то сказав. Уже собравшись идти к дому, он повернул голову и увидел цветы. Подойдя к ним, сорвал один и немного повертел в руках. Тюльпан полетел под ноги. Мужчина развернулся к Ерасте и что-то гневно воскликнул, указывая рукой на цветы. Девушка пыталась что-то ответить, но ей и слова не давали вставить. Господин снова нагнулся к цветам, но на этот раз сорвал сразу несколько, сколько в кулак уместилось, и потряс ими в воздухе, продолжая ругаться. — Что это он ещё такое вытворяет, — нахмурился Михаил, наблюдая эту картину. Когда господин-композитор с размаху прошёлся ногой по нежным бутонам, взметнув несколько золотых лепестков в воздух, русский вскочил со своего места — Да что он себе позволяет?! Что это за неуважение чужого труда?! Да он хоть знает сколько я эти его цветочки высаживал?! — Сядь — грозно произнесла Берта, смотря на него из-под тонких бровей — Я тебя об этом предупреждала. И предупреждала, что спорить бесполезно. Так что сядь и сиди. Значит нужно будет посадить новые. Михаил, чуть ли не рыча, сжал кулаки, но сел на место. И правда, предупреждали ведь. Он сам на это согласился. Судя по всему, композитору надоело сотрясать воздух своими криками, потому что он бросил цветы под ноги Ерасте и направился к крыльцу. Русский слегка прищурился. Что-то странное было в его походке. Странное и совсем не вяжущееся с образом хоть и истеричного, но композитора. Музыканты, живущие музыкой, люди искусства так не ходят. Нет-нет, так ходят солдаты. Хотя нет, так даже солдаты не ходят, так ходят генералы, гордо, чётко, словно каждый их шаг – строгий приказ, ослушаться которого - всё равно, что подписать смертный приговор, не приемлющий неповиновения, и сами никогда не повинующиеся. Так ходил только один. Михаил зажмурился и помотал головой, отгоняя эти мысли. Он повернул к Берте и слегка нахмурился. — А расскажи-ка мне об этом вашем Господине… — Ну что рассказать... Как ты понял, человек он нетерпеливый, взвинченный, педант. Брюзга, ханжа и циник. Долго пропадал где-то в путешествиях, вернулся буквально года три назад, как снег на голову. — Мда уж, описание не из прекрасных... Ну может он композитор хороший? — Если бы, — Берта фыркнула, сморщив слегка горбатый нос. Почему-то Михаил только сейчас заметил эту маленькую, еле заметную горбинку — Мусолит одно и тоже своё произведение уже третий год, и поверь, если ты его не услышишь – счастье тебе. Потому что мы это слышать уже не можем, беруши с собой всегда носим. Такая музыка только слёзы вызвать и может. Схватишься за голову и побежишь куда глаза глядят, только бы не слышать. А сейчас вот он вернулся от знакомого своего скрипача, должны были о чём-то там договориться. Не знаю договорились ли, но пили точно. — Почём знаешь? — Да он всегда пьёт. Наверняка и сейчас первым делом приказал принести бутылку виски. А пьяным он просто невыносим. На него ещё и алкоголь слабо действует, ему чтобы опьянеть нужно сто-олько выпить. Даже не представляешь какие деньги уходят на этот алкоголь. — Неудачный композитор-алкоголик с проблемами контроля гнева... — Михаил присвистнул — Вот это я попал... А чего же ты не уйдёшь отсюда, раз так всё плохо? — Да куда я пойду? Я такой зарплаты за кухарское дело нигде не найду. Да и семья моя у него уже не одно поколение работает. — Как это не одно поколение? Он же вроде не такой и старый, — Михаил сощурился и слегка сдвинул брови. — Ну, в смысле у его семьи, — глаза девушки забегали по столу — моя семья у его семьи, это же очень старый род. Мужчина кивнул, но мысль подозрения из головы не выкинул. — Старый род? У него значит родственников много должно быть? — Нет у него никого. Один остался. — Что, даже жены нет? Ведь богат, на таких сейчас пачками кидаются. — Да какая жена, — Берта криво усмехнулась и махнула рукой — Кто его характер вытерпит? Да и знаешь, у нас ведь тут почти одни девушки работают. А в доме вообще ни одной прислуги мужского пола. Все мы думали что он просто... ну, любвеобилен, думали так до одного момента. — Девушка заговорщически перегнулась через стол и понизила тон — Нашлась тут одна умная девица, решила, что сможет заполучить его благосклонность. Встретила его одним вечером в его же кабинете совсем нагая. Так знаешь что он сделал? Выставил её за дверь! В таком виде! Даже не раздумывая! Угадай кого на следующий день увезли из поместья с не самыми лучшими рекомендациями в личном деле... В общем к себе он никого не подпускает. А мужчин боится, вот как я думаю. Возможно, было у него в жизни что-то страшное. Он из-за этого же и пьёт, забыть пытается. Или сам чего плохого сделал, это, может, тоже забыть пытается. — На секунду в её глазах легла тень — Ну это конечно так, чисто мои догадки... а может он просто мизантроп и социофоб, чёрт его знает — она пожала плечами. Пальцы Михаила барабанили по столу какой-то такт. Какой, однако, загадочный этот господин-композитор. Остаток дня мужчина прокопался в земле, избавляясь от немилостивых барину цветочков. Не тот цвет, видите ли. Барин просил шафрановые, а привезли аврорные, будь он неладен. С закатом солнца Михаил только и мечтал о том, как ляжет в прохладную кровать и забудется глубоким сном, но всем планам пришлось разбиться как только голова коснулась подушки. Мысли, мысли, мысли, они зароились в уставшем разуме словно рой ос, жалящие, не щадящие, резкие. Похож, или не похож? Он или не он? Много совпадений, слишком много. Но ведь шанс минимальный... А если всё-таки он? Три года назад приехал, чеканный шаг, его шаг, белые волосы, тонкая фигура, ровная осанка. Но этот совсем какой-то дикий... Разве он вёл бы себя так? Он ведь поменялся... А в лучшую ли сторону поменялся? Это он его так изменил? Он виноват? Мужчина зажмурил глаза и накрыл сверху ладонями. Может вовсе не он. Лучше если не он, или хуже если не он? В голове всплыла чёткая картина. Вот он, этот загадочный господин-композитор стоит спиной, разминает шею, суёт обратно блокнот, а потом оборачивается. Сверкают красные глаза, в улыбке — не в оскале, а именно в улыбке — блестят клыки, он машет рукой и говорит. — Ну привет. Хоть он и стоит далеко, голос раздаётся будто над самым ухом. Только голос чужой. Михаил распахивает глаза. В комнате темно, только холодный лунный свет проникающий через маленькое открытое окошко помогает что-то разглядеть. Мужчина садится в кровати, сжимая одеяло в руках. — Привет, привет. — снова раздаётся голос. Холодный, леденящий душу, отравляющий — Привет. Михаил затравленно оглядывается– никого. Значит ещё всё не так плохо. Он резко нагибается под кровать, но там пусто. Украли? Сердце зашлось в истерично припадке, дыхание перехватило. Украли, украли— Нет. Перепрятал ведь, перепрятал. Он ястребом кинулся к большому дубовому шкафу. Вещи полетели во все стороны, вот, вот она родимая. Дрожащими руками достав из тёмно-зелёной сумки небольшую баночку Михаил высыпал на ладонь несколько белых таблеток и сразу проглотил. Он сполз по стене и сел на пол, схватив голову руками. — Привет, привет, привет — голос всё никак не проходил. Уже не такой громкий, но всё ещё ненавистный и проклинаемый. Огромный шкаф, огромная кровать, огромная тумбочка, всё огромное заполняло пространство маленькой комнатки, эти вещи давили уже на самого Михаила, забирая возможность дышать. Какая глупость. Какая вселенская глупость! Михаил, Александр, Совелий, Иван, Константин, Николай, какая всё это глупость! Это всё он, он один, как не меняй имя, мысли не меняются, он не меняется, диагноз не меняется, всё это он один. Менять имя для маскировки? Да если бы, если бы дело было в этом, всё было бы куда проще. Но на это уже плевать, поймают и поймают, повяжут и повяжут, лучше поставят к расстрельной стенке, чем терпеть это. Но самому обрывать жизнь нельзя. Он просто не простит себе, если из-за своих же рук упустит последний шанс повидаться. — Кажется, кажется, кажется — зашептал мужчина самому себе зажмурив глаза. Когда он открыл их, ничего уже не было. Ни голоса, ни огромной мебели. Всё стало как раньше — Я должен... Должен увидеть его. Или убедиться, что это не он. Терять всё равно нечего. Союз унял дрожь в руках и встал на ноги, слегка покачиваясь, он добрёл до кровати и лёг. В голове теперь пусто. Ни одной мысли, но много-много чувств. От остаточного страха до взрастающей надежды.