Прости. Прощай. Привет. (II ч.)

— Рейх? Рейх! Немец резко вскинул голову и на автомате потянул руку вперёд, проверяя, на месте ли Союз. Но кровать оказалась пуста. — Рейх! Он тяжело проморгался и оглянулся в сторону источника шума. Союз стоял у одной из стен и, ведя одной рукой по шершавым обоям, а второй махая в воздухе, надрывающимся голосом повторял его имя. Он беспорядочно тыкался в пространство, словно слепой котёнок. Неестественно. Так не должно быть. Рейх, стараясь унять лёгкое раздражение, встал с кресла и, направившись в сторону русского, произнёс: — Ну что ты за бедлам устроил? Здесь я, здесь. — Рейх? Ты где? — почувствовав, как горячая ладонь коснулась его руки, Союз чуть вздрогнул. — Ты пошёл меня искать, или куда-то в иную точку? — Тебя искать, — смущённо ответил СССР, пока немец аккуратными движениями направлял его обратно к кровати. — Так я же в кресле прямо перед тобой сижу, как можно было меня не найти? Союз молча сел на койку и, опустив голову, болтал ногами, пытаясь сбросить больничные тапочки. Рейх чуть грубо поправил бинты на глазах, от чего русский слегка дёрнулся. Устало выдохнув, немец плюхнулся обратно в своё кресло и провёл ладонью по лицу. — Что ты такой дёрганый стал, а? Как не коснусь тебя, ты вздрагиваешь так, будто ножом полоснули. — Извини… Просто… — Ну? — Рейх нетерпеливо и чуть раздражённо вскинул брови. — Когда не видишь, каждое прикосновение становится неожиданным. И я пугаюсь… Рейх недовольно фыркнул. — Даже моих рук? Союз промолчал, поджимая подсохшие губы. Он лёг, повернувшись к немцу спиной и чуть сжавшись. — А чего ты меня искал-то? — Да неважно уже. — Ну уж нет, раз разбудил, то рассказывай. — Правда, Рейх, это уже не имеет значения. — Обиделся что ли? — Нет, просто… Просто не хочу тебя грузить. — Если тебя это волнует, значит, это важно, — пожал плечами немец, закидывая одну ногу на другую — Ну ты скажешь, или как? Мне клешнями вытягивать? Союз немного помолчал, пожевав изнутри щеку, а потом тихим, еле слышным голосом произнёс: — Мне страшно. — А чего бояться-то? — хмыкнул немец — Тебе здесь ничего не угрожает, я рядом. Чего ты боишься? — Ты не поймёшь. Просто когда ничего не видишь, всё кажется нереальным. Будто я всё это выдумал. Весь мир — плод моего воображения, даже ты, и ничто не может доказать мне обратное, потому что я это просто не увижу. Это странно, но это правда так ощущается. — Ну что за бред? Вот он я, здесь, самый живой и настоящий. Дай руку. Вот так. Чувствуешь? Плоть, кости, всё настоящее. — У тебя руки такие горячие… — Знаешь, почему ты точно всё это не выдумал? — Почему же? — Не то, чтобы я сомневался в твоих творческих способностях и твоём воображении, но, согласись, что нашу с тобой историю выдумать не так просто, — Рейх по-доброму усмехнулся, сильнее сжимая чужую ладонь — это может выдумать только либо настоящий писатель, либо псих, а ты ни тем, ни тем не являешься. — Ага, либо какая-нибудь девчушка, которая не знает, куда деть свой творческий потенциал. — Ты уж точно не девчушка с творческим потенциалом. Так что переставай придумывать ерунду и трепать себе же нервы, они тебе ещё пригодятся. — Для чего же? — Как для чего? С протезами мы ещё как намаемся… — Рейх… — Союз открыл рот, но через мгновение закрыл, не решаясь ничего говорить. Нечего немца сильнее раздражать, он и так в последние дни вспыльчивый… — Что? — спросил Рейх на затянувшуюся паузу. — Расскажи мне, что сейчас за окном. Какая погода? — Погода, говоришь? — немец задумчиво почесал подбородок, переводя взгляд на серый поздне осенний пейзаж за стеклом — Что же… Не поверишь, но жизнь наполнена красками. Деревья сейчас очень яркие. Всюду буйства цветов, где-то они ярко-жёлтые, где-то оранжевые, даже красные и бордовые листья видны, они немного покачиваются на ветру, — голые стволы деревьев серели, переплетаясь чёрными ветками, если открыть окно, можно услышать, как ледяной ветер свистит, прорываясь через эту паутину — небо чистое, насыщенно-синее, с редкими белыми облачками. Солнце яркое, но сильно не греет, осень же, — густые, грязно-серые облака висели так низко, что казалось ещё чуть-чуть, и они физически начнут давить на дома — знаешь, вроде обычная осень, а чем-то особенная. — Особенная тем, что последняя. — тихо сказал Союз. Рейх сжал челюсть чуть ли не до скрипа зубов, но промолчал, будто не услышав. Следующие несколько часов прошли практически в полной тишине, если не считать редких мыслей, которые вбрасывал то один, то второй, и краткой беседы Союза с Бертой, когда та принесла завтрак. Но спустя какое-то время безмолвия, Союз всё-таки завёл разговор. Не мог он просто в тишине лежать, и так пустота на сознание давила, а если и слушать нечего, то вовсе с ума сойти можно. — Рейх? — он аккуратно протянул руку и поймал чужую ладонь — А ты можешь что-нибудь спеть? — Спеть? — опешил немец — Да какой же из меня певец? Тут все фикусы в районе километра завянут. — Пожа-а-алуйста, — протянул СССР — я очень хочу услышать. — Ну, если прям так нужно… — Рейх прочистил горло и, прокашлявшись в кулак, тихонько затянул первое, что пришло на ум — Schlaf’ ein, schlaf’ ein, schlaf’ ein, du gåhnst schon, komm’ kuschel’ dich ein. Ich sing’ dir noch ein lied, Ich freu’ mich so, dass es dich gibt… — Нет, подожди, — перебил его Союз — ты можешь спеть что-нибудь на русском? — На русском? — тут Рейх совсем растерялся, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь кроме “Катюши”. Если немецких песен он знал так много, что выбрать одну было сложно, то с русскими всё оказалось наоборот — Я даже не знаю… Я помню ну может пару припевов из каких-то песен, да и всё… А хотя! Кажется, я учил одну русскую песню, точнее, это баллада, переведённая на русский. Сейчас, нужно только вспомнить как начинается… Кажется, так. — Рейх опять прочистил горло и запел уже уверенней — Из вереска напиток забыт давным-давно. А был он слаще мёда, пьянее, чем вино. В котлах его варили, и пили всей семьёй, малютки-медовары в пещерах под землёй. Пришёл король шотландский, безжалостный к врагам, согнал он бедных пиктов к скалистым берегам. На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мёртвом, и мёртвый — на живом… Бархатистый, тягучий и сладкий, словно тот самый вересковый мёд, голос разливался по комнате. Союз лежал на спине, слушая одну из любимейших баллад. Кажется, когда-то это было единственное средство, которое успокаивало детей перед сном. Их каждый раз так завораживала история о несчастных медоварах, что они тут же замолкали, слушая и плотнее кутаясь в одеяла. Также сейчас слушал Союз. Когда Рейх закончил, СССР, чуть помолчав, сказал: — Ты очень красиво поёшь. Почему именно вересковый мёд? — Не знаю, — пожал плечами немец — мне просто понравилось, как звучит на русском, вот и выучил. — А ты когда-нибудь видел цветущие вересковые поля? — Нет, а ты? — Я только на фотографиях видел. А знаешь, что? — Что? — Я буду ждать тебя там. — Где там? — нахмурился Рейх. — На цветущем вересковом поле. — В каком смысле ждать? Зачем тебе меня там ждать? Я же и так тут, рядом с тобой. — На том свете. — Что ты несёшь? — ощетинился немец, кривя рот. — Рейх, перестань делать вид, что этого не происходит. Что я скоро не окажусь там. Пожалуйста. — Нет, это ты перестань! — воскликнул Рейх в ответ — Перестань постоянно говорить об этом! Хватит! Я больше не могу этого слышать! — он вскочил с кресла и начал мерить комнату широкими шагами — И что значит окажешься там? Где там? На том свете? Серьёзно? И это говоришь мне ты?! Да я в жизни не поверю! — А почему нет? — абсолютно спокойно отвечал Союз — Может, я наконец-то расплатился за все свои грехи? И ты, когда расплатишься, будешь там, мы встретимся… — Подумать только, грехи! Союз Советских Социалистических Республик уверовал! Да это даже звучит смешно! — вскинул руки немец — Где же твои молитвы, может, батюшку для исповеди пригласить?! — рейх прижал пальцы к вискам, пытаясь избавиться от головной боли — Знаешь что?! Это невыносимо! Это просто невыносимо! И кинув короткое: “Вернусь” — он выскочил из комнаты. Ноги сами понесли его прямиком на кухню, где под недовольное бурчание больничных кухарок он выцепил Берту взглядом и кивнул в сторону выхода. Оказавшись в небольшой комнатке, которую выделили Берте, он опустился на стул и нервно отстукивал ритм носком ботинка, сдирая заусенцы на пальцах до крови. Девушка спокойно опустилась на стул рядом и спросила: — Ну что на этот раз? — Я так больше не могу, — буркнул Рейх — просто не могу. Он постоянно говорит об этом. Постоянно. Это просто невозможно. — Говорит о чём? — О том, что с ним может случиться. — А что с ним может случиться? — Он может… — Рейх тяжело сглотнул и дрогнувшим голосом произнёс — может умереть. — Может? — Скорее всего. Ему не становится лучше. — И он об этом знает? — Он это понимает. Даже, наверное, чувствует. Но это же не повод любой разговор сводить к этому! А сейчас он вообще начал говорить что-то о грехах, искуплении, том свете! — Может, ему так просто проще? Страшна ведь не столько смерть, сколько её знание… — Но это не он! Он так никогда не говорил! И-и то, как он себя ведёт, как, как постоянно извиняется, сдаётся в спорах даже не начав, это всё не он! — Ощущение, будто всё это неестественно? — Да, именно! Будто так вообще не должно быть. Такого не бывает. Такой сильный и непоколебимый, он не может быть таким уязвимым и беспомощным, никогда он таким не был! Я просто… Просто не понимаю… Меня это раздражает, я не могу на это смотреть. Я бешусь каждый раз, когда что-то такое проскальзывает, просто появляется какое-то дикое раздражение, которое я не могу контролировать, начинаю грубо отвечать и всё такое… — он уткнулся лбом в плечо девушки и тихонько выдохнул — Я не знаю, что мне с этим делать. — Это тяжело, но… Нужно просто понять, от чего ему может стать легче. Хоть немного. Продолжать поддерживать. Он ведь не на зло всё это говорит, осознание давит на него, он боится и хочет этим поделиться. Тем более, считая то, что он сейчас ничего не видит, это особо тяжело для него. — Может, это было ошибкой? — Что именно? — Операция. Может, нужно было оставить ему хоть половину зрения? Боже… Я ведь буквально лишил его глаз, только бы на подольше оставить здесь… — он закрыл лицо руками и протяжно застонал. — Но ведь целью операции было сделать ему лучше, отдалить… — Но стоило это того? Ведь ему теперь в разы сложнее! — Сделанного не воротишь, — покачала головой Берта — сейчас просто нужно находиться рядом. Одному ему тяжелее. Рейх еле заметно кивнул и прикусил нижнюю губу. Чёрт побери, ну почему всё это так сложно?

***

Идя обратно в палату по широким белым коридорам, Рейх думал над тем, что и как сказать. Извиниться сразу? Или чуть позже? И как извиниться? Дойдя уже практически до самой двери, он услышал какой-то шум. Аккуратно приоткрыв дверь, он зашёл, но никого не увидел. Странное бормотание вперемешку с всхлипами доносилось из ванной комнаты, Рейх кинулся туда, а распахнув дверь, замер. Сердце тяжело ухнуло и словно опустилось вниз. По небольшой комнатке были разбросаны осколки зеркала, висевшего над раковиной, кое-где алели капли крови. Союз сидел в углу, уткнувшись в колени лицом, по сжатым кулакам текла кровь, он что-то сбивчиво бормотал, слегка покачиваясь из стороны в сторону. — Scheiße, Die UdSSR! Was zum Teufel?! — Рейх метнулся к Союз и аккуратно коснулся его рукой, боясь испугать, но тот никак не отреагировал — Союз! Союз, всё хорошо, я здесь… Спокойно, всё хорошо… — медленно разнимая его железные тиски, Рейх разжал тяжёлые мозолистые ладони и с тихими ругательствами вытащил из них несколько осколков. Сев рядом на колени он аккуратно взял лицо русского в свои руки и погладил те участки, что не перекрывал бинт — Ну, что тут с тобой случилось? Союз, слышишь меня? — Рейх? — жалобно простонал СССР. — Это я, я с тобой… Что случилось? Ты испугался чего-то? Союз уткнулся головой в чужую грудь, позволяя себя обнять, сквозь всхлипы пытался объяснить: — Я не знаю, голова сильно болит… Я сначала пошёл тебя искать, но не знаю, где оказался, я-я… Я ничего не знаю, я ничего не вижу… — его затрясло, прижав к себе колени, он обнял их, прерывисто дыша и вздрагивая. — Ты можешь встать? — как можно мягче спросил Рейх. — Нет, я не могу, не хочу, я никуда не пойду… Я хочу видеть, я просто хочу видеть… Голова болит… — Союз, пожалуйста… Если тебе совсем плохо, я позову на помощь врачей. Позвать? — Я не знаю… Наверное, я не знаю, позови… Голова болит сильно, позови, пусть что-то сделают, что угодно, пожалуйста… Спустя один короткий звонок у дверей уже стояли два медбрата. Уложив Союза на койку и дождавшись врача, они ввели дополнительную дозу обезболивающего. — У него сильная интоксикация, и я бы посоветовал немедленно сделать МРТ. Там уже понятно будет, что дальше. — кряхтящим голосом говорил врач. Бессонная ночь, краткие “нестабильное состояние” от врачей, внеплановая операция на мозг. И одно слово, заставляющее погрузиться под тонны воды, утонуть в собственной беспомощности .

Кома.

Теперь стабильная. Неделя, две, три, месяц. Рейх не отходил дольше, чем на час. А вдруг очнётся? Вдруг двинет рукой? Нет реакции на боль, никаких звуков, шевелений. Что-то среднее между трупом и спящим. Что-то непонятное и пугающее. Куча проводов, какие-то детекторы, аппараты, капельницы. Разве такой должен быть конец? Эта мерзость добралась до мозга, начала выжирать его заживо. Словно какой-то рак, но искусственный, специально для воплощений, сильнее, чем воплощение, не дающий время на регенерацию клеток.

26 декабря

Рейх медленно привстал с койки, принимая сидячее положение, опустил ноги на пол, уставившись в стену перед собой. Ладонь, которую он держал в своей руке, холодила кожу. Но это была вовсе не приятная прохлада. Кожа буквально обжигала холодом, она была ледяной. Отпустив руку, немец неторопливо переполз на пол. Несколько сообщений. Через пару минут в палату вошла Берта. Она молча подошла к Рейху, протянула руку и вывела его из комнаты. “Приносим наши соболезнования…”, “Нам очень жаль…”, “Царство Небесное…”, “Это большая потеря…”. Мрази. Притворные мрази. Да никто его даже не знал, не знал по-настоящему. Все только делают вид, что это что-то для них значит. Да что б вы все в аду горели. Вы могли спасти. Могли ведь? Должны были, это ваша работа, сволочи. “Пап” Рейх заторможено повернул голову. Германия сидел рядом с ним, положа одну руку на плечо и сочувственно скосив брови. — Ты как? — Не знаю. — честно ответил Рейх, переведя взгляд на свои руки. Оказывается, последние несколько часов он крутил в них серебряное кольцо с крестами. Его отдала Берта, кажется, сказав что-то о том, что Союз попросил передать ему это кольцо, когда его… Но Рейх плохо помнил, что ещё она говорила. Он, кажется, вообще ничего не помнил. Мерзкий писк телефона ударил по ушам. Германия, нахмурив брови, вытащил из кармана телефон. — Пап, я отойду ненадолго, извини, тут, видимо, что-то важное. Младший немец встал со стула и отошёл в наименее заполненный людьми коридор. Телефон с надписью “die Russische Föderation” вибрировал в руке, пока Германия, тяжело выдохнув, не решился принять вызов. — Алло? — Германия, доброе утро! Как ты поживаешь? — Кхм, здравствуй. Бывало и хуже. Наверное. Ты как? — Ох, Германия, я звоню с печальными новостями… — Вот как? И какими же? — настороженно спросил немец. — Не знаю, смотрел ли ты новости утром, хотя, даже если не смотрел, то, наверное, уже знаешь, что СССР не стало, — на этих словах Германия слегка дёрнулся — прощание будет ещё целую неделю, но, разумеется, мы отпустим всех до наступления Нового Года. Тело специально забальзамируют. И я решил сообщить тебе об этом лично, ведь он оккупировал часть твоих земель несколько лет, помогал восстановить эти территории, разумеется, ты приглашён на прощание. Ещё неизвестно, будет он захоронен или его положат в мавзолей, мы ещё решаем этот вопрос. — Россия, подожди… Я не знаю, откуда ты знаешь про смерть, но ты же понимаешь, что его тело сейчас здесь… — Что ты имеешь в виду? — усмехнулся Федерация — Он буквально в соседней комнате, вот, смотри… — экран телефона стал ярче, и на нём высветилась сначала слегка заедающая, но позже всё более чёткая картинка. Россия включил видео связь и, судя по всему, переходил из одной комнаты в другую. Камера переместилась на тёмный лакированный гроб, стоящий посреди комнаты, в гробу лежал Союз. Во всяком случае, его точная копия — Хей, пап, помаши ручкой! — он взял за запястье искусственную руку и помахал ей. — Россия, это какое-то безумие… — пробормотал Германия, уставившись на экран, пока русский не выключил видео связь. — О, нет, поверь, есть для тебя новость похуже. Скажи мне, ты хорошо изучал документы, подписанные странами после Второй Мировой? — Да, разумеется… — А что насчёт документа, решающего дальнейшую судьбу твоего отца? — Он перешёл под опеку СССР — твёрдо ответил Германия, чувствуя неладное. — А после смерти СССР? Германия молча уставился куда-то в точку, к горлу подступил ком. — Даже если не помнишь, чувствую, уже догадался. Но, я думаю мы можем решить этот вопрос, не так ли, Германия? После недолгой паузы немец медленно выдохнул через рот и произнёс: — Д-да. Да, конечно. Я прилечу. Мои соболезнования. Повесив трубку, Германия сжал тонкую переносицу пальцами и сделав ещё несколько медленных вдохов и выдохов, развернулся, направляясь обратно к отцу.

***

Шум снующих туда-сюда людей, громкие объявления сначала на русском, потом на английском, эскалаторы, стук колёсиков чемоданов об плитку. Германия поёжился, кутаясь в свой шарф и поправляя ворот лёгкого, совсем неподходящего для русской зимы пальто. — Что, не по духу вам такой мороз? — высокий мужчина средних лет вырос словно из-под земли. Его тёмные волосы с несколькими светлыми, может даже седыми, прядями колыхались на ветру. И как он в такой ледяной ветер без шапки щеголяет? Поймав на себе недоумевающий взгляд немца, мужчина улыбнулся и протянул руку — Единая Россия, воплощение главной партии, приятно видеть вас, ФРГ, я лично вас сегодня сопровождаю. Германия пожал руку и тут же сунул обратно в карман, хоть как-то пытаясь спастись от холода. От взгляда ледяных голубых глаз по спине пробежали мурашки. Кого-то напоминали эти глаза. — Прошу вас, следуйте за мной, машина уже ждёт. Вы бы хотели сначала отдохнуть после перелёта, закинуть вещи в отель, или сразу готовы встретиться с Российской Федерацией? — Я бы заехал в отель, было бы неплохо переодеться и отдохнуть. — Вас понял. Если вы голодны, то в отеле сможете что-нибудь заказать, разумеется, ваше размещение и все нужды уже оплачены. — Благодарю. — коротко ответил Германия, садясь на заднее сидение машины. Когда рядом оказался Единый, авто тронулось. — Вы ведь не в первый раз в Москве? — уточнил Единый — Как вам здесь? — Разумеется не первый, я уже давно со счёта сбился… Москва хороша. Но дома в любом случае лучше. Но, несмотря на то, что я бывал здесь много раз, вас вижу впервые. — Да, это большое упущение, — широкая улыбка открыла ряд острых зубов — к сожалению, обычно я слишком занят, чтобы присутствовать на встречах. Сами понимаете, в то время как воплощения стран занимаются по большей части внешней политикой, воплощения партий озабочены внутренними делами. Поэтому со мной мало кто встречался, а многие даже не знают о моём существовании, или же просто не задумываются об этом. — А что же сейчас изменилось, что вас понизили до сопровождающего? — Ну что вы! — рассмеялся мужчина — Вы слишком низкого о себе мнения, вы ведь сейчас особенный гость, с особым визитом. — Вот оно как. — хмыкнул Германия. — Впрочем, вы ведь сами должны понимать, какую роль занимает воплощение партии, хоть у вас такой не имеется, но, помнится мне, было подобное у вашего отца. НСДАП, если мне память не изменяет. — Да, было дело. — хмуро бросил немец. Как сейчас он помнил ледяной взгляд того воплощения. Он имел огромное влияние на каждого, кого встречал, даже на отца. Только вот под конец войны Рейх запретил даже произносить его имя, кажется, у них произошёл серьёзный конфликт, каждый обвинял другого в неудачах. Германия вспоминал об этой партии настолько редко, насколько мог, до того неприятны были эти воспоминания. Через час с небольшим немец уже стоял у ресепшена с ключ-картой от номера. — Что же, отдохните, перекусите, через три часа за вами приедет машина. Я встречу вас уже в Кремле, и провожу до кабинета Российской Федерации. — Подождите, вы не дадите мне те наушники с переводчиком? Их всегда выдают при приезде страны на другую территорию. — Не волнуйтесь по этому поводу, почти весь персонал знает немецкий, а если не немецкий, то английский точно, вам они просто ни к чему. Россия, как вы знаете, тоже хорошо владеет языком. Переводчик будет выдан вам на прощании и похоронах. Вы ведь останетесь до этого момента, не так ли? — Да… Да, конечно. Проспав почти все выделенные три часа, Германия еле поднялся с кровати, продрав глаза, переоделся в костюм и был готов. Кажется. Немец стоял напротив зеркала в ванной, укладывая волосы и постоянно перемывая потеющие ладони. Разговор, очевидно, будет не из лёгких. Обсудив с политологами и аналитиками возможные исходы, Германия предполагал, что потребует Россия, но знать наверняка невозможно. Ещё и этот Единый крутится всюду… Что-то его ни слышно, ни видно до этого не было, а тут вырос, словно из-под земли явился. Воплощение партии — необычайное явление, просто так оно не рождается, простыми делами не занимается… И все хорошо известные партии имели настолько большое влияние, что было непонятно, кто ещё правил – воплощение страны, или партии. Истории с ними всегда дико запутанные, полные недосказанности, загадок, грязных манипуляций… О партиях всегда мало знают при их жизни. Но когда в одних случаях это из-за того, что они как мыши сидят и перебирают бумажки, никак не оставаясь в истории, то в других это потому, что они настолько идеально сплели свою паутину власти, что остаются словно невидимыми. И показываются только тогда, когда знают, что ничего не потеряют, не упустят муху из своих сетей. Германия выдохнул сквозь зубы и вышел из номера. Машина — дорога — Красная площадь. Единый, встречающий безукоризненной улыбкой, провожающий до самых дверей кабинета и заходящий следом. — Здравствуй, Германия. — Россия приветственно улыбнулся и протянул руку — Рад тебя видеть. Извини, что лично не смог встретить, сам понимаешь, с этими похоронами дел по горло. — Здравствуй, Россия. Всё в порядке, я понимаю. — Что же, присаживайся, — русский указал на кресло перед своим рабочим столом — желаешь чего-нибудь? Чай, кофе, или чего покрепче? — Я бы предпочёл сразу перейти к делу. — Я смотрю, ты решительно настроен. — усмехнулся Федерация, усаживаясь на своё место. Единый встал чуть позади — Ну хорошо, тогда давай начнём... — Секунду. Разве присутствие партии необходимо в этом разговоре? — Германия нахмурился, переведя взгляд на Единую Россию. — Прошу прощения, но боюсь, что да. — улыбнулся мужчина — Это достаточно важный вопрос, требующий моего присутствия. Россия лишь кивнул на слова партии и продолжил: — Думаю, ты уже перечитал текст документа, но на всякий пожарный напомню тебе его содержание. После полной капитуляции Нацистской Германии, взятое в плен воплощение Третьего Рейха, то есть твой отец, общим решением на совете стран был отдан под опеку Союзу Советских Социалистических Республик, то есть моему отцу. В случае смерти СССР, воплощение передаётся под опеку первого правопреемника, мне, с тем же перечнем прав, что и у первого владельца. СССР, как владелец, имел абсолютно развязанные руки, то есть мог делать с Третьим Рейхом всё, что только заблагорассудится. Это же право остаётся за мной. Но я-то, в отличие от своего отца прекрасно понимаю, насколько тебе дорог Рейх, так что я готов поставить твои интересы выше своих и пойти на сделку. Но, и ты должен понимать, что мне тоже нужно иметь из этой ситуации хоть какие-то плюсы, так что… — Россия вытащил из ящика под столом несколько бумаг, и протянул их немцу — я предлагаю тебе вот такие условия. Германия взял бумаги и взглянул на них. По мере того, как он вчитывался в текст, с каждой строчкой его глаза всё сильнее и сильнее округлялись. — Оружие? —удивлённо вскинул он брови — На кой чёрт тебе поставки оружия? Россия, что ты задумал? — он перевёл удивлённый взгляд на русского. — Задумал? О, ничего такого… Просто, сам понимаешь, сейчас времена такие. Неспокойные. Америка становится всё наглее и наглее, а я лишь хочу обезопасить свою территорию, вот и всё! — и будто в подтверждение своих слов Федерация поднял руки в примирительном жесте. Германия продолжил читать, но в один момент кинул бумаги на стол и воскликнул: — Я не буду это подписывать! Ты что, с ума сошёл?! — Какой пункт тебя так не устраивает? — спросил Россия, беря в руки договор. — Отдать его тело после смерти?! Никогда! Для чего, чтобы ты опыты на нём ставил?! Он будет похоронен в семейном склепе, это не обсуждается! — Я же говорил, что он не согласится. — выдохнул РФ, поворачиваясь к партии. — Ну ничего, работаем по плану Б. — пожал плечами Единый. — А мы успеем всё подготовить? — У нас будет чуть больше года, так что вполне… Нужно будет просто дождаться подходящего момента. — Какого чёрта вы говорите на русском?! — взбесился Германия — На переговорах запрещено обсуждать что-то на хоть одному неизвестном языке! Или выдайте мне переводчик, это нарушает все правила! — он уже был готов вскочить на ноги, но Единый словно пригвоздил его к креслу одним ледяным взглядом. — Вы, по-моему, господин ФРГ, забываете в какой ситуации оказались. Что вы сделаете? Пойдёте жаловаться в ООН на несоблюдение правил переговоров, на которых вы обсуждали как сделать так, чтобы воплощение Третьего Рейха, зачинщика Второй Мировой Войны и истребителя всех человеческих рас, кроме, разумеется, арийской, дальше поживал себе, припеваючи, в огромном доме на родине и ни о чём не волновался? Так ещё и переговоры эти ни с кем не согласованы и имеют тайный характер. Это вы им скажете? Или что? Вы сейчас вообще не в том положении, чтобы что-то требовать. Зарубите себе на носу, что нам ничего не стоит прекратить эту болтовню прямо сейчас и абсолютно законно изъять воплощение с ваших территорий. Думаю, из него выйдет отличная лабораторная крыса для опытов. Германия ошарашено глядел на партию, пока Россия не прервал повисшую напряжённую паузу. — Знаешь, я даже готов пойти тебе на уступку. Вычеркнем этот пункт, который тебе так не понравился. Но всё остальное ты подпишешь. Договорились? Немец заторможено кивнул. — И да, я рекомендую тебе серьёзно отнестись к этому документу, если хоть один пункт будет не соблюдён, то... — То что? — настороженно спросил немец. — То главная звезда нашей беседы отправится на небо раньше, чем тебе хотелось бы. — Воплощение невозможно убить! — ощетинился Германия, вытягивая тонкую шею. — Ты действительно всё ещё веришь в эту байку? — Россия снисходительно приподнял одну бровь и критически осмотрел собеседника — Знаешь, есть такая русская пословица — если сильно захотеть, можно в космос полететь. Так вот, если сильно захотеть, сделать можно что угодно. И какая бы не была регенерация у воплощения, размажь ты его мозги по стенке, он не оживёт. Другое дело, что на это пока ещё никто не решался, но... Всё когда-нибудь просиходит впервые. Ну так что? — Федерация протянул бумаги с ручкой обратно к Германии. Немец замер над листами, пробегаясь по пунктам. Это безумие, чистое безумие... Оставив свою подпись на двух экземплярах и взяв один себе, Германия уже собирался выходить, как вспомнил один немаловажный вопрос. — Россия, вопрос насчёт тела СССР… Ты собираешься его как-то забирать, или что-то вроде того? — Тело СССР? О чём ты? Я же уже показывал его, он здесь. — просто пожал плечами Федерация — Зачем мне испорченный биоматериал? Можешь делать с ним что хочешь, всё равно скоро от него ничего не останется, кроме массы из поражённых органов, костей и чёрной субстанции. Советую сжечь, иначе почва вокруг захоронения может быть отравлена.

Биоматериал.