Моё Берилловое сердце

      Что вы делаете, когда вам охренеть как плохо? Я вот пью, пою и дебоширю. Да, вот такая я есть, пиздец лютая, неугомонная и противная личность!       Бутылка вискарика неожиданно и неотвратимо закончилась и, выбросив её через плечо, не обратив на чей-то болезненный вскрик, что раздался следом, абсолютно никакого внимания, я поднялась на не совсем твёрдые ноги. — Ох и крепкий ж ты, Кошмар Кошмарыч… — проронила я путано и сплюнула в траву. Выпей я столько в своём прежнем теле, по дороге домой точно бы всё растеряла, начиная с кошелька и заканчивая совестью. О девствености вообще молчу, о ней вспоминать не стоит ни под каким предлогом, так как отданное по пьяни проёбанным официально не считается. Вздохнула тяжело. — Эх, а как хорошо всё начиналось! Перспективно! Почему же сейчас всё так хреново?       Вспомнилась почему-то старая как мир поговорка про зебру, не слышали? Не? Гундошу вслух: — Жизнь — она как зебра. Чёрная полоса, белая полоса, чёрная, белая, чёрная, белая, а потом хвост и по-о-олная задница!       Так вот, я, по-моему, сижу уже на копчике этой самой зебры и вместо того, чтобы держаться, машу руками в надежде взлететь. Хочется сделать грустную мордочку и выдать тягучее «нуут-нууут»... эх… — Инк! Сука! Цветик-семицветик! Чернильный засранец! Где же ты? Чем ж ты занят? — последнее проговариваю уже шёпотом.       Да не слышит он, слепо-глухо-немая скотина. Пора бы уже и успокоиться да перестать сотрясать воздух бесполезными криками. Ведь если бы слышал, уже давно бы дал о себе знать. Может он там вообще красок выпить забыл и сидит истуканом в стеночку таращится безэмоционально, а мы тут бьёмся в истерике. Кто такие МЫ, которые «бьёмся в истерике», я так в мыслях и не оформила. Потому что, видимо, кроме меня и Дрима до художника вообще никому дела никакого не было, а некоторые и вовсе были очень даже рады его исчезновению.       Кстати о некоторых. Не сняла ли блоки со своего жилища трёхцветная ошибка? Может получится к нему прорваться, а потом, гляди, в дюндель получит да поможет художника отковырять, он ж вроде хакер какой-никакой, коды и защиту взламывать умеет…       Передёрнула отросточками и, закрыв глаза, потянулась к параллелям. Нет, Эррор забаррикадировался пуще прежнего, даже новые блоки повесил, не прорвёшься. Ну что же, загляну-ка я ещё и сюда, раз я уже тут. В этой части вроде что-то поменялось, чувствуется что-то смутное, будто… Так, это не то, не то… и это не то, а если… в полусфере Антипустоты будто щёлочка тоненькая блестит, словно кто-то дверь за собой неплотно захлопнул. Тянусь туда; тесно, плохо, сопротивляется. Эх, мне б её с ноги… но тут грубую силу не применишь, как отвесить морального пинка неосязаемой стенке?       Но из щели будто проблески чего-то такого до боли знакомого, родного даже, словно в зеркало смотришь — смесь раздражения да ненависти, приправленная злобой; даже ярость и брезгливость, и отвращение тут как тут. Немножко, совсем чуточку, но всё же есть. Господи, да откуда же тут такое? Это же двери к защитнику альтернатив, не иначе. Я сюда уже тропинку практически вытоптала, почти месяц под этой частью Антипустоты увиваюсь. А тут такой негатив, да не, не негатив, негативище прям. Крохотный, но чистый, ничем не разбавленный. Что же у него там такое, что прямо через щёлочку с волосок такие эмоции прут, художник ж безэмоциональный!       Уцепилась за эту ниточку и тянусь. Чувство такое, будто меня в дверной глазок протиснуть решили, не иначе. Щас сплющусь и выпаду по ту сторону тоненькой кабаноси, кошмарный червяк с амбициями и жаждой крови в глазах. — Ы-ы-ы… — а говорят коты – жидкость! Найтмер тоже жидкость, по-видимому. Ну почти, эк-х, я кажись застряла. Ворочаюсь, пытаясь себя определить куда-то, то ли втолкнуть, то ли вытянуть, а оно ни туда ни сюда. — Ой, спасите-помогите! Я, кажется, застрял! — а в голове тут же голос знакомый такой, шепелявый немного «Ну фто, зафтрял? А это потому фто кто-то слифком много ест!» — А по-моему, у кого-то просто слишком узкие двери!!! — кряхчу расплющенной каракатицей, — Ой!       Послышался треск, я поддала усилий, треск перешёл в скрип. А мы ещё тентаклей его вот так вот, хрясь!.. Я лужицей плюхнулась на пол… а хотя нет, стойте, не на пол, на землю. На покрытую густой зелёной травой землю. Подняла глаза — небо и пролом кривой прямо в нём, это что же, я художнику небо сломала, что-ли? Ну это достижение, конечно, небо я в своей жизни ещё никому не ломала! Телефон, нож — это да, это пожалуйста, жизнь вон, тоже, как оказалось, сломать могу, а небо — это уже качественно другой, новый уровень: — Кхе, и кто теперь у нас тут разрушитель? А чё ж это я… ах да, И-и-инк! И-И-ИНК!!! Выходи немедленно, я пришёл.       В макушку тут же прилетело что-то твёрдое, и я, зашипев, с изумлением уставилась на валяющуюся возле меня на земле… погремушку. — Чего? — пробасила я, сверля тежёленькую, надо сказать, деревянную фиговину взглядом, — Это чё, тяжелое детство, деревянные игрушки? Художник, мать твою или не мать! Ты какого хрена всяким мусором в меня бросаешься!?! И-ин-м-ф-ф… — закрывает рот холодная ладонь. И если бы не это, я бы взвизгнула с перепугу, честное слово. — Ты чего орёшь как ненормальный? Разбудишь! — зашипели на меня и уставились в упор разномастными глазами: красный прицел и знак восклицания; спасибо не череп, значит у меня всё ещё есть шансы, — Рот закрой и дуй внутрь! Заходи, раз пришёл.       Э-э-э, чего? Но опомниться мне не дали, а потащили за собой, так и не убирая руки с лица и плотно сжимая челюсти. Инк прикрыл за собой дверь тихонечко, почти на цыпочках прошёл на кухню и вернулся оттуда с чашками и чаем. Холодным. Я с сомнением уставилась на предложенное питьё: — Ну и как… — Тш-ш-ш-с-ш!!! — зашипели на меня повторно, навевая мысли, что у этого вот конкретно существа явно были в предках родственники какой-нибудь кобры или гадюки, ну, или на худой конец кошки, настолько живописно и качественно издавались им шипящие. — Ну и как прикажешь это понимать? — повторяю уже шёпотом.       На меня смотрят знаками вопроса. — Уф-ф, не говори только, что обо мне забыл, я знаю, что ты причастен к моему сюда перемещению! — странно, но кричать получается даже шёпотом, — Я хочу знать, Инк, почему я здесь и… где сам Кошмар, вернётся ли он назад в это тело, и, если уж на то пошло… заче-ем тебе было засовывать в тело повелителя негатива девушку? — Девушку?! — вдруг подаёт голос художник, но тут же закрывает себе рот руками, с опаской оглядываясь куда-то за диван, продолжает уже тоже шёпотом, — Я не знал, что ты девушка. Я взял первую попавшуюся согласную душу. А зачем… скажем так, это всё во благо Мультиверса, Создатели проделали одну штуку… — в его глазах вдруг мелькнули жёлтые круг и звезда, — И я им помог. — Очень понятно объясняешь, Инк, мне нихрена не ясно! А можешь ещё туманнее? Какую штуку? Что-то, что связано с Найтмером? — Иди сюда. — он подцепил меня рукой и потащил туда, куда постоянно косил до этого взглядом, за диван, — Смотри.       За спинкой дивана в затенённом уголке стояла самая настоящая колыбелька. Я нахмурилась, подошла ближе и заглянула внутрь. Брови мои тут же взметнулись вверх, и я уже сама закрыла себе рот ладонями. Тентакли унимать пришлось обоим, те дёргались словно ненормальные, не желая ложиться послушными векторами на пол, постоянно порываясь ткнуться в маленького… Найтмера. Белый скелетик, малюсенький, с тоненькими косточками, лежал и посасывал свой палец, высунув край фиолетового язычка. Такой же маленький золотой обруч с выгравированным месяцем висел на выступе кроватки. — Это что же… это как это… это я… А если он, вот он, здесь, тот же Найт только маленький, тогда кто я? Ну, в смысле, тело-то чьё? Инк кивнул в сторону кисти. — Ты нарисовал? Ох… а…       Инк поправил одеялко, прикрыв маленькое тельце поплотнее, и поманил меня пальцем к тёмной двери. Я послушно поплелась следом. Дверь была закрыта, и он перевёл взгляд на меня: — Нельзя было оставить его команду без лидера, а любой лидер был бы в любом случае лучше, чем он. Я должен был прийти к тебе сразу, но с ребёнком оказалось очень непросто, и я закрылся на… сколько там уже прошло… у себя, пока он хоть немного бы не подрос. И я, кстати, уже на следующей неделе собирался тебя проведать и объяснить всё, но ты справился первый… каким-то образом. А закрылся потому, что рассказывать кому-то о нём небезопасно, он ещё слишком маленький, и я не смогу в случае чего его защитить, и лучше бы никто пока…       Я кашлянула.       Инк перевёл на меня глаза: — Что? — Дрим знает. И Киллер тоже. Что я не он. — огласила я результаты своей активности.       Инк вздохнул тяжело, но уже спустя секунду повеселел: — И тебя даже не убили? О звёзды, да это же прекрасно! — Ну да, не могу не согласиться, быть убитой мне как-то не хочется. — Значит, мы можем оставить всё как есть. Ребёнка я поскорее отдам на воспитание Дриму, а ты продолжишь заниматься Кошмарами и… — Эй, алё! Вы меня спросить не забыли? — А, ну да, точно! Ты согласна приглядеть за Киллером, Дастом и Хоррором?       В груди кольнуло. А ведь правда, был же не только Киллер, что отказался от своих чувств, узнав, что я в прошлом не кто иной, как человек, но ещё и милый Дасти и Хорёк, которого я уже считала чуть ли не своим ребёнком. Они же… стали мне, как семья, даже лучше. А ещё же есть Ред, которому я обещала прийти в гости, да и курточку вернуть тоже надо бы… и Эррор, отомстить бы этой скотине… и Дрим… а с другой стороны там целый мир, родной мне мир. Что же делать…       Инк нахмурился, по-видимому, уловив моё неоднозначное настроение: — Ладно. Я признаюсь, я не договорил до конца. Ты… на самом деле можешь вернуться без проблем, и тело твоё я сохранил. Но подумай, пожалуйста! — Всмысле!? Как это сохранил? Это типа я не бегаю там у себя? — я зацепилась за одно единственное слово в предложении.       Художник аж поперхнулся: — И как ты себе это представляешь? Тело без души не может жить, а бегать и подавно! Ты не заметил ещё? Вон же оно, сзади за тобой, оглянись.       Я развернулась на пятках. И правда. За спиной обнаружилось подобие ванны, наполненное какими-то вязкими полупрозрачными чернилами, в которых плавала… я.       Я заморгала часто, всё это казалось жутким сном, глупой неправдоподобной сказкой, шуткой! Но никак не правдой. Я смотрела на человеческие руки, на мешковатую одежду, на лицо, что было под самой поверхностью, на волосы, что колыхались в вязкой жиже, веснушки, покрытые чёрным лаком ногти… я любила чёрный, а ещё рок, страшные истории, рисовать и скелетов. Когда-то…       Я смотрела и не могла сказать ни слова. Вот она, моя жизнь, болтается в ванне с прозрачными чернилами.       Инк вертелся на месте в нетерпении, а потом всё же не выдержал и, кинув «будь тут, я только на минуточку, сейчас вернусь», нырнул в чернильный портал.       А я… так и продолжала стоять.