Моё Берилловое сердце

      Я стояла и смотрела на себя прошлую.       Меня там не было более месяца. С работы уже наверняка уволили, а родители, что же, им до меня всё-равно никогда не было особого дела. После того скандала я переехала жить в столицу, а они и вовсе отказались со мной общаться, переключив всё своё внимание на моих братьев. Они были счастливы там и без меня, им было всё равно. А мне, мне не всё равно? Что мне нужно для счастья? Я хочу возвращаться? — Наверное… нет. — повторила я слова Килла, и от этого тентакли прижались к спине, словно в попытке обнять и утешить. Стало больно, душа сжалась, казалось, в крохотную точку, — Или всё же да… — Не уходите, босс. — послышалось вдруг сзади, и я развернулась, сквозь слёзы едва различая, кто стоит передо мной, — Останьтесь, вы обещали меня научить готовить бульон по вашему рецепту и так и не показали, как выпотрошить куриный желудок, чтобы не испачкаться его содержимым.       Я улыбнулась. Вот они, мои хорошие, пришли, видимо, в надежде меня уговорить. А я даже не знаю, что им ответить. Хочу ли я вернуться к прошлой жизни? Мне безумно жалко оставлять за спиной целый мир, я никак не могу решить, так ли он мне дорог, так ли мне дорого то, от чего я отказываюсь…       А если поставить вопрос по-другому?       Хочу ли я пойти с ними? Остаться. Или нет?       Я посмотрела на насупленного Даста, на Хоррора, что заглядывал в глаза, так и не дождавшись реакции на свои слова. Неужели я смогу бросить их? Вот так просто, отказаться, уйти, забыть? Я…не смогу. Нет. Нет, не-е-ет, никогда, ни за что! Я шмыгнула через носовую косточку: — Хоррор. — кинулась в объятия. Почувствовала, что меня обнимают ещё одни руки, подняла голову, сквозь пелену слёз различая расплывчатый контур красного и синего, — Даст! Вы… что вы тут делаете? — Это я их привёл. — признаётся Дрим, — Ко мне вдруг завалился Инк и сказал, что ты сомневаешься, будут ли тебе тут рады. И я решил, что моего голоса будет маловато и сбегал за… к-хм… ними. Они ж тебе важны, как бы… — в голосе послышалась не то опаска, не то лёгкая злость.       Ну уж извини, позитивный, это мои мальчики, и они тебе нравиться не обязаны! — Спасибо. — Я правильно тебя понимаю? Это твоё «спасибо» значит то, что я думаю? Ну и отлично! Ну, тогда Инку я сам скажу, что ты решила остаться. Ты свободна. Можете идти… праздновать. Только быстрее, я тебя прошу, я уже жду не дождусь увидеть моего брата. Ух, у нас будет замечательная семья, раз уж ему выпал такой шанс на новую жизнь, я его не подведу на этот раз, а вы… отправляйтесь-ка, наверное… домой.       Перед моим носом открылся золотой портал. Это меня, типа, так нежно сплавили. Ну и ладно, нянькой я быть всё равно не хочу, пусть с малявкой сами разбираются. — Спасибо. — проронила я ещё раз и сделала шаг в… наверное, свою новую жизнь.       Вышли мы на кухне. На столе стояло две чашки недопитого кофе. Видимо, Хоррора с Дастом Дрим нашёл именно тут. Я переступила с ноги на ногу, не зная, что сказать или сделать: — Я… — Ничего не изменилось, босс, всё в порядке. Я подозревал о чём-то подобном на самом деле и… я по прежнему с вами. Как и Даст.       Ох, Хоррор, ты моя самая лучшая умничка: — Как же я вас люблю, мои хорошие. — в порыве эмоций я сжала их в объятьях, правда, как я и думала, пришлось за такую возможность побороться. Непривычные к тактильному контакту со стороны начальства, они по началу пытались упираться, но, отвесив тентаклями профилактический подзатыльник Хорьку и приложив Даста по заднице, с зародившимся сопротивлением я справилась на ура и под их хрипы и недовольное шипение Хоррора натискалась вдоволь. Ну наконец-то, как давно хотелось исполнить эту маленькую мечту! — А где Киллер? — сорвалось с губ непрошенное. Честно, я и сама не поняла зачем спросила о нём. — У себя.       Ну что же, раз я уж решила расставить все точки в этой истории, то оставлять эту её часть в подвешенном состоянии тоже не стоит.       Я вздохнула глубоко и, собрав себя в относительную кучку, пошла к нему. За мной, словно цыплята, по пятам засеменили эти двое, видимо, либо надеясь на бесплатный цирк, либо опасаясь за здоровье своего начальника, либо просто потому, что боялись отойти от своего «босса», которого только-только чуть не потеряли. Я улыбнулась. Пусть идут, пусть видят и знают, если им интересно, мамочка от своих деток ничего скрывать не собирается.       В глубине души я надеялась просто быстрее пережить встречу, даже и не рассчитывая на хороший исход. Не с моей это везучестью, эх! Да, вы говорите с тем человеком, на которого упал кусок зачахшего дерева и переломал ему ключицу! Хорошо не голову! А хотя, может, если учесть отсутствие в ней мозгов, то и ущерб был бы меньше… Эх, так что ни на что хорошее я не надеялась, готовясь услышать в свою сторону что-то типа «Сдохни, грязная полукровка!» и в глаз волшебной палочкой, ну, или костью. И подумаешь. Что, впервые в жизни на меня посмотрят безразличным испепеляющим взглядом? Да нет, жизненный опыт у меня богатый, и такие удары ниже пояса я уже стоически принимаю и выдерживаю. У меня, можно сказать, для них специальная броня есть — своеобразные железные трусы с ширинкой на шипах. Но в груди всё равно тянет неимоверно, слишком свежа рана, слишком глубока.       Чем ближе я подходила к спальным комнатам, тем страшнее и непонятнее мне делалось — повсюду была разлита горечь, смирение и сомнение, отчаяние и самобичевание, желание умереть и боль. Я сглотнула ком в горле и наконец отворила дверь, перед которой зависала в неуверенности уже добрых три минуты. Открыла и замерла на пороге.       Разбросанные вещи, осколки на полу, стол и тумба перевёрнуты, а кровать и вовсе разломана, кажется, пополам. И среди всей этой разрухи прямо по центру на полу сидел он. Лицом к окну, недвижимо, спокойно, подмяв под себя ноги. Он, кажется, даже не дышал. Я сделала пару шагов внутрь, под ногами хрустнуло стекло. — Он уже ушёл? Он уже там, Хоррор? Его… его уже нет?       Тусклый, ничего не выражающий голос. Перед коленями лежит его нож. — Нет. Он решил остаться, ещё немного потрепать вам нервы и отравить собой ещё пару жизней. — отвечаю тихо и вижу, как Киллер, вздрогнув, медленно поворачивает голову.       Белый череп девственно чист, по щекам не бежит магия, в глазницах не трепещет чернота, вечная перманентная улыбка кажется до боли неправильной, а если бы не её подёргивающийся уголок, то его лицо сейчас вообще можно было бы принять за маску. Устрашающий декор для хэллоуинской вечеринки.       Киллер моргает пару раз и первая смоляная слеза рисует дорожку по мертвенно-белой скуле: — Это… ты? — А ты кого ожидал увидеть в моём замке вместо меня? Мери Поппинс или толпу стриптизёрок? — Это действительно ты.       Ну да, кто ж кроме меня такую ерунду будет морозить в такой момент? Сделала пару шагов в его направлении, а он даже не шелохнулся. Эк тебя заклинило, приятель. Ну я это, я! Можешь меня уже ударить наконец или кость в меня послать, я же чувствую твою злость, что заменяет уходящую постепенно боль. Чувствую и понимаю, и позволю её унять. Отыграться на себе.       Киллер не поднимается, так и продолжает сидеть на коленях. Душа то и дело вспыхивает бывшим ещё секунду назад таким тусклым красным, что сейчас больше походит на амарантовое живое пламя. Злость застилает глаза, и я опускаюсь на колени, рядом с ним. Не хочу, чтобы он бил снизу вверх, смотрел как на превосходящего, хочу видеть глаза напротив. А то и сверху. Я заслужила эту злость. Я обманывала его. Но как же хочется, чтобы он простил, чтобы обнял и поцеловал, словно ничего и не случилось.       И Творцы, кажется, вняли моим мольбам. — Я такой идиот, Найтмер. — он поднимает лицо в мою сторону, — Неужели я отпустил и позволил тебе уйти? Так просто, даже не попробовал остановить. Я такой идиот.       И меня припечатывает спиной в пол, выбивает дыхание, но не от удара, а от прижавшейся сверху крупной тяжёлой тушки: — Тут я спорить не буду, идиот самый натуральный, ты меня задушишь сейчас… — сиплю, едва имея возможность вдохнуть. — Я понял свою ошибку, Найти. Я так жалел, я… я больше не повторю её. Никогда. Я больше не буду молчать. — и в шею впиваются зубы, так неожиданно и больно, что я даже вскрикиваю, но рот в ту же секунду затыкают собой.       Руки цепляются в рёбра, затрамбовывая ткань футболки между вздымающимися резко дугами, и я понимаю, что пью уже не столько злость, что, оказалось, была направлена им на себя самого, а страсть и любовь, что в таких концентрациях, смешанные с желанием, больше похожи на одержимость. И от этих чувств сносит крышу как от того сладкого коктейля, который вспомнился так внезапно, и который выпить сейчас было бы так символично. Да, «Секс на пляже», хочу именно его, и в прямом, и в переносном смысле; ведь мусор и стеклянная крошка под тентаклями чувствуются не хуже песка, что забивается во все щели, а вместо отдыхающих рядом зевак за открытыми дверьми так и стоят Даст и Хоррор, стирая все границы приватности. — Киллер…       Язык зализывает укусы, а руки ныряют под рёбра. — Мы здесь не одни, что ты делаешь? — Хочу взять твою душу.       И это «взять» звучит настолько пошло, что я впиваюсь ему в лопатки пальцами и шарю ногами по полу, не желая позволять выставлять такую интимную часть меня на всеобщее обозрение: — Но это ведь… она же… п-подожди! — Тш-ш-ш, что ты снова пытаешься мне сказать? А, Найтмер? Что она человеческая? Так я уже видел, я знаю. И это даже хорошо, если подумать. Мне… никогда не нравились яблоки. Твоё сердце выглядит вкуснее…       Сумасшедший.       Маленькое сердечко прижимают, не вынимая из-под рёбер, и я плавлюсь от острых ощущений. Ох, это ни с чем несравнимо. Нет у нас, у людей, такого состояния или занятия, чтобы ощутить подобное. Это… как адреналин, смешанный с густой похотью. Словно тебя бросают со скалы головой вниз, но лопатки вдруг выворачивают неожиданной болью внезапно прорезавшиеся крылья. Вот, это оно, не подобрать слов, можно лишь представить.       А пальцы сжимают крепче, и становится тесно. Тесно всюду. Тесно в одежде, тесно дышать, тесно душе, которую «Ну вытащи же ты её оттуда наконец! Я хочу видеть, как по твоим пальцам текут её соки. Хочу видеть, как красный язык скользит по округлому сине-зелёному боку! Хочу…!»… ах… — Киллер, стой… м-м-в-х… подожди, остановись хоть на секунду… — Ну что опять, Найтмер? Опять подождать? Что на этот раз? Почему ты опять не можешь?       Шепчу тихо: — Просто… Хочу на кровать, Килл, мне стекло копчик режет. А у тебя кровать поломана. Так что… может до вечера по… эй, куда?       И меня подбрасывают в воздух, чтобы через секунду устроить на плече и утащить цепляющую векторами стены тушку дальше по коридору, подбрасывая и устраивая попой вверх и стискивая лишь колени, словно куль безвольной картохи перенося в более подходящее на его взгляд место, не слушая возмущений и игнорируя удары, не обращая внимания на втиснувшихся в стеночку Хоррора и Даста, что так и оставались стоять в коридоре всё это время. — Хор, это что, типа они вместе, что ли? Я что-то не понял, куда он босса-то понёс? — слышится тихий почти шёпот и следом тяжёлый вздох: — Надо меньше прятаться в своём подвале! Ты пропустил много чего интересного, Пыльный.       А меня бросают на кровать. И закрывают дверь за собой.       Киллер приближается, оставляя после себя дорожку из одежды, заставляя глотать слюни от вида широких плеч да крепкой грудной клетки, подсвечённой красной магией его души. Ажурная прелесть — белые гнутые дуги, перемежаемые чернотой внутренней пустоты. — Я вижу тебя насквозь, милый…       Смеётся, нависая сверху. Белый, красный и чёрный, ничего лишнего. Кость и магия. Запредельная совершенность, идеал. Он хоть сам осознаёт, насколько идеален?       С меня стягивают тонкие бриджи, ведут вверх, шурша ладонями по матовости графитных плоских бедренных костей, соединения которых уже напитались бирюзовой фосфорирующей влагой; прикусывают лунку возле шейки бедра, а следом и острые отросточки возле самого кряжа. — Ох, Килл, нежнее, ты хочешь напиться моей магии или что? — намекаю на то, что его зубы чувствуются как-то даже слишком острыми. — О да, сейчас я действительно планирую напиться твоей магии, ты угадал.       Но вместо боли ощущается только горячее дыхание на подвздошных костях: — Ох!       Неизвесно когда успевшее сформироваться тазовое дно мнут руками, а так остро чувствующееся напряжённое экто-тело прикусывают прямо через ткань брифов, потирая тонкое плетение о чувствительную вершину пальцами. Я выдыхаю рвано, не в состоянии более удержать при себе тентакли, что сейчас помогают невесть кому, стаскивая с меня остатки одежды и одновременно шаря по крепким белым костям, что нависли где-то там внизу и мучают слишком нежными и невесомыми прикосновениями: — Ох… Килл! Ну чего же ты тянешь? — Ты такой нетерпеливый. — шепчут и сжимают экто-плоть ладонью, — Я тоже ведь могу сейчас сказать тебе «подожди», так как ты делал не раз. — но вопреки словам магию массируют, ритмично сжимая, и делается совсем уж невмоготу. Какое тут ждать, тут впору упасть в ноги, скуля и умоляя продолжить, — Так что, Найтмер, ты всё ещё хочешь подождать до вечера? — брифы стягивают вниз, одним резким движением освободив от сжимающей ткани и позволив стоящей колом магии спружинить вверх и колыхнуться в воздухе. — Хочу… хочу тебя, Киллер. — векторы непослушными змеями ползают по белым костям, забираются под рёбра, поддевают тонкие края лопаток; пальцы впиваются в шёлк простыней, — Хочу сейчас!       Красный язык играет, тонким кончиком рисует влажные дорожки на пульсирующих бешено симфизах; толкается в запирательное отверстие, обвёрнутое колышащейся берилловой магией; проходится взад-вперёд по вертлужной впадинке в то время, когда пальцы потирают нежный лобковый бугорок, где тонкий налёт магии переходит в основание возбуждённого органа. — …М-м-н-м… — хриплый баритон рассыпает искры в распалённом воображении.       Хочу услышать этот тихий стон ещё раз, сделать что-то в ответ, вернуть ласку, проявить инициативу, но запястья крепко сжимают руками, не давая свободы, а векторы заняты обследованием чужой спины — гладят, массируют, сжимают, заменяя одновременно глаза и пальцы. Я чувствую ими матовую бархатистость каждого остистого отросточка, каждой щёлочки межпозвонковых дисков, гладкость шейных соединительных хрящиков и влагу магии, что нижние отростки нащупали на ягодичной линии и трутся об неё, размазывая немного липкую смазку по всему тазовому дну и острому кончику крестца, при этом сами измазываясь в красную скользкую жижу.       Киллер постанывает на такие манипуляции: — Тебе бесполезно держать руки… м-ф-ф… Найти, не спеши. Это я тут должен изнывать от желания, а не наоборот. Ох, ладно…       И ладонь скользит вверх по пружинистой экто-плоти, зажимая кулаком вершинку, а язык обвивает основу снизу, обхватывая её по кругу, удивляя своей длиной. От ритмичных движений становится жарко, хочется поцеловать, хочется толкаться бёдрами, хочется чувствовать больше, сильнее, острее. Хочется унять то ноющее чувство неудовлетворённости, заполнить пустоту. И векторы, будто проектируя желания, заполняют его подреберье, скользят по чувствительной внутренней части подвздошных, словно облизывая тазовое дно с неправильной стороны, с изнанки, опутывая таз и его подрагивающее мелко от предвкушения и обилия требовательных касаний красное возбуждение.       Я стону, когда Киллер начинает брать член глубже. Векторы вторят такту, подстраивая каждое свое движение под неспешный ритм, лаская внутри и снаружи, закручиваясь спиралями вокруг бедренных костей, разводя их в стороны шире, толкаясь тонкими кончиками внутрь податливой красной магии. Он мычит, выгибаясь в пояснице, выпячивая таз назад, но всё так же нависает сверху, скользя языком по рельефу напрягшейся плоти, не желая ни на секунду выпускать и прерывать такие сладкие ласки. — Я хочу тебя, Килл, хочу тебя чувствовать внутри.       Киллер замирает от неожиданности, словно сомневаясь, правильно ли понял и не послышалось ли ему такое, но переспрашивать и отговаривать явно не собирается. Он принимается отсчитывать порывистыми касаниями позвонок за позвонком, острым кончиком языка не забывая заныривать в каждую выемку гнутого столба позвоночника, отыскивая нежные чувствительные местечка раз за разом, вырывая стоны и хриплое дыхание.       Впивается в губы поцелуем, и снизу вдруг прорезает тупой болью. Я шиплю, нарекая на отсутствие у кого-то навыков подготовки к такого рода актам, закрываю глаза, прикусывая его нижнюю губу до солоноватого привкуса. Играю, то сплетая языки, то отступая, дразня, отвлекая, давая телу привыкнуть к распирающему в тазу чувству.       Графитовые бёдра стискиваются на белых подвздошных костях, белые фаланги вытягивают почти чёрные руки над головой, зажимают, фиксируют, пока мерное неспешное покачивание не превращается в первые толчки.       Киллер двигается, сначала аккуратно, понемногу, а потом и глубже, сильнее. Всхлипывает, когда удаётся притиснуть его пылающую душу собой, толкается резче и шипит, когда тентакли, не желая оставаться в стороне, пристраиваются к нему сзади: — Ах… н-Найтмер, тебя… с-словно двое, ох… слишком много, м-м-н-х-х… — Меня ох… никогда не бывает мало, м-м-м, Килл, тебе придётся привыкнуть… ах… — слова мешаются со стонами и тяжёлыми частыми выдохами, я уже слабо соображаю, где какая часть меня, не в состоянии понять, что так судорожно сжимает его пульсирующее нутро; что он целует — мои пальцы или один из обвившихся вокруг него отростков.       Он всюду: огнём на губах, солёной влагой на языке, на кончиках пальцев остротой остистых отростков; на извивающихся векторах, что играют внутри, растягивая мокрые горячие стенки красной магии; на бирюзовой эктоплазме, что горит и подрагивает, роняя капли в его ладонь; во мне… так глубоко во мне, раз за разом толкаясь всё яростнее и отчаяннее, подкрепляя порывистые хлёсткие движения рыком и пошлым хлюпаньем; на шейных позвонках, вспышкой режущей боли только подкрепляя и подталкивая за грань.       Я выгибаюсь, меняя угол проникновения, оплетая ногами, пятками вжимая в себя сильнее, когда беззвучный крик заставляет рот открыться и вцепиться в солнечное сплетение в надежде удержаться тут, в этом мире, а не поддаться эйфории и упасть с закрытыми глазами на простыни, оставив его добираться до финиша одного.       Пальцы сжимают красный колышущийся вихрь души, векторы извиваются, играя с тазовым дном, толкаясь пару раз и тут же выпуская, размазывая влагу по белым костям. Килл всхлипывает, цепляет рёбра дрожащими руками, замирает внутри, втиснувшись так плотно, что его подвздошные впиваются в мою податливую магию: — Ещё, Найти, дай мне больше себя. Не осторожничай. Ну же, давай, ещё чуть-чуть… о-х-х…       Векторам не нужно повторять дважды, отростки заполняют по максимуму всё: красное податливое нутро, подреберье, позвоночный столб, опутывая скользящими змеями; пульсирующую душу, скручивая её в мятую спираль. Килл глотает воздух, царапает ключицы и отстраняется резко, под тихие хрипы изливаясь, пачкая чёрный шёлк красными фосфорирующими каплями, и падает рядом с тяжело дышащей мной. Векторы опадают, прикрывая белые кости, грея собой. Их кончики до сих пор подрагивают, словно не в состоянии забыть то острое ощущение удовольствия и удовлетворения, что только что довелось испытать.       Надо бы что-то сказать, да язык будто онемел, даже мизинцем шевельнуть — невозможный подвиг. Косточки словно пластилин. Всё раздражение и переживания растаяли в неимоверной неге. Душа липнет к рёбрам довольно, как сиропом пропитанная.

***

— Киль, а Киль, а почешешь мне спинку?       Киллер фыркает прямо в ушное отверстие: — А больше тебе ничего не почесать, сладкий? — трётся щекой о вектор, что льнёт к нему, словно ласкающаяся кошка, — А то ведь я могу… — Что, уже? — округляю глазницы под сиплый тихий смех, звучащий рядом.       Так хорошо, так спокойно, так… правильно.