Четыре медовые ночи

      К следующей ночи Эовин подготовилась лучше. Обрадовавшись возможности быть полезной, она весь день размышляла над тем, что ей следует сказать, чтобы вырвать правду из уст Гримы. Но время от времени она невольно задумывалась о том, какие страдания он должно быть испытывает с каждым часом, что проходит в попытках заставить его говорить.       «Цель оправдывает средства» - жёстко сказала она самой себе, но тут же ощутила укол вины и сожаления, ведь то, что сейчас происходило с Гримой, осуществлялось с её позволения.       С наступлением ночи Эовин поспешила в темницу. Тот же стражник поприветствовал её, и она вручила ему кувшин эля, зная, как мало приятного в ночных дежурствах. Стражник с жадностью принял его и впустил её в камеру.        Она нашла Гриму лежащим в том же положении, что и вчера, но теперь его нос был сломан. Кровь начала засыхать на его верхней губе и на лице, растекшись в том направлении, в каком он лежал. Червеуст вновь вздрогнул от света, словно опасаясь очередного удара.       - Опять вернулись, моя леди? – прохрипел он, и в его голосе отсутствовали обычные язвительные нотки. Это был вопрос, заданный ровным, почти неверящим тоном.       - У меня здесь есть некоторые обязанности, - ответила она, наклоняясь и помогая ему сесть.       Как только он более-менее выпрямился, Эовин опустилась перед ним, и в тусклом жёлтом свете стала осматривать его лицо. На его бледной коже словно на пергаменте можно было прочесть каждый удар, записанный красными или чёрными чернилами: здесь след от пинка, там от кулака, отметины пальцев на горле, глубокие царапины на глазах, явно оставленные ногтями.       Её собственные глаза защипало.       Она быстро потянулась к своей сумке, достала клочок ткани и, смочив его водой, начала осторожно очищать лицо Гримы от крови. Когда прикосновение причиняло боль, он лишь задерживал дыхание, но не издавал ни звука и благоговейно смотрел на Эовин, ни на миг не сводя взгляд с её лица.       Стирая кровь, Эовин обнаружила, что его нижняя губа рассечена и распухла. Сломанный искривлённый нос тоже опух, а синяки под глазами завтра будут выглядеть ещё хуже. Всё лицо Гримы было усеяно отметинами: фиолетовыми вчерашними и красными сегодняшними. При виде этого её рука замерла на мгновенье. Чувство, которое можно было бы назвать жалостью, вновь вызвало едкое щипание в глазах. Но Эовин быстро сморгнула: здесь не было места для сострадания.       - Тебе дают поесть? – спросила она, убирая окровавленную тряпку и поправляя на себе шаль, защищаясь от пронизывающего холода.       Он покачал головой.       - Я принесу что-нибудь завтра, - сказала она и поднесла к его губам фляжку с водой, - пей, - приказала она, и Грима подчинился.       Пить со связанными за спиной руками было трудно, и Грима несколько раз захлебнулся. Закашлявшись, он поморщился от боли в рёбрах, но тем не менее вода, кажется, придала ему сил, и он снова заговорил.       - Значит будет завтра?       Несмотря на очевидность ответа Грима видимо сильно сомневался, что выдержит ещё один такой день.       - Я буду приходить каждую ночь, а те мужчины будут приходить каждый день и исполнять свои жестокие обязанности до тех пор, пока ты не расскажешь королю всё, что он хочет знать. Почему ты упорно отказываешься отвечать на их вопросы? Я же вижу, как тебе больно.       - Скажи мне, моя леди, что сделает со мной твой дядя, узнав мои тайны? По твоему лицу я могу понять ответ. Он оставит меня гнить здесь или предаст мечу.       Но Эовин была готова к такому вопросу.       - Я могу просить короля, чтобы он освободил тебя и позволил сражаться на нашей стороне. Если грядёт война, Рохану понадобятся…       - О да, война грядёт, моя леди, - перебил её Грима, - такая, что у мира людей нет ни единого шанса на победу. Твоя просьба просто стала бы другим смертным приговором.       - Один из них хотя бы с честью – ощетинилась Эовин.       Он фыркнул.       - Честь? Только дурак думает о чести перед лицом неминуемой смерти.       - Только трус будет так насмехаться, - отрезала она.       Прислонившись головой к стене камеры, Грима изучающе посмотрел на неё.       - Ты считаешь меня трусом, потому что я боюсь смерти? Ты, я полагаю, моя королева-воительница, не боишься ни боли, ни смерти.       - Я не трусиха, - ответила она.       - Посмотрим. Если придётся столкнуться с сокрушительным ударом орского клинка, я надеюсь, ты вспомнишь меня в этот последний момент. Только представь, когда за один миг до конца ты внезапно понимаешь - жизнь кончена и не доведётся больше увидеть новых рассветов, что ты почувствуешь: отвагу или страх? Подозреваю, что мне известен ответ.       - Ты ничего не знаешь, змей.       Грима рассмеялся, но тут же умолк, почувствовав боль в рёбрах.       - Ты даже не представляешь, насколько это правда, - подтвердил он.       Эовин он внезапно показался очень уставшим. Она мысленно отругала себя. Не нужно было терять самообладание и провоцировать его. Предполагалось выудить из него правду, будучи утешительницей, а не очередным противником. С некоторым усилием Эовин сумела совладать с бушевавшим внутри огнём, заточив его в ледяную клетку, как делала каждый раз, когда правила приличия предписывали быть тихой и кроткой.       - Тебе холодно, - пробормотала она, - я найду твою мантию.       Она отошла во мрак камеры, на мгновенье оставив его одного в тусклом жёлтом свете. Там, где вчера кучей валялись его тёплые вещи, сегодня было пусто. Видимо стражники забрали их. Эовин подавила вздох, и вернулась к нему.       - Наклонись вперёд, - скомандовала она, и, когда Грима послушно наклонился, накинула свою шаль ему на плечи. Он непроизвольно вздрогнул от неожиданного тепла, и снова прислонился головой к стене. Из-за недавнего разговора его губа опять начала кровоточить, и Эовин машинально промокнула её своим рукавом.       Грима мотнул головой в сторону и прошипел:       - Нет, оставь. Я не могу вынести этой фальшивой, манерной доброты с твоей стороны. Лучше скажи, как ты презираешь меня.       - И скажу. Я действительно презираю тебя. Ты предал свой собственный народ, когда продал короля Саруману.       Он улыбнулся с закрытыми глазами.       - Награда за мою службу стоила бы того.       Эовин отвернулась. Становилось поздно, а она снова ничего не добилась. Король будет рассержен.       - Скажи мне, что Саруман планирует, Грима? – с отчаянием спросила она, приблизившись к нему.       Его глаза оставались закрытыми, и когда он заговорил, голос звучал неразборчиво и слабо.       - Я скажу тебе всё, что знаю, завтра.       Эовин вскочила, злая и продрогшая до костей. Ей надоели его игры. Ей осточертело это проклятое место.       - Нет, - рявкнула она, - сейчас!       Его дыхание стало глубже, голова склонилась набок.       - Моя леди, я устал, я так устал…       Гнев переполнял её, и она вновь набросилась на него со словами:       - Завтра те люди придут снова, они причинят тебе новую боль вдобавок к твоим нынешним страданиям! Тебе мало синяков? Думаешь, ты сможешь выдержать больше? Они будут бить тебя до тех пор, пока у них не заболят руки, ты это понимаешь?!       Грима медленно кивнул.       - Завтра, - пробормотал он.       Разъярённая, Эовин повернулась и бросилась к двери.       - Даже не надейся, - процедила она сквозь зубы, - что ты будешь есть до того, как скажешь мне всё, что я хочу знать. Ужин придётся заслужить.       Она стукнула кулаком по дереву и пулей вылетела в коридор, когда стражник открыл дверь. Всю дорогу из темницы до Большого зала Эовин пронеслась, кипя от ярости.       А в темноте Грима чувствовал тепло её тела, удерживаемое шалью, накинутой на его плечи. Он провалился в беспокойный сон, окутанный её ароматом…