Прочь из моей головы

Взвыла сирена, раздробила давящую тишину на осколки, уничтожила мнимый покой. Все небо вдруг располосовало кроваво-красными лоскутами, и тревога осела на коже грозовой влажностью. — Ну и влипли же мы с тобой, — нервно засмеялся Киллиан, хотя было совсем не смешно. Он приобнял Регину. Она дрожала. И наступила ночь. Мир потерял все яркие краски и погрузился в темноту, густую, беспросветную, холодную. Лишь маленький островок света вокруг костра спасал от безумия, развалившегося за пределами огненного круга. Вскоре и он погас. Длинные черные руки, вылезшие из темноты, потушили пламя. Регина чиркнула зажигалкой, но тьма уже проникла внутрь: в груди разливался болезненный жар, грязные, распутные мысли заполняли голову. Из-за туч вынырнула голубоватая луна, но ее волшебного света не хватало, чтобы разогнать тьму. Регина смотрела на Киллиана, видела его силуэт, чувствовала тепло его крепкого тела, и порочное желание зарождалась в глубине ее больного, метущегося разума. Оно росло в ней, становилось отчаянным, диким. Регина отодвинулась от Киллиана, сжала ноги, сцепив руки под коленями, упираясь в них лбом. Но это не помогало. Напротив — так жар тела только усиливался, проступая каплями пота на висках. Киллиан приблизился к ней, положил руку на плечо, и она чуть не закричала, ломаясь, крошась изнутри. Это было невыносимо. Неловко. И больно. Физически больно. И Регина не могла ничего сделать. Она хотела встать, уйти, убежать, исчезнуть, но не было сил даже просто поднять голову, потому что иначе зыбкая стойкость ее духа рассыплется, обратится в ничто. Киллиан погладил ее по волосам. — Оставь меня, — Регина дернулась, сжимаясь и дрожа сильнее. — Что с тобой? — спросил Киллиан, хотя и сам точно знал ответ. Он и сам испытывал нечто подобное. Вожделение росло, крепло и становилось осязаемым, оно проникало и натягивало все нервы до предела, до точки кипения. От высокого напряжения темнело в глазах. Сладковатый запах желанной женщины сводил с ума, Киллиан боялся потерять самоконтроль, он нервно сглотнул, понимая, что силой мысли не избавиться от этого наваждения. Облизал сухие губы, коснулся руки Регины. — Пожалуйста, уйди! — надтреснутым голосом выкрикнула Регина, отталкивая Киллиана. — Ладно, — Киллиан шумно втянул воздух, тяжело поднимаясь. — Пойду пройдусь. Он отпил из фляги рому и пошел в глубь леса, в полную темноту, где кошмары распахнули его черепную коробку и наполнили ее чудовищами. Надо было только переждать ночь, тогда тьма отступит, тогда станет легче, но ночь была бездонной, вечной, и за линией горизонта не было и намека на свет. Даже звезды как будто отвернулись, померкли. Все тело болело от напряжения. Киллиан сделал еще глоток рома, мучительно сжал виски и прикрыл глаза. Регина, не раздеваясь, вошла в море. Обхватила себя за плечи, надеясь, что холодная вода усмирит ее, потушит этот мучительный огонь в теле. Но это не помогало, Регина только чувствовала, как неприятно липнет к телу мокрая одежда. Желание было похоже на огромного морского ежа, раздувшегося в пламенеющей грудной клетке. Его ядовитые иглы пронзали насквозь. Регина окунулась в море с головой. Она зажмурилась, но даже сквозь закрытые веки видела, как к ней подплыла русалка с длинным веерообразным рыбьим хвостом. Черты ее лица были неуловимы, хотя и смутно знакомы, как будто в ней отразились искаженные, изуродованные образы всех, кого когда-либо видела Регина, но никого из них она не могла вспомнить. Русалка улыбнулась, показывая заостренные акульи зубы и неожиданно дотронулась до Регины, посылая горячий импульс по ее руке. Внутри все сжалось, словно взорвалось множество ядерных бомб. Русалка была так страшна, так отвратительна, но прикосновение ее было таким болезненно приятным, таким жарким, таким необходимым, что Регина вместо того, чтобы отпрянуть, уплыть, скрыться, застыла, как парализованная. У Русалки появилось множество рук и всеми ими она стала гладить, царапать, щипать Регину, разрывать ее на куски и пожирать ее множеством зубастых ртов, что были похожи на кровоточащие раны, вдруг раскрывшиеся на ладонях русалки, на ее голове, по всему телу. Жгучая, подобная электрическому разряду, боль пронзила все тело Регины с головы до ног. Она завопила, и бурная вода поглотила ее вопль. Не было никакой русалки, Регина сама себя ласкала и сама себя истязала, сама себя любила и сама себя ненавидела так сильно, так глубоко и яростно. Она захлебывалась, она тонула, но не могла остановиться, не могла спастись. Киллиан услышал какой-то сдавленный звук, будто в воде что-то отчаянно бьется и плещется, и побежал туда. Подплыл к Регине, подхватил ее — и в тот же миг они оказались на берегу в тесных объятиях друг друга. У Киллиана все поплыло перед глазами, он то погружался в кромешную тьму, то выныривал из нее, видя, как будто кто-то другой, а не он сам, тесно прижимался к Регине, обнимал ее, жадно целовал ее белое тело, зажимая зубами тонкую кожу, оставляя на ней багровые засосы. — Это все какой-то бредовый сон, — бормотал Киллиан, водя губами по мокрой шее Регины. — И скоро я проснусь, и все это закончится. Или ты проснешься. Кто-то должен. Регина хищно улыбалась и запускала пальцы в его жесткие волосы и сильно тянула их. — Со мной не нужно играть хорошего парня, я знаю, кто ты такой, — …каким-то не своим, чужим, голосом шептала она, будто та русалка из видения проникла в ее сознание и говорила вместо нее. — Если мы сгинем здесь, стоит ли притворяться добродетельными? — А может быть, мы просто сходим с ума? — прохрипел Киллиан, щурясь от боли. — Или уже сошли… Тени не давали покоя, они и не собирались отступать. Копошащиеся мысли-черви прогрызали пути в уставшем мозгу, наполняя сердце мрачными соблазнами, сопротивляться которым не было сил Не было никакого оправдания. Никакой любви. Никакой надежды. Было лишь это темное искушение. Нестерпимое, дикое, непристойное желание, от которого все внутренности сворачивало морским узлом. Болтаясь на мокрой и скользкой рее во время шторма, Киллиан не испытывал такого отчаяния и такого гнетущего ужаса, как сейчас, когда роковая страсть застилала разум, растекалась расплавленной лавой по венам, пронзала каленым железом сердце и, объятое пламенем, оно билось так часто и так больно, что Киллиан всерьез боялся, что оно выскочит из горла, взорвется фонтаном кипящей крови. Свирепела буря. Мелкий дождь становился сильнее, сплошной стеной вставая между небом и морем. Вибрирующие волны били Киллиана по спине, когда он сам подобно волне накатывался на Регину. Теряясь в своих чувствах, он нахлынул на нее неотвратимым стихийным бедствием, нетерпеливо подавил собой, пробуждая в ее груди ненасытного монстра, что прорывался наружу то сладострастными, то отчаянными стонами. Регина прижималась к Киллиану всем телом, обхватывая его ногами, сцепив руки на его затылке. Она выгибалась в крепких руках Киллиана, двигалась навстречу его движениями, чувствительно реагируя на его ласки тихими, шипящими постанываниями, которые становились все громче, все безудержнее, все нетерпеливей. Непогода бушевала, кипела, злилась, но не могла разнять сцепленных животным инстинктом любовников. Штормовой ветер рвал их одежду, путался в волосах, завывал диким раненым зверем, зло бросая на них поднятые со дна моря водоросли, камни, ракушки и прочий мусор. Что-то упало Киллиану на голову, и на мгновение он очнулся, хотел остановиться, но лишь только сделал вдох, как его снова бросило в жар, и он бросился на Регину, остервенело и резко вошел в нее, все глубже погружаясь в ее мягкое, сливочное тело, желая раствориться в ней, чтобы избавиться от этой невыносимой дрожи, от этой демонической похоти, что заливала разум черной краской. В дерево на берегу ударила молния и следом раздался ужасающий громовой раскат. Что-то хищное и безжалостное сверкнуло в глазах Киллиана. Он тесно прижал к себе Регину, жестко провел рукой по ее спине, спускаясь к пояснице. Не стало в этом акте ни любви, ни близости, ни принятия, а только первобытный инстинкт. Безумие. Одержимость. Звериная страсть, неподвластная контролю. Только нестерпимая жажда обладать, желание подавить, взять силой то, что ускользало, что нельзя было добыть лаской и теплом, только вырвать силой и яростью. Заставить женщину полностью подчиниться злой воле мужчины. Ослепленный, отравленный собственной тьмой, Киллиан трахал Регину отчаянно, дико, исступленно. Движения его становились все более несдержанными, хаотичными, грубыми. Он вдалбливался в нее, жестоко пытал, мучил, срывая с ее губ, истерзанных рваными поцелуями-укусами, крики боли. Он упивался ее страданиями, немощью. Всаживался в нее, туго наполняя собой. Регина остервенело била его по плечам, щипала, царапала по спине, оставляя длинные кровавые полосы, и соленые брызги шипели на его ранах. Это еще сильнее будоражило и распаляло его. Капитан Крюк полностью завладел его сознанием, и он уже не соображал, что делает, но брал Регину за голову и опускал под воду, не давая дышать. Потом вытаскивал ее на пару мгновений и погружал снова. Регина металась под ним пойманной рыбой, захлебывалась, выгибалась и опадала. Он безжалостно надавливал на пульсирующую шею. Он проталкивал крюк между бедер Регины, она пыталась сжаться, закрыться, но он раздвигал ее ноги и насиловал ее крюком. Так, чтобы ей было больно и страшно, но чтобы она не теряла сознание, не впадала в спасительное забытье. О! Он был аккуратен с ней, как может быть аккуратен хищник, играя со своей жертвой перед тем, как ее сожрать. Он похабно улыбался, облизывая кончик крюка, испытывая какое-то мрачное удовлетворение. Но этого было мало. Он хотел еще. Регина попыталась подняться, вырваться из удушающего плена гнева и боли, но Капитан Крюк не позволил ей, он крепко схватил ее за плечи и толкнул обратно на песок, подавил собой. Налег на нее всем своим весом, калечной рукой, положив ее плашмя, изгибом крюка надавливал на ребра Регины, а здоровой рукой — жестко стиснул ее грудь, прокатывая между пальцами темно-розовый сосок. Регина протяжно мычала от боли и тяжело дышала, крепко сжимая зубы, и слезы скапливались в уголках ее обезумевших глаз. Капитан Крюк снова вошел в нее и двигался внутри все быстрее и быстрее, пока раздирающая мука не достигла предела и не взорвалась горячими искрами. Будто одержимый злым духом, Киллиан никак не мог почувствовать контроль над собой, своим телом. Он всем сердцем презирал то морское чудовище, в которое он превратился, но процесс казался необратимым, разум бился в лихорадочной агонии, пытаясь найти выход. Выхода не было. — Убей, — прошептал Киллиан, в уродливых спазмах выгибая колесом грудь. — Я не хочу быть им. Он бессильно упал рядом с Региной, подрагивая. — Это не спасет тебя, — всхлипнула Регина, и зловещая тень скользнула по ее лицу. — Но доставит мне удовольствие. Она легко коснулась плеч Киллиана, спустилась ладонью к его груди и, надавив, пробила ребра, вырвала пиратское черное сердце прогнившее насквозь. Оно было похоже на сгнившее, отравленное яблоко, сердце зла. Регина мстительно улыбнулась и сжала пальцы, разрывая сердце на мелкие кусочки. Они просыпались в воду, и вода стала черной и тягучей. Глубокой. Киллиан превращался в ничто, остекленело смотрел в небо. И его голубые глаза затягивало слепой пеленой. Регина смотрела на него, но не чувствовала облегчения, а только все расширяющееся, угнетающее, липкое отвращение.