Прочь из моей головы

Оказавшись внутри, Киллиан услышал отчаянный женский вопль, дробящимся эхом разносящийся по всей пещере. Было в этом стоне столько боли, столько несчастья, что у Киллиана сжалось сердце от плохого предчувствия. Он побежал на звук и вскоре увидел Регину, склонившуюся над бездыханным телом Эммы. — Что здесь произошло? — с ужасом спросил Киллиан. Регина не ответила. Но все было понятно без слов. — Ты… убила ее? — холодея, спросил Киллиан, хватая Регину за плечо, и сам же ответил на свой вопрос страшным рыком: — Ты убила ее! — Это… Злая Королева… — с трудом выдавила Регина, лицо ее было залито слезами и размытой кровью. А правая рука была изуродована, практически полностью сгнила. — Я не… Киллиан зло отпихнул ее и бросился к Эмме. У него заметно дрожали руки, когда он прикладывал горлышко фляги к губам Эммы, вливая ей в рот целительного рома. *** Эмма была далеко-далеко и в то же время так близко-близко, она была где-то вне времени и пространства, в прозрачном пульсирующем коконе. Вокруг нее переливались разноцветные пятна, похожие на расплавленные звезды, на растекающиеся по раскаленной сковородке яичные желтки разных форм, цветов и размеров. Эмма находилась в невесомости и слышала музыку, доносящуюся откуда-то извне, из глубин Космоса, но в то же время песня без слов звучала прямо в голове, наполняя слух утробным гулом, а душу — покоем и безграничной любовью, расходящуюся теплыми волнами и вибрациями по всему телу. Гармония Вселенной. Эмма растворялась в потоке магических звуков, она была соткана из этих звуков. Сама превращалась в музыку и звенела! Звенела! Пела! Сердце ее стучало, как колотушка в шаманский бубен или поющую чашу. Эмма погружалась в транс, расщеплялась на атомы, становилась ничем и всем, заполняя собой все видимое и невидимое пространство. Перед внутренним взором проявлялись новые видения. Она следила взглядом за светом далеких солнц, наполнялась им, сама становилась горячим Солнцем. Она видела бесконечные миры, они расцветали в своей славе и разрушались, как замки из песка — смывались приливами. Эмма и была приливом. Она была и ребенком, и матерью, в матке которой развивается жизнь. И она же была соединяющей их пуповиной. Все ее существо наполнялось восторгом и счастьем. Она вся была наполнена ощущением легкости и целостности. Не было ничего недоступного и запретного для нее, но потом кто-то из внешнего мира позвал ее, и все исчезло. Эмма слышала далекие голоса, звон, треск, словно кто-то разрывал ткань реальности, чтобы вытащить Эмму наружу, а потом режущий белый свет тронул ее тонкие веки, и она открыла глаза. *** — Слава Богу, ты жива! — с радостным облегчением воскликнул Киллиан. Он плеснул ром на растерзанный живот Эммы, и страшная рана затянулась, как будто ее и не было. Регина все еще стояла на коленях, пораженная, ошеломленная содеянным, и с замиранием сердца смотрела то на Эмму, то на свою искалеченную руку, которая постепенно обрастала здоровой плотью, а метка на запястье становилась как будто четче и ярче. Несколько секунд после пробуждения Эмма пребывала в сладком блаженстве неведения, но потом осознание происходящего обрушилось на нее, и она вскочила с места, побежала к Регине. — Эта тварь убила меня! — выкрикнула Эмма. Непонятно было, чего в ее голосе больше: настоящего гнева, насмешки или глубокого нервного потрясения, от которого она так странно улыбалась. — Мы тут пытаемся как-то выжить, держаться друг друга, а она взяла и просто воткнула в меня кинжал. Сука! — Эмма, ты же знаешь, это была не я, я не хотела тебя убивать, — оправдывалась Регина сквозь вновь нахлынувшие слезы. — Я не хотела причинять тебе боль. — Но ты делаешь это чуть ли не с первого дня нашего знакомства — причиняешь мне боль, — нехорошо засмеялась Эмма, и взгляд тут же стал влажным и злым. — И получаешь от этого свое извращенное удовольствие. Регина подошла к Эмме, осторожно положила руку ей на плечо. Эмма отдернулась, однако, взглянув в переполненные слезами и болью глаза Регины, замерла, накрыла ладонью ее руку, крепко сжала. Снова появилась золотая нить, но никому не было до нее дела. — Скажи мне, ты хоть немного раскаиваешься в том, что сделала? — Эмма приподняла голову Регины за подбородок, подставляя под свет фонаря ее лицо. Регина прерывисто кивнула, щурясь от слишком яркого света, направленного на нее: — Прости меня, — тихо проговорила Регина. — я не хочу быть твоим врагом, но другом мне быть сложно… — А еще сложнее — быть родственной душой, — Эмма понимающе улыбнулась. — Я знаю, ты хороший человек, но… — Регина вздохнула, точно передумала заканчивать фразу. — Но..? — протянула Эмма, выжидательно глядя на Регину — Мне кажется, мы не подходим друг другу, я… — Регина опустила взгляд. — Ну это да, — развеселилась Эмма. — Ты — злобная, эгоистичная сука, и ты совсем не подходишь на роль моей родственной души, но, верь мне, я уничтожу любого, кто причинит тебе вред. И знаешь почему? Регина неопределенно качнула головой. Эмма наклонилась вплотную к ней, коснулась теплым шепотом уха: — Потому что я хороший человек. В ее голосе звучала угроза, но не для Регины, и она расслабленно выдохнула, когда Эмма сжала ее в крепких и надежных объятьях. Теперь она чувствовала себя в безопасности. Момент был такой странный, такой томительный, и, поддавшись внезапному порыву, Эмма поцеловала Регину в губы. От поцелуя, как будто было ей пятнадцать лет, закружилась голова, и в груди точно взорвался шарик с теплой водой. Так было хорошо, так сладко, и Регина ответила на поцелуй, раскрылась навстречу, и кончиком языка Эмма провела по зубам Регины, ей хотелось испить ее до дна, ей хотелось раствориться в ней в экстазе, ей хотелось дышать ею. И она дышала. Часто. Горячо. Жадно. Еще немного. Еще пару мгновений. Еще чуть-чуть… — Дамы, — смущенно откашлялся Киллиан, напоминая о своем присутствии. — Нам все же пора идти… Только после его отрезвляющих слов Эмма отстранилась от Регины, посмотрела на нее любовно и ласково. Погладила по лицу, стирая выступившие слезы... — Никогда больше не пытайся меня убить, — с улыбкой сказала она. — Никогда, — ответила Регина, взяла пальцы Эммы и прижала их к губам. Киллиан все же смотрел на Регину с недоверием. Он лучше, чем кто-либо знал, что тьма не уходит просто так, что ее следы навсегда остаются в сердце, отравляя даже самые мирные и приятные дни, наполненные негой, не говоря уже о таких передрягах, в которые им суждено было попасть. Тут уж внутренняя тьма — это даже не зло, а единственная возможность выжить. Он понимал Регину, знал — каково это, когда тебе не доверяют, но ничего поделать с собой не мог — он слишком перепугался за Эмму: потерять ее было почти так же страшно, как потерять Милу… Может, даже еще страшнее. Он больше не был тем светлым и наивным юношей, влюбившимся в первый раз, искренне и всем сердцем, тогда он еще не знал боли, отчаянья, не знал смерти и наступающей за ней пустоты, тогда он еще был цельным. Но потом после смерти Милы — рассыпался на части, и лишь недавно смог собрать себя заново, был это процесс болезненным и тяжелым, и он бы не хотел повторять его снова. Не хотел бы делить свое сердце… Эмма была для него светом, а Регина его тьмой, но каждая из них отражала часть его души, и он бы не мог при всем желании отказаться ни от одной из них, но, честно говоря, желания такого и не было. Ему было трудно объяснить это, и он надеялся, что и не придется… Но эти метки… С одной стороны, он был, конечно, рад, что обе его любимые женщины связаны друг с другом, а с другой стороны — он опасался, что поняв, что они родственные души, они могут решить, что им не нужен больше никто. Даже Киллиан. И тогда ему придется снова рассекать океан своего одиночества, выискивая среди недружелюбных скал свет манящего маяка истинной любви, которую, увы, ему больше не суждено было познать.