Прочь из моей головы

Свет все разливался, все расширялся и множился, заполняя все нутро кита, заставляя его вибрировать и сжиматься, пока он не взорвался вспышкой сверхновой. Все разлетелось на куски и притянулось обратно к центру, где все еще пульсировало сердце кита — огромный магнит. Он притягивал к себе предметы, и они хаотично зависли над ним в невесомости, как в желе, слегка подрагивая и звеня. Время остановилось. Сделав несколько длинных вдохов и глубоких выдохов, Эмма все же открыла глаза. По всем геометрическим осям, по всем сторонам света простиралось бесконечное, вечное звездное небо. Непонятно было, где верх и где низ в этом безграничном космосе. Словно на черный холст плеснули густой темно-синей краской, размазали по поверхности и разбросали по всему небесному полотну светящиеся звезды-жемчужины. Под ногами не было опоры, пространство было плотным, тугим, но невесомым. Эмма как будто шла по дну мирового океана, рассекая руками воздух. Не шла — плыла, парила. И была совершенно обнаженной. Тело ее было гладким и стерильным, как у куклы. Такими же были обнаженные тела Регины и Киллиана, которые были как будто в анабиозе или под сильным гипнозом. Стояли с закрытыми глазами и слегка покачивались. Эмма приблизилась к ним. Дотронулась до руки Регины, заметив, что у нее больше нет пера на запястье. И на собственном запястье Эмма не обнаружила короны. Это ее расстроило, но было странное ощущение, будто все это уже происходило, но в других декорациях. Это не было полноценным воспоминанием, но отголоском, в котором Эмма слышала голос Регины, она говорила, что нет никаких родственных душ, что все это чушь. И метки… Регина что-то говорила про метки, но Эмма никак не могла уловить, вспомнить ее слова. Но это было уже не важно. Здесь и сейчас Регина очнулась и, оглядевшись, спросила: — Где мы? — Я не знаю, — пожала плечами Эмма, подлетая к Киллиану. — Везде… И нигде. — Что с нами? — нервно засмеялся Киллиан, осматривая и ощупывая свой кукольный пах. — Мы просто стали куклами, — с каким-то будничным безразличием ответила Эмма, как будто подобное происходило с ней чуть ли не каждый день. — Куклами, которых за ниточки тянет чокнутый кукловод, — добавил Киллиан, и голос его треснул. Эмма понимала его. Она и сама чувствовала кожей липкий взгляд, а в ушах звенел ядовитый смех. Киллиан побрел вперед, пока не наткнулся на стены. Точнее не стены… Вокруг была странная преграда, о которой ничего нельзя было сказать. Она не имела какой-то вещественности. Плотности. Не была ни твердой, ни мягкой. Ни горячей, ни холодной. Киллиан даже лизнул эту стену, но не почувствовал ничего, даже безвкусности. Просто ничего. Ни одним органов чувств нельзя было зафиксировать существование преграды, она была неосязаемой. Неопределимой. Как будто находилась не в пространстве, а внутри людей, пытающихся ее преодолеть. — Мы как будто застряли в стеклянной коробке, — Киллиан запрокинул голову и увидел луч света, исходивший из маленького круглого окошка, вырезанного в темной ткани неба. Кто-то выглядывал с той стороны, но его подвижного, переменчивого лица никак нельзя было рассмотреть — оно скрывалось за дымкой. И видны были только разноцветные глаза. — Эй ты! — зло выкрикнул Киллиан. — Что тебе нужно? Хватит играть в свои игры, выпусти нас отсюда. Эмма поднялась к окошку, но поняла, что оно осталось таким же маленьким, размером с ладонь, каким виделось далеко внизу. Законы перспективы тут не работали. За окном открывался вид на прекрасный сад, но попасть туда можно было, только сбросив свою телесную оболочку. Сад звал, и души отвечали на этот зов. Первой это почувствовала Эмма. У нее отчаянно разболелась голова, как будто нечто долбилось внутри ее черепа, проклевывало путь наружу. Эмма сжала голову руками, и она раскололась как огромный орех, высвобождая маленькую птичку с нежно-розовым и белым оперением. Она защебетала, и сознание Эммы переместилось в нее. Кукольное тело Эммы упало с лестницы, в немыслимой позе распластавшись над магнитом. Сама же Эмма вылетела в окошко, села неподалеку и завертела головкой, призывно глядя на остальных. Регина выпустила синюю хищную птицу, что билась в ее грудной клетке. А у Киллиана из живота вылетел черный ворон.