праздник продолжается

они просто клоуны на этом празднике жизни — детское развлечение, не более того. дети улыбаются-смеются-веселятся. дёргают ваню за разноцветный колпак и звенят свисающими колокольчиками. ваня губы в улыбке тянет — под макияжем не видно почти, напротив, грустная гримаса, синей краской нарисованная на лице, только печальнее становится. но детям смешно — пусть пока смеются. с другого конца зала ваня слышит серёжин голос — детишек к себе зазывает, устраивая очередное развлечение. очередную игру весёлую — лишь бы только мелким скучно не было. лишь бы только совсем не психануть, доставая пистолет из-за пояса, когда маленькие ручки тянут его за красный клоунский нос. ваня — грустный шут, почти что пьеро. серёжа — весёлый клоун, почти что арлекин, только вот из весёлого у него одна лишь улыбка, нарисованная криво поверх рта. коломбины в их шайке не числится — впрочем, им и вдвоём хорошо. серёжа псом верным за ваней следует, а ваня — за целью поставленной. мальчишка, имени которого ваня не запомнил, на ногу наступает, мимо пробегая, и ваня морщится, рукой к поясу тянется, но замирает, сталкиваясь взглядом с серёжей — надо успокоиться. выдохнуть и дальше строить из себя шута — несуразного и страдающего. ване даже притворяться не приходится, пока серёжа на другом конце зала играет с детишками в волка и овец, гоняя их по залу и выныривая из-за угла, громко рыча и пугая до визгов. впрочем, стоит смех истерический из себя выдавить, как всем тут же весело становится опять. для них это всё игра. для серёжи с ваней — жизнь. если ты выбираешь роль жертвы — несчастной пасущейся овечки, — то будь готов, что тебя рано или поздно сожрёт случайно забредший на пастбище волк. сожрёт и не подавится. ваня с серёжей быть съеденными не хотят. детские визги по перепонкам бьют — почти что болезненно. у вани уже руки чешутся, но серёжа одним лишь своим присутствием предостерегает — рано. спектакль ещё не окончен — клоун и шут всё ещё свои роли играют исправно. официантка врывается в зал вместе с приторным сладким ароматом — а вот и торт для именинницы. такой же сладкий, как и расплывшиеся улыбки на детских лицах. у вани глаз дёргается самую малость, но он ждёт. только когда дети на торт набрасываются, а официантка скрывается из вида, массивные двери за собой прикрывая, серёжа два пальца показывает — сейчас. а ваня с места срывается, сбрасывая с себя звенящую бубенчиками шапку, и выскальзывает через заднюю дверь, подготовленный ключ используя и поднимаясь на крышу. цель из лимузина чёрного выныривает, стоит ване в прицел снайперки, припрятанной на крыше вместе с их шмотками, уставиться. палец на курок опускает, прицеливаясь, и нажимает резко — чтоб не опоздать. обратно к двери перекатывается и прислушивается к крикам внизу — выстрел беззвучный из-за глушителя, зато чужой испуг почти оглушает. ваня вваливается в зал раньше, чем дети успевают расправиться с огромным шоколадным тортом, украшенным диснеевской принцессой, — безвкусное убожество. и колпак напяливает, переглядываясь с серёжей, как только официантка испуганная в зал вваливается и к себе их подзывает — просит ещё немного с детьми побыть. прискорбно узнавать, что отец именинницы скончался от пулевого ранения в сердце. прискорбно, что никто не успеет проверить крышу до того, как шут с клоуном съебутся с места происшествия. прискорбно, что сумма, падающая на счёт, оказывается чуть меньше оговоренной изначально — слишком много шума навели. серёжа рот недовольно кривит под алой краской, а ваня глаза закатывает, чувствуя, как его за штанину цепляют маленькой ладошкой, вынуждая наклониться, чтобы сказать, что всё хорошо — праздник продолжается.

***

праздник продолжается, потому что гонорара хватает на новенький ножик — с рубцами на лезвии и резной рукояткой. серёжа радуется, как ребёнок, прыгая вокруг покупки и радостно хохоча, пока ваня разбирает сумку с оружием. пешков слишком уж радостный — точно сорвётся. опасно давать ему нож в таком состоянии, но ваня не то чтобы боится — тайно желает быть прирезанным во сне этим самым красивым ножом. красиво умереть от руки красивого серёжи и его красивого ножа — красивому ване идеально подходит. — ты чего такой хмурый, вань? всё же заебись, — и хохочет пуще прежнего, кривя губы под гримом. — мы чуть не проебались, — и под «мы» подразумевает лишь себя, не желая вслух признавать — накосячил. можно было чище сработать — слишком много свидетелей, слишком много шума. но сейчас кажется, словно лучшей возможности и не представилось бы. ваня не любит затягивать с делами — предпочитает одним днём всё решать, как только план готов, сцена построена, а актёры по местам расставлены. — чуть не считается, — и снова смехом заливается, ведя кончиками пальцев по острию и чуть сильнее надавливая, кровь пуская — ножик качественный, наточенный. и ваня завороженно за каплей стекающей взглядом следит, замирая разом и представляя, как плавно бы такое лезвие скользило по коже — совсем невесомо, оставляя за собой неглубокий саднящий порез. и у серёжи безумство в глазах чуть рассеивается, когда ванин взгляд перехватывает. ножик быстро в карман прячет, в ванной скрываясь — смыть грим с лица. а ваня выдыхает судорожно — слишком уж руки чесались из-за нервяка. слишком уж он не любит терять обещанные деньги и получать меньше оговоренного. слишком уж он не любит косячить из-за своей же спешки. — ты всё ещё тут? — пешкова без краски на лице видеть непривычно — но успокаивает. такого пешкова легче к себе за шею притянуть, не переживая за последствия. такого пешкова легче поцеловать влажно, размазывая синий грим по чужому лицу под недовольное мычание. такому пешкову легче выдохнуть прямо в губы: — мне надо, — столь понятное для них обоих. серёжа сам за собой тащит обратно в ванную. сам раздевает ваню несопротивляющегося. сам под душ горячий затаскивает, морщась от кипятка, обжигающего нежную кожу, — ему больше заходит холодная вода, но сейчас не про него совсем. сейчас про ваню, который ближе жмётся и позволяет намыливать себе волосы. позволяет широким ладоням водить по своему лицу, размазывая синюшную воду и торопливо смывая её, пока он жмурится. ваня каждый раз такой после их дел, как они привыкли шифровать нечто другое, режущее слух, — заказные убийства. нечто, от чего внутри что-то скребётся совсем уж мерзко — не у него, а у вани. у вани, который до сих пор называть вещи своими именами не желает — уж точно не вслух. проще ведь, когда не чувствуешь ответственности за свои поступки, когда оправдываешь себя придуманной целью и идёшь напролом, несмотря ни на что, — так проще продолжать и дальше считать себя человеком. а вот серёже плевать на всю эту херню с высокой колокольни. серёжа за ваней пошёл когда-то, ввязался во всё это добровольно и по собственному желанию. и отрицать теперь, спустя столько лет, не планирует. отрицать то, чем они с ваней на самом деле занимаются, и то, что приносит им хлеб. отрицать тот факт, кем они с ваней на самом деле являются. они ведь убийцы — простое слово, не так ли? у вани от этого слова горчит на языке — хочется сплюнуть и забыть о его существовании. у серёжи от этого слова трепет где-то под рёбрами всполохами яркими клубится — хочется в полной мере распробовать, ощущая все пятьдесят оттенков вкуса. они разные, но ответственность за содеянное у них — одна на двоих. серёжа готов эту ответственность нести за них обоих. серёжа готов быть ваниной совестью, которую тот давно отринул, стараясь заглушить крики в голове, молящие прекратить-остановиться-перестать. серёжа готов быть для вани морфием, если так ему будет легче жить — без боли душевной и без сожалений о содеянном. серёжа готов испытывать боль за них обоих — пусть только ваня и дальше делит с ним свою ненависть к этому миру, одну на двоих, уже ставшую общей. ведь ненависть — это то, что ими движет, не так ли? и вовсе дело не в том, что у вани после первой же удачной попытки руки чешутся совсем невыносимо — чешутся не только окружающих прирезать, но и себя самого, лишь бы только чувство это зудящее унять хоть на мгновение. и ваня бы прирезал-таки, если бы в его жизни не появился кто-то, готовый это желание разделить на двоих — готовый всю их чёртову жизнь разделить на двоих. рядом с серёжей — руки чешутся чуть меньше. рядом с серёжей — рамки морали стираются, оставляя после себя лишь пустоту. рядом с серёжей — голоса в голове затихают, становясь едва слышными, и перестают нашёптывать ему всякую ересь. рядом с серёжей — ваня больше не чувствует себя одиноким в своём всепоглощающем разочаровании, в котором он тонет, захлёбываясь, и которое не может подавить. разочарование — в самом себе и во всём этом грёбаном мире. и только серёжа за руку его держит, на поверхность вытягивая и помогая держаться на плаву — пока они вместе. и какой бы сентиментальной вся эта херня ване не казалась, рядом с серёжей — становится легче. и этого достаточно, чтобы снова потянуться к прикладу, начищая до блеска и без того идеально начищенный ствол, получая смс-ку о новой цели с обещанием кругленькой суммы — ваня её на языке смакует, продумывая очередной план под серёжино нестройное бормотание где-то поблизости, которым он сопровождает мысли о том, что же на эту кругленькую сумму можно будет прикупить.