Лучше блюдо зелени

Первая неделя октября пронеслась стремительно – так же быстро, как налетал осенний ветер на их запрятанную в лесах школу. В субботу, традиционный родительский день, посетителей уже было значительно больше, чем раньше, и Рик не мог определиться, какие чувства у него это вызывает. С одной стороны, ему было немного завидно, но с другой… Он слабо себе представлял сейчас свидание с родителями. С мамой еще может быть – в конце концов, они регулярно говорили по телефону, и хоть диалоги их были немного похожи на компьютерную симуляцию, все же какое-никакое взаимодействие между ними было. Но мама ведь не приехала бы без папы, а его… Рик, пожалуй, видеть пока был не готов. Стоило ему на секунду представить взгляд карих – точно таких же, как у самого Рика – глаз, как последнему становилось почти дурно. Он просто не знал, что ему сказать. Я стараюсь, папа? Я все делаю так, как ты хотел? Я выполняю все, что от меня требуют, потому что хочу заслужить твое прощение? Даже в голове подобное формулировать было противно, а уж о том, чтобы сказать, и речи не идет. Так что их отсутствие среди приехавших явно к лучшему. По уже устоявшейся традиции выходных, он направился в библиотеку, и был немного удивлен, когда обнаружил там Фила в непривычное, в общем-то, время. Почти всю прошедшую неделю они не разговаривали: так, обменивались какими-то рабочими фразами по поводу уроков, больше ничего. Фила даже не было на последнем общем сеансе психотерапии: Рик подумал, что его туда не пустили сознательно, от греха. Почему-то эта мысль Рика безудержно веселила, но разумеется, он ни в жизнь не додумался бы с кем-то ей поделиться. – А ты чего здесь? Вышло немного грубовато: кажется, у Рика начинало входить в привычку сначала говорить с Феликсом, а только потом думать. – И тебе доброго дня, – беззлобно откликнулся Фил, снова закрывая тетрадь. Он всегда так делал при появлении Рика. – Ага, привет, – ответил Рик, и сел на несколько столов ближе к Филу, чтоб было удобнее разговаривать. – А чего ты не на встрече с родителями сегодня, как большинство? Фил посмотрел на собеседника так, будто не понимал, издеваются над ним или нет. Придя для себя к какому-то выводу, впрочем, ответил: – Ну, учитывая, что моим родителям пришлось бы лететь на самолете, чтобы добраться из Краснодара сюда, думаю, в их отсутствии нет ничего удивительного. Ах, точно. Феликс же чуть не с другого конца России сюда прибыл, и как только Рик мог забыть об этом и задать такой нетактичный вопрос. – Но даже если б они жили рядом, то все равно бы не приехали, – добавил Фил с какой-то горькой иронией, что заставило Рика тут же вскинуть на парня взгляд и запутаться им в золотисто-каштановых кудрях. – Почему? Неужели у него тоже с родителями все настолько же плохо, как и у Рика? Неужели он тоже не может или не хочет их видеть? Но все оказалось чуть банальнее. – У меня же наказание, – напомнил Феликс, – и я на ближайший месяц лишен возможности посещений. Хорошо, что мне от этого наказания ни горячо ни холодно. Рик улыбнулся. Странное состояние: он почти не улыбался в последний месяц, и делать это было так непривычно, будто он учился этому заново. – Ну а ты почему прозябаешь в библиотеках, вместо того чтобы быть с семьей? – добавил Фил, и желание улыбаться у Рика тут же пропало. – Заняты они. Да и ехать сюда несколько часов как-то бессмысленно: мы с таким же успехом по телефону может поговорить. Фил понятливо кивнул и больше не стал ничего расспрашивать. Наверное, у Рика просто на лице было написано нежелание развивать эту тему. Когда спустя полтора часа и только наполовину сделанное домашнее задание Рик решил вернуться в главное здание, Фил, до этого молчавший, внезапно решил его окликнуть. – Эй, Рик, – сказал он как-то сбивчиво, и одноклассник заинтересованно обернулся. – На следующей неделе у всех начнутся частные сеансы психотерапии. Знаешь об этом? – Нет, – буквально разворачиваясь на ходу и возвращаясь обратно к столу, протянул Рик. – А ты откуда знаешь? – Да мне сам Владимир Петрович сказал, так, мимоходом. Когда расписание смотрел, говорит, мол, «твои дополнительные сеансы даже поставить некуда, у всех индивидуальные начинаются». – Вот оно что, – откликнулся Рик. Эта новость его… встревожила. Все-таки когда они занимались в группе, можно было молчать по большей части. Говорить только то, что хочется сказать, а остальное – упускать. Вряд ли это будет сделать так же легко, когда сидишь с психотерапевтом нос к носу. – Скажи, а как это бывает? – не удержался от вопроса Рик, при этом пряча глаза, будто спросил что-то постыдное. – Ты имеешь ввиду, как проходят индивидуальные сеансы? Рик кивнул. – Ну, думаю, у всех они чуть-чуть отличаются, – нехотя отозвался Феликс. – Думаю, вы будете говорить плюс-минус о том же, о чем на групповых встречах, только более… детально. Ясно. Кошмар. Рик даже зажмурился на секунду. – Пожалуйста, скажи мне, когда тебе назначат сеанс. Хорошо? Фил выглядел странно, произнося эту просьбу. В этот раз слова не были похожи на приказ, как было тогда, когда он настаивал на обязательном вовлечении Рика в медленные танцы с девушками. Сейчас голос Фила звучал по-настоящему просяще, будто он умолял о какой-то очень важной для себя услуге. – Это еще зачем? – искренне изумился Рик. – Я… мне просто интересно. Рик только и успел выдавить из себя глубокомысленное «ааа», прежде чем исчезнуть за дверями библиотеки, продолжая пребывать в искреннем недоумении. Любопытно?! Что может быть любопытного в его сеансе? Он даже ничего не ответил на эту просьбу, потому что не знал, станет ли ее выполнять. Фил какой-то слишком… загадочный. Темнит чего-то. Сказал бы прямо, может, Рик и согласился не задумываясь. А тут… да ну его. *** Сеанс Рику назначили уже на четверг, под самый вечер, после окончания занятий и даже после ужина. Обычно у них не бывало сеансов так поздно, но то ведь групповые. А индивидуальные, очевидно, были разбросаны в течение всего дня, и учитывая количество человек, не удивительно, что растягивались они до самого вечера. Нельзя сказать, чтобы Рику было прямо-таки страшно. Неуютно – пожалуй, неловко – сто процентов. Но вот прямо страха как такового он не испытывал. Что ужасного может произойти? Ведь тут, наверное, как на исповеди все работает? Ты говоришь, тебя слушают. Иногда дают какие-то советы. Больше Рик себе ничего нафантазировать не мог. Кстати, говоря об исповедях, здесь все проходило в точности так же, как в церкви отца, куда Рик ходил с самого детства. Удивительным образом священник не настаивал на вытаскивании из ребят чего-то, чего они не хотели говорить: выслушивал то, что они хотели сказать, а затем благословлял и отпускал. Наверное, именно после такого, относительно «спокойного» опыта он и решил перед сеансом максимально расслабиться, не пытаться что-то заранее придумывать или как-то готовиться. Потом, спустя время, Рик задумывался о том, вел ли бы он себя так же, если бы знал, что именно его ждет. И не находил ответа: он не знал, что было бы лучше. Наверное, этого лучшего варианта просто не существовало в природе. Вечером в столовой они как обычно сидели за одним столом с Филом, и Рик, закончив ужинать, поддался внезапному порыву. Чуть наклонившись к рыжеволосому парню, он, вставая, сказал негромко: – Сегодня иду к Владимиру Петровичу. Что-то мелькнуло в глазах Фила – Рик не успел понять, что, – и тут же погасло. Он просто коротко кивнул, и ничего не сказав, вернулся к своей картошке. Кажется, их короткий диалог прошел абсолютно незамеченным: все остальные были сосредоточены на Асе, сегодня, как и обычно, что-то довольно громко вещавшей и таким образом полностью отвлекающей на себя внимание. Перед сеансом Рик заглянул к себе в комнату: скинуть надоевший за день пиджак. На выходе он взглянул на себя в зеркало и с удовольствием провел ладонью по слегка отросшим волосам – наконец-то перестал напоминать самому себе зэка из фильмов и стал чуть-чуть похож на себя прежнего. В Кабинет он при этом заходил все же несмело, предварительно постучавшись и получив любезное «войдите». Сегодня все стулья были отодвинуты к стенам, стоял лишь одинокий широкий стол, с одной стороны которого расположился вальяжно Владимир Петрович. Видно было, что Рик у него сегодня далеко не первый клиент: об этом говорил и немного уставший вид доктора, и куча каких-то бумажек и папок, лежащих рядом с ним. – Присаживайся, Виктор, – предложил он, жестом указывая на стул, находящийся прямо напротив психотерапевта. Рик сел и оказался нос к носу с Владимиром Петровичем, так что их разделяла теперь только столешница. Почему-то такая короткая дистанция вызвала в Рике отторжение, и он, стараясь сделать это ненавязчиво, чуть отодвинул свой стул подальше. – Ну что же, начнем? – спросил Владимир Петрович, и в своей привычной манере потер руки. Рик кивнул, чувствуя при этом дичайшее нежелание вообще открывать рот, прямо как в детстве, когда бывал у зубного. – Итак, Виктор, – спокойно начал врач, при этом буквально впиваясь глазами в своего пациента, отчего последнему стало максимально некомфортно. – Я тут случайно слышал мимоходом, что одноклассники обращаются к тебе, используя кличку. Рик. Так, кажется, тебя называют? – Да. Рик ожидал какого угодно начала, но точно не такого. – Эту кличку тебе придумали здесь, в школе? – Да. – Это какая-то аббревиатура? Игра слов? – Нет. – А что тогда? – Да просто кличка, – Рик передернул плечами, – в ней нет никакого смысла. – А чем тебе не нравится твое собственное имя? – Мне нравится. Но ребята считают, что каждый раз говорить Виктор – слишком долго. – Ясно, – психотерапевт начал как обычно что-то быстро строчить себе в блокнот, но Рик не мог рассмотреть, что именно. – А что насчет других производных: Витя, Витёк..? – Они мне не нравятся, никогда не нравились, – неожиданно твердым даже для себя голосом откликнулся Рик, – и я прошу никогда меня так не называть. Доктор вцепился в парня взглядом на несколько мгновений, а затем снова уткнулся в свои записи, которые продолжали понемногу разрастаться. – Хорошо, Виктор, я понял, – вкрадчивым, почти ласковым голосом ответил ему Владимир Петрович. Рик думал, что психотерапевт сейчас начнет развивать тему дальше, но ошибся. Следующий вопрос был совсем о другом: – Твой папа священник, ведь так? – Да. – Наверное, он хорошо тебя воспитывал? Растил в любви, заботе и праведности? Горло Рику сдавило мгновенно. Он не хотел говорить об отце ни с кем, уж тем более с этим доктором с цепким взглядом. Но выбора, похоже, не оставалось, и он нашел в себе силы только на то, чтобы едва уловимо кивнуть. – Про родителей мы, пожалуй, поговорим на следующем сеансе, – сказал доктор себе под нос, и сделав еще одну закорючку, вновь взглянул на Рика. – А сегодня давай поговорим о другом. О чем бы тебе хотелось? Рик не ожидал такой тактики. Он смотрел на психотерапевта изумленно, даже рот приоткрыл, не веря в то, что сейчас услышал. Интересно, а если сказать, что он вообще ни о чем не хочет говорить, его за это накажут? А может наоборот, отпустят на свободу? Хотя, последнее явно маловероятно. Рик пожал плечами. – Я не знаю. – Ничего страшного. Раз не знаешь, значит, я буду сам спрашивать о том, что считаю важным. Несколько минут они посидели в тишине. Рик независимо смотрел в окно, хотя за ним давно сгустились сумерки и ничего рассмотреть было невозможно. Доктор, поглядывая на него искоса, тоже какое-то время хранил молчание. А затем спросил будничным тоном: – Виктор, ты когда-нибудь влюблялся? Парень вздрогнул всем телом – уже второй раз за сегодня. Как обычные вопросы могут так сильно бить по нервам? Стараясь взять себя в руки, он медленно повернул голову и уставился в блекло-голубые глаза напротив. – Нет. – Ни в кого, ни разу? За все семнадцать лет жизни? – Нет. Голос Рика звучал твердо. Он не врал. Он не считал, что то, что произошло с ним, было влюбленностью. Скорее, наваждением, временным помешательством. Это просто были сильные дружеские чувства, которые… свернули немного не туда. – Может быть, ты испытывал к кому-то симпатию? Влечение? Рик прикусил свою губу изнутри. Сказать «нет» было легко, так же просто, как выдохнуть. Нет – и дело с концом. Но почему-то врать не хотелось, да и не умел Рик этого никогда. С детства его приучили к тому, что ложь – тяжкий грех, и лучше уж сознаться сразу, нежели потом страдать от последствий. Ложь всегда словно имела привкус горечи во рту, и Рик, так и не определившись с ответом, просто промолчал. – Понятно, – негромко сказал доктор, и Рик понял, что это было глупо: ну разумеется, из-за его молчания всё стало ясным, как белый день! Доктор снова что-то записал в блокнот, и Рику впервые стало по-настоящему интересно узнать, что именно. Он даже слегка вытянул шею, силясь рассмотреть хотя бы что-то, но это было абсолютно нереально, учитывая бисерный почерк врача. – На последнем общем сеансе, – как ни в чем не бывало продолжил доктор, – мы говорили об отношениях. О симпатиях, об опыте первых поцелуев… – У меня никогда ничего не было с девушками, – напомнил Рик, будто занимая оборонительную позицию. – Мне нечего рассказать. – Да-да, я знаю, – согласился доктор, – но думаю, что тебе на самом деле все же есть, что мне поведать. Рик опять промолчал. Да уж, рассказать было о чем, но хотелось этого меньше всего на свете. Неужели он еще недостаточно расплатился за свои ошибки? Неужели само нахождение здесь, вдали от семьи, друзей, в условиях жестких ограничений – недостаточное наказание? Почему Рик должен вспоминать вновь и вновь о том, в чем уже покаялся и мечтал как можно скорее забыть? Кажется, внутренняя борьба отразилась на его лице, и доктор заговорил мягко и вкрадчиво: – Меня совершенно не нужно стесняться, Виктор. Я врач и в какой-то степени ваш второй священник: мне можно и нужно изливать душу, потому что я знаю, как вам помочь. Причем помочь не только с точки зрения религии, но и какими-то чисто практическими советами, ведь именно поэтому мы работаем в тандеме. Мы здесь, чтобы помочь вам всем. Мы хотим, чтобы вы исцелились, чтобы вернулись к свету и снова могли быть счастливыми. Что-то на миг дрогнуло в душе Рика; доктор говорил такие правильные вещи! Он ведь и правда хочет помочь. И Рик, засопев, буквально заставил себя на мгновение склонить голову в коротком кивке. – Хорошо, – удовлетворенно и все так же негромко проговорил Виктор Петрович. – Если тебе сложно рассказывать самостоятельно, я буду задавать вопросы, а ты можешь просто отвечать «да» или «нет». – Ладно, – прохрипел парень в ответ и снова уставился в сторону: невозможно было смотреть в этот момент на психотерапевта. – Скажи, пожалуйста, – на этот раз голос был настолько тих, что к нему пришлось почти прислушиваться, чтобы разобрать слова, – ты когда-нибудь испытывал симпатию к человеку своего пола? Сил разжать губы не было. Рик просто кивнул, чувствуя, как кровь бросается ему в лицо, и ему становится просто невыносимо жарко в одно мгновение. – Это случалось много раз? Рик покачал головой. – Это было всего однажды? Короткий кивок. – Замечательно! – искренне обрадовался на мгновение психотерапевт, а затем вернулся к расспросам. – Можешь немного рассказать об этом человеке? Всего пару слов. Рик собрал себя в кучу. Образ Паши, вытащенный из запрятанной в глубоком подсознании коробки, внезапно оказался очень ярким, будто светящимся, и вовсе не таким ужасным, каким должен бы быть. Рику представлялись его широко распахнутые глаза, милая улыбка, волосы, отбрасываемые ветром со лба… Вспомнился его смех, его неторопливая манера разговаривать. Его губы… Что именно хочет услышать доктор? – Мы были друзьями, – наконец, сказал Рик, сам подивившись тому, что сумел открыть рот. – Он переехал в Москву, и его семья поселилась недалеко от нашего дома. Мы хорошо общались, мне казалось, у нас было много общего. – Ты молодец, продолжай! – подбодрил его доктор с энтузиазмом, но Рику, в общем-то, и сказать было больше нечего. – В итоге мы перестали дружить, – зачем-то просветил психотерапевта Рик, хотя его об этом вроде как не спрашивали. – Почему? – прозвучал закономерный вопрос. Рик опять замолчал. Он не мог рассказать о том, что произошло, он даже в голове своей не мог этого прокрутить по второму кругу, уж не то что озвучить вслух. Дышать в комнате было почти нечем: Рик невольно потянул себя за ворот рубашки, чувствуя, как сильно ему не хватает воздуха. – Скажи пожалуйста, только честно, – глядя прямо на Рика, спросил доктор. – У вас с ним были какие-то… физические взаимодействия? – Да. – Объятия? – Да. – Поцелуи? – Да. Даа. Черта с два, да. Рик и хотел бы, но не мог этого забыть. Да и кто вообще может забыть свой первый поцелуй, если даже захочет? – Что ты по этому поводу чувствовал? – В смысле? – не понял Рик. – Что я чувствовал по поводу поцелуя? – Ну да, – закивал Виктор Петрович, – тебе было стыдно? – Очень, – искренне отозвался Рик. – А что насчет эмоций во время поцелуя? Ох. Если бы только это поддавалось описанию, может быть Рик бы и попробовал. Но объяснить те фейерверки, те петарды, что одна за другой взрывались в голове, и тот восторг, который он пережил, вряд ли было возможно. Рик опять промолчал. И внезапно заговорил сам психотерапевт. – Я могу представить, что ты испытывал, Виктор. Многие здесь обучающиеся это проходили, я слышал множество историй. И я могу сам сказать тебе, что ты чувствовал. Ты испытывал стыд – сразу, может быть, даже еще до того, как совершил этот греховный поступок, потому что знал, что это богопротивно. Ты наверняка испытывал страх – и страх этот тоже был обусловлен тем, что ты подсознательно понимал, что грешишь. Возможно даже, ты испытывал отвращение. Должен был испытывать отвращение! Ибо то, что ты делал, противно природе. И все эти эмоции – самая нормальная и самая естественная реакция. Рик одеревенел. Он слушал, почти не дыша, совершенно не в силах выдавить из себя ни звука. – Послушай меня, Виктор, – внушительным голосом продолжил доктор, – ты совершил мерзкий поступок, поцеловав юношу. Это так. Но ты должен смириться с этим, понимаешь? Принять тот факт, что совершил мерзость, и всей душой пожелать исправиться. Когда ты будешь вспоминать об этом, я хочу, чтобы ты мысленно представлял, как к твоему горлу всякий раз подкатывает тошнота, словно ты нечаянно съел протухшее яйцо. Визуализация – очень мощный инструмент в психотерапии. Оборви все приятные ассоциации с этим парнем и с этим поцелуем, тогда ты сможешь понемногу вступить на верную дорогу. Путь все воспоминания о нем в твоей голове будут связаны только с грязью, греховностью и нечистотой. Ты не хочешь быть связанным со всем этим, ведь правда? Рик продолжал немо сидеть перед врачом, уставившись на него, как заворожённый, не в силах двинуть и мускулом. – Я очень рад, что ты мне открылся, – сказал врач почти отеческим голосом, – мы с тобой проделали большую работу сегодня. Уверен, она принесет свои плоды. А сейчас ты можешь идти. Рик, словно во сне, поднялся со стула и направился к двери. Он не запомнил даже, удосужился ли попрощаться. Вместо того, чтобы сразу пойти к себе наверх, он пошел просто прямо по коридору, абсолютно не сознавая, куда идет. Он не мог сосредоточиться: в голове шумело, руки слегка подрагивали. В итоге он сам не понял, каким образом оказался в классе математики. Когда сфокусировал взгляд, понял только, что стоит посередине класса, между первым и вторым рядом парт. Свет включен, но в комнате, к счастью, никого нет. Шум в голове постепенно начал проходить, но ему на замену пришли вдруг фразы, только что услышанные в кабинете доктора. Мерзость. Грязь. Грех. Богопротивно. Стыдно. – Нет. Рик сам не понял, как это случилось. Просто в один момент в душе, и так натянутой до предела, будто лопнула какая-то струна. И что-то огромное, доселе совершенно незнакомое наполнило его, захлестнуло изнутри, будто цунами, и разворотило все и без того раскуроченное – болезненное, острое… Раздался грохот, такой, что, пожалуй, его легко можно было бы услышать и со второго этажа. Рик словно в замедленной съемке наблюдал, как летит на пол перевернутая его собственными руками парта – летит с треском, лязгом и грохотом, а Рик от этого на секунду испытывает не виданный ранее, почти животный восторг. Следом ему под руки попадается стул – и тот тоже летит на пол, вслед за партой, ножки теперь смешно и беспомощно смотрят в потолок. Какой же кайф. Ладони уже ухватили следующую стоящую поблизости парту, но внезапно голос, знакомый, встревоженный, прозвучал где-то на границе этого безумия: – Рик? Парень поднял голову. В дверном проеме стоял Фил: чуть растрепанный, будто только что поднявшийся с кровати, впрочем, одетый не в пижаму, а в школьную форму, как и обычно. Рика его появление словно привело в чувство. Появление постороннего наблюдателя будто окунуло его в ледяную воду, заставляя очнуться. Он с внезапной ясностью и резкостью увидел всю картину со стороны: как он стоит, громя классную комнату и норовя перебудить половину особняка. А взгляд Фила, анализируя ситуацию, быстро перебегал с одного предмета на другой. С полуобезумевшего лица Рика на перевернутый стул, затем на валяющийся на боку стол, затем на сжатые в бессильной злобе кулаки… А затем Рик взглянул на лицо Феликса, и все, что он только что испытывал – злость, ярость, непонимание – вдруг будто улетучилось. Он сконцентрировался на все еще бледном лице, но кое-что, чего Рик никогда раньше не видел, не позволяло отвести от Фила глаз. Парень улыбался. Причем не просто легонько, едва заметно ухмыляясь или кривя уголки рта. Нет, он именно улыбался: широко, радостно, почти задорно, и так ярко, что от улыбки этой буквально можно было ослепнуть. Казалось, еще мгновение, и он рассмеется, еще больше обнажая красивые зубы и придавая всей этой немой сцене еще больший оттенок сумасшествия. Но Фил не смеялся. Он только продолжал улыбаться, как обычно смело глядя Рику в глаза, и на этом моменте последнего, кажется, окончательно покинули силы, отчего он, изможденно прикрыв ладонью лоб, медленно опустился на ближайший стул.