Лучше блюдо зелени

Предсказание Фила сбылось гораздо быстрее и точнее, чем Рик мог ожидать. О Руслане и его болезни в понедельник знала, кажется, каждая собака: ладно, собак в «Надежде» не было, но суть остается прежней. И реакция тоже оказалась именно такой, неожиданной для Рика, но прекрасно описанной ранее Феликсом. На Руслана косились – в столовой, в коридорах, на занятиях. При нем даже не стеснялись перешептываться: пока тихонько, в кулачок, но это был лишь вопрос времени, Рик об этом прекрасно знал. Его самого в классе никогда не дразнили: для этого у него был слишком влиятельный и богатый папа, да и самому Рику палец в рот не клади. Однако, он наблюдал за тем, как еще в средней школе травили одну девочку. Все начиналось точно так же: сначала тихие взгляды и ухмылки, потом разговоры, затем – уже не шепотом. Когда дело дошло до дерганья за волосы и толчков в коридоре, девочка не выдержала: в один прекрасный день просто не пришла, потому что родители одним днем забрали ее и перевели в другую школу. Рик тогда особых угрызений совести не испытывал: в защитники слабых и обездоленных он никогда не нанимался, да и сам он был в классе, скорее, одиночкой. Он просто выбрал нейтралитет и никогда глубоко не задумывался о моральной стороне вопроса. Сейчас же, глядя на шепчущихся за обедом ребят с соседних столиков, он невольно вспомнил тот случай. Проблема заключается в том, что Руслана как раз-таки переводить было некуда: таких школ, как «Надежда», во всей России немного, если быть точным – одна единственная. А значит, хочет он этого или нет, Руслану придется переживать это все здесь, самостоятельно. И глядя на сгорбленного, не смотрящего по сторонам светловолосого подростка, Рик ощутил, что ему за него тревожно. Прямо рядом с Риком за столом сидел Боря, и сегодня он как никогда соответствовал своей кличке. Всегда, в общем-то, добродушный, он только неповоротливостью и крупными формами напоминал всем медведя, но в данный момент лицо его было настолько мрачным, а желваки ходили так интенсивно, что любой бы согласился: и правда, Гризли. После обеда была, как всегда, большая перемена, и Рик хотел забежать к себе в комнату захватить еще одну тетрадь для предстоящего урока. Но широко вышагивающий Боря привлек его внимание раньше: рядом с ним, торопливо перебирая ногами и сделавшись еще меньше, чем казался обычно, семенил безмолвный Руслан. Они оба отправлялись на улицу, и это Рика не на шутку встревожило. По одному только лицу одноклассника было видно – он в курсе последних новостей. Реакция у Бори могла быть непредсказуемой, а кулак – тяжелым. Поэтому поддавшись почти инстинктивным приказам мозговых импульсов, Рик направился вслед за ними. Благо, далеко эта странная парочка уходить не решилась; они оба были без курток, а на улице уже была самая настоящая русская осень, с пронизывающими ветрами и первыми настоящими холодами. Они остановились возле одной из колонн, так, что Рик мог видеть только часть худосочного плеча Руслана и иногда мелькающий из-за колонны затылок. Зато Рика тоже не было видно, и он остановился за другой колонной, прислушиваясь. Если потребуется помощь, он окажется рядом очень быстро. – Это правда? – без предисловий рыкнул Гризли, и от этого даже Рику стало не по себе. За этим последовало короткое молчание, а затем еле слышное «да» – почти писк испуганной мыши, пойманной в мышеловку. Рик чуть выглянул из-за колонн, силясь рассмотреть реакцию Бори, но какое там. Он стоял так, что не было видно абсолютно ничего. – И почему ты мне не сказал? На этот раз голос прозвучал совсем иначе. Больше не злобно, скорее… разочарованно. Рик напряг слух изо всех сил, чтобы разобрать то, что ответит Руслан. – Я… я не знал, как. Тяжелый выдох. Дальше какое-то шебуршание и снова молчание. Может, драки все-таки не будет? – Поверить не могу, что я узнаю такую охрененно важную информацию от долбанного Кирилла! – выплевывает наконец Гризли, и в его голосе слышится злость. – Он еще с таким наслаждением это рассказывал, будто… Уу, сволочь! – Борь, да ладно. Он ведь правду сказал. – Да похер мне на то, что правду! Он, тварина, разносит сплетни! Разглашает личную информацию! – Рано или поздно всё равно бы все узнали, – голос Руслана звучит грустно. – В прошлой школе было то же самое, так что это был лишь вопрос времени. Боря опять молчит. Только шмыгает носом, который, как и у Рика, уже успел замерзнуть. – Ты и правда хочешь стать девчонкой? – как-то по-детски, почти наивно, интересуется Боря. И в ответ на это Рик слышит отчетливое фырканье – кто бы подумал, что Руслан так умеет. – Правда, Борь. Всегда хотел ей быть, сколько себя помню. И даже, наверное, был – просто глубоко в душе. – А знаешь, мне, наверное, все равно, – после минутного размышления заявляет уверенно Боря. – Ты в любом случае останешься моим другом. Если, конечно, захочешь. – Захочу, – отвечает негромко Руслан, и Рик, даже не видя его, понимает по голосу, что тот улыбается. – А как мне… – Боря отчего-то тушуется, и Рик, не замечавший за одноклассником такого раньше, даже удивляется. – Как мне к тебе… обращаться, что ли? Может, тебе хочется, чтобы… по-другому… Рик отчаянно ловит путанные слова, которые становятся все тише, а потом и вовсе смолкают. Дальше снова слышится переминание с ноги на ногу и шуршание ткани костюма. А затем голос Руслана, совсем мягкий и впервые показавшийся Рику немного девичьим: – Нет, не надо. Называй как обычно и обращайся как обычно – иначе проблем не избежать ни тебе, ни мне. Рик понимает, что сейчас с минуты на минуту прозвенит звонок. Так что пока может, он тихонько ретируется обратно, надеясь от всей души, что его присутствие при личном разговоре так и останется неведомым для его участников. И стоит ему, чуть запыхавшемуся и основательно замерзшему, влететь в класс, как раздается звонок, возвещающий начало нудного урока по географии. Остаток учебного дня пролетает незаметно, а вскоре так же быстро пролетает общий сеанс терапии: Рик мысленно так сосредоточен на подслушанном разговоре, что едва это замечает. И даже когда наступает вечер и он идет на автомате в уже привычный пустой класс, чтобы сделать домашку, он все еще находится в своих мыслях. Боря его сегодня удивил. И не только тем, что не стал бить друга, но и тем, как вообще отреагировал. Складывалось впечатление, что он расстроился не столько из-за факта трансгендерности Руслана, сколько оттого, что узнал эту информацию не от него самого. Рик думал, что все меньше и меньше понимает находящихся здесь людей. Они будто мыслят иначе, чем наставники и сам Рик, они будто забывают иногда, что есть грех и что есть праведность. Может быть, все дело в том, что в отличие от Рика, большинство здесь присутствующих не росли в семье священника? Вообще, конечно, у большинства здешних ребят родители были весьма религиозными, как минимум – верующими. На одном из сеансов психотерапии ребята рассказывали о своих семьях, и из того, что понял Рик, и чему даже обрадовался, было ясно: атеистов здесь почти не было. Были, конечно, парочка исключений, когда родители сами религией не слишком интересовались, но были готовы терпеть эту часть реабилитации, лишь бы их дети вновь стали нормальными. Но таких все же было меньшинство. Зайдя в класс, Рик уже привычно обнаружил там Асю, сегодня пришедшую пораньше и явно с головой погрязшую в каком-то сложном конспекте. Обменявшись короткими приветственными репликами, ребята занялись каждый своим делом – Ася продолжила корпеть над домашкой, а Рик, чинно разложив на парте все необходимые материалы, предался своим не отпускавшим его мыслям. Спустя каких-то полчаса их внезапно прервали. В дверь просунулась чья-то голова, и знакомый голос спросил: – Можно с вами сегодня посидеть, ребят? Рик тут же поднял взгляд и уцепился им за Феликса. Ася уже успела торопливо кивнуть и вернуться к своей работе, а Фил зашел и устраивался сейчас за первой партой. На Рика это внезапно подействовало отрезвляюще. Удержав разгулявшиеся мысли в узде, он решительно придвинул к себе тетради, как обычно, для начала открывая свою любимую алгебру, чтобы потом разбавить не менее интересной информатикой. Ася сегодня была не очень похожа на себя: сидела тихо, ни с одним из парней не заговаривала, а когда закончила, захлопнула книгу и устремилась из класса прочь – даже не попрощалась и не пожелала заранее спокойной ночи. – Что это с ней? – ненавязчиво поинтересовался Фил, стоило двери закрыться за Асиной спиной. – Мне откуда знать, – пожал Рик плечами, неохотно отрываясь от задания. – А я уж думал, что после твоего странного предложения у вас возникло какое-то недопонимание. Рик моргнул пару раз, прежде чем понял, о чем толкует Фил. Предложение? Ааа, так это он про предложение встречаться, которое Рик озвучил на последней дискотеке? Честно говоря, парень даже успел забыть об этом. Если подумать, они с Асей и правда толком не разговаривали после того случая, но Рику и мысль не могла прийти в голову, что между ними есть какое-то напряжение. – У нас все нормально, – коротко отчеканил Рик, мысленно делая пометку о том, что с Асей, пожалуй, все же стоит потом поговорить. А Фил, в свою очередь, пожал плечами, как обычно, и снова отвернулся. Когда Рик закончил, за окнами было так темно, будто наступила настоящая ночь. Школа уже готовилась ко сну: на верхних этажах не было слышно топота, в соседних кабинетах ученики если и остались, то сидели тихо; лишь шум ветра за окном разбавлял спокойную классную тишину. Ветер, а еще шелест ручки по бумаге, издаваемый Филом, опять уткнувшимся куда-то в тетрадь. Рик встал, скрипнув по паркету отодвигаемым стулом, и Феликс, будто испугавшись, тут же закрыл тетрадь и обернулся. Он делал так слишком часто, чтобы Рик мог вновь это игнорировать, а потому спросил нагло: – Ты там что-то прячешь? У Фила мгновенно порозовели уши – кажется, он довольно легко смущался, хотя Рик искренне считал его человеком на эмоции довольно скупым. Ну и уши, собственно, дали ответ лучше, чем слова. – Понятия не имею, что там у тебя, но просто знай. Во-первых, мне вообще не интересно, а во-вторых, я никому не скажу, если тебя это волнует. На секунду Фил выглядел так, будто слова задели его, но лицо мгновенно вновь стало бесстрастным. – Да мне нечего прятать, – сказал он, открывая снова тетрадь и подталкивая ее на край, будто приглашая Рика посмотреть. – Вот, пожалуйста. Рик, перекинув через плечо лямку рюкзака, подошел ближе и опустил глаза на клетчатый лист. Перед ним предстал рисунок, сделанный обыкновенной шариковой ручкой. Это была птица. Ее вид Рик, как человек не слишком хорошо разбирающийся в орнитологии, определись не смог, но ему она чем-то показалась похожей на синицу, разве что с хохолком. Птичка была нарисована удивительно реалистично: пушистые перышки возле клюва, большой внимательный глаз, смотревший зрителю прямо в душу, и крылья, переданные росчерком ручки так достоверно, что можно было практически почувствовать, какие они гладкие на ощупь. Искренне впечатленный, Рик поднял глаза на одноклассника, обладавшего таким уникальным даром, но выглядевшего при этом совершенно равнодушно. – Блин, Фил, это же офигенно красиво! – Спасибо, – безэмоционально ответил Феликс, закрывая тетрадь и убирая ее себе в сумку. – Почему ты никогда не говорил, что умеешь так круто рисовать? Глаза Фила в это же мгновение впились в Рика, и парню на секунду стало не по себе: в животе будто что-то перевернулось, как от волнения, и он тут же поспешил перевести взгляд собеседнику на плечо. – Считай, что это мой секрет, – по-прежнему не отводя от лица Рика взгляд, сказал тот. – И если уж пообещал, что не станешь никому рассказывать, я буду благодарен. – Ладно, – на автомате откликнулся Рик, снова коротко взглянув на Феликса, а тот лишь удовлетворенно кивнул, и по-быстрому собрав оставшиеся вещи, первым направился на выход. Следующий день не предвещал ничего интересного. Уроки шли по обычному расписанию; третьим из них была физкультура. Занятия на улице давно кончились, так что теперь их водили в спортивный зал, располагавшийся на первом этаже дополнительного корпуса, там же, где была библиотека. Наскоро заскочив в раздевалку только чтобы переобуться – спортивный костюм на нем уже заранее был надет – Рик направился в небольшой зал, где гуляло негромкое эхо, и уже собрались почти все одиннадцатиклассники. – Да я говорю, Гризли тут выше всех! – настойчиво убеждал светловолосый парень из параллели хмуро глядящего на него Кирилла. – А я говорю, не может он быть выше всех, – упрямо утверждал Кир, при этом косо поглядывая на занятого беседой в противоположном углу Борю. – Эй, Гризли! – крикнул неугомонный собеседник из 11 Б. – Слышь, иди сюда, разговор важный! – Ну чего тебе? – Боря подошел, демонстративно не глядя в сторону Кирилла. – Ну-ка встаньте рядом! – инициативный парень быстро, даже прежде чем Боря и Кирилл успели как-то отреагировать, подтолкнул их друг к другу, сталкивая плечами. – Ну, что я говорил? Гризли выше тебя! – Я и не говорил, что ниже, – явно недовольный, Кир стоял и брезгливо потирал якобы ушибленное плечо. – Я просто говорю, что он НЕ самый высокий! – Ну а кто? – светловолосый парнишка, будто в поисках кандидата, оглянулся вокруг. – Разве что Рик? Хэй, дружище, давай тоже сюда! Рик, совершенно не желающий вступать в это сомнительное соревнование, все же нехотя подошел и окинул спорщиков взглядом исподлобья. – Встань рядом с Киром, ты выше? Парнишка опять без спросу дернул ребят друг к другу, на этот раз сталкивая не плечами, но затылками. – Рик чуть повыше, да, – довольным голосом сообщил Боря, ехидно улыбаясь. – Давай, Рик, с тобой ради справедливости тоже померяемся? Боря подошел к Рику, и они выровнялись по стойке смирно. Тщательное измерение, подтвержденное кучкой собравшихся вокруг одноклассников, показало: Рик с Борей почти одного роста, но Гризли все же обгоняет его, буквально на пару сантиметров. – Чем вы тут занимаетесь? – послышался непривычно звонкий голос, и Рик, обернувшись, увидел направляющегося к ним навстречу Фила с горящими, полными энтузиазма глазами. – Блин, про тебя-то мы и забыли! – воскликнул обрадованный Кирилл, который ни в какую не хотел проигрывать в споре. – Мы пытаемся определить, кто тут выше всех, давай проверим? – Хорошо, – неожиданно абсолютно покладисто согласился Фил. И шагнул навстречу Рику. Рик находился в странном состоянии, будто наблюдал за происходящим со стороны. Он увидел, как Феликс медленно подошел ближе, встал прямо перед ним: лицом к лицу, грудь к груди, мысок кроссовки к мыску. Почему он решил измерить рост именно таким образом, Рик не знал. Он лишь поднял взгляд, сталкиваясь с синими глазами, которые с такого близкого расстояния показались просто огромными. А затем взгляд скользнул на губы, которые по иронии судьбы оказались четко на уровне его, Рика, глаз. Он никогда не понимал выражения «сердце пропустило удар», потому что считал, что это физически невозможно, и вообще, глупость несусветная. Но сейчас он не просто понял, но и четко ощутил это на себе: дыхание на миг перехватило, сердце замерло, а глаза смотрели, видели, хотя мозг отказывался воспринимать передаваемую ими информацию. Розовые губы. Не пухлые и не тонкие, но мягкие, даже на вид. Уголочки едва приподняты вверх, будто норовя обратиться в улыбку, но так и не переходя в нее. Верхняя губа кажется чуть полнее нижней, а на ней… Родинка. Крошечное темное пятнышко справа – такое, что рассмотреть можно лишь с вот такого интимно-близкого расстояния. Разместилась она чуть ниже арки Купидона, и место это такое непривычно-странное, что кажется, ее можно слизнуть – и она исчезнет, потому что слишком красивая, манящая, неправильная… – Кажется, я выиграл? – мягкий вкрадчивый голос заставил очнуться. Рик перевел взгляд с губ обратно на глаза «соперника». Они, как обычно, смотрели прямо, пронизывая насквозь. И прежде чем Рик успел сказать что-нибудь, Феликс легонько улыбнулся. И Рик ощутил вновь, как падает куда-то, не успевая ни за что ухватиться. То, что Фил таки победил в импровизированных соревнованиях в росте, Рик почти не запоминает. Как не запоминает и остальных событий урока физкультуры. Только звонок позволяет ему слегка очнуться и со всех ног побежать в основное здание: так быстро, что он даже забыл переобуть кроссовки, и понял это лишь стоя в туалете над умывальником и протирая влажной ладонью свое полыхающее лицо. Он наконец понял, что за губы постоянно являлись ему во сне. Но предпочел бы этого не знать, потому что информация эта выбила из колеи абсолютно и бесповоротно. Как так получилось? Что это значит? Ложась ночью спать, Рик даже боялся вновь увидеть этот сон, наверное, даже предпочел бы уже знакомый кошмар! Но все оказалось хуже. На этот раз ему приснился Фил – весь, целиком. И мягко улыбающиеся губы с родинкой были лишь фрагментом целого сна-наблюдения: за тем, как Фил неторопливо идет куда-то, как поворачивает голову, как встряхивает огненными кудрями. Проснувшись, Рик с трудом разлепил глаза, и уставившись в потолок, зашептал в пустоту отчаянное: – Нет… Нет-нет-нет-нет-нет… *** Если бы Рика кто-то попросил охарактеризовать остаток октября, он наверняка бы выбрал прилагательное «дурацкий». Погода привычно хмурилась, кидая в школьные окна то порывы ветра, то пригоршни дождя, то сорванные с ветвей желтые листья. На улице становилось по-настоящему холодно, и Рик радовался захваченной из дома любимой куртке. Для себя он в последние недели постановил три незыблемых правила, которые исполнял с особым тщанием и настырностью. Первое правило касалось учебы: он приказал себе налечь на нее основательней, и за последние уроки получал почти без исключения только пятерки, даже по не самым любимым предметам. Второе правило касалось молитв: он постановил, что молиться надо чаще, чем он это делал раньше, и теперь читал не только привычные утренние и вечерние молитвы (а также молитвы перед трапезой), но и дополнительно в течение дня, когда находил на это время. Он пару раз даже заглядывал на неделе в пустую церковь, и отец Сергий, заметив его в одно из посещений, чуть не сплясал на месте от радости, уверенный, что Рик таким образом начинает свое постепенное возвращение в Царствие Божие. На самом же деле, причина была несколько иной, и сливалась она с правилом номер три, которое гласило «не сталкиваться с Филом, при малейшей удобной возможности уходить от него подальше, и главное – не смотреть на него». Воплощать это, разумеется, было довольно сложно, особенно учитывая, что они были одноклассниками. Рик как мог игнорировал Феликса, если тот вдруг к нему обращался – отвечал короткими фразами, всем видом демонстрируя свое нежелание вступать в дискуссии. Но иногда взгляд помимо его, Рика, воли, все же случайно падал на одноклассника, и тогда… И тогда все рушилось. Потому что коротким взглядом обычно не обходилось, и Рик, проклиная себя… наблюдал. Словно примагниченный, взгляд его цеплялся то за острый локоть, обтянутый тканью бирюзовой рубашки, то за мочку уха, скромно выглядывающую из-под огненных волос. То за завитушку на затылке, выбившуюся почему-то из всего остального аккуратно расчесанного каскада крупных кудрей и торчавшую игриво и задиристо, словно призывавшую: «Поправь меня!». В такие мгновения Рик терялся, забывался, а через минуту – или иногда через пять – приходил в себя и мысленно ругался всеми возможными словами. «Он как демон», – промелькнуло у Рика однажды в голове, когда он, в очередной раз не удержавшись, залип на спине Феликса, и только звонок с урока заставил его очнуться. «Он проверяет мою волю и искушает. Но я не поддамся». Надо сказать, что сам Фил, и этому даже Рик вынужден был отдать должное, вел себя максимально спокойно и нейтрально. Он не приставал к Рику с расспросами, не пытался навязать свою компанию. Когда Рик, удивив Асю, перебрался из их любимого пустующего класса выполнять домашку в вечно шумный, наполненный людьми Кабинет, Фил даже не поинтересовался, что произошло. Просто продолжил сидеть вместе с Асей, словно бы совсем не удивляясь отсутствию уже привычной Риковской компании. Рик даже перестал ходить в библиотеку по выходным, зная, с кем там столкнется. Поэтому пусть было и неудобно, он упрямо сидел с книжками в пустых классах или даже в комнате на собственной кровати. Но в место, где мог оказаться один на один с Феликсом – ни ногой. И все бы ничего, и он бы даже мог гордиться своим упрямством, как обычно, вот только… Это не помогало. Он продолжал каждый день находиться с Филом в одном помещении. Он невольно слышал его голос, когда они сидели рядом в столовой или когда одноклассник отвечал у доски; видел краем глаза перемещения рыжей макушки с одной локации на другую, а иногда даже был вынужден сталкиваться с ним в коридоре – против собственной воли. И каждый раз чувствовал, как сердце екает – тревожно, трепетно, будто в предчувствии беды. Самым первым днем каникул стало воскресенье; начиная с него и на протяжении всей следующей недели у ребят не было уроков, так как привычные осенние каникулы даже здесь смело заявили о своих правах. Никого на этот промежуток времени домой не отпускали, но зато родители имели право приезжать хоть каждый день, и на этот раз не иметь ограничений по времяпрепровождению со своими детьми. Разумеется, это касалось только тех, у кого не было наказаний и косяков, к разряду каковых счастливчиков, кстати, принадлежал и Рик. Родители уже пообещали, что приедут в следующую субботу, через неделю, и Рик ждал этого момента в равной степени и с тревогой, и с радостью. Он пока не представлял, как и о чем будет с ними разговаривать, но увидеть родные лица после почти двухмесячного перерыва хотелось до боли в груди. На первый день каникул, который начался с традиционной службы (ведь церковь даже каникулы не могли отменить) Рик не имел никаких планов и совершенно не представлял, чем заняться. Он решил выйти на прогулку, но именно сегодня, как назло, ветер был промозглым и пронизывающим до костей, кроме того, дождь, будто не определившись, хочет он пойти или нет, периодически ронял на Рика парочку капель, а потом останавливался. Не выдержав такой пытки погодой, Рик, обнаружив себя неподалеку от учебного корпуса номер 2, решил зайти ненадолго погреться. В библиотеку он идти не планировал, но его будто потянуло туда неведомой силой. Прежде чем он смог опомниться, его рука уже толкала привычно-тяжелую дверь, и почти с порога он напоролся на внимательный лазоревый взгляд. Рик вглядывался в Фила несколько секунд, а ноги так и приросли к полу. Он не представлял, что сказать, и уже жалел, что поднялся сюда. И как раз когда открыл рот сказать, что уже уходит, Феликс заговорил сам: – Надоело бегать наконец? – В каком смысле? – не понял Рик, но на всякий случай начал краснеть. – Да этого только слепой бы не заметил, – туманно отозвался Фил, и в голосе его слышалось что-то похожее на усмешку. Рик никак на это не отреагировал, поэтому Феликс продолжил бесстрастно: – Может, присоединишься? – и повел рукой в сторону пустующего стола, за которым обычно сидел Рик. Он хотел сказать, что просто на секунду заглянул, что не собирается оставаться и уже уходит, но… Слова застряли. И вместо этого он, тяжело ступая, подошел к своему месту и плюхнулся туда, будто ноги его не держали. Он оглядел Фила исподлобья. Парень сидел, вольготно развалившись на стуле, а перед ним лежала открытая тетрадь. Только мельком глянув на нее, Рик даже вверх ногами определил, что там был рисунок – пока совсем непонятный, абстрактный. – Снова рисуешь? – спросил Рик, кивая на тетрадь, и только потом понимая, что первым же вопросом влезает на личную территорию. Довольно нагло с его стороны: не общаться больше двух недель, а потом прийти и начать как ни в чем не бывало говорить о такой деликатной для Феликса теме. – Да, – кивнул Фил, и Рик с удовольствием заметил, что тот не стал привычно закрывать тетрадь. – Это мое хобби, как ты уже догадался. – Почему ты его скрываешь? – Снова поиграем в обмен информацией? – уголок губы хитро пополз вверх, и Рик, чувствуя, как жар приливает к щекам, мысленно приказал себе успокоиться. – А почему бы и нет. – Ладно. – Фил решительно тряхнул волосами, отчего несколько огненных завитушек изящно упали на лоб, и добавил невозмутимо: – Я скрываю это, потому что мне запрещено рисовать. – Чо? – выразить мысли более интеллектуально у Рика не получилось: он уставился на Феликса с таким изумлением, будто тот сейчас сообщил, что у него три руки. – Ну, может не прямо запрещено… – протянул Фил задумчиво. – Но скажем так: крайне не рекомендуется. Думаю, если учителя меня поймают за этим занятием, меня не накажут, но директору и доктору точно сообщат. А мне это нафиг не надо. – Что плохого в рисунках? – искренне не догонял Рик, пытавшийся вспомнить, где в их школьном уставе указан запрет на рисование. Фил посмотрел на Рика внимательно. Просканировав его недоуменное выражение лица, он вдруг сделал неожиданное: отодвинул стоящий пустой стул и жестом пригласил сесть рядом. Рик на автомате поднялся, и чувствуя, как колотится сердце, приземлился на стул бок о бок с Филом, при этом плотно сжав колени и разместив на них руки, сжатые в кулаки: ну один в один первоклашка на своем первом уроке. – Я думаю, мне проще показать, – сказал Фил, и прежде чем Рик успел сообразить, что тот имеет в виду, решительно выдернул из тетради листок и взялся за карандаш. – Мне нравилось рисовать с детства, – негромко заговорил Феликс, а его рука небрежно заскользила по белому листу, очерчивая что-то вроде овала внизу страницы. – Это было моим любимым предметом в школе, но в художку меня не отдали, хотя все учителя твердили, что стоит. Но родители посчитали, что это какое-то «немужественное» занятие, и вместо этого отправили меня на футбол. Я продержался там пару месяцев. Рик отвлекся на мгновение от порхающего по листу карандаша и коротко взглянул на профиль собеседника: губы его иронично изогнулись, но он продолжил: – Впрочем, желания рисовать меня даже отсутствие художественной школы не лишило. Я продолжал этим заниматься, хотя всегда получал в ответ комментарии родителей о том, какие это глупости. Карандаш продолжал скользить, вычерчивая какие-то резкие, жесткие линии, которые казались Рику абсолютно не связанными друг с другом: Феликс будто рисовал москитную сетку с какими-то непонятными пропорциями и дырами посередине. – Мне, конечно, было немного обидно это слушать, но я все равно не останавливался. Рисование… будто бы помогало мне выразить свои мысли. Знаешь, когда их слишком много, ты просто берешь карандаш или кисть и выплескиваешь все накопившееся на чистый лист. Теперь Рик, неотрывно глядевший на творившееся на его глазах волшебство, заметил, что новые появляющиеся линии стали более плавными, длинными и мягкими, где-то – совсем закруглёнными, где-то – будто оборванными и незаконченными. – Но однажды я начал рисовать то, – продолжил Фил внезапно приглушенным голосом, – что совсем, совсем не понравилось бы моим родителям. Однако, этих образов было так много, они были так ярки и насыщенны, что у меня просто не осталось выбора. И я рисовал. Сам немного пугался того, что делаю, а потом смотрел на рисунки… и любовался. Я знал, что получается красиво, так же как и знал, что этого никто не увидит. На самом деле, я молился, чтобы никто не увидел, ведь выкинув парочку первых работ, я пожалел остальные. И я сохранял их, складывая в коллекцию. Чего, интересно, я ждал? Разумеется, в один прекрасный день мама их нашла. Это стало одним из основных поводов, по которым меня отправили сюда в прошлом году. И сделав последний штрих, Фил оторвал карандаш от листа бумаги. Рик оглядел картину, представшую перед ним. Больше это не был набор непонятных линий, черточек или изгибов. Теперь это был полноценный, законченный рисунок. На нем был изображен мужчина, причем практически полностью… обнаженный. На первом плане – его колено, выставленное вперед, по направлению к зрителю. Оно перекрывало обзор на подразумеваемый пах, но делало ли это картину более приличной или более провокационной – большой вопрос. Мужчина этот лежал на спине: рубашка, смятая под спиной, обозначалась всего парой линий, а вот плоская грудь, кубики пресса, рука, изогнувшаяся в локте и прикрывающая рот, а также слегка запрокинутая голова прорисованы были хоть и схематично, но довольно реалистично. Проследив глазами за линией натянутой шеи и второй руки, словно бессильно отброшенной в сторону, Рик ощутил, как в груди поднимается волна, смешивая дичайший страх и восторг. Это и правда было… красиво. Рик подумал, что это – именно то, что называется словом «искусство», в самом первозданном его смысле. И каким бы неправильным оно не являлось… оно было невыразимо прекрасно. – Значит… – внезапно охрипнув, Рик поднял на одноклассника глаза, – тебя отправили сюда, потому что ты рисовал обнаженных мужчин? – Да, – ответил Фил просто, будто в этом не было совершенно ничего особенного. – Это одна из причин. Я рисовал обнаженных мужчин… а иногда и двоих. На то, чтобы понять смысл последней реплики, у Рика ушло долгих десять секунд. А как только до него дошло, он почувствовал, что не просто стремительно краснеет, а горит, будто костер на Ивана Купалу. – Я… мне надо… я пойду, – Рик сам толком не понимал, о чем говорит, но чувствовал, что ни секунды больше не может оставаться в библиотеке. Слишком много информации, слишком много откровенности. А еще и картинка, на которую он бросил последний взгляд и тут же пожалел: она будто отпечаталась в сознании намертво. – Куда? – удивился Фил, который, только что поделившись своей личной историей, совсем не выглядел смущенным. Он спокойно взял лист, и не глядя, разорвал его на несколько частей. – А как же наш уговор про обмен? – Я потом верну свой долг. Обещаю, – ответил Рик, и едва не забыв надеть куртку, пулей вылетел из библиотеки. Он не добежал, а практически долетел до своей комнаты. Мысли, обгоняя одна другую, толпились в голове, и Рик не мог сфокусироваться ни на какой из них. Забежав на свою безопасную территорию, он скинул куртку и пиджак, чувствуя, что за эти пять минут взмок так, будто пробегал час. А еще пульс сбился и зашкалил за все вообразимые отметки. Пытаясь успокоиться, Рик сел на кровать, крепко стиснул кулаки и попробовал дышать ровнее. Ему хотелось прочитать молитву, но слова не шли, будто он разом забыл их все. – Не могу, надо сходить освежиться, – сам себе сказал Рик, и наскоро прихватив полотенце и банные принадлежности, метнулся в душ. Естественно, учитывая ранний час, все душевые были свободны – выбирай не хочу. Рик открыл дверь самой крайней кабинки и практически ввалился туда, словно пьяный. Его тут же ослепило белизной стен, которая никогда раньше не раздражала, но сейчас практически резала глаза. Рик чувствовал, будто он здесь лишний: в такой безукоризненно-светлой комнате он ощущал себя особенно грязным. Скинув с себя форму и даже не озаботившись тем, чтобы повесить ее на крючки, Рик так и оставил ее валяться на полу. Сам же он шагнул в кабинку, тут же включая холодную воду на всю мощность. Надо отдать должное: это помогло, в чувство привело почти сразу. Уже спустя минуту стояния под хлещущими ледяными струями Рик ощутил, что замерзает. Отдышавшись, он решил дать себе поблажку и добавил наконец горячей воды в поток. Постепенно в душевой стало тепло. Кабинка наполнилась паром, и Рик, на автомате выдавив немного любимого геля на мочалку, начал неторопливо и тщательно намыливаться. И тут же мысли, будто дождавшись благоприятной обстановки, налетели на Рика роем жалящих пчел. Не увернуться, не укрыться. Значит, вот по какой причине Фил оказался в школе год назад. Интересно, а почему же тогда его оставили еще на один? Почему лечение не сработало – неужели дело в творчестве? Рик мысленно вернулся к увиденной картине, которую быстро и небрежно набросал Феликс во время сегодняшней беседы. Картина – постыдная, откровенная, ужасная. Но при этом такая красивая… Ведь люди с античности изображали обнаженное тело, разве нет? В портретах, в скульптурах… Почему обычный рисунок - это такая проблема? Рик знал, почему. Потому что «иногда двоих». Ну разумеется, вот она, самая страшная беда. Фил, должно быть, рисовал то, что было в его откровенных фантазиях… Рик бессильно оперся локтем о стенку узкой душевой и положил на него голову. Невыносимо. Неправильно. И так невероятно притягательно… Мужчина, лежащий на спине. Голова откинута, рот приоткрыт. Совершенно очевидный интимный подтекст. Картинка отдавала эротикой, такой явной, что просто сражала наповал. Рик не мог бороться с этим. Слишком сильно поразило его то, что он увидел. Слишком ярко рисунок до сих пор стоял перед глазами. И сам рисунок, и рука художника, его рисовавшего: с тонкими пальцами, скользящая по белому листу с обманчивой небрежностью. Фил тогда сидел, рисовал и не подозревал, что каждым росчерком грифеля буквально перечеркивает Виктору Кирееву всю его жизнь. Вода окутывает теплой пеленой с ног до головы. Глаза зажмурены, а перед внутренним взором – нарисованная Филом преисподняя. Рука Рика скользит вниз сама, будто не согласовывая свои действия с мозгом. Это так легко, что не требуется даже усилий… Вспышка, мгновение, взрыв. А следом – ощущение глубочайшего, насыщеннейшего презрения к себе. За все сразу – особенно за последние пару часов своей жизни. А может, и вообще за всю жизнь. Рик ненавидел себя в эту минуту так глубоко и искренне, как еще ни разу до этого. И он никогда не ощущал себя настолько грязным и таким… слабым. Это был первый раз, когда он подумал со всей серьезностью: «Видимо, я не справляюсь. Наверное, я переоценил свои силы. Возможно, я все-таки не смогу». Бессильный удар по стене кулаком и отчаянный всхлип, раздавшийся из крайней душевой, разумеется, услышать было некому. Хоть что-то радовало Рика в этой кромешной душевной тьме.