Лучше блюдо зелени

– Боря, повнимательнее, пожалуйста. Вернись к нам на землю с облаков, в которых витаешь. Боря встрепенулся от неожиданного замечания Нины Михайловны и рассеянно кивнул, пытаясь вновь сосредоточиться на теме урока. Но мысли в кучу собираться не желали и расползались, будто жуки из плохо закрытой банки. С недавнего времени все, что занимало его голову – это только Руся. Ему даже мысленно нравилось проговаривать это имя. Руся… красиво звучит. Ласково. А ведь сам Гризли – такой весь огромный, неповоротливый и для кого-то устрашающий – на самом деле был невероятно ласковым человеком. Руся с самого дня знакомства вызывал у него непонятные эмоции. Что-то подобное ты испытываешь к бездомному котенку, мокнущему под дождем: жалость, сочувствие и желание защитить. Так, по крайней мере, чувствовал себя Боря. Сейчас же, подружившись с ним поближе, восприятие его слегка поменялось. Теперь Боре казалось, будто котенка этого мучают злые соседские дети, а он заперт дома и никак не может из него выбраться, чтобы помочь. Все, что может, это только наблюдать с ужасом и надеяться на лучшее. Руся не сразу рассказал Боре о том, что происходит. На самом деле Гризли не было понятно, почему: естественно, он вышел из себя, когда услышал всю правду! Естественно, он уже почти побежал бить морды каждому первому встречному! Но испуганные глаза Руси и его мольбы этого не делать – единственное, что могло на тот момент Борю остановить и остановило. Они тогда долго сидели и разговаривали на улице. Пришли совсем окоченевшие. Руся пытался ему втолковать какие-то совершенно не имеющие значения вещи: что за драку накажут, что это не поможет… Для Бори куда более весомым аргументом стало то, что Руслана, по его собственным словам, от этого начнут доставать только больше. Впрочем, совсем бездействовать Гризли тоже не мог: не тот характер. Он по очереди выловил всех одноклассников Руси и пригрозил им своим огромным кулаком, что, дескать, если они будут к Руслану приставать, то познакомятся с этим самым кулаком поближе. Кто-то ему покивал, кто-то угрозу воспринял с долей скептицизма. И если верить самому пострадавшему, никаких физических проявлений ненависти к нему больше не проявлялось. Но вот только счастливее от этого Руся не выглядел совсем. Потому что был прав: ничего от Бориных разговоров не изменилось. Были тысячи способов показать человеку, что он исключен из общества, совершенно не применяя к нему физической агрессии. Моральное давление было куда изощреннее и эффективнее, а с ним Боря уже ничего не мог поделать. Он искренне не понимал, как Русю можно было ненавидеть. Он же … как одуванчик безобидный. Никогда и никому слова плохого не скажет, косо ни на кого не посмотрит. Тихий, спокойный и задумчивый. А глаза какие…! Даже очки не спрячут того, какие они у него красивые. А еще умные и грустные. Боря никогда не видел таких глаз. Вот вроде подросток еще, а взгляд… совсем как у взрослого человека. Будто он не одну даже, а уже несколько жизней прожил. И хорошо становится от этого взгляда, и немного не по себе. Но в глаза эти все равно хочется смотреть. Почему Русю обижали? Он ведь сам в жизни никого не смог бы обидеть, даже если б захотел. Тонкий, как тростиночка, а еще весом, наверное, легче облака. Одним пальцем, небось, можно приподнять. Так и хочется его сгрести в объятия и прижать к себе крепко-крепко – так, чтоб один только нос наружу торчал… От этих мыслей Боре вдруг сделалось жарко, и он понял, что в очередной раз выпал из реальности. Мысли о Русе последнее время были такими постоянно: тревожными, сочувствующими. А еще будоражащими. Боря ни разу не рискнул прикоснуться к Русе как-то иначе, нежели положить в дружеском жесте руку на плечо. Но даже от этого невинного действия тот весь вздрагивал и сжимался в комок, отчего Боря чувствовал себя отвратительно и тут же убирал руку куда подальше. Мысль Русю обнять была такой прекрасной, что стала почти навязчивой идеей. Боре просто хотелось показать этим: вот он я. Я рядом, и на меня можно положиться. Боря рассеянно взглянул на часы. Еще целых пятнадцать минут до конца урока, да сколько же можно! Кажется, сегодня литература тянулась бесконечно. И хотя Нина Михайловна обычно рассказывала все очень интересно, Боря никак не мог заставить себя ее слушать. Он рассеянно перевел взгляд на остальных одноклассников, которые, надо сказать, тоже не проявляли сегодня особой сосредоточенности. То ли дело было в том, что это был последний урок и все устали, то ли в том, что зима близилась неотступно, и всем хотелось впасть в спячку… Как бы то ни было, вниманием Нину Михайловну удостаивали немногие. Гризли скользнул взглядом по Рику: одноклассник на соседнем ряду сидел, словно мешком пристукнутый. Глаза уставились в одну точку, а на губах не то улыбка, не то гримаса отвращения – так сразу и не разберешь. Сидит абсолютно в своем мире, и даже когда учительница просит что-то записать, водит по тетради ручкой лишь для вида: Боре видно, что количество написанного вообще никак не увеличивается. Надо заметить, что Боря к нему относится хорошо. Рик – он нормальный мужик. Он из таких, с которыми, что называется, в разведку можно пойти, который не подведет. И секреты сохранит, если потребуется, и перед лицом врага не струсит. Боря сам не знал точно, почему сделал такие выводы. Просто было что-то в лице Рика такое…Мужественное, что ли, смелое. Возможно, он начал уважать его особенно сильно после того, как раскрылась правда про Руслана, и все узнали, почему он на самом деле здесь. Рик был одним из немногих, кто абсолютно никак это не прокомментировал. Ему будто было все равно. И Борю все устраивало до тех самых пор, пока он не увидел Рика с Русей, завалившихся в школу в обнимку: один – бледный как смерть и перепуганный даже больше обычного, а второй – с такой рожей, на которой только что кириллицей не было прописано «хочу убивать». Гризли, разумеется, попытался выяснить, что это было, но Руся от него явно что-то скрывал. Боря это интуитивно чувствовал. По словам Руслана, ему просто стало плохо на улице, а Рик отвел его в медпункт. Но ни почему ему стало плохо, ни с какой радости именно Рик отправился с ним в медпункт – ничего из этого Руся не сказал. И тему сразу перевел, а потом вовсе попросил об этом больше не заговаривать. Так что Боря, несмотря на человеческую к Рику симпатию, немного на того злился. Хотя, строго говоря, даже не на что было. Если принять историю Руси за истину, так Рик еще доброе дело сделал. Но почему? И с какой радости Рик его обнимал?! Руся же не любит, когда его обнимают. Он каждый раз от Бориных прикосновений вздрагивает. Значит ли это, что Рику можно, а ему, Боре, нельзя? И какого, в общем-то говоря, хрена? Звонок зазвенел неожиданно, заставляя нескольких учеников почти подпрыгнуть. Боря, неторопливо собрав вещи, решил, что ему с Риком, пожалуй, стоит поговорить. А Боря решений принятых не менял. И у него и вправду получилось это воплотить, вот только чуть позже, чем он думал: Рик после обеда, как стрела, унесся в свою комнату, из которой не показывал носа аж до самого психотерапевтического сеанса. И только после него Боре наконец удалось перехватить одноклассника. – Рик, ты куда сейчас? – А? Рик с трудом сфокусировал на Боре взгляд. Он выглядел как человек, которого только что разбудили от глубокого и приятного сна: взгляд он сфокусировал не сразу, а когда понял, что перед ним Гризли, чуть-чуть будто бы пришел в себя. – Тебе чего? – быстро возвращаясь к своей угрюмости, поинтересовался Рик, шагая вместе с остальными по коридору и слегка обгоняя Борю. – Я говорю, ты не очень занят сейчас? Не хочешь пройтись, подышать свежим воздухом? Можно было почти увидеть, как вокруг головы одноклассника заплясали бесчисленные знаки вопроса. Он выглядел настолько очевидно озадаченным, что это было почти смешно. – Случилось чего-то? – проницательно поинтересовался он, и Боря даже немного расстроился. Умный, зараза, сразу зрит в корень. – Да не особо, просто перетереть с тобой хотел, – решив не увиливать, прямо заявил Боря, на что Рик лишь молча кивнул. Стоило им выйти на холодный воздух, как Боря немного растерял свой боевой дух. Внезапно то, что он хотел сказать, в голове прозвучало странно и глупо. Но он просто наплевал на это, и прежде чем продумал как следует, спросил: – Что у вас происходит с Русланом? Он смело взглянул на Рика, идущего рядом, и наблюдал, как лицо того медленно вытягивается. Рик, кажется, не сразу даже понял вопрос, будто Гризли внезапно заговорил с ним языком жестов. Но когда фраза эта, очевидно, все же впиталась в сознание, лицо его начало отображать не просто удивление, а совершенно искренний шок. – Чего?! Ты о чем вообще? Рик выглядел так, будто и в самом деле не понимал вопроса и подоплеки. Поэтому Боря смутился, но решил, что раз уж начал, надо довести дело до конца. – На днях ты привел его в школу ни живого ни мертвого. Он был испуганным, ты выглядел разозленным. А еще вы обнимались… Мне Руслан ничего толком не говорит, но я чувствую, что он что-то скрывает. Вот я и пришел к тебе. Рик продолжал таращиться на собеседника недоуменно и при каждой фразе все больше хмурился. Под конец этой недолгой речи он и вовсе помрачнел, а когда заговорил, голос его спустился на самые нижние нотки – совсем как у взрослого мужчины. С низким баритоном Рика не мог сравниться даже Гризли, хотя, казалось бы, от невысокого и довольно стройного Рика такого меньше всего ожидаешь. – Так, – заявил последний почти сердито. – Во-первых, мы с ним не обнимались. Что за ерунду ты несешь? Я его всего лишь за плечи держал, потому что он плохо себя чувствовал. – Я хочу знать, что случилось, – повторил Боря. – Во-вторых, – упрямо продолжил Рик, – если сам Руслан тебе не рассказывает, с чего ты взял, что я буду? – Мне нужно понимать, что происходит, – почти с отчаянием в голосе признался внезапно Боря, как признаются в каких-то своих ошибках и слабостях. – Он ходит весь такой… Кажется, с каждым днем все бледнее и худее становится. Разговаривать со мной стал меньше, а учитывая, какой он «болтун», ты и сам понимаешь, что это означает… Он почти все время молчит. А я даже не знаю, в чем проблема, и ничем не могу ему помочь. Рик посмотрел на Борю каким-то совершенно иным взглядом. Боже, неужели… – Ты так сильно беспокоишься о нем? – Беспокоюсь, – прямо и категорично. Кажется, у Бори это заявление не вызвало ни неловкости, ни стыда. – Ты ведь знаешь про буллинг. – Знаю, – нехотя признал Боря. Он этот термин, собственно, из-за Руси и выучил: полез даже в интернет в доступные часы, чтобы разобраться, что это за зверь такой. – Ну, в таком случае не представляю, что тут непонятного, – ответил Рик жестко. Раз уж Боря сам про это заговорил, так пусть теперь мучается. – Я думал, что его больше не обижают? – Пфф, – фырканье Рика прозвучало насмешливо. – Физически может и нет. Но я понятия не имею, что там творится у него в классе. Если верить тому, что ты говоришь… То достают его сейчас не меньше. – Я не знаю, что с этим делать, – честно признался Боря, глядя на Рика исподлобья. Тот в ответ лишь глубоко вздохнул. – По правде говоря, я тоже, – откликнулся Рик. – Можно, конечно, их всех припугнуть, но я сомневаюсь, что это сработает. А находиться с ним рядом 24 на 7… Ну, это из раздела фантастики. Боря кивнул. Несмотря на то, что Рик ничего особо дельного не сказал, выглядел парень гораздо более расслабленным, чем в самом начале беседы. Рик ненадолго отвлекся, глядя на окружающий пейзаж. Что-то кружилось в воздухе, и парень, опустив взгляд на рукав своей куртки, обнаружил первую упавшую с неба снежинку. Снег пошел. – У вас с ним точно ничего нет? – кажется, этот вопрос вырвался у Бори помимо его воли. Он совсем слегка покраснел, задавая его, но на лице тут же замерло выражение бараньего упрямства. Рик не удержался и расплылся в улыбке. Подозрения Бори были просто до невероятности комичны и… красноречивы. – Нет, – отрезал Рик, подавив в себе желание подколоть одноклассника, съязвив ему что-нибудь в ответ. – Не знаю, как вообще такое можно было подумать. Он меня не интересует. Совсем. Никак. Я просто считаю, что с ним поступают несправедливо, вот и все. Боря не мог удержаться от широкой ухмылки. Прежде чем развернуться и уйти, он с силой хлопнул своей огромной ручищей Рику по плечу. – Спасибо тебе, дружище. И зашагал прочь, по направлению обратно к школе. А Рик смотрел на него задумчиво и пробормотал вслед шепотом, так, чтобы было не слышно: – К тому же, чтоб ты знал, мне нравится совсем другой человек. Очень сильно нравится. Так сильно, что я, кажется, начинаю сходить с ума. *** А Рик и правда сходил с ума. Так это ощущалось. Потому что его кидало то в дикую радость, то в невероятную боль и страх. Он то взмывал к небесам, то проваливался в бездны ада. В одну минуту ему было хорошо до эйфории, а в следующую - так плохо и невыносимо, что хоть прямо сейчас ложись и помирай. Встреча в библиотеке, случившаяся позавчера, до сих пор мелькала перед глазами яркими пятнами. Все казалось до того невероятным, таким хорошим… Даже слишком хорошим, чтобы оказаться правдой. Это была будто история из сказки. Рик вспоминал синие глаза – близко-близко, с огромными темными зрачками… Вспоминал губы – такие мягкие, нежные, теплые, послушные… Они, кажется, следовали за Риком, вытанцовывая трепетный, сладкий и томный танец, который заставлял все внутренности взрываться и кожу покрываться мурашками. Тут же приходили воспоминания и о теле Фила, которое было в те минуты так тесно прижато к Рику, что он ощущал его тепло, его мышцы, спрятанные под школьной формой, его нежные ладони, обхватывающие за шею… Нет-нет-нет… Это невыносимо-прекрасное, отравляюще-болезненное безумие продлилось, должно быть, не меньше получаса, прежде чем Фил, наконец, не взял себя в руки и не отстранился от Рика мягко и деликатно. Вид Фила тогда прострелил Рика снизу до верху: взъерошенные волосы запутались, отчего огненные локоны казались еще гуще и непослушнее, чем обычно; губы полыхали так, будто он их накрасил, как девчонки, причем несколькими помадами подряд. А очаровательное бледное лицо пошло розовыми пятнами; очевидно, что Феликс был взволнован произошедшим ничуть не меньше, чем сам Рик. Прошептав на прощание: «Подожди здесь чуть-чуть, не уходи сразу после меня, а то будет слишком палевно», он как ни в чем не бывало направился к выходу, оставляя Рика в библиотеке одного. Взъерошенного, взбудораженного и чувствовавшего себя одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком во вселенной. Придя к себе в комнату, Рик упал на кровать, изо всех сил подавляя идиотское малодушное желание разреветься. Нет-нет-нет… Не может быть, чтобы это было правдой. Это слишком прекрасно. И при этом – слишком ужасно. Приходилось признать: Рик все же больной. Сильно, и очевидно, неизлечимо. И он мало того, что не лечится здесь, так еще и других лишает этой возможности. Он лишает ее Фила, самого прекрасного человека, которого встречал за всю свою недолгую жизнь. Ладно, Рик слабак и неудачник. Но ведь Фил мог бы и выздороветь, правда? К тому же, для него это второй год. Значит ли это, что для Фила шансы на выздоровление больше, чем у Рика? А… они есть вообще? Рик понемногу начинал отчаиваться. Шел третий месяц его обучения в «Надежде», но так же как и за предыдущие семнадцать лет, в его восприятии противоположного пола совсем ничего не поменялось. Он всегда смотрел на девушек… равнодушно. Он словно не видел их. Сейчас, разглядывая их в школе сознательно и прицельно, мечтая почувствовать хоть что-то… Рик начал выделять среди них определенных. Например, вот, Асю. Но после их с ней разговора он вынужден был признать: Ася и так же любые другие здешние ученицы могли нравиться ему исключительно по-человечески. За свою доброту, или за ум, или за то, что были смешливыми и улыбчивыми. Он мог эстетически оценить, были ли они красивы. Но это совершенно не соотносилось с самым главным, теперь Рик это понимал. С влечением. Его не влекла ни одна девушка – вообще никогда. Его не интриговали ни короткие юбки, ни глубокие декольте, на которые он насмотрелся в предыдущей школе вдоволь. Его не интересовали ни их длинные волосы, ни округлые попы. Ему не хотелось касаться девушек – даже мысль об этом не вызывала никакого трепета. Но вот когда он смотрел на Фила… Влечение – это было совершенно ничтожное слово, не отражающее даже половины сути. Рика тянуло к нему мощью самого огромного магнита, и сколько бы он не сопротивлялся этой силе, все равно не мог ей противостоять. Поэтому на уроках его взгляд вечно прилипал к Феликсовой спине, Рик выискивал его в толпе и бессознательно хотел подойти ближе, чтобы расслышать при случае его голос. Он все время хотел с ним заговорить, даже когда не было совершенно никакого повода или темы для беседы. А еще Рику просто невыносимо хотелось его касаться. Взять за руку. Похлопать по плечу. Заправить прядь волос за ухо… Это были самые первые и самые невинные желания. Но чем больше Рик на него смотрел, тем больше в нем разыгрывалась фантазия. Провести ладонью по спине широким жестом, прямо между лопатками. Зарыться в волосы пальцами, пропустить пряди сквозь них и смотреть, как они рассыпаются, словно драгоценный металл, а Рик – золотодобытчик, преуспевший в своем деле. А еще… хотелось целовать. Касаться губами этой кукольной родинки, пробовать ее на вкус, ласкать. При этом прижимая к себе Фила так крепко, как только возможно. Да, именно так и выглядит влечение. Рик был слишком умным парнем, чтобы этого не понимать. Пусть природа этой тяги была изначально греховной и низкой, но от этого влечение ведь не исчезало. Нет, оно было здесь, такое яркое и сильное, напрочь запрещающее себя игнорировать! И Рик понятия не имел, что с этим теперь делать. Ему нравится Фил. Его влечет к нему, тянет, магнитит. Рик вспоминает где-то на отголосках сознания, что нечто подобное он испытывал к Паше. Но то, что было с Пашей ни в какое сравнение не идет с тем, что творится в душе сейчас. Это все равно что сравнивать огонек от спички и целый костер. Глядя на Фила, Рик чувствует, как полыхает внутри: может быть, это адово пламя? Он нуждается в нем. Ему необходим Фил. Нужно видеть его каждый день. Разговаривать с ним и касаться его. Мысль о том, что Рику будет недоступна эта опция, пронзает сердце кинжалом, и становится так же больно и страшно, как при мысли о попадании в преисподнюю. Рик не хочет попасть в ад, но… От Фила он тоже отказаться не может. Только не сейчас. Только не теперь, когда его синеокий херувим ответил ему. Не оттолкнул, не прогнал, а поцеловал в ответ. Он был не против, он был, кажется, даже рад… От этой мысли Рику хотелось кричать. Значит ли это, что он тоже… нравится Филу? Нет-нет-нет… Да. Господи, как бы это ни было ужасно, пожалуйста, пусть будет да! *** Перебороть неловкость после поцелуя оказалось не так просто, когда они вновь оказались наедине. Случилось это, кстати, в раздевалке, когда перед физкультурой все ребята переоделись и убежали в спортзал, а Рик с Филом – сознательно или нет – переодевались медленно и неторопливо. В итоге, до начала занятия оставалась буквально пара минут, когда они, смущенно отвернувшись друг от друга, завершили переодевание и направились к выходу. У самой двери раздевалки Фил вдруг резко повернулся к Рику. Это было неожиданно, ведь рыжик, кажется, даже уже за дверную ручку схватился, чтобы выйти. Но вместо этого он вдруг наклонился к Рику и коротко прижался к его губам, заставив парня едва ли не подпрыгнуть. Рик только под конец урока догадался, что в раздевалке, должно быть, тоже не было камеры, поэтому Феликс и позволил себе подобную вольность. Но тем не менее этот поцелуй, а еще ухмылка, которую Фил подарил ему после, преследовали Рика весь день, заставляя улыбаться в самые неподходящие моменты. А затем наступили следующие выходные, в которые мальчишки, придя в библиотеку уже в привычное время, даже разговаривать особо не стали. Они, посидев ради приличия за разными партами первые пять минут, потом снова скрылись за стеллажом… И растворились друг в друге. То, с какой доверчивостью и готовностью Фил потянулся к нему, стало для Рика чем-то неожиданным и потрясающим. Всю неделю он спрашивал себя: неужели я правда ему нравлюсь? Неужели он и правда сам хочет меня целовать? А дело и правда в том, что Рик какой-то особенный, или Фил таким образом просто бунтует? Или идет на поводу у своей нездоровой природы? Впрочем, все эти вопросы перестали иметь какое-либо значение, когда одноклассник прильнул к Рику всем телом и прикоснулся к нему губами. Плевать на причины. Плевать на правила – на все плевать. Лишь бы это продлилось еще мгновение. И еще немножко. И мгновений этих не хватало, как бы много ни было. Они провели за стеллажом не меньше часа, в итоге просто сев на пол в том узком пространстве между стеной и книгами. Они не все время целовались: прерывались ненадолго, чтобы переплести пальцы, иногда утыкались друг в друга лбами и просто пытались восстановить дыхание. Рик, несмотря на все происходящее между ними, почему-то очень стеснялся смотреть Филу прямо в глаза. Но тот – нет, напротив, пытался поймать взгляд Рика всеми силами, и когда это удавалось, смотрел в кофейную глубину, не отрываясь, будто видел там чего-то такое, что было недоступно Рикову пониманию. Они почти не разговаривали, во всяком случае, словами. Прикосновениями же они говорили очень много, вели настоящие безмолвные диалоги, пока очень осторожные, изучающие и трепетные. Тебе так нравится? Это приятно? Тебе, наверное, страшно, как и мне? Не бойся. Я рядом. Мне хорошо сейчас. Тебе удобно? Подвинься немного. Положи сюда руку. Когда ты гладишь меня вот так – я просто в восторге. Можно прижать тебя покрепче? Я хочу, чтобы ты сделал так снова. Я тебе доверяю. И ведя эти разговоры Рик, казалось, понимал Фила лучше, чем когда-либо кого-либо в своей жизни. А то, что на его прикосновения отзывались, что ему отвечали… делало его впервые в жизни по-настоящему счастливым.