Лучше блюдо зелени

Март пролетел почти незаметно. Школу не сотрясали никакие выходящие за рамки события. Все шло своим чередом – немного однообразным, аскетичным и предсказуемым. Выпускники готовились к экзаменам, двоечники получали дополнительные часы работы и наказаний. Кто-то получал дополнительное количество сеансов терапии и встреч с психотерапевтом. Что-то, что заставило маленькую, затерянную в лесах школу всколыхнуться, произошло уже в самом конце марта. Произошло неожиданно абсолютно для всех. Как гром среди ясного неба в «Надежду» внезапно вернулся Руслан. Рик, увидев его в столовой, сначала даже не поверил своим глазам. Но не узнать подростка было невозможно: все то же худое до болезненности лицо, точеные скулы, круглые очки. Светлые волосы, что едва-едва вписывались по длине в заявленный мужской стандарт, тоже узнавались издалека: таких светлых блондинов в школе была хорошо если пара человек. Рик тут же завертелся в поисках Бори, но как назло, именно сегодня его за что-то наказали, и он явно задерживался в церкви, несмотря на начавшийся обед. «Впрочем, – подумал Рик, – может это и к лучшему. Кто же знает, как он отреагирует. Вдруг на радостях в обморок упадет или побежит к нему обниматься-целоваться; еще неизвестно, что хуже». Разумеется, учитывая, в каком состоянии Рик видел Руслана в последний раз, сейчас тот выглядел почти хорошо. Но все же вполне здоровым он не казался – никуда не делась его бледность, взгляд уткнулся в тарелку, хрупкие плечи безнадежно опустились. Не нужно было быть гением, чтобы понимать, что чувствует Руслан, вернувшись в эту школу. А потому Рику хоть и хотелось узнать, как тот себя чувствует и вообще как поживает… Он просто не нашел в себе сил подойти и выяснить это. Наверное, Рик подсознательно боялся того, что может услышать. Впрочем, терзаться сомнениями ему долго не пришлось. Потому что Руслан буквально на следующий день подошел к Рику сам, поймав его на одной из перемен в коридоре. Руслан выдержал паузу, молча глядя куда-то Рику в ноги, а потом, наконец осмелев, поднял на него свои чистые голубые глаза. – Спасибо, – едва размыкая губы, пробормотал Руслан чуть слышно, а у Рика сердце ухнуло куда-то вниз. Разумеется, он сразу понял, о чем речь, но встревожило его другое. Так не звучат люди, которые на самом деле испытывают благодарность. И они так не выглядят: их взор не может быть таким потухшим, таким безразличным, почти мертвым. Губы людей, которые искренне благодарны, не кривятся едва уловимо, не дрожат от неуверенности. И уж конечно, голос человека, который тебе благодарен, не может быть наполнен такой тоской. Рику хватило всего одного взгляда и всего одного слова, чтобы понять: Руслан на самом деле совершенно не рад тому, что Рик его спас. Он выглядел скорее как человек, который об этом сожалеет. – Ты в порядке? – не удержался от вопроса Рик. Ему и вправду хотелось это знать. – Да, в полном, – губы Руси разъехались в улыбке, но глаза продолжали оставаться безучастными и холодными. – Врачи меня подлатали, так что я теперь как новенький. Рик хотел было еще что-то сказать, пообещать, что он будет рядом, если понадобится, предложить помощь, если нужна, но не успел. Руслан вновь опустил голову и смешался с кучкой впереди идущих школьников, даже не обернувшись. Фил тоже пытался заговорить с Русланом, но, как и Рик, потерпел в этом полное фиаско. Руслан отговаривался какими-то общими фразами, а потом буквально сбегал от разговора. Преследовать его и навязывать свою компанию они, конечно, не стали: боялись сделать хуже. Человеком же, которого возвращение Руси затронуло больше всего, а заодно и кого поведение Руслана сильнее всего ранило, оказался, само собой, добросердечный Гризли. Когда он впервые увидел Русю по возвращении – это случилось во время вечерней прогулки по территории, – то буквально завопил от радости и вознамерился снести подростка с ног. Однако совершенно внезапно он натолкнулся на такую стену из холода и отстраненности, что едва не разбился об нее. Если раньше Руся просто мягко и ненавязчиво пытался от Бори отгородиться, то сейчас включил полный игнор и почти показное безразличие, не отвечая даже на фразы «привет» и «как дела». Прошла примерно неделя после возвращения Руслана, когда Борю наконец взорвало. Он совершенно не понимал, почему и за что с ним так обращаются, чем он это заслужил и с какой стати должен терпеть. Так что одним ясным субботним днем, когда половина школы гуляла на весеннем солнышке, а вторая сладко бездельничала в своих комнатах, он пришел в учебный класс, где все готовили домашние задания. Зная привычки Руси, он совсем не удивился, обнаружив его там. Подросток сидел, уткнувшись носом в книгу, и, кажется, ничего вокруг себя не замечал. Когда скрипнула дверь и вошел Боря, он поднял на него незаинтересованный взгляд, а затем снова опустил его в книгу, так, словно не увидел ничего интересного и его от чтения отвлекла залетевшая в кабинет муха, а не вошедший человек. Боря, изо всех сил стараясь держать себя в руках, медленно подошел к парте, за которой сидел Руслан, и опустился на свободное место. Никакой реакции не последовало: Руся, кажется, не пошевелил и мускулом. А Борина решимость, с которой он пришел сюда, и его боевой настрой, вероятно, таяли с каждой минутой. Сделав несколько глубоких вдохов, как перед прыжком в воду, он наконец собрался и заявил: – Нам надо с тобой поговорить. – Не хочу, – почти равнодушно откликнулся Руся, продолжая делать вид, что разговаривает с учебником. – Ты думаешь, это справедливо? – тут же теряя самообладание, взвился Боря, всем корпусом поворачиваясь к несговорчивому собеседнику. – Я ведь переживаю за тебя… Пытаюсь спросить, завести разговор… Думаешь, справедливо так меня игнорировать? Руслан наконец оторвался от книги. Медленно поднял взгляд и уставился на Борю сквозь круглые стекла своих очков. Удивительно, но в глазах, таких обычно безэмоциональных, сейчас загорелся некий огонек, что Борю одновременно и обрадовало, и напугало. – А ты думаешь, это справедливо, – начал Руслан негромко, смело вглядываясь Боре в глаза, – что меня травили в этой школе как последнюю собаку? Думаешь, справедливо, что меня толкали, пинали и даже пытались избивать? Справедливо, что учителя и наставники неуемно и ежедневно напоминали мне, какой я больной и ненормальный – даже по сравнению со всеми остальными ненормальными?! Боря онемел. Он вообще ни разу не слышал от Руси больше двух предложений, следовавших одно за другим. А тут целая тирада, и к тому же Руслан совсем не собирался останавливаться. – Думаешь, справедливо, что меня пичкали лекарствами, что меня наказывали, что пытались «отмолить» на глазах у всей школы? Что такое справедливость, Боря, могу я тебя спросить? Может, справедливость в том, что когда «лечение» не действовало, мне начинали угрожать, м-м? Или в том, что, дабы добиться нужного эффекта во время отчитки, мне наступали на пальцы, демонстрируя тем самым, что из меня якобы выходят бесы, когда я кричал? Глаза Бори, и так расширенные от ужаса, теперь, кажется, полезли из орбит. Он не хотел верить в то, что говорил Руслан, и в то же время понимал, что не может. Потому что Руслан не лгал – Боря знал это на каком-то внутреннем, подсознательном уровне. – И когда я решил, что больше не могу, – продолжил Руся, намертво вцепившись взглядом в Борины глаза, – когда понял, что просто хочу все это прекратить… Думаешь, справедливо, что мне не дали этой возможности? Что меня вытащили, зашили, а потом снова отправили в этот ад? По щеке Гризли скользнуло что-то влажное, и у него ушло несколько долгих мгновений на то, чтобы понять: это была его собственная слеза. Но ни желания проморгаться, ни желания спрятать ее не было, потому что по сравнению с Русиной болью это – ничто. – Не говори мне ничего о справедливости, Борь. И ничего о ней не спрашивай, – Руслан, кажется, даже не замечал состояния своего собеседника. – Потому что, судя по моему личному опыту, ее просто не существует. Горячие слезы катились по щекам, и у Бори не было никаких сил их остановить. Он не знал, почему так. Самый чистый, невинный и искренний человек, которого он только встречал в своей жизни, страдал так много… Гораздо больше, чем те, кто этого по-настоящему заслуживал. Этот прекрасный и хрупкий, как весенний цветок, подросток пережил столько боли… И Боря совершенно не знал, чем ему помочь. Слезы, молчаливо стекающие по его щекам, были слезами беспомощности. И сочувствия – такого глубокого, что Гризли будто сам пережил все то, о чем только что говорил Руся, настолько остро и невыносимо ощущалось его горе. Так, как могло бы ощущаться свое собственное. – Мне так жаль, – на грани слышимости произнес Боря, продолжая вглядываться в чистые глаза, которые, в отличие от его собственных, были абсолютно сухи. – Прости… Боря сам не знал толком, за что извинялся. Наверное, за то, что не смог защитить. За то, что не смог до конца понять. Что не смог сам спасти. Что не стал той стеной, за которой мог бы укрыться Руслан. Что не смог стать ему опорой. Одним словом, он извинялся за все и сразу. Но… – Ты ни в чем не виноват. Слова, прозвучавшие из Русиных уст, наконец обрели эмоциональный оттенок. Руся произнес их мягко, почти нежно. Утешающе. Он еще ни разу не разговаривал с Борей таким голосом, почти ласковым, таким искренним. И Боре отчаянно захотелось уткнуться в его плечо, прижать к себе, закрыть руками и никуда не отпускать. Потому что он был уверен: человека, прекраснее этого, он больше ни за что и никогда не встретит. – Я тебя люблю… Боря не собирался произносить эту фразу. Она, негодница, сама выпорхнула, словно птица из клетки, вырвалась из самого сердца и перепорхнула на губы – слишком быстро, чтобы Боря мог ее остановить. Руся продолжал вглядываться в его глаза. Кажется, он был совершенно не удивлен, могло показаться, что он этого даже ожидал. Губы его тронула едва уловимая мягкая улыбка. – Я знаю, – откликнулся Руся, и голос его звучал спокойно, при этом все так же нежно и ласково. И после этого Боря не выдержал. Все те чувства, что он так долго прятал ото всех, весь страх за Руслана, переживания и безнадежность, уверенность в том, что больше никогда его не встретит, а потом – неожиданное счастье увидеть вновь… Не было больше сил сопротивляться. В секунду набравшись решимости, Боря резко наклонился, и, привлекая к себе голову Руслана одной рукой, поцеловал его. Такое представлялось ему только в самых смелых мечтах, да и то казалось нереальным. Сейчас же, когда он осуществил свою самую сокровенную и яркую фантазию… Это оказалось совсем не тем, что он ожидал. Эмоций было так много, что он едва успел почувствовать эти небольшие пухлые губы под своими. Совсем не успел распробовать их вкус. Он не понял даже, отвечает ему Руся или нет – тот сидел неподвижно, должно быть, от шока. Но стоило Боре чуть приоткрыть рот, чтобы попытаться поймать Русину губу между своих… Тот мягко, но решительно от него отстранился. Боря взглянул в любимое лицо, боясь прочитать там гнев и осуждение, но их не было. Было лишь легкое удивление, а еще – такая очевидная теплота, такое всеобъемлющее понимание, что даже неловко как-то стало от этого проницательного взгляда. – Боря. Голос звучал так, что Гризли по одной только этой интонации понял, что ему скажут дальше. – У нас ничего не получится с тобой. Руся говорил это так, словно объяснял что-то малолетнему упрямому ребенку. Будто убеждал его, что нельзя, например, есть песок. Или что невозможно достать звездочку с неба, даже если очень хочется. – Я тебе не нравлюсь, да? – спросил Боря обреченно, отстраняясь от Руси и глядя в сторону. – Дело не в этом, – покачал головой блондин. – А в чем еще может быть дело? Руся, кажется, даже усмехнулся. Его губы забавно покривились, но затем вновь сменились мягкой улыбкой, с которой он никогда и ни с кем еще не разговаривал. Только сейчас и только с Борей. – У нас с тобой никогда не было шанса. Понимаешь? Я… слишком сломанный. Я никогда не смогу построить нормальных отношений. Кто угодно, но не я. – Нет, неправда, – Боря замотал головой отчаянно, потому что всем сердцем был не согласен с этими словами. – У тебя когда-нибудь обязательно будут отношения, пусть даже и не со мной. Потому что ты самый лучший, самый добрый. Ты же просто прекрасный! Прекрасная… Руся совсем незаметно, едва уловимо вздрогнул. Пальцы его судорожно сжались под столом, ему больших усилий стоило сохранить спокойное лицо. Для него еще никто и никогда этого не делал, и сейчас больше всего на свете хотелось одного: обнять Борю и сказать, как много для него это значит. Но Руся помнил, что так делать нельзя. Он не позволит Боре страдать по себе – потому что Руслан совершенно точно этого не стоит. – Я уезжаю, – справившись с голосом, сообщил Руся, взглядывая на собеседника из-под опущенных век. На этот раз настала очередь Бори вздрагивать. – Почему? – Владимир Петрович боится за мое состояние. Говорит, что возвращение в школу плохо сказалось на моем здоровье – удивительно, правда? Думаю, он просто боится, что я снова попытаюсь наложить на себя руки, и хочет избавиться от проблемы в моем лице. Кажется, другие наставники его в этом поддерживают. Боря не верил своим ушам. Он только что обрел Руслана вновь – и опять теряет. Человек просто не может столько выдержать, Боря просто не понимал, как сердце, и так уже разбитое вдребезги, может крошиться все мельче и мельче. – Я уеду из школы через несколько дней. Родители, конечно, не очень довольны, но, похоже, смирились. Им даже обещали вернуть деньги за полгода обучения. Мол, ваш сын настолько неисправим, что даже наша школа с ним не сладила, простите и возьмите обратно. Боре не нравилось, с каким пренебрежением говорит о себе Руслан, но у него просто не было сил протестовать. Он лишь смотрел на узкое лицо, на темные круги под глазами, на мягкие розовые губы, которые только что поцеловал, и пытался запомнить каждую деталь. – Я вернусь в обычную Питерскую школу, доучусь десятый класс там. Если повезет, одиннадцатый тоже. Закончу учебу, дождусь совершеннолетия… А там посмотрим. Руся сам не знал, зачем это все говорил. Он просто хотел сказать Боре как можно больше, пока еще может, пусть даже самой ненужной ерунды. Гризли же, в свою очередь, хмуро молчал. Он выглядел как человек, в которого только что выстрелили навылет, разве что кровью не истекал. Они некоторое время молчаливо всматривались друг другу в глаза, а потом Боря встал. Он хотел еще сказать что-то Русе и даже открыл для этого рот, но слова не шли. Он будто внезапно забыл человеческий язык и был сейчас, кажется, способен общаться только жестами. Поэтому он как-то неопределенно повел рукой вверх – что-то вроде прощального жеста, – и отвернулся к двери, чтобы покинуть кабинет. – Борь, – окликнул его Руся, который пока не успел сказать главного. – Спасибо тебе. Ты – единственное хорошее, что было у меня в этом ужасном месте. Боря обернулся и смотрел на Русю без улыбки. Смысл сказанных слов с трудом добирался до его сознания, поэтому прежде чем шагнуть за дверь, Гризли сказал то, что было важно для него самого: – Я тебя теперь никогда не забуду.