Лучше блюдо зелени

Последняя учебная четверть обещала быть самой сложной. Буквально с первых же занятий ребят погрузили в подготовку к экзаменам так интенсивно, что после уроков едва хватало времени на обед, а следом приходилось сразу садиться за домашние задания и посещать дополнительные семинары по ЕГЭ. Рику могло бы быть тяжело, но только он теперь смотрел на все происходящее совсем через иную призму. И фокус его внимания был сосредоточен не столько на экзаменах, сколько на школе в целом. Естественно, сразу после возвращения назад были вновь и уроки религиозного воспитания, и посещения церкви, и сеансы психотерапии. И с каждым разом Рик все скептичнее и скептичнее относился к каждому сказанному ими слову. Все, что казалось ему поначалу таким правильным и естественным в этой школе, теперь приобрело несколько пугающие оттенки. По возвращении на одном из первых же общих сеансов с Владимиром Петровичем произошла, пожалуй, самая неприятная беседа, которая только была у них за все время нахождения здесь. Доктор сказал, что они уже достаточно дозрели и исцелились, чтобы поговорить про однополый опыт каждого из присутствующих. Это было до крайности омерзительно хотя бы потому, что совершенно ясно: никто из ребят абсолютно не желал этим делиться, но был вынужден: их не спрашивали, хотят они того или нет. Рик, в этот раз вынужденный быть одним из первых, прекрасно понимал, что смолчать он не может: Владимир Петрович и так знал о его «грехах» – по счастью, только прошлых. Так что, сцепив зубы и еле проталкивая сквозь них звуки, он в двух словах описал свой первый и последний поцелуй с Пашей. При этом Рик изо всех сил старался не смотреть на Фила, прекрасно понимая, насколько неприятно парню будет выслушивать подобное. И в самом деле, когда он закончил, и очередь перешла к другому, он взглянул на своего обожаемого мальчика и увидел, как тот отвернулся к окну, губы его поджались, а уши слегка покраснели. Рик что угодно в тот момент готов был отдать, только бы обнять его крепко-крепко, прижать к себе и заверить, что это в прошлом, и больше не имеет никакого значения. То, что испытал Фил, Рик прекрасно прочувствовал на собственной шкуре десятью минутами позже, когда уже Феликс, точно так же умирая со стыда, рассказывал про своего бывшего недопарня. Ох, как же чесались в ту секунду у Рика кулаки! Вот только воспользоваться ими ему хотелось отнюдь не в адрес Фила. Ему хотелось ударить спокойно прикрывающего веки доктора, который сидел, внимательно слушая, и выглядел почти бесстрастным. Будь воля Фила – да и любого другого сидящего в этой комнате, – он бы ни за что не поднял эту тему, не стал бы говорить о произошедшем. И уж тем более никто не должен был бы оправдываться и выслушивать, какой грязный поступок он совершил и как ему бесконечно повезло оказаться в «Надежде», чтобы пойти по пути исцеления. Каждое слово, сказанное доктором, казалось Рику ложью. Каждое обвинение, брошенное ли в сторону Фила, с его чистейшими и искренними эмоциями, или Бори, который немного туманно рассказал о том, как поцеловал «близкого друга» … Все казалось таким несправедливым, таким лживым и совершенно ничего общего с Богом не имевшим. Сам Рик, который вспоминал то, что произошло у них недавно с Филом, все меньше и меньше чувствовал за это стыд, и все больше – счастье. Их миг единения, миг возможности выразить любовь не только словесно, но и физически, до самого конца, был чем-то прекрасным и чистым, а вовсе не таким, каким это пытались им представить. Рик знал что он чувствует. Он если не умом, так сердцем понимал, что его отношение к Филу, вся любовь и нежность ну никак не могут быть порочными и отвратительными. Потому что Рик ничего кристальнее этих эмоций вообще ни к кому и ни к чему не испытывал. Абсолютный восторг, доверие, трепетность, перетекающая в страсть, интерес, уважение, желание защищать… Чувства к Филу открывались все с новых и новых граней, и ни одна из них не была уродлива. Они были прекрасны, каждая. Так что когда тем вечером они наконец освободились от всех обязанностей, Рик сделал кое-что совсем безумное: затащил Феликса в одну кабинку в туалете и с минуту целовал, упиваясь обожаемыми губами и совершенно не думая о том, что будет, если кто-то войдет и случайно увидит снизу двери целых четыре мужских ноги в одной кабинке. Феликс на это ответил ему так же резво и страстно, и вот, не сказав друг другу ни слова, они будто бы попросили друг у друга прощения за неприятный психотерапевтический сеанс. А заодно и заверили друг дружку, что не держат обид на прошлое. Рик, вернувшись в свою комнату, с нежностью взглянул на картину, где нарисованные они с Филом стояли нос к носу и смотрели друг другу в глаза. Коротко прижав ее к сердцу, Рик снова спрятал ее там же, где и раньше: у самой дальней задней стенки шкафа, за стопкой сложенного белья. Как бы ни было опасно хранить ее тут, у Рика просто руки не поднимались выбросить эту красоту: во-первых, подарок дорогого человека, во-вторых, своеобразный символ их отношений. Почему-то после возвращения с каникул, хотя, скорее, после всего пережитого, Рику постоянно хотелось твердить о своей любви. И он так и делал: на прогулках по продуваемой ветрами территории, пока они шли плечом к плечу, делая вид, что всего лишь одноклассники; или в тишине классной комнаты, когда они первыми возвращались в кабинет и их никто не мог услышать, а иногда одними губами перед сном, когда они расходились по своим комнатам, расставаясь в коридоре до утра, а Рик мечтал лишь оказаться прижатым бедрами к мягким ягодицам и уснуть, обвивая живот Фила своей рукой. Фил, кстати, обычно более разговорчивый, чем Рик, в этом вопросе непонятно почему смущался, краснел до макушки, произнося то же самое, а иногда просто бубнил что-то невнятное и отворачивался, явно испытывая неловкость. Рика эта реакция забавляла до колик в желудке, хотя была не совсем понятна. Впрочем, о причине Фил со свойственной ему прямотой как-то сообщил сам. – Нельзя нам так открыто говорить об этом. Они тогда сидели на своей любимой лавочке возле пруда и наблюдали, какие удивительные метаморфозы совершила весна с природой. Сугробы полностью растаяли, из-под старой жухлой травы начали потихоньку пробиваться первые зеленые росточки. Лед на озере растаял, но еще не полностью: то тут, то там можно было видеть маленькие подтаявшие глыбы, а вода при этом казалась черной, будто грязной. Но все равно было очень красиво и уже совсем по-весеннему тепло. – Почему? – искренне удивился Рик, с нежностью наблюдая, как ветерок играет с рыжим непослушным локоном на лбу. – Потому что кто-то может услышать, – криво улыбаясь, при этом закидывая руку на спинку лавочки, прищурился Фил. – Так здесь же нет никого! Синий лукавый взгляд перетек Рику на лицо, и у того сладко защемило сердце. Кажется, Фил мог бы управлять им, словно марионеткой, одним лишь вот этим взглядом. Сказал бы бежать – Рик бы побежал, сказал бы поцеловать прямо здесь – не посмел бы ослушаться. – Это сейчас нет, – будто объясняя очевидное, тряхнул пламенной шевелюрой его искуситель, – а могут и оказаться случайно. Или какой-нибудь Кирилл или ему подобные могут подслушать. На самом деле, Феликс был абсолютно прав. Рику, которому от любви снесло голову, эта мысль в нее не приходила. – Я вот подумал, – продолжил Фил, – может, нам какой-то условный знак изобрести? Ну знаешь… Чтобы говорить это, не произнося. – Звучит очень романтично, – с легкой усмешкой подколол его Рик. – Ты что, насмотрелся мелодрам? – Да я просто предложил, – выпятил губу Фил, и хотя на самом деле явно не обиделся, детское выражение лица умилило Рика до умопомрачения. – Если честно, идея мне нравится, – примирительно признался Рик, совсем немного придвигаясь на лавочке ближе к Феликсу. – Есть предложения? – Нуу… – Фил задумчиво почесал скулу, – я не уверен. Может, что-то вроде знака V? – Он выставил вперед указательный и средний палец. – Как победа, знаешь? А еще заодно как первая буква твоего имени. Виктор. То, как прозвучало в устах Фила Риково полное имя, заставило парня поежиться, но не от раздражения, а от неожиданного удовольствия. В его исполнении это прозвучало так красиво. – Нет, – по размышлении отверг Рик идею. – Тогда получается, это будет больше про меня, чем про нас. А я хочу, чтобы этот знак был универсален для двоих. – Раз для двоих, тогда может так? – хохотнув, Фил свел пальцы вместе и теперь выглядел, будто молящийся старообрядец. – Мда, если мы будем что-то подобное показывать друг другу ни с того ни с сего, это, конечно, совсем не станет выглядеть подозрительно! Оба тихо рассмеялись. Рик, всерьез задумавшись над этой увлекательной и непростой задачей, задумчиво потер подбородок. – Вот оно! – радостно воскликнул Фил, а Рик посмотрел на него в недоумении. – Вот этот жест со стороны выглядит совсем невинно, его можно сделать где и когда угодно. Фил приложил три пальца к подбородку: большой, указательный и средний. – Только чтобы это точно было про нас, давай будет так, – и он аккуратно убрал большой палец из тройки. Осталось два пальца, сведенных вместе, слегка под углом прижатые к подбородку. Выглядело и вправду не подозрительно. А если сделать это вперемешку с другими жестами, так и вовсе не заметишь. – Мне нравится, – признал Рик, ощущая, как течет река нежности в его груди. – Я люблю тебя, – тихо прошептал Феликс, глядя ему прямо в глаза и прижав пальцы к подбородку, словно репетируя новый жест. – Люблю тебя, – откликнулся Рик, также копируя движение и чувствуя, как счастлив: от одной этой фразы, от их маленького (при этом большого!) секрета, от осознания, что у них появилось что-то личное, общее, во что не смогут сунуть нос посторонние, даже если захотят. Не в силах сдержаться, Рик накрыл ладонь Фила своей и коротко ее сжал. Он понимал, что так делать нельзя, но просто не мог себе в этом отказать. У него было ощущение, что им теперь подвластен весь мир. И что они обхитрили всех на свете. И именно в этот момент случилось то, чего они меньше всего ожидали. *** Это произошло в воскресенье. В кои-то веки они снова оказались в библиотеке, и она при этом была пуста. Пользуясь возможностью, Фил уселся с карандашом на заднюю парту: соскучился по возможности рисовать. Рик же молча сидел рядом, смотря с одинаковой регулярностью и в учебник истории, лежавший перед ним, и на Фила, сосредоточенно хмурившего прекрасный лоб и иногда от старания прикусывавшего нижнюю губу. Пользуясь такими редкими минутами уединения, Рик не удержался. Ласково поймал Фила за подбородок, развернул к себе, и прежде чем парень разобрался, что происходит, поцеловал его. Поцелуй получился нежным: они лишь порхали губами, едва прикасаясь друг к другу, словно бабочки, заигрывающие с цветком. Рик, будучи из них двоих более нетерпеливым, первым положил руку на чужую шею, привлекая парня ближе и намереваясь углубить поцелуй. Хлопок двери прозвучал будто бы во сне, словно принадлежал какой-то другой вселенной. Он казался ненастоящим, слышимым будто сквозь сон или через глухую стену. Парни отскочили друг от друга скорее инстинктивно, чем от настоящего испуга. И когда смотрели на незваного гостя, он все еще виделся им через пелену застившей глаза страсти. В дверях стоял не кто-нибудь, а сам директор собственной персоной. Он и всегда производил весьма мрачное впечатление, разгуливая по школе в своем черном костюме. Сейчас же выглядел откровенно пугающе: темные глаза метали молнии, но в них при этом, кажется, можно было разглядеть едва заметный огонек торжества. Василий Иванович просто молча смотрел на них, и это все, что было нужно, дабы накалить обстановку до крайней степени. И когда Рик уже, кажется, готов был сам прервать невыносимо затянувшуюся молчаливую сцену, как директор заговорил: – Лалаян, Киреев. Шагом марш ко мне в кабинет. Рик видел, как мелко подрагивали руки Феликса, когда тот торопливо сгребал свои тетради в портфель и застегивал его – получилось лишь с третьей попытки. Странно, но у Рика руки не тряслись, и все, что занимало его мысли, пока он шагал в основное здание, глядя в спину директора, был лишь вопрос «как там Фил». Как же его сейчас хотелось прижать к себе и заверить, что все будет хорошо! Хотя Рик и понимал: не будет. Случилось самое страшное из всего, что только могло произойти. Причем они попались даже не на камеры, так что, похоже, шанса отвертеться у них нет. Мозг Рика лихорадочно искал лазейки, оправдания, которые мог бы придумать, но не находилось ничего. Их застукали целующимися: как еще это можно иначе интерпретировать? Когда все трое зашли в кабинет, директор резким жестом приказал парням сесть, а сам взял телефон и набрал кому-то, попросив подойти «как можно скорее». Далее он просто сел, сверля взглядом то одного, то другого, но продолжал молчать. Рику это было ненавистно: отец обычно поступал точно также. Но Рик всегда предпочитал крик, ведь тогда хотя бы становилась понятна степень ярости. Здесь же все таилось внутри, и ожидание взрыва было куда томительнее и страшнее, чем сам взрыв непосредственно. Впрочем, ждать им долго не пришлось. Меньше чем через пять минут в кабинет вошел психотерапевт; как обычно в белом халате, с нейтральной улыбкой на губах. Едва увидев парней, сидящих рядом и выглядящих словно пойманные кролики, он, кажется, аж посветлел слегка от мгновенного осознания. Впрочем, лицо свое под контроль взял моментально, лишь взметнувшиеся на секунду брови могли на самом деле показать степень его удивления. – Поговорите, пожалуйста, с Лалаяном, – приказал директор, сухо кивая на Фила. – А я пока побеседую с Киреевым. Рику отчаянно захотелось крикнуть «Нет!», и он сдержался только невероятным усилием воли. Он сразу понял, что они делают: хотят допросить их отдельно, чтобы понять, в чем мальчишки соврут. Все, что он успел сделать, это только кинуть умоляющий взгляд на Фила, который был сейчас бледнее, чем смерть, и выглядел до того потерянным, словно маленький ребенок в толпе. Стоило им скрыться за дверью, как директор, что-то там кратко черкнув в телефоне, буквально впился в Рика взглядом. Интересный контраст, стоит сказать. У них обоих были карие глаза, вот только совершенно разных оттенков: у Рика – теплые, как горячий шоколад, большие, выразительные и добрые. У директора же – совсем темного оттенка, почти черные; они были гораздо ýже, чем у Рика, и смотрели тоже совершенно иначе. Эти глаза выражали угрозу, источали холод. Есть люди, смотреть в глаза которым почти физически некомфортно, и Василий Иванович явно был именно из этой категории. Рик тоже не выдержал и отвел взгляд, переводя его куда-то на чужое плечо. Директор заговорил. – Ну что же, Виктор. Я давно подозревал, что мы с тобой встретимся здесь рано или поздно. И мое чутье меня не подвело. Рик молчал. Он понимал, что любое сказанное им слово будет истолковано против него, и решил молчать столько, сколько получится. – Ты с самого начала казался мне проблемным студентом. Я все удивлялся тому, что ты был таким усердным в учебе, старательным в церкви. Я уж было думал, что ошибся на твой счет… Но вот мы здесь. Так что я не ошибся. У меня всегда был нюх на таких, как ты. Он и вправду сейчас звучал словно хищник, поймавший свою добычу. У Рика от страха медленно поползли мурашки по позвоночнику. Он раньше не осознавал того, что понимал сейчас очень четко: он боится этого человека. И не того, что он может сделать с ним формально, наказать там, или выгнать из школы… Рик боялся его сейчас вполне физически, будто этот взрослый мужчина может сейчас накинуться на него и разорвать в клочья голыми руками. – Как долго продолжается между вами эта мерзость? – Недолго. Ответ вылетел слишком быстро, Рик даже не успел толком его обдумать и сейчас прикусывал свой неосторожный язык. Директор в ответ на это неприятно усмехнулся, очевидно, не поверив. – Сколько раз до этого вы занимались подобными богомерзкими вещами? – Ни разу, – при этом Рик с вызовом взглянул в глаза директору, стараясь убедить в правдивости своих слов. Если Фил не ответит то же самое доктору, то у них возникнут даже бóльшие проблемы, чем есть сейчас. Но тут уже ничего не поделаешь, и остается уповать лишь на удачу. – Ну-ну, – скептически хмуря брови, откликнулся директор. – Я наблюдал за вами давно. Вы ведь «дружите» уже довольно долгое время, не правда ли? Вы и гуляли вместе, и уроки постоянно учили, находясь рядом, даже в дурацкие игры с мячиком играли в коридорах… Рик поежился. Он и не думал, что их с Филом близкое общение и в самом деле представлялось словно на ладони. Вот только раньше это можно было списать на обычную дружбу одноклассников, но теперь, когда они попались, все выглядело совсем по-другому. И тогда Рик решил врать напропалую. – Мы с ним и правда давно дружим. Это ведь не запрещено правилами школы, правда? Мы просто общались и поддерживали друг друга в подготовке к экзаменам и все такое. Сегодня на меня, наверное, что-то нашло. Я сам его поцеловал. Фил ни в чем не виноват. Это было самым важным. Рик больше всего на свете хотел защитить его. Может быть, если они подумают, что Фил невинная жертва обстоятельств, его не будут сильно наказывать? Может быть, хотя бы ему удастся избежать проблем? Услышав это, директор выглядел удивленным. Он, кажется, что-то записал себе в ежедневник, а потом снова уставился на Рика. – Вы оба будете серьезно наказаны за грубейшее нарушение школьных правил. Если я узнаю, что ты мне лжешь сейчас, вы оба будете наказаны с двойной суровостью. Я пока не стану сообщать о произошедшем родителям, но только при одном условии: вы с Феликсом незамедлительно прекращаете друг с другом даже формальное общение. Вам запрещается разговаривать, проводить время наедине друг с другом, а также находиться в одном помещении в любое время, за исключением, конечно, учебных мероприятий. Рик мог буквально видеть, как его шок легко читается директором, и на лице последнего расползается довольная улыбка. – Можешь быть свободен, – сказал он почти ласковым голосом, и когда Рик уже взялся за ручку двери, вдруг бросил уже почти в спину. – Ты испытываешь к нему какие-то неподобающие чувства, Виктор? Рик взглянул на директора. Тот сидел и, кажется, улыбался; было ощущение, что он прекрасно знает, какую боль доставляет этим вопросом парню. Рик сделал глубокий вдох, и уже отвернувшись, коротко покачал головой. Возвращаясь к себе в комнату, он впервые за долгие месяцы почувствовал по отношению к себе то, что так давно не испытывал: презрение. На следующий день, когда они оба оказались на уроках, Фил изловчился передать Рику записку. В ней кратко и сжато было написано то, о чем его вчера спрашивал доктор. По сути, вопросы были теми же самыми. Рик, отчаянно надеясь, что учитель не заметит их манипуляций, передал уже свою записку с краткими ответами. По счастью, в тот момент они сидели на уроке истории, и добродушный спокойный преподаватель либо не замечал происходящего, либо просто не придавал значения. Из обрывочных кратких фраз Фила Рик понял главное: он тоже убеждал психотерапевта в том, что все это у них началось совсем недавно, и в библиотеке случился их единственный в жизни поцелуй. К сожалению, соврать о том, что Рик поцеловал его насильно, Фил не догадался. Да и как он мог, в принципе? Впрочем, эта ложь была незначительна. Возможно, она не возымеет еще более страшных последствий. О том же, что они оба отрицали свои чувства перед лицом начальников, мальчишки дружно не упомянули. *** Если кому-то могло показаться, что Рик с Филом были самыми несчастными учащимися «Надежды», то вы совершенно не правы. Самым несчастным человеком, который сейчас проживал в этих стенах, была девушка с прекрасным лицом и белокурыми волосами. Яна, пребывавшая в полной уверенности, что победила, на деле сама оказалась поверженной и побежденной. Ее сцена с Васей, которая случилась в прошлом семестре и должна была поставить большую и жирную точку на обучении Яны в «Надежде», совершенно неожиданно повернулась в другую сторону. Родители, которым, разумеется, сообщили об инциденте, не сказать чтобы были прямо очень довольны, но радовались явно гораздо сильнее, чем расстраивались. В их глазах это означало, что их дочь совсем исцелилась и встала на верный путь. Яна с отвращением думала о том, что, не знай родители о том, что у нее раньше уже был секс с девушкой, они бы не восприняли это так позитивно. Но теперь, рассматривая ситуацию в целом, они считали, что Яна как бы «перекрыла» тот свой опыт более «правильным», и от этого ей было мерзко вдвойне. Мотивация родителей вернуть Яну в школу была простой. Они сказали, что ей гораздо проще будет отучиться последнюю четверть в школе, за которую они к тому же уже все равно заплатили, чем искать ей новую в самом конце года и мучаться с документами. Кроме того, они считали, что раз уж школа так хорошо повлияла на Янино исцеление, не грех будет там пожить еще немного, чтобы окончательно закрепить результат. Яне даже немного стыдно было вспоминать то, как она рыдала, едва ли не на коленях умоляя родителей не возвращать ее туда. Это поведение даже саму Яну немного удивляло: она никогда не была плаксой и эмоции контролировала достаточно неплохо. Видимо, в тот момент уже была пройдена черта невозврата, и Яна не могла удержать истерику. Но это тоже не помогло. Родители ее успокоили, погладили по голове… И отвезли обратно в «Надежду». Первую неделю учебы Яна была настолько потеряна и раздавлена, что в буквальном смысле не хотела ни с кем разговаривать. Васю она отшила так грубо, что бедный парень сам едва не расплакался: он не понимал, что такого произошло за каникулы, учитывая, что между ними было до них. Яне же было все равно – она не страшилась задеть чувства Васи, потому что в любом случае планировала с ним расстаться. Если он сделает это первым, то даже хорошо, ей будет легче. На уроках Яна почти не отвечала учителям, и те, хоть и были немножко в ступоре от подобного поведения их любимой отличницы, все же не давили на нее слишком сильно, думая, что она просто не адаптировалась после пребывания дома. Вдобавок ко всему Яна не слишком хорошо чувствовала себя чисто физически. Наверняка это было обусловлено психологическими процессами, но она постоянно ощущала какую-то слабость и сонливость, ее все время тянуло сидеть, а еще лучше – лежать. Ей почти не хотелось есть: от вида почти любой еды ее тошнило, и девушка в столовой питалась по большей части жидкостями и всякими фруктами. В один из дней Яна даже отпросилась с урока, чувствуя, что ей становится по-настоящему дурно. Выйдя на свежий весенний воздух, она, правда, почувствовала себя лучше, но все же направилась туда, куда шла изначально: в больничное крыло. Зайдя к медсестре, она поморщилась от резкого запаха лекарств и тут же пожаловалась на плохое самочувствие – на этот раз совершенно искренне. – Может, Вы сегодня съели что-то не то? – поинтересовалась медсестра, листая Янину медицинскую карту. – Да я утром только чай пила и ела бутерброд с маслом, – пожала плечами девушка. Уж если даже этим можно отравиться, то есть, очевидно, вообще противопоказано. – Температура совсем чуть-чуть повышена, все в пределах нормы, – женщина крайне осторожно забрала градусник у неловкой пациентки. – Какие, говоришь, у тебя симптомы? Тошнота, слабость? Конечности не ломит? Яна отрицательно покачала головой. – Что ж, можем попробовать сдать анализы, если хочешь, – откликнулась медсестра. – Я не думаю, что это что-то серьезное, но если такое состояние, как ты говоришь, уже несколько дней… Тогда уж лучше перебдеть, чем недобдеть. Яна была согласна с сим мудрым народным высказыванием. Отправившись в туалет, она собрала необходимые для анализов жидкости, медсестра быстро взяла у нее кровь и отправила девушку восвояси, на всякий случай дав с собой пару таблеток. Когда из города придут результаты, она обещала позвать Яну, дабы поставить уже более точный диагноз, коль скоро состояние само по себе не пройдет. Прошло, нужно сказать, не так уж много времени, всего несколько дней. Яна продолжала ходить по школе не очень живой сомнамбулой, и когда на уроке литературы в класс внезапно заглянула медсестра, была искренне удивлена. – Неужели нельзя дождаться перемены? – вопросила Нина Михайловна, которая очень не любила, когда прерывали ее уроки. – Боюсь, что нет, – медсестра почему-то была очень категорична и серьезна. Замдиректора явно напряглась, услышав это, но Яну мгновенно отпустила. – Твои результаты анализов пришли, – сообщила женщина, стремительно шагая вперед, а Яна торопливо припустила за ней. – И что там? – девушка уже даже начала переживать. – Сейчас дойдем до моего кабинета, и я тебе покажу. Сама прочитаешь. Яна удивилась: она ведь не умеет интерпретировать результаты анализов, с чего бы ей их показывать? Но тем не менее покорно зашагала следом за медсестрой. Когда они зашли в кабинет и уселись, женщина без лишних предисловий подвинула Яне бумаги. Там была напечатана куча странных слов и циферок, как и предполагалось, совершенно ничего не говорящих девушке. – Внизу, – пояснила медсестра, внимательно наблюдавшая за своей растерянной пациенткой. Яна сместила взгляд вниз и на секунду забыла как дышать. В самом низу страницы была краткая приписка: «высока вероятность беременности». Яна подняла невидящие глаза на медсестру. А та в свою очередь очень серьезно уставилась на девушку и спросила очень строго: – Яна. У тебя случайно не было задержки месячных? Эта фраза пронзила Яну словно кинжалом. Она так занята была всем происходящим в своей жизни, что совершенно забыла про такую незначительную особенность своего женского организма, который, надо заметить, обычно работал как часы. Когда у нее в последний раз была менструация? Боже, это ведь было еще до каникул… – Не может быть, – тут же замотала головой Яна. – Это невозможно. – У тебя есть задержка или нет? – сурово переспросила вновь доктор. – Отвечай честно. – Да, – рассеянно откликнулась Яна, – но я же… но как же… И замолчала. Потому что она прекрасно знала, как. Раньше, занимаясь любовью с девушками, она и думать не думала ни о каком предохранении, но… Совсем недавно у нее случился абсолютно новый опыт. Куда более рискованный, если можно так сказать. Неужели… Нет. Этого просто не могло произойти. Сразу и с первого раза? Это же нереально. Яна сидела, беззвучно шевеля губами, а медсестра все смотрела на нее, в глубине души испытывая к девушке искреннее сочувствие. – Нам нужно будет отвезти тебя в город, чтобы точно во всем разобраться – сообщила женщина. – Пока нельзя ничего стопроцентно утверждать, так что, пожалуйста, пока не паникуй. Но совет был совершенно напрасным. *** Рику с Филом было назначено серьезное наказание. Сразу после окончания учебных занятий их по очереди отправляли в церковь, где им приходилось минимум по часу стоять на коленях, читая молитвы. Следом за этим приходил отец Сергий, который читал им проповедь о важности чистоты помыслов, о геенне огненной, о падении Содома и Гоморры… Одним словом, проповеди эти носили откровенно запугивающий характер. Рику, как ни странно, страшно почему-то не было. Неприятно – да, обидно даже как-то, но страшно… Нет. Он будто бы уже пережил самое пугающее: разоблачение. Теперь оставалось только желание, чтобы это все поскорее закончилось, и чтобы по Филу ударило не слишком сильно. Самым последним желанием было то, чтобы о произошедшем не узнали родители. Но разумеется, это было невозможно, Рик в глубине души и сам это понимал. В первый же освободившийся вечер они с Филом выскользнули на улицу, в вечерние сумерки и, хватая друг друга за руки, словно пара утопающих, делились сбивчиво всем тем, что накопилось у них за это время, делились страхами, подробностями наказаний, согласовывали свою легенду, о которой неустанно спрашивал психотерапевт. Разумеется, это общение, пусть и невинное, было тут же поймано на камеры. Буквально на следующий день студентам выдавали телефоны, и парни были искренне изумлены, когда их не стали лишать законного часа пользования мобильным. Причина раскрылась довольно быстро: стоило Рику поднять трубку, он услышал такой крик, издаваемый родителями, что едва не оглох. Отец орал так, как в последний раз было только после поцелуя с Пашей. Он сыпал проклятиями, говорил, что Рик опозорил его и разрушил все его ожидания. Под конец заявил, что если Рик посмеет сделать еще хоть что-то подобное, его отправят в лечебницу. И Рик слишком хорошо знал своего отца, чтобы не понимать: это отнюдь не пустая угроза. Однако он все же знал его еще и достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: до конца года он вряд ли заберет сына из школы. Как-никак образование получить нужно, аттестат на дороге не валяется. А вот уж дальше… Теперь у Рика появилась альтернатива семинарии, но прельщала она его, скажем прямо, очень слабо. Когда они вернулись через час, чтобы вернуть обратно свои телефоны, Рик отметил, что у Феликса слегка покраснели глаза. Вмиг Рику самому захотелось плакать, хотя на протяжении всего разговора с собственными родителями это желание его не посещало. – Эй, – ласково позвал он Фила, когда они оба возвращались на третий этаж вместе с остальными студентами. – Ты в норме? Фил неопределенно мотнул головой. – Все будет хорошо, – сказал Рик, и стоило Феликсу поднять на него взгляд, коротко и ненавязчиво прижал два пальца к подбородку. Легкая улыбка, мелькнувшая в ответ на алых губах, была для Рика лучшим утешением. Однако пока что хорошо не становилось. После разговора по телефону наставники сообщили им, что родители обоих дали добро на «небольшое медикаментозное вмешательство». Это означало, что теперь им обоим два раза в день нужно было глотать какие-то цветные пилюльки: почти безвкусные, но при этом непонятно, каким действием обладающие. У Рика возникало все больше и больше вопросов. Он не понимал, как же люди, учившиеся в этой школе, смогли «исцелиться от болезни»? Неужели у кого-то и правда получилось? А что стало с теми, у кого не получилось? Как сложилась их жизнь? Где они, что с ними? Мучимый этими вопросами, Рик при первой же выдавшейся возможности сбежал за территорию через лазейку в заборе. Он от души надеялся, что телефон, хранившийся в дупле найденного им неподалеку дерева, останется в целости и сохранности. К счастью, именно так и вышло. Когда Рик взял его в руки, на телефоне даже сохранился приличный процент зарядки, но он все равно подключил его к принесенному пауэрбанку и уселся прямо там же, под стволом дерева, и начал гуглить. Для начала внимательно изучил сайт самой «Надежды». Там не было особенно много информации, большая часть – про учителей и директора, а также невероятной красоты фотографии, сделанные на их территории. Что ж, чем-чем, а этим школа точно могла похвастаться: и аккуратным ремонтом, и красивыми лесными пейзажами. Рик коротко пробежался по несколько размытым формулировкам о назначении школы. «Исправительная колония – вот что нужно было здесь написать», – злобно подумал Рик, но тут же заставил себя успокоиться. Особенно интересно ему было прочитать про директора. На самом сайте была лишь информация о том, что он чуть ли не своими руками построил эту школу и едва ли не собственноручно клал здесь кирпич на кирпич. Не сосредотачиваясь на этом, Рик поискал его в гугле отдельно. Никаких социальных сетей у директора не обнаружилось, зато попалась какая-то коротенькая интернет-статья, с которой Рик ознакомился. Исходя из нее, стало ясно, что Василий Иванович – сын какого-то богатого бизнесмена; учился и долгое время жил за границей, пока не вернулся на родину и не открыл «Надежду» пятнадцать лет назад. Будто бы теперь по успешности и богатству он сравнялся со своим собственным отцом и даже обогнал его. Это все было, конечно, интересно, но Рик изначально пришел сюда не за этим. Он стал просматривать сайт школы еще раз: неужели совсем никаких сведений о выпускниках? Наверное, это не удивительно: кто же захочет открыто освещать такой факт своей биографии? Однако, очевидно, самые смелые все же находились и здесь. Зайдя в раздел с комментариями, Рик увидел довольно большое количество отзывов, которые, правда, были написаны в основном родителями учеников. Они так и начинались: я папа/ мама студента такого-то. Но среди них мелькнули и парочка отзывов самих школьников. Рик уцепился за них, словно за сокровище. Они были неэмоциональными и сухими, состоявшими из слов благодарности и благословений. Но некоторые из них были даже подписаны настоящими именами и фамилиями. Обрадовавшись, Рик кинулся искать этих людей по соцсетям. Ибо как же еще понять, что с ними стало? Вот только его ждало разочарование. Людей, которые совпадали по имени, фамилии и году, было довольно много, но они все явно не подходили, потому что указывали в профиле другую школу. Пробродив без толку минут пятнадцать по просторам сети, Рик уже было решил отложить расследование до следующей вылазки, как вдруг наткнулся на профиль мужчины, которому на вид было лет двадцать пять и у которого в профиле в разделе «школа» была указана «Надежда». Не может быть! Рик наскоро пробежался взглядом по страничке, но изучать ее подробно у него уже не было времени. Поэтому он без зазрения совести написал этому человеку сообщение и от всей души понадеялся, что мужчина соизволит ему ответить. После чего снова спрятал телефон в дупло и шмыгнул обратно сквозь забор. Рик медленным шагом направился вокруг стадиона, делая вид, что просто гуляет, при этом его сердце гулко барабанило в груди. Ему казалось, что он приближается к пониманию чего-то значительного, и от этого было и страшно, и волнительно.