Если ты слышишь меня, то, пожалуйста, Не посмотри, что измучена и пуста, Не превращай меня в доктора Фауста, А дай мне света и радости просто так. («Восхождение», гр. Немного Нервно)
15 мая, Вызима, Темерия Воздух «Под кудлатым мишкой» был густ, хоть топор вешай. Здесь не говорили про налоги, что нежданно-негаданно возросли, не интересовались дичью, пропавшей из окрестных лесов — здесь пили плохое пиво, распевали песен и дрались на деньги в кулачном бою. Здесь Каэл сидел за столом в самом углу, за столом, покрытым липкими пятнами, и постукивал пальцами по краю лавки, с растущей тревогой глядя на Кеаллаха. — Ты в лицо ему плевать станешь? — уточнил он, когда разносчица с усталыми глазами поставила перед Кеаллахом очередную по счету кружку, — или сражаться будешь? Кеаллах поднял на него задумчивый взгляд. — Я жил в пустыне. Я рыскал по миру, — тихо ответил он, — мечтая о мести. И вот она, месть, за угол дома дважды повернуть. Что будет после, Каэл? Что? — Жизнь, — хмыкнул рыцарь, подвигая в свою сторону кружку, — будет жизнь. Свободная от ненависти. Кеаллах, задумавшись, почесывал подбородок. — Никогда не будет свободна, — возразил он, разом вспыхнув, как факел, — никогда! Ненависть, говоришь ты… а к кому? Разве есть на свете плохой человек? Нет, они просто боятся… да, верно, именно так! Боятся! Как же я могу быть свободен? — Чего боятся? — Самих себя и боятся. За серые покровы власть не карает. Каэл поперхнулся трофейным пивом. — Охолони теперь, — предупредил он, — звучит больно размашисто. — Ничего, — Кеаллах улыбнулся, — мы начнем с Мехта. Когда-нибудь мы начнем. Он вел Каэла по скупо освещенным, сухим коридорам, из которых временами проступали лица, судя по всему, знакомые Кеаллаху лица. Он рвался вперед размашистым шагом, прямой, как стрела, и Каэл не докучал — с него хватило, что вход в убежище находился в игорном доме, а глаз ему не закрыли. Четверых он насчитал, пока шли. Тайлер в прежние времена за такую вот конспирацию выгнал бы без выходного пособия. Как гончая, почуявшая дичь, застыл Кеаллах перед небрежно приоткрытой дверью, а следом за ним и Каэл. Изнутри в полутемный коридор разливался свет, слышались приглушенные голоса… — Вот здесь мы их встретим из луков. Кинутся к нам — завязнут. Тем временем вторая группа начнет… — Да погоди ты! Ллиир, побойтесь солнца! Орден что, каждый день золотой запас перевозит? И пятьдесят процентов — в казну? Да это шанс, каких не бывает! Шанс! — Изволь продолжать. — Я и говорю! Это шанс! Мы сможем разом удовлетворить многие наши нужды. Алхимики будут делать для нас лекарства, ковирские цеха будут работать на нас! Магов наймем, да хотя бы связистов… Приблизим день… — Теперь сядь. Обманем корону — и нас сотрут, и день, о котором ты говоришь, будет так же далек, как во времена моей молодости. — Да на вашем месте… — Ты не на моем месте, Каспар. И никогда не будешь. Кеаллах зарычал и распахнул дверь. Его встретили молча, оторопев — широко распахнутые глаза, раскрытые рты… на безволосых щеках у Каспара горел яркий румянец. Белее молока стало лицо Ллиира, и густые, черные с проседью брови его поползли вверх. Неподдельная радость прорезалась на одном-единственном лице — его имени Каэл не слыхал еще. Широкие плечи, спина, согнутая над картой, серая и коричневая одежда, удобная, незаметная — этот о лучниках говорил. Его палец еще указывал в предполагаемое место горячей встречи, и Каэл по привычке скользнул взглядом по карте — двадцать с лишним верст от Вызимы, густые леса… Хорошее место. — Кеаллах, сынок… мы уж и не надеялись, — Ллиир тепло улыбнулся, но губы у него дрогнули невпопад, — кто это с тобою? — Быстро же ты потерял надежду! — голос Кеаллаха прогремел в тесной комнате, в каменных стенах, и дневник он бросил поверху карты, — и я знаю, почему. Я все знаю, все! Ллиир проводил взглядом этот дневник, на лице его отразилась работа мысли — и в ноги Кеаллаху полетел стул. — Его обманули! — взревел Ллиир, — завербовали! Предатель! Кеаллах перескочил через этот стул, одним прыжком перекрыл расстояние между ними, хлестнул кинжалом Ллиира по лицу, ударил, разрывая одежду, в грудь. — На помощь! — прохрипел Ллиир; зажимая лицо рукой, он отступал к стене. Румяный Каспар дернулся, было, на помощь, но тяжелая ладонь легла ему на плечо и слегка придавила. Были, похоже, друзья здесь у Кеаллаха, были — и Каэл не мешал, смотрел молча, лишь руку положил на рукоять меча. — Я не предатель! Взгляни сюда! — крикнул Кеаллах и вырвал из ножен меч, — гляди сюда, шакалий хвост! Ты узнаешь? Ллиир увидел. Ллиир узнал — прежде, чем голова его и отсеченная рука упали на пол, прежде чем кровь окропила Кеаллаху лицо. — Змей, черт бы тебя подрал! — пробасил лучник, отпуская Каспара, который оторопело наблюдал за лужей крови, медленно расползавшейся по холодному полу, — тебе придется объясниться, сукин ты сын! Пока я этими собственными руками ребра тебе не примял, ты говори, чего наделал-то, а? Кеаллах медленно вытер лицо. Вытер меч о штаны Ллиира. — Он предал нас до нашего рождения, — ответил он, кивая на стол, — мы думали, он герой! А он в это время сапоги вар Ллойду лизал! Да его всякий расклад устраивал! Хоть сдохну я, хоть компромат на генерала достану! Я и достал! Читайте! Читайте, черт вас дери! Дневник пошел по рукам — на шум сбежались из коридора, и гвалт поднялся невообразимый. Каэл почувствовал себя лишним; лишним и одиноким. — А если ложь? Если дезинформация? — Из сейфа вар Ллойда достал! Там тоже ложь? — Ну если так, то конечно… — Погорячился, брат. Надо было при всех зачитать. Судить, как положено, справедливым революционным судом… — Нет! Так было надо! Именно так и никак иначе! Кеаллах вспомнил об его существовании и повернулся, скрестив на груди руки. — Спасибо за помощь, Каэл. Теперь мне нужно немногий время, — склонив голову, заявил он, — буду нужен — зови. В «Кудлатом» кто-нибудь будет.***
Каэл чувствовал себя изрядно оплеванным. Холодок, мелькнувший в голосе Кеаллаха, был ему незнаком. Уму непостижно! Вошел, убил, а ему не только нож под ребро не сунули, не связали, стукнув по голове — нет! Даже не спорили толком… Бери и беги, парень, времена нынче такие — любые сгодятся дурни. А уж если подаяния у Ордена отберут, то и вовсе цены им не будет. И все-таки скреблась, скреблась нехорошая мысль — правильно ли сделал он, что ушел? С той же легкостью, с какой Кеаллах убивал этого их Ллиира, могли убить и самого Кеаллаха, коль придется не по нутру. Ох, лучше бы в Новиград поехал! Лучше бы в Новиград… Ноги сами отнесли его к Брендону; встречен тепло, он выпил чаю, отведал пирогов с яблоком, любовно испеченных Ивонной, еще горячих. Сама она, как оказалось, за время его отсутствия стала кузнецу не горничной, но женой. Брендон улыбался, доволен — пару дней назад поступил ему большой заказ, да не частный, а государственный. Никаких тебе лишних забот — знай только, колоти молотом, раздувай горн! Одно тревожило его разум — всем собратьям по ремеслу, сказал, велено было то же. Поглядев на Ивонну, Каэл не стал нагнетать. Но и молчать было трудно ему: оставив Брендону всех лишних мечей, не на продажу, на сохранение, рыцарь двинулся восвояси, искать приюта для себя и для тайн.***
Десять монет. Мальчишка их принял и побежал, разбрызгивая босыми пятками лужи. Он быстро вернулся, он получил еще столько же за десяток недобрых слов: казармы Синих Полосок пусты и безлюдны, никого нет, кроме охраны. А во дворе… во дворе свежий песок раскидан. Каэл порадовался, что сам не пошел, и дал еще, на плохую память. Поливал мелкий настырный дождь, и капюшон, надвинутый на самый лоб, ни у кого претензий не вызывал. Хозяин «Старой Преисподней» еще во времена оные кое-что ему задолжал, и Каэл, взыскуя долг, получил в свое распоряжение угловую комнату на втором этаже гостиницы. Вскрыть пол, да при этом не нашуметь — дело было б не из простых, если б речь шла не о «Старой преисподней», не о гостинице, в которой живали бесчисленные поколения контрабандистов, и на крепкую широкую балку, на подложку из пустых, выцветших фантиков из-под фисштеха легли коробки со склянками, легла ветхая книга, закутанная в шарф. Тайник закрылся, но легче не стало. Свежий песок во дворе… Хотел перехватить пару соленых огурчиков, уж больно хороши были они в «Преисподней», лучше был только здешний портвейн — и передумал. Уж Тайлера-то они не могли… не должны были…***
Старина Герберт декоктов не пил. Сколько Каэл помнил его, столько старик-пиромант ворчал, что в гробу видал быть молодым — ни ума, ни возможностей, а рожи паскудные и за пятьдесят лет опротиветь могут. Так себе он был чародей, но в огонь смотреть умел и любил, тем и ценился в узких кругах. Плохо разве — подсмотреть, что в этот самый момент у противника происходит? — Да иду я, иду… — послышалось ворчание, и дверь распахнулась сама собою; в конце прямого, забитого шкафами коридора стоял старик с бородою по колено и неодобрительно морщил нос, — Каэл Тренхольд, ну надо же! Явление! Будешь чай? — Буду. — Ромашковый будешь? — Любой. Дверь тут же захлопнулась за его спиною, и Каэл, отвыкнув от такого обращения, выпустил укутанный в бумагу пирог. Но сверток упасть не успел — так и покачивался в воздухе у самого пола. — Со смородиной? — С земляникой, — ответил Каэл, невольно улыбнувшись — пирожник, живущий на углу улицы, тоже был их общим знакомым. — Годится, — проворчал Герберт и поманил их за собой. До самого конца чаепития никаких важных разговоров не потерпел он — пригрозил превратить в жабу. Спрашивал, какова погода на Юге, почем фрукты на тамошних рынках и как ему, Каэлу Тренхольду, пришлись местные красавицы. А Каэл хмурился и прихлебывал чай. — Да полно, что я тебе, шпион какой-то? — вспылил чародей, — загорел ты, парень, на солнце подрумянился, вот и все! — Верю, — хрипло ответил Каэл, подливая ему ромашковый чай, — потому и пришел. Найди Тайлера, каким угодно найди, и за благодарностью дело не станет. — За благодарностью… — проворчал Герберт, и тщательно сложенные в камине дрова вспыхнули за его спиной, — не станет… говори, что отдашь пламени? — Письмо, — Каэл протянул ему одно из писем, написанных рукой Тайлера — размытое, и не раз, измятое, но написанное его рукою. — Годится. Камин ревел, Герберт бормотал, поворачивая голову то так, то этак, кряхтел недовольно, а Каэл стоял за его спиною и решительно ничего не видел. Огонь, наконец, осел, а чародей обернулся к нему и виновато развел руками. — Пусто. Был бы он мертв, я бы и это увидел, — объяснил он, — черт его разберет, что такое. Разве что… — Говори, не томи! — Разве что он сам не хочет, чтоб искали его. Разве что прячется. Каэл почесал подбородок. — Что, совсем ничего сделать нельзя? Я могу еще одно письмо дать! Нужен он мне, старина, понимаешь? — Не поможет, — покачал головой чародей, — может, амулет у него какой. Может, и не амулет, конечно, но я тебе не помощник. Разве что… Каэл вздохнул. — Могу амулет дать. По старой дружбе, — оживился Герберт, — чтоб и тебя никто не нашел. Тебе, видать, тоже надо. За сто монет, считай, задаром. — Думаешь, надо? — Нет, я точно превращу тебя в жабу! — вспылил чародей, — приходит ко мне, капюшон до глаз натянувши, а сам от помощи отказывается! — Не хотелось бы. Не люблю червей. Герберт пошарил в своих шкафах, с неизменным ворчанием вытряс прямо на пол содержимое пары тяжелых ящиков, но амулет нашел — тяжелый, литой металлический диск на толстой цепи, сплошь испещренный рунами. — Вот, — улыбнулся Герберт, получив взамен горсть монет, — носи на здоровье. Никакой злокозненный магик тебя не найдет. — Эх, старина, — тоскливо протянул Каэл, — на тебя была вся надежда. Как же мне теперь быть… — Ничего, — старик хлопнул его по плечу, — Хаос не панацея. Вручную его ищи. — Вручную, — согласился Каэл. — Заглядывай на огонек, — лукаво сощурившись, сказал на прощание Герберт, — не только по делу. Заглядывай так. В задумчивости Каэл шагнул под дождь.***
Они скрипели, он помнил — четвертая и седьмая ступень на полутемной лестнице, под узким окном, свистящим от ветра. Скрипучая была лестница, но еще крепкая, а сквозь запахи города пробивался едва уловимый аромат фиалок. Ведомый им, он был уверен — с домом не перепутал, не позабыл, пускай и дома в квартале нелюдей были похожи один на другой. Но это только снаружи — так он предполагал. Он трижды стукнул в тонкую дверь, особым образом, какой знали только они вдвоем, сбросил капюшон с мокрых волос и принялся ждать. Она открыла дверь, не спрашивая ничего. Губы, как лепесток розы нежные, приоткрылись в растерянной улыбке. Заблестели глаза, тронутые неясной печалью. — Каэл… — прошептала Эттри, схватила его за плащ и затянула внутрь крохотной светлой квартирки, но в ту же минуту, оторопев от собственной дерзости, залилась краской и смущенно, одними кончиками пальцев, прикоснулась к его руке, — ох, Каэл, я не знала, чего и думать… Каэл протянул руку и привлек ее к себе — полупрозрачную, хрупкую, как стеклянный сосуд, провел едва-едва по волосам, пропахшим фиалкой, и ничего не сказал, ничего. Озерами весенней воды взглянула на него Эттри и потянула носом. — Пахнет… — заметила она и несмело хихикнула, — вкусно пахнет. — Это жаркое, — ответил Каэл, — как бы я пришел с пустыми руками? — Неужто еще горячее? — обрадованно уточнила эльфка и, отстранившись, махнула ему рукою, — давненько я не ела горячего… Каэл нахмурился, оглядывая ее маленький дом. Картины не было на стене, картины, что он ей дарил, довольно безыскусной, на его, бывавшего во дворце, взгляд — летний солнечный луг, испещренный цветами – картины, что так ей нравилась… Сверток он положил на стол. Эттриэль достала две глубоких глиняных миски и кувшин, из которого пахнуло травами и весной. — Что ты хочешь этим сказать? — спросил Каэл, постукивая пальцами по беленой стене, разрисованной красками, — я же письмо писал, и… — Письмо? — эльфийка часто заморгала, — мне никто не передавал… — И деньги тоже… — тяжело вздохнул рыцарь и хлопнул себя по лбу, — сучий сын Тайлер! Эттриэль недоуменно на него посмотрела и, подхватив тарелку, шагнула к окну. Выглянула так, чтоб снаружи ее не было видно. — Дева, как же я рада! — воскликнула она и ненадолго замолчала, торопливо работая вилкой, — только вот… его нет, понимаешь? — Кого? — растерялся Каэл. Эльфка залилась краской. — Да соглядатая нет! — бросила она испуганно, — ходил тут один, отирался всякий день с тех пор, как приходили, спрашивали… а теперь ушел! Нет его! — Приходили? Кто приходил, маленькая? — Люди с ледяными глазами! Прямо сюда! О тебе спрашивали, все о тебе, где, когда, зачем… Ох, Каэл! Каэл… Он успокоил ее, как мог, и сам заглянул наружу, слегка отодвинув занавесь. Эттри была права — с этого наблюдательного пункта никого не видать ему было, но он-то и так никого не видел, заходя в ее дом! Впрочем, это-то еще ничего не значило. — Бежать тебе надо… — вздохнула эльфка, склонив голову ему на плечо, — а ну, как вернется, да не один! Что же ты сделал? — Ничего плохого, — ответил рыцарь, поддерживая ее рукой, — просто хочу разобраться во всем. Эттриэль задумчиво приложила тонкий палец к губам, и глаза ее решительно заблестели. — Мне недолго собраться, — сказала она, улыбаясь несмелой своей улыбкой, — у меня совсем мало вещей! — Нет! — запротестовал Каэл, — даже не вздумай! Тебе опасно со мной! Эттриэль вспыхнула, но взора не опустила. — С тобой мне будет безопаснее. Так я думаю, — ответила она тихо, — я или изведусь вся, или они придут и выпытают у меня все! А ты… ты не позволишь такому статься. Ты меня защитишь. — Защищу, — выдохнул Каэл, целуя ее в гладкий лоб, — собирайся. Пойдем. Эттриэль бросилась складывать самые важные вещи — и самые памятные — в небольшой заплечный мешок, а сама говорила о жизни храмового квартала, и о том, что цветочной торговли не стало, об эльфах рассказывала и целой семье краснолюдов, пропавших, никому не сказав ни слова. — Хм… — сказала она и почесала за ухом, поглядев на Каэла недоверчиво, — а знаешь, что? У меня, кажется, есть идея… Каэл просто кивнул. — Ну… понимаешь, мне тут передали платья не так уж давно. Чтоб я их под себя перешила и радовалась, — Эттри аж побагровела, но не замолчала, — а я еще не все перешила. И вот, понимаешь, я подумала… А что, если… Они же мужчину ищут… Каэл побагровел не хуже ее. — Не может быть и речи! — воскликнул он, — в данных обстоятельствах это бесчестно! О, Мелитэле… Эттри помолчала. — Бесчестно, — она пожевала губами слово, — бесчестно дать им себя поймать. Бесчестно оставить меня одну. Так я думаю, Каэл Тренхольд. Каэл нервно расхохотался. — Ну, если тебе так будет спокойнее… — выдавил он, сверкнув глазами, — в четырнадцатом веке я такого еще не делал. С тех пор, как все устаканилось… Эттри просияла, всучивая ему несколько платьев. Подошло ему только серое, в желтоватых кружевах и совсем без вышивки. Если платьями эльфка поделилась с Эттри, то сроду он не видал такой дородной эльфки. — Тебе б побриться еще… — улыбнулась Эттри, почесывая за ухом, — хотя вечер уже, темно… кто под капором разглядит? Каэл выдохнул сквозь зубы и согласился. — Раньше, почему-то, я не чувствовал себя таким дураком, — признался он и, сощурившись, набросил глубокий капюшон на головной убор, — хоть Тайлер краше, чем я, был девицею. Эттри хихикнула и быстро выглянула за дверь. Кивнула сама себе. Быстро заплела свои шелковые волосы в косу и спрятала косу под капюшон. — Тайлер, он был твой друг? — Он просто мой друг. Надеюсь, что так и осталось.***
Густой запах минувшего дождя смыкался над ними, изгонял, пусть и ненадолго, всю вонь храмового квартала. Эттри держалась за его руку незаметно – и почти невесомо. Прогуляться бы с нею, подумал Каэл — где-нибудь в Боклере… он, пусть бы и черный, был прекрасен, в самый раз для нее… в самый раз для нее… Рыцарь вздрогнул и помотал головою. — Что-то не так? — насторожилась Эттри, широко распахивая глаза, — твои друзья, говорю, я хотела бы познакомиться с ними. Если ты, конечно, не про… Она замолчала на полуслове и, испуганно пискнув, попятилась. Из переулка выступили две тени. — …а ты не верил. Я ж грил, будут, будут эльфиечки, — протянул голос, насквозь прогорклый, — вы куда собрались-та, уж не нам ли навстречу? — Нет, к тетушке на именины, — опустив голову, Каэл насиловал себе глотку, издавая тонкий, приличествующий даме, голос, — и мы, признаться, уже опаздываем! — Обождет тетка, — его нетерпеливо оборвали, и Каэл взглянул украдкой из-под капора, оценивая противников, — тетки, они терпеливые, хе! Эттри снова испуганно пискнула. Куртки на обоих были целые, не заплатанные, но в плечах, видно, были тесны. Каэл медленно поднял голову и так же медленно улыбнулся. — Она не любит, когда опаздывают, — сказал он зловеще, — оставляет без сладкого. Ночные братья от неожиданности отшатнулись, но и только. Один хохотнул, толкая другого в бок, выхватил нож, грозно взмахнул им. Потянулся к Эттри. — Видал, нет, ты видал? — зареготал, аж стуча зубами, другой, — хотя какая, в жопу, разница? — Вот сам и будешь! — Не, ну а чо? Удар из ножен рассек руку, живот и грудь, и неудавшийся насильник, мечтавший об эльфской любви, пискнул тоньше, чем Эттри, и начал падать, а его товарищ прянул назад, вылупившись на меч, и завопил. Вопль быстро стих в переулке, и стоны раненого прервались коротким отчаянным всхлипом. Эттри зажимала рукою рот. Когда Каэл быстро обшарил карманы куртки, отыскав с десяток монет, когда стал вытирать меч, Эттри побелела как полотно. — Остановись, — всхлипнула она, — пожалуйста, перестань… Каэл посмотрел на нее с виноватой гримасою на лице. — Я обычно так и делал, — ответил он, — когда доводилось примерять кружева. Найденные монеты стали платой за комнату «У Лиса» — тесную, со сквозниками и двумя кроватями целомудренной ширины. — Я буду спать с тобою, — сообщила Эттри, вновь улыбнувшись своей светлой и печальной, как темерская весна, улыбкой, — ты будешь меня греть. Каэл вздохнул, а потом рассмеялся.***
Вольный город Новиград В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь щелястые стены, клубилась белесая пыль, воздух пах зерном и мышами. Эта часть склада покуда безмолвствовала, но повода медлить в том не было никакого… ей оказали услугу, ее пронесли сюда в ящике мимо таможни и всех любопытных глаз. Идея принадлежала не ей — любопытных глаз, вестимо, в порту было полным-полно, но ни с таможней, ни с храмовой стражей проблем у нее не могло быть. Хотя бы уж с ними… Но Дункан так задорно поблескивал черными глазами! — Приветствуй меня, Новиград, — воскликнул капитан Мартрэ, так что она даже в ящике поняла — он сорвал шляпу в поклоне, отвел в сторону руку, другую прижав к груди, а реданцы косились, косились на него, встопорщив усы, — после стольких лет! «Золотой осетр», сообщили ей невзначай, вот то место, где экипаж «Барбегаза» будет радоваться удачным сделкам и топить горе от сделок неудачных. Хотелось бы ей одно знать — кому и за сколько Калеб отдаст нильфгаардский доспех, где в Новиграде такие любители? Прийти на пирушку не обещала она — слишком уж хорошо было с этими людьми, в этом-то было дело. Перед ними лежал их путь, у нее был свой. У нее была беломраморная статуэтка и браслеты из двимерита, скрытые кружевными манжетами; была зерриканская джамбия и эльфский клинок, кольцо с активным бриллиантом, чек банка Чианфанелли и сотня-другая монет. Не то, чтобы это был необходимый запас для путешествия в вольный город Новиград, но после знакомства с темерцами остановиться делалось все сложнее. Она повязала на голову пестрый шелковый платок, честный трофей, выигранный в кости, и повязала его на офирский манер. Капюшон, надвинутый до самого носа, ничем не поможет, пусть лучше уж видят, но не узнают. Она бы и сама не узнала... Переулок, в который она вышла, был грязный и немощеный, зато были все основания полагать, что глубокие лужи полны водою, а не конской, как обычно, мочой. Пронизанный огнями, многоголосый, с «ветром свободы», разящим из всех щелей — как давно она не бывала дома! Поплутав среди складов, похожих один на другой, она свернула на широкий Путь Славы, сплошь замощенный; дома здесь жались один к другому, редкий фасад имел больше трех окон, редкий дом был ниже трех этажей. Вольный город Новиград тянулся вверх, скован морем, стенами и земельным налогом. Остановившись у «Хамелеона», Марэт по-дружески кивнула черноглазой мечтательной красотке на вывеске, нежно сжимавшей лютню с четырьмя парными струнами, задумалась, вошла внутрь, так и не заметив, каким взглядом проводил ее спину старый нищий, подслеповатый на один глаз, как побежал голоногий мальчишка, разбрызгивая пятками неглубокие лужи… корчмарь не был знаком ей, да и в шатранг желающих не нашлось — городские часы недавно пробили полдень. «Сумерки Новиграда», тем не менее, были по-прежнему хороши, чистые окна, убранные декоративными решетками, впускали довольно света, а к вечеру посулили чтения. Этого было достаточно, чтобы присесть и подумать. Можно было сразу навестить отчий дом в Серебряном Городе — но неосмотрительно. Если об ее скромной персоне еще не позабыли, то там точно ждут. Это одно. А другое — все придется объяснять матери. Ведь перекосит же ее, перекосит, как есть, при одном взгляде на отца… на Дерана аеп Кеаллаха… нет, нет, это было бы уже слишком. Как ни крути, лучше было сперва заглянуть к брату, и, если после радостной встречи останется в ней сколь-нибудь целых ребер, то посоветоваться. Посоветоваться, м-да… Почти вся родня дружно сочла, что мальчику крупно повезло, когда дядюшка Бонифаций, бездетный весельчак с молотом, казалось, приросшим к рукам, отписал в его пользу свою кузницу и весь дом. Шестнадцать лет было Михалу, когда ему отошло наследство. — Смотри, как тебе Боня помог! Цени! Помни! — верещали ему многочисленные тетушки в оба уха, — затепли для него огонек в храме, а лучше десять! Хорошее начало в жизни положено! Шестнадцать лет — ему бы девиц улыбчивых на колени сажать, кости метать или до утра над конспектами чахнуть, да где уж там! Стал Михал в вопросы налогообложения вникать, поставщиков других искать стал, работников, да так, чтоб и самому без штанов не остаться, дядька-то для души работал. Ему помогали, конечно, но вот тетушки, громче всех кричавшие о благодарном племяннике, делись куда-то, а юность была погублена. Сам он, впрочем, только тогда тосковал, когда матушка, а следом за нею и Бланка клали голову на ладонь и протяжно вздыхали, что молодость, мол, дается только однажды. Да что там, весело им было в те простые и понятные дни! Навестить Михала… и рассказать ему об отце? Не говорить вовсе? А как рассказать, в какие слова облечь эту горечь, чтоб язык себе ненароком не откусить? «Черны мы, братец, наполовину — выбирай, голова или лапки?» Плохо. «У нас мог быть родовой замок в предгорьях Тир-Тохаир, но сестра твоя решила, что он не нужен?». Пропасть. Лучше и не говорить ничего. Просто попросить его привести отца… «Сумерки Новиграда» не разочаровали — даже зерна в бокале самым честным образом были гранатовые, и потому Марэт на вторую порцию не решилась. Расплатилась, вышла, пообещав вернуться к началу чтений, повернула к площади Иерарха… Сотни мелких лавочек, сколько она себя помнила, заполонявших широкую, неизменно многолюдную площадь — они все пропали, уцелела только малая часть, и то, кучно они стояли теперь, жались, как на плацу солдаты. Тех ладных домов, в которых лет сорок назад любили селиться новиградские чародеи, домов, из окон которых лучше всего в свое время было видать костры, домов, квартиры в которых долгое время стоили такие гроши, на которые в Серебряном Городе и сарая не купишь — их тоже не было здесь. Шпили вздымались над площадью Иерарха, двенадцать острых шпилей, в очертаниях которых без труда угадывались языки пламени. Статуи и барельефы, изображавшие деяния служителей и чудеса Вечного Огня, венчали резной фасад. Гигантские леса еще не были убраны, по ним носились рабочие, по периметру горели жаровни. Марэт застыла в изумлении, приоткрыв рот. Такое обычно не строят за год… да что там, такое за год никогда не строят! Она ухватила за руку пробегавшую мимо тоненькую цветочницу в бежевом легком чепце. Девушка по привычке руку хотела вырвать, но только взглянув, смущенным звякнула смехом, порылась в корзинке, выудив три стебелька гиацинтов, кроваво-красных. — Дальше идти опасно, — прошептала девица, — возьми это. — Что? Что ты сказала? — Цветочки, говорю, купите. Завянут ведь почем зря! Чего только не послышится в толчее… Обменяв крону на скромный букет, Марэт спросила о соборе. На шпили девица взглянула с гордостью. — Поговаривают, иерарх никаких денег не пожалел на его постройку, мастеров со всего севера привечал! — начинала она за здравие, а кончила за упокой, покраснев, как сущий вареный рак, — поговаривают… ох, да много всего болтают! Верить еще всему! — А ты не верь, коль не хочешь, — посоветовала Марэт, — но мне-то и рассказать можно, я-то страсть, как байки люблю! Цветочница с тяжелым вздохом взяла корзину в обе руки. — Поговаривают, что Вечный Огонь воплотится в слово, — ответила она в легком замешательстве, — научит нас, как всем жить. Да только вот… — Продолжай, милая. — Ведь это же в одном слове не вместишь! Как могла такая непосредственность не восхитить? И льняной локон, одиноко выбившийся из-под чепца, и румяные щечки… — Ты права, милая, — согласилась Марэт и, обломив стебель, сунула в петлицу один цветок, — сами научимся. Распрощавшись с цветочницей, она с задумчивым видом оглянулась на собор и торопливо направилась дальше, к ближайшему мостику над узким каналом, что вел в Серебряный Город. За год в Вызиме она успела позабыть, как многолюден мог быть Новиград. Не толкнуть самой, не позволить, чтобы толкнули тебя — это отвлекало, это сердило, но толкнуть могли и в канал. Потом, скорее всего, не преминули бы рассыпаться в извинениях и бросить веревку, но в воде новиградских каналов, шутили алхимики, можно чистить монеты. Для тех, кто жить не мог без купания в холодной воде, от веку была бухта за Храмовым Островом. Бухта Мертвого Контрабандиста, так веселее было.***
Марэт была уверена, что не ошиблась с домом, но для полной уверенности обошла пару соседних кварталов, пытаясь отыскать знакомую вывеску. Бесполезно. Правильный был дом, и дверь была та же самая — тяжелая дубовая дверь. Но вывеска с молотом и наковальней и витыми буквами «Е.М.Б.» была закрашена густым слоем белой краски, поверх которой несмываемой тушью старательно было выведено: «Бытовые товары Актериуса Вальдо» У господина Вальдо было, что приобрести, если кого-то и в самом деле интересовали бытовые товары. Веревки и свечи, фонари и учетные тетради, средство для стирки белья и целая батарея девичьих притираний; мелки белые, мелки цветные, все для кройки и шитья, гвозди любой длины и калибра, рабочий инструмент, колоды карточные и для гвинта… отпустив горожанку, нагрузившую в его лавочке полную корзинку всякой всячины, Актериус Вальдо сосредоточил радушное внимание на Марэт. Был он мужчиною средних лет, порядком высоким для низушка, и дела вел, утвердившись на подставке для ног. — Так-так, милая леди, с какой проблемой вы пожаловали к старине Актериусу? — уточнил он торопливым своим языком, — предположу, что вам нужна мазь от царапин? Этого есть у меня, заживляет, смягчает кожу! Мазь она взяла. — Но дело не в этом, господин Вальдо… — Неужто у вас в доме завелись назойливые насекомые, да так надоели, что вы уже готовы его сжечь? Управа есть и на это! Что считать домом, подумалось ей. Спасу нет, это верно. Актериус Вальдо скрестил на груди полные руки и улыбнулся. — Тогда, наверное, вы и сами знаете, зачем пришли, а я тут комедию ломаю. Вот, только понюхайте! Новинка! — он извлек из недр полки с духами маленькую коробку, раскрыл ее и протянул Марэт, — сухие духи «Тайна Оксенфурта». Авторская рецептура! Ноты красного вина и рома, выдержанного в дубовых бочках, марципана и спелой вишни, дерева и специй! Потерянными конспектами и бессонными ночами сухие духи не пахли. Зато стихотворными вечерами и упругими кроватями в потаенных местах пахли они, лютней в ночи и искрящим в небо костром, беззаботной жаковской жизнью. Самым что ни на есть настоящим Оксенфуртом пахли они. Не задумываясь, Марэт отсчитала денег. — Я здесь по делу, господин Вальдо. Мне нужна информация. Низушок перестал улыбаться. — Таких торговцев ищите в других местах, — серьезно сказал он, передавая ей коробок с сухими духами, — я тут, стал быть, другим товаром торгую. — Тут раньше другая лавка была, — возразила Марэт, — держал ее Михал Бестреску, тут же и жил. Ковал, ремонтировал вещи… восемь лет на одном месте сидел и вот же — пропал! Я так хотела его обрадовать… Низушок жалобно пожевал губами. — Да не расстраивайтесь, право слово! Отыщется ваш кузнец! Год назад, правда, он все распродал и уехал. А куда уехал — не знаю, хоть режь. Вот, собственно, и весь сказ, я-то давно присматривал себе помещение, да дорого было всё. А тут повезло, как только раз в жизни бывает — еще и на товар осталось… Ох, ладно, скрывать не стану, не рисковали бы вы, мазелька! Поговаривают, дорогу он перешел кому-то, вот и показали ему на ворота из города… — Очень жаль. Не знаю, что теперь делать, — раздосадовано выдохнула Марэт, не моргнув глазом, — я железом у него хотела разжиться, он всегда скидку давал хорошую… Актериус понимающе хмыкнул. — Знаю я, как этой беде помочь, коль уж купили вы у меня того и другого. Ступайте в доки, только уж вечером туда не ходить не след! Там лавку держит Эйвар Хаттори, кузнец знатный, и даром, что эльф, — постучал он ногтями по стойке и добавил в легкой задумчивости, — скажетесь от меня и, может статься, не зажмет сделать скидку. Но обещать не берусь. Марэт поблагодарила его и вышла вон.***
Трое нищих перекрикивали воробьев, плещущих в лужах, распевали гимны севшими голосами. Им бросали монет, и бросали чаще, чем заслуживали их голоса. Таков был Новиград — жестокий и сострадательный. Дома по улице Стеклодувов не было больше. Здание осталось — двухэтажное широкое здание в пять окон по фасаду, с цокольным этажом, где раньше находилась лаборатория, с расписными ставнями и широким кованым козырьком над входной дверью. Но знакомой вывески с тремя разноцветными колбами над входом не было больше, как не было и толстого слоя серо-зеленой штукатурки, любовно подновляемой каждую весну. Всю ее отбили, обнажив первозданный камень. Осталось здание, но пропал отчий дом. Теперь дома хозяйничала небедная вдовая купчиха, владевшая тремя кораблями. Помимо трех кораблей, держала она целый штат горничных, которым, как водится, только дай разболтаться. Дожидаться ее саму, впрочем, не стоило — прежде, чем дом перешел к ней, отдан был банку Вивальди под залог крупной суммы. Марэт даже не пыталась сдерживать слез. Сукин сын Бедлам! Выживший из ума старик! Агнешка… Рован… кого он еще возьмет? Но отец-то вел с ним и другие дела, каждое из которых приносило немалые барыши, не мог же Бедлам наплевать на это… Михал успел продать дело, дом успели отдать Вивальди — время, значит, было у них. Пусть немного, но было время. Но кое-что ни в какие ворота не лезло: целый год она писала в Новиград письма. И получала ответы из Новиграда. Купчихи она все-таки дождалась, купчихи, оказавшейся немолодой и приятной дамой, вполне готовой проявить участие. Но весточки ни у нее, ни в одном из потаенных мест в доме, о половине которых новая хозяйка и знать не знала, не нашлось. Досадно было, что обратиться к ловцам воров не было никакой возможности, очень досадно. Любой из этой братии за несколько часов втрое больше нарыл бы сведений, чем сама она могла надеяться, нарыл бы и не вспотел. Поговаривали даже о таких, которые искали людей по запаху, как сущие псы. Правда то была или нет, Марэт было неведомо, но дорого брали все. Это было полбеды, наскребла бы, только излишне принципиальных Новиград пережевывал. Чаще служили они посредниками между укравшим и обворованным. Не тот был случай, не на поклон приехала она. Пора была, видно, навестить друзей Кеаллаха... Как он там, в Вызиме, удержал ли Каэл его от необдуманных дел, удержал ли он Каэла? Покарал ли предателя, или отолгался предатель гнилым языком своим? Чье остывает тело? Еще хуже от этого делалось... Пора была навестить друзей Кеаллаха, но прежде всего — своих.***
Новиград шумел об исцелении раскола, о магистре ордена Пылающей Розы шумел он. Жак из Спалли звали его, человека, что проклял Фольтеста Темерского, человека, от чьих слов так жестоко пострадал Каэл… Она понимала обоих. И больное возмущение Каэла понимала, когда он осознал, кто стоит за его несчастьем — как молодой государственник, Фольтест Темерский поступил верно. И всю горечь Жака из Спалли, растоптанную гордость его и обманутое доверие. Все эти годы Орден стоял наособицу — вместе с Церковью, но не рядом. Это не больно-то афишировалось, но в Новиграде не только об этом хорошо знали. И недавно, смирив свою гордость, магистр явился и склонил перед Иерархом голову. Иерарх наложил на него епитимью, и раскол исцелел, они вместе выступили перед народом. Для чего же такая спешка? «Для благословения всех дел моих, во всех землях, освященных светом Огня Негасимого...» — такими, поговаривали, были слова Магистра. — Налоги поднимутся снова, — ворчал ремесленный люд. Налоги-то, может, и поднимутся, подумала Марэт, да только дело не в том. Он знал. И верно, много больше знал, чем она. Он готовился, и, быть может, даже имел роскошь представлять, к чему готовиться должно. Зябко стало от налетевшего ветерка.***
Анка потемнела, услышав ее вопрос. Отвернулась. Ребенок, которому, должно быть, не было еще и года, плакал у нее на руках. На столе стыл пирог с клубникой, ее любимый. — Нет больше Бартоша, — выпалила она горько и зло, — денег взял, а отдать не смог, в канале сыскали! Дельцом себя возомнил… лучше б мешки, как раньше, таскал, жив бы остался! — Я сожалею. Мне жаль, — деревянным ртом выговорила Марэт, — надо было в Порт-Ванис его отправить. Сделали бы дельца, мой дядька помог бы… Письмо рекомендательное… Кстати пришлись два оставшихся гиацинта… — Да что уж теперь говорить! Тебе-то хорошо, у тебя дядька на любой случай имеется! — Не так уж, знаешь ли, мешало мне это, — огрызнулась Марэт. Анка так и не узнала, что фейерверк для нее делала не подруга, а ее отец. Обиделась, что так и не пришла. Пренебрегла, подарком отделалась — сказала ей мать. Бартош был другом. Анка как довесок шла к этой дружбе, как неотъемлемая привычная часть… Ни тонкости в ней не осталось, ни звона — округлилась Анка, отяжелела. Ну, хоть ребенок стал засыпать… — И нечего смотреть! — потребовала она, — или не знаешь, каковы они подлецы? Дело сделал, и сразу в море! — Моряк? — Дурак! Знаешь, храмовые и на мать, и на ребенка дают, у кого жизнь так криво сложилась. Молоко там, крупы, мяско бывает… ботва всякая… — Значит, не голодаешь? — Э! Голодать не голодаю, но так просто не хотят они помогать! Перед народом позорят, мол, оступилась, каюсь… а чего это я одна должна пеплом голову посыпать? Или только я виновата? — Это ж все люди жертвуют, молоко, мяско… Что ж станется, если будущее поколение им на плечи повиснет? Чай, и у них есть дети, как думаешь? — А что тут думать, обидно мне… — Ешь пирог. Остынет. В паскудном районе Анка жила. Не ее одну Марэт навестила, но не каждый расхрабрился отпереть дверь. А кто не только расхрабрился, но и видеть ее был искренне рад, ничего нового толком не рассказал, кроме того, что Бланка вместе с Орной аеп Криаладом осели где-то под Гелиболом, купили ферму — и тише, и спокойнее, детей растить проще и от границы с Хенгфорсом недалеко. Далече было до Гелибола… Куда ближе было ей до борделя.***
Она замечала их в толпе. Как ястреб от квочек, отличались они от горожан. Недобрым, рыщущим взглядом, взглядом хищника, что вышел на охоту, отличались они. Незримые. А белых лилий не было, как назло. Когда за один цветок потребовали сорок крон, Марэт нисколько не удивилась, но деньги отсчитала с таким видом, что пять крон ей скостили. Не только для матросов и докеров была «Хромоножка». Еще лет десять назад поговаривали, что хозяева поменялись: в веселом доме надстроили третий этаж, подкрасили стены, подправили интерьер — и вдвое задрали цены. В пользу революции, видать, велись отчисления. Или в пользу Ллиира из Мехта… Одетая в широкие полупрозрачные шальвары, затянутые на бедрах ярким платком, и в короткую рубашечку, щедро открывающую грудь и мягкий белый живот, девочка-зазывала даже зубы имела все. Затянутая по самое горлышко, Марэт подмигнула ей, помахав цветком. — Проходи, не пожалеешь о том, — отозвалась девица с легчайшей насмешкой, — вижу, ты не наниматься пришла… Тяжелые темные портьеры делали воздух багряным, и плыл в нем дым от кальянов, тлевших на нескольких столиках. В вольный Новиград мода на это курение пришла из далекого Офира, да так и осталась здесь. Марэт огляделась. За столиком слева сидел рослый детина с заплетенными в косы висками, и поедал виноград из рук пышнотелой смуглой красотки, одетой в одно монисто и ярусную прозрачную юбку, чудом державшуюся на крутых бедрах. Большой стол справа, у барной стойки, оседлали картежники. На коленях у некоторых примостились девочки; подсматривая в карты, они давали советы, подливали вина и заливисто, с неизбывной готовностью, хохотали над сальными шутками. — …я к вам обращаюсь, оглохли вы, что ли? Марэт обернулась через плечо. Обладатель голоса был хорошо сложен, лет тридцати пяти, должно быть, и, верно, был когда-то красив. Но теперь порок оставил следы на его лице, малозаметные, неизгладимые следы... Впрочем, пуговицы на его темно-синем, хорошо пошитом камзоле вряд ли просто золоченые были. — М? — Сколько стоит провести с тобой ночь? Триста крон? Больше? Марэт слегка улыбнулась. — Я не продаю, милсдарь. Я покупаю. — Ты, верно, убивала людей. Или кто-то пытался убить тебя. Мне такие женщины по душе. Пятьсот. Он потянул руку к ее лицу. Она медленно, напоказ, со значением сжала рукоять джамбии. — А и верно, пытались. Неинтересно, милсдарь. Я не продаюсь. Шурша юбками, к ним спешила хозяйка заведения. Она была уже немолода, лицо ее покрыла тонкая, только вблизи заметная сетка мелких морщин, но черные локоны были завиты туго, а умелый макияж подчеркивал чувственные губы и южный, страстный разрез глаз. — Мессир Риккардо, вы опять пугаете мне гостей? — приятным грудным голосом уточнила Катриона Франн, экспатриантка родом из Этолии, ныне носившая простое имя Катарина, на чистейшем Всеобщем, — мы это уже обсуждали. За деньги, которые вы мне платите, вы имеете право смотреть вашими глазами, но не трогать вашими руками! Без спроса, вот еще! Одна такая выходка, и я прикажу охране выдворить вас вон, не глядя на чины и на былые заслуги! — Ну что вы, Катарина, милейшая Катарина, — вздохнул тот, кого звали Риккардо, заметно тушуясь от ее требования, — не сердце у вас, камень! Неужто я и заговорить ни с кем не имею права? За те деньги, которые, как вы справедливо заметили, я вам плачу? От улыбки Катарины он смолк и, примирительно подняв руки, скрылся в глубине зала. Марэт проводила его задумчивым взглядом. Была в этом какая-то тайна. Или не было никакой. — Не бери в голову. Мои девочки ему не по сердцу. Ни мои, ни чужие, — объяснилась хозяйка, — но, бывает, забредают путешественницы. Пиратки! Воительницы! Вот их-то он и вылавливает. Многие соглашаются, кстати. Марэт хмыкнула и вручила ей лилию, склонив голову в учтивом поклоне. — Вы прекрасней, чем этот цветок, — заметила она, — так могу я надеяться, что найдется здесь уголок, где никто меня не побеспокоит? Так велел сказать Кеаллах. Катарина едва заметно кивнула и, выдерживая паузу, трижды хлопнула в ладоши. — Выбирай, кто понравится, а потом ступай вверх. Первая комната слева от лестницы должна быть свободна, — громко сказала Катриона Франн и добавила едва слышно, — как натешитесь, загляни за портьеру. Трое их было, явившихся по зову хозяйки: молодой парнишка с нахальной улыбкой, красавец-полуэльф с отстраненным лицом, с маленькой лютней на ремне поперек груди и еще один, с темными глубокими глазами. Марэт удивленно взглянула на Катарину. Та вновь кивнула едва-едва. Это уже перебор, подумала Марэт. Ни с каким мужчиной, кроме Кеаллаха, она тешиться не собиралась. Ни в первой комнате, ни во второй, ни справа, ни слева. Не было таких уговоров — переговоры с повстанцами через сну-сну! — Девочек, пожалуйста, — ответила она вслух, — всех хочу посмотреть. Свободных шлюх было больше, и никакая из них дурнушкой не была. Но одна приглянулась больше всех остальных — девчонка лет семнадцати, в голубом хитоне из мягкой, струящейся ткани, разрезанной до самых бедер. Марэт поманила ее пальцем, и она подошла, покачивая бедрами плавно и томно. Ни капли стыдливости не было в этом взгляде, в отличие от некоторых других. Разом стало жарко внутри... Играть, так играть до конца! — Пойдешь со мною наверх? — спросила Марэт с нахальной улыбкой. — Спрашиваешь еще. Конечно, пойду! — шлюха с девичьим лицом придвинулась ближе, обняла Марэт за шею одной рукою, а второй будто бы невзначай скользнула по груди, обтянутой тонким дублетом. Пальцы наткнулись на изогнутую стальную пластину, взгляд ее стал обиженный. Марэт прерывисто вздохнула, уверенно опуская руку на ее талию, и легонько подтолкнула к лестнице. Публика одобрительно зашевелилась. Им явно нравилось представление, но Марэт на них не глядела, не была уверена до конца – но кровь это грело. «Кеаллах аеп Ральдарн, сукин сын, — подумала она, уводя девочку за руку прочь от не в меру любопытных рож, — ты об этом пожалеешь! Двурогим станешь — я не виновата буду!» Марэт любила людей. Разницу в этой любви объяснила ей Кассия, не стесняясь в примерах. С мужчиной никогда не обходилось без борьбы, без соперничества, без штурма и обороны. Таковы были правила. Такова была жизнь. С женщиной было иначе. Отдохновение… или баловство, забава, дружба, распространяющаяся, если угодно, и на кровать. Она, правда, не злоупотребляла ни тем, ни другим. Проигрывала, потому что иногда это доходило до масштабов какого-то соревнования, что ли, чего говорить — для одного состава в среде младых оксенфуртских алхимичек, да и медиков тоже, было свое, особое, секретное название. «Бери кого хочешь» назывался этот состав. Его можно было втереть под глаза — и тогда он стирал следы бессонных ночей и веселых гулянок за считанные минуты, делал взгляд притягательным, а лицо почти таким же прекрасным, как у чародеек. Гламария для бедных, что ни говори. Но можно было и подлить его кому-нибудь в питье, и тогда… А вот этого Марэт уже не любила, полагая, что свобода воли — важнейшая составляющая у такой игры. Не все ее товарки были принципиальны и переборчивы, и неприятные скандалы, вплоть до исключения из академии, случались время от времени. Но это было давно, это было еще до Бертрана. А девчонка в хитоне была живая и теплая, она двигалась, и решать надо было здесь и сейчас. Свадебные клятвы еще не истерлись с ее языка… не истерлись… Марэт закрыла дверь и облокотилась на нее спиной. Обстановка располагала — маленький стол с бутылкой вина, с бокалами и большой тарелкой фруктов, еще парящая ванна прямо посреди комнаты, кровать под плотным балдахином, стена за которой была укрыта тяжелой портьерой в пол. Марэт хотела плеснуть им вина, но юная прелестница была тороплива, уже потянулась к застежкам на ее дублете, не смогла одолеть их с наскока, затеребила. Убрала руки, наконец, и подняла взгляд — и не было больше в нем никакого порока. — Ты так не торопись, маленькая, — севшим голосом попросила Марэт, — как-то все это… — Меня зовут Алиса, — улыбаясь, перебила девчонка, у которой стало получаться с хитрыми нелюдскими застежками, — Алиса из Повисса. Все так зовут, зови и ты. Марэт положила руки на ее бедра, еще немного по-девичьи угловатые, мягко повела ладонью. Тонкая ткань нисколько не скрывала жар юного тела. «Какого дьявола, я вас спрашиваю, не сделать явку, скажем, в библиотеке? — подумала она, — в библиотеке, черт бы побрал вашу черную мать!» Не помогло – Алиса пахла миртовым настоем и нежным мылом. — Ты правда из Повисса? — Не знаю. Мне и здесь хорошо. Стебелек гиацинта переломился в петлице и свалился на пол. Справившись с дублетом, от прочей одежды Алиса освободила ее легко и ловко. В комнате было прохладно. — Тебе это не нужно, — Марэт обдала ее розоватое ухо горячим дыханием, пальцами скользнула по шее вниз, — остановись, маленькая. Довольно! — Почему? — спросила Алиса, и взгляд ее стал такой жалобный, как дождь на угли пролился, — я что, не нравлюсь тебе? — Не должна я от тебя ничего брать. Не должна и не буду, — ответила Марэт и отстранилась, — не за этим я здесь. — Так я знаю, зачем. Что, глаз у меня нет? Ты принесла Катарине лилию. Так делают иногда… Тебе туда надо, там Рилан сидит, — Алиса махнула рукой за портьеру, — только понимаешь, да — я в самом деле хотела побыть с тобой! — Почему? — Грустная ты. Плохо тебе, тяжело на сердце. И не хочешь брать на халяву! Марэт провела пальцами по ее щеке. — Этого недостаточно, маленькая. Этого мало. — Другие так не считают. Ничуть не стесняясь своей наготы, Марэт порылась в сумке, которую сбросила у дверей, достала коробку с духами и полотняный мешочек с пятью десятками крон. — Мне уже не годится. А вот Алисе из Повисса — вполне, — сказала она, — возьми на память. По комнате поплыл запах вишни и специй. — Возьму то, что вкусно пахнет, — рассмеялась Алиса, и не подумав взять денег, — на память. А тебя на память вымою и разомну плечи. Я в этом дока! Вода еще не остыла. Она взялась помогать охотно и знанием дела: распустила все тугие клубки мышц в напряженных с самого Боклера плечах, натерла кожу ароматным маслом, вымыла голову… от ее легких прикосновений Марэт зазвенела, как натянутая струна, изловила эту мягкую руку, смахнув с нее остатки мыльной пены, прижала к губам. Это было лучше всего. Потешилась, можно сказать, и Кеаллаху рассказать можно. — Береги себя, — попросила Марэт на прощание, лениво прикрыв глаза, — опасная у тебя работа. — Ты тоже, — строго велела Алиса, прикрывая за собой дверь, — со мной-то что станется?***
Долго прохлаждаться она не стала, расчесала волосы, застегнула все пуговицы, вытерла насухо пол. Ожившие мышцы были благодарны рукам Алисы, и тело требовало работы. Потайная дверь была совершенно бесшумной и очень низкой — даже ей пришлось склонить голову. Вниз вела узкая лестница в четыре пролета, освещенная едва мерцающими лампами, подвешенными на крючья в стене. Где-то внизу по стене стекала вода. Ее встретили в узком коридоре с низкими сводами, такими низкими, что Кеаллаху пришлось бы склоняться и здесь, потребовали сдать оружие, проводили на место. Пришедшая за помощью, спорить она не стала. Наполовину оплывшие свечи торчали из бронзового канделябра, освещая заваленный бумагами стол и человека, склонившегося над ними. Он поднял голову, и Марэт невольно попятилась. На нее смотрел Они Херзет. Здесь. В Новиграде! Показалось… Лицо его было шире, чем у герцогского ищейки, и взгляд был не тот, пронизывающий липким страхом, нет — обычный был взгляд, обычный взгляд уставшего человека. Но гладко зачесанные светлые волосы, да и лицо, гладко выбритое на южный манер, и черный камзол с серебристыми пуговицами обманули ее в первый миг. — Можете звать меня Рилан, — он приподнялся со своего места, приветствуя ее коротким, сухим кивком головы, и сел обратно, указав ей на свободный стул, — и попрошу сразу к делу. — Мое имя Марэт вар Дыффин, — ответила она, размышляя, не совершает ли очередную ошибку, — общие знакомые обещали мне, что я смогу обратиться к вам, если в том возникнет нужда. — Дыффин… Дыффин… а-а, Дарн Дыффа, это, кажется, в Виковаро, — Рилан обдал ее холодным подозрительным взглядом, — и что же это за общие знакомые, позвольте узнать? Кто обещал? — Кеаллах аеп Ральдарн, мой супруг, — сообщила Марэт, опускаясь на стул; даже такое простое дело, и то неудобно было делать в штанах — ни расправить складки, ни стиснуть пальцами ткань, экая глупость, и, вдобавок, врезается, — знакомо ли имя? Рилан удивленно встопорщил брови, на губах у него появилась недоверчивая улыбка. — Погодите, что вы сказали? Супруг? — уточнил он, отложив перо, и вдруг расхохотался так, что смех отскочил от стен, — Змей, и вдруг женился? Да быть того не может! Марэт нервно дернулась. Никакие оскорбительные намеки не проникнут под кожу, если о них забыть. Кеаллах имел право на какое угодно прошлое... У нее оно, прошлое, тоже было. — Простите, что не позвали на свадьбу, — ответила она сухо, — мы очень торопились. Пришлось обвенчаться в Боклере. Повстанец обернулся на карту континента, приколотую к стене за его спиною. — Да, у него были дела в тех краях, — согласился он, — и что же, госпожа супруга Кеаллаха, как все прошло? Где Змей? — Громко. По самой грани, — тяжело вздохнула Марэт, — кроме прочего, нам достался дневник вар Ллойда. Исключительно любопытное чтиво. Кеаллах, должно быть, уже в Вызиме. Делится прекрасным с Ллииром из Мехта. Взгляд ее сделался жестким. — Что за насмешка? — нахмурился Рилан. — Какая уж тут насмешка? Предали вас, господа флоссофилы. За нос водили неведомо сколько лет, — выпалила Марэт, со злостью стукнув кулаком по столу, — продался ваш Ллиир. Продался. Именно поэтому Кеаллах в Вызиме, а не со мной! Рилан долго молчал и еще дольше ругался. Спросил, нет ли ошибки. И снова замолчал. — У него много полезных связей. Он стар. Он опытен, — глухим убитым голосом снова заговорил он, — нам говорил, что нашлись друзья, что жизнями своими оплатили его свободу… — кровь бросилась ему в лицо, глаза налились злостью, — да знаешь ты, супруга Кеаллаха, что раньше делали с горевестником? — Куда слаще жить в неведении, — не выдержала Марэт. Молчать ему удавалось лучше, чем злиться. Молчать и мерить шагами свою каморку. — Вот что, супруга Кеаллаха, — пробормотал он, — давай лучше к твоим делам. — Я ищу людей. Стефан Бестреску. Михал и Винсента Бестреску, — без обиняков начала Марэт, — вполне могли о таких слышать. Дом был передан банку Вивальди, кузницу продали за бесценок. Это то, что за день узнала я. Это ничего не добавляет к тому, где их искать, а мне важна любая информация, и если вы можете… — Стефан Бестреску… да, знаком мне этот старик. Вели с ним дела, хороший поставщик, честный, — Рилан откинулся на стуле и стал вспоминать, — давно уехал, насколько знаю. А жаль, жаль… Таких цен, как он, никто теперь не дает… — он помолчал снова, — сын его, вроде как, в Рынде обосновался, лавчонку открыл. Вроде и впрямь Михал, а так, кто ж его знает… — Дела? — хрипло спросила Марэт, — вы вели с ним дела? — Знатный алхимик был, жаль, говорю, что уехал. И все-то на складу всегда есть, и пофилософствовать был мастак, покуда варит чего… — И о чем говорили? — Да хоть бы о смысле жизни! Что тебе до того, жена Змея из Виковаро? Марэт немедленно встала. — Деран Маур Дыффин аеп Кеаллах… в 1261 бился при Соддене, в 1268 в составе Второй Виковарской бригады — при Бренне. В 1269 поступил на службу в нильфгаардскую военную разведку. Награжден орденом Великого Солнца I степени… — Это старик, что ли? Марэт не ответила ничего. — Я должен был почувствовать неладное… Должен был заподозрить… — Много лишнего он узнал? — Больше, чем следовало! Намного больше! Марэт скрестила на груди руки. — В скором времени я отправляюсь в Рынду, — сообщила она, — когда я отыщу его, он больше никого не обманет. Рилан посмотрел на нее внимательным, задумчивым взглядом. — Какая решимость! — сказал он совсем другим голосом, теплым и искренним, — кажется, я начинаю понимать Змея. Кажется, понимаю… Марэт почти уверилась в обратном — не понимал! Ни его, ни ее. — До Рынды лучше на барже. Так пусть дольше, но безопаснее, — посоветовал Рилан, — на дорогах сейчас неспокойно. В лесах стреляют. — Кто стреляет? — Говорят, эльфы. — А главный тракт? — Весь в патрулях Ордена. Говорят, борьбу с еретиками ведут, да только теперь даже гонцы, и те с охраною носятся… — Увидите еретика живьем — не стесняйтесь, перережьте ему глотку. Окажете миру благодеяние. — Вам что-то известно, Марэт? — Кое-что, я полагаю, известно, — вздохнула женщина, — но пока не вижу оснований сеять панику в нестройных рядах. — А все-таки? — Война, если угодно. Скеллигийский Raag nar Roog, если хотите знать. Времена подступают странные. — Звучит, как безумие. — Все просто, Рилан. Если горы начнут рушиться, реки изменят русло, а bloede остроухие эльфы восстанут на род человеческий — берегите своих людей. Быть может, цвет гербов скоро потеряет свое значение. Или обретет новое. — Опасные речи ведете, — заметил Рилан, — многим бы не понравилось. — Об этом я подумаю завтра, — отрезала Марэт. Они помолчали. — Я хотел бы помочь вам, леди Марэт, — признался Рилан, — как жене старого друга. Змей горяч и порывист, я, наверное, рад, что он теперь не один. — Не откажусь, — кивнула Марэт с благодарной улыбкой, — мне пригодятся новые бумаги. Этого будет достаточно. Рассмеявшись, Рилан обвинил ее в скромности и ненадолго вышел, вернувшись с куском гербового пергамента, на котором самым неподдельным образом раскинул крылья реданский орел. — Имя? — спросил он, обмакивая перо. Марэт невольно почесала затылок. — Как сложно… пусть будет… пусть будет… пишите, Рилан: Ривер Ортолан. — Ри-вер Ор-то-лан, — записал повстанец. — Город? — Оксенфурт. — Готово. Когда она ушла, церемонно раскланявшись, Рилан, офицер Двурогой Луны, сидел еще долго, не двигаясь, стирал со среднего пальца густое чернильное пятно и задумчиво поглядывал на дверь. «Я даже не знаю, Змей, — подумал повстанец, — завидовать тебе или сочувствовать, брат...»***
Марэт свирепела. Столько накопилось ожиданий, столько светлых надежд, связанных с Двурогой Луною, и все они рушились, как карточный домик. Фитиль бомбы оказался сырым. Про Хаэрн Кадух Рилану незачем было знать. Не заслуживал он про Хаэрн Кадух. Если и изменится что-то в ближайшее время, то не здесь. Не здесь, а в Вызиме, когда Кеаллах примет вакантную должность, которую сам же и освободит. Иначе и быть не могло. Но ей были нужны и собственные союзники… собственные союзники… Магистр Жак из Спалли вполне годился на эту роль. И теперь она ясно видела длань Предназначения, которого, конечно, не существовало — не зря она, именно она предотвратила взрыв на Храмовом Острове… Конечно, придется это доказать, провести опыт, воссоздать условия — но потом ей поверят. А поверив, прислушаются и к остальному. Все свое красноречие она употребит, чтоб уговорить магистра взять обратно брошенные в гневе слова — ей понадобится и он, и Каэл, и Тайлер Верден, черт бы его побрал… Каждый, кто будет готов. Каждый, кто готов еще не будет. И Новиград очистится от невидимой грязи, он давно заслуживал этого... Месть Вечного Огня не бывает холодной. Но одна мысль о том, чтоб своими ногами двинуться на Храмовый Остров, одна эта мысль иссушила рот, сдавила обручем грудь, заставила отбивать зубами. Если они поймут, кто она есть… чудился ей новиградский сапог, в который заталкивают ее ногу с длинными пальцами, и крутящиеся винты, и суставы, вырванные на дыбе… Так было со многими. Так было! Она пересчитывала пуговицы, едва их не отрывая, она дышала сквозь зубы, и понемногу тревога начинала отпускать, стихала, смолкала, как шторм вдали. Доспехи… вот что ей было нужно. Доспехи… наглухо застегнутого воротника, этой всегдашней брони, было так мало, чтоб отправиться на Храмовый Остров. Дублет низушьей работы — вещь, бесспорно, хорошая, если бродишь по Новиграду, но умаляет в аккурат до размеров низушка. Они же должны увидеть сестру титанов.***
Наличных денег у нее оставалось немного, чуть больше ста крон. Это никуда не годилось. Другое дело — чековая книжка банка Чианфанелли, самый что ни на есть подлинник… Она полагала — в банк наведываться не стоит. Фабиан и все присные его не были последними дураками, а значит, в каждое отделение разослали по весточке, не могли не разослать — Фетт с нею сам к Чианфанелли ходил. Да и счет заблокировали, скорее всего… Она решила действовать наверняка. Избавиться от остатков былой роскоши, пока можно. Новиград — не медвежий угол, в Новиграде чеки берут… Эйвар Хаттори, мастер-кузнец, цену своему времени знал, и оттого навстречу Марэт и звякнувшему на двери колокольчику выскочил подмастерье — молодой невысокий эльф в кожаном фартуке, видавшем виды, прожженном в полусотне мест, с черными волосами, стянутыми в тугой хвост. Сдержанно улыбаясь, он продемонстрировал Марэт кое-что из готовых изделий, и работа действительно впечатляла — о хорошей ковке не стоило и говорить, и редкая вещь обходилась без изящных узоров, без искусного травления… Марэт откашлялась. — Я путешествовать из далекой Метинна… Этот ваш Север — опасный место! — горько вздохнула она, и, показав на свое лицо, тщательно копировала акцент Кеаллаха, — меня ограбили, разбойник забрал весь мой наличный деньги, оставил меня ни с чем! Мне нужен наручи, и горжет для защиты мой шея, и оплечье, я такой обращение больше не потерплю! Вы принимаете чеки банка Чианфанелли? Эльф скользнул по ней внимательным, изучающим взглядом. — Мастер Эйвар предпочитает наличный расчет, — невозмутим, последовал ответ, — вы можете посетить отделение банка и обналичить ваш чек. Мы будем искренне рады с вами поработать. — Но послушать только… Мой корабль уйти совсем скоро! — запальчиво запротестовала она, — он идти дальше, на север, в Ковир и Повисс! Если я наведаться в банк, корабль уйти без меня! — Я искренне сожалею, госпожа. В море железо опасно. «В море железо опасно, — подумала Марэт, пообещав вернуться, — а эльфы опасны везде...» Она не заметила, как забрела в Серебряный Город — ноги, видно, по старой памяти сами несли. Ветер со стороны моря, что обычно поддувал к вечеру, разбавляя свежей солью тяжелый дух вольного города, сегодня никуда не торопился. Здесь были и другие кузницы, и оружейные мастерские, и шорные, были мыловарни и алхимические лавчонки, работали стеклодувы и гончары. Было, из чего выбрать. Лавка, на которую пал ее выбор, казалась новой, только-только открывшейся. Такие не станут воротить носом и, быть может, даже получат деньги, когда расскажут, от кого получили чек. Но ее в Новиграде уже не будет. Их было двое внутри. Сам кузнец, высок и широкоплеч, и паренек, в жизни никогда не поднимавший молота, тонкий и звонкий, точно свирель. Молодые. Спорили горячо, препирались невесть о чем, но, как только она вошла, замолчали, как по команде. — Рады приветствовать вас, милсдарыня! Заходите, располагайтесь, — расплылся в улыбке тот, что кузнецом явно не был, — мы открылись третьего дня, и именно вы можете стать первым нашим заказчиком! У Дольфа не руки, золото, чего бы вам только не пожелалось — сработает! А то и уже сработал… Молодой кузнец видимо зарумянился. Вот даже как… И она повторила ему печальную историю путешественницы из Метинны, вложив в слова всю горечь, всю страсть, будто бы не врала, а танцевала solea. Видела, как бедный кузнец меняется в лице, будто завороженный. — Не могу понять, как только ваш отец отпустил вас так далеко, — вдруг заговорил он глубоким, приятным тембром, — если бы вы только позволили, я уберег бы вас от любой северной напасти за один только благосклонный взгляд… — Нет, я понимаю, что ты всегда мечтал стать рыцарем, — вполголоса возмутился его напарник, толкнув его в бок, — но баллады балладами, а дело делом! Марэт мягко улыбнулась, заглянула в зеленые глаза кузнеца, отвела взгляд мгновеньем позже. — Мой отец без меры строг и свято почитает наши традиции, — загадочным голосом отвечала она, — без этот одинокий путешествие я не смогу ни вступить в право достояния, ни сочетаться брак. Традиция — это то, чем крепнет общество, как могу я держать на него зло? Вас же благодарю за добрый слово, этот безмерно ценный для меня дар... — Как верно заметил мой друг, мы недавно открылись, — вздохнул кузнец, — я приму ваш чек, он принесет удачу нашему делу. Доспех подобрать будет непросто, но думаю, мы справимся с этим. Слишком уж наглеть не стала она, и без того чувствуя вину перед кузнецом. Взяла чудной работы оплечья с травлеными змеями, вставшими на завитые хвосты — у парня действительно был талант! — а кроме них наручи и широкий кожаный пояс со стальными пластинами. Чек подписала нарочно узорным почерком, протянула несостоявшемуся рыцарю вместе с трогательной улыбкой. И выскользнула прочь, как дуновение южного ветерка.***
Кузнецов становилось жаль. Какой черт дернул ее так сделать? Это ж даже не Ульфгар — хуже! Разориться они не разорятся — руки у Дольфа и впрямь золотые, и, если они вдвоем проявят должное упорство, то приличествующее место среди новиградских мастеровых он займет быстро… хуже, хуже… не доспех она у него заберет, если по чеку не выплатят — отнимет доверие к людям. Ну, свинья новиградская! Ничего, ничего… как только удастся перевести дух, так и напишет им письмо покаянное, так и приложит к нему монет достаточное количество... так и поступит... Согласное с нею, небо разгоралось закатом. Письмо для Кассии она уже отослала — все, что смогла доверить бумаге. Просила о встрече, про Рынду упомянула, но встретиться предлагала в Вызиме — портал дело быстрое, но покуда дойдет письмо… до Вызимы уж она должна протянуть. Анка, казалось, нисколько не удивилась. Ребенок спал. Они прошли на кухню, Анка согрела воды, залила травы. Запах мяты поплыл над скупой обстановкой, давно не знавшей мужской руки. Марэт положила на стол кольцо, и блики пламени от очага тут же заплясали, отражаясь в прекрасном бриллианте. — Не будут больше людей находить в каналах, но какое-то время может и потрясти, — не глядя на Анку, призналась она, — возьми. Уезжай. На дом здесь не хватит, конечно, но несколько месяцев сможешь жить. Встанешь на ноги. Начнешь все заново. — Откуда? — спросила Анка. — Наследство от доброй тетушки, — ответила Марэт, глядя на пар, поднимающийся из чашки с отколотым краем, — не могу сказать, что мы были особенно дружны, но уважать себя она заставила, да. Бери. Я и так ее не забуду. — Возьму, — согласилась Анка, — но мне не нравится, что ты задумала. Не нравится, и все тут! — Почему? — Пересчитай свои мачты. Две, мне сдается, из тростника! Марэт усмехнулась. — Я знаю. Но это не причина сидеть и ждать.***
С самых окраин Обрезков путь был неблизок – тесные переулки, надстройки из досок, потемневших от времени, глубокие вязкие лужи… задержалась она, задержалась. Встретить бы чудом Ансельма, обсудить сперва с ним — много воды утекло с последней их встречи, много крови впиталось в песок… Крепко задумавшись, Марэт не сразу заметила, что ей заступили путь. Кажется, днем она уже видела их – один кудрявый, с тяжелым подбородком и шрамом над левой бровью. Второй тощий, как глист. У этого был арбалет... Невидимое вновь стало видимым, а переулок был безлюден и глух. Она остановилась, порскнула взглядом по сторонам. В этом переулке не было окон, были глухие стены... — Ты поглянь, Барт, барышня заблудилась, какое несчастье! — осклабился кудрявый, со скрежетом вынимая короткий меч, — ну, уж мы-то тебя проводим! — Отчего вы так смотреть на меня, господа? Какой-то проблема? Перепутать кто-то? Я не заблудиться, я гулять! Глаза она округлила, но голос почти не дрогнул. Незримые переглянулись. — Не, та свойская была, новиградская была стерва… — сказал арбалетчик, — мож, обознались? — Не дури. Хватай, а шеф разберется, — возразил другой, — ноги, сука, уже гудят! — Никто меня не хватать, — предупредила Марэт, — я с вами никуда не идти! Предупредила — и сразу же развернулась, бросилась обратно, петляя, как заяц. Рядом с ухом просвистел болт. Перепрыгивая через лужи, она оглядывалась через плечо и понимала — не оторваться. Она знает город, и верно. Так и они его знают не хуже! Тяжело дыша, она заколотила в Анкину дощатую дверь. Ей бы самую малость, ей бы пару минут — расстегнуть рукава, размотать браслеты… вполне, Каэл, считается за нужду… она выйдет к ним, и Анка не пострадает… На двери открылось смотровое окошко, в него сунулось лицо Анки. — Пусти, — взмолилась Марэт, — я ненадолго. За мной погоня… Анка улыбнулась. Такой улыбки у нее просто не могло быть… — Обратись к тетушке, — посоветовала Анка, — тетушка поможет. Окошко со стуком захлопнулось.***
Ярость ударила в кровь. Она оставила ее, бросила, отшвырнула! Мачты из тростника… Мачты из тростника… кудрявый остался стоять, но арбалетчик скрылся за углом дома. Пересчитай свои мачты! Сюда бы Тренхольда ненадолго… на пару минут… клинок из синей стали запел прямо из ножен. — А сука-то зубастая попалась… — заметил кудрявый. Короткий хлесткий удар обрушился сверху, она успела, но запястье болезненно щелкнуло, и рука онемела, а эльфийский клинок будто вспомнил, в чьих руках вздымался и опадал в былые годы, полетел вниз… Ей не хватило времени, совсем немного времени не хватило, чтоб убрать ногу. Штанина расползлась, и длинная узкая рана мгновенно наполнилась кровью. Марэт отшатнулась, и только это одно спасло ей жизнь — невидимый колол в горло, но не достал коротким своим мечом. Кровь щекотала кожу, горячей змеею ползла в сапог. Ей вновь почудилось — чья-то добрая ладонь лежит на ее плече. Позади никого не было, но она успокоилась, выдохнула ярость, вдохнула покой. Неизвестно, где арбалетчик, не стоило затягивать этот бой... Марэт повела клинком перед собой, глядя бандиту в глаза. Ее сабля была длиннее. Укол был один, и был стремителен. Незримый выронил меч, прижал к животу обе руки, попятился назад — по его пальцам алыми лентами полилась кровь, и он, зацепившись ботинком за выбоину в брусчатке, рухнул тяжело, как мешок. — Ба-а-а-арт! — завизжал он высокой нотой, — она проткнула меня! Марэт не позволила ему подняться, вогнала визг в разверстый рот вместе с клинком. Из-за дома выбежал арбалетчик, из-за другого угла — он хотел зайти в тыл, но не рассчитал ее прыти. Лицо его пошло алыми пятнами. — Ты ответишь за это… — пообещал он, дико вращая глазами, — шкура драная… Быстрым движением заменил он один болт другим. Марэт выдернула клинок, прянула вперед, к нему, выставив саблю перед собою, будто бы сабля могла помочь... сухо брякнула тетива — чуть выше колена засели пестрые птичьи перья. Марэт хрипло завыла. — Помогите... — взмолилась она отчаянно, исступлённо, так, что, должно быть, и в доках было слыхать, — на помощь! Да помо… Второй раз он промахнулся. Хлопнули ставни. Она дожидаться не стала, она дошла, дошла до него — но то ли Барт был настолько проворен, то ли Вечный Огонь от нее решил отвернуться — клинок из синей стали только воздух вспорол. Он ударил арбалетом, съездил прямо по лицу, и в голове загудел набат... Незримый ухмыльнулся, отбегая назад, и стал резво накручивать ворот. — Ты, наверное, считаешь меня плохим парнем? — спросил он, пока Марэт, шатаясь, водила перед собою клинком, тщетно пытаясь отнять руку от головы. — Да ты... просто тварь! — выдавила Марэт, и сабля, как соскользнувшая по нити игла, зазвенела по камням мостовой — незримый прострелил ей ладонь. Мачты из тростника… — Райончик не тот ты выбрала для прогулок, — ухмыльнулся убийца, — тут зови не зови, не дозовешься. Марэт медленно подняла голову. — Отведи меня… к Бедламу… — прохрипела она, баюкая руку, — я буду с ним… говорить… — Хер тебе на рыло, дорогуша, — возразил Барт, — раньше надо было идти. Как послушная овечка, идти и не выступать. Болт пробил ей другую ногу, и Марэт рухнула на колени. — Будут последние слова, али так подохнешь? Может, шефу что передать? Задохнувшись, она перестала кричать, она собралась с силами – и кивнула. — Будут. «Прости, Кеаллах… мачты были из тростника…» — Так говори, пока я добрый! Арбалетный болт метил ей прямо в лоб. Она попыталась встать. Ничего в мире не было трудней этого, а он не торопил, он следил за ее возней. — Передай, да… — Марэт выпрямилась и подняла голову, — пусть он сгорит! — Ну простите, я торопился! — откуда-то сбоку послышался голос, — фейерверков не захватил! В дощатую стену вонзился непомерных размеров болт – толщиною в полтора пальца, он вонзился глубоко, на полфута, и задрожал, издавая гул. Барт уставился на него и вздрогнул – этот болт чуть не продырявил его. Незримый задрал голову, торопливо вращая ворот. Шатаясь, Марэт доковыляла до стены, налегла на нее плечом, вытащила левой рукой кинжал. На плоской крыше высокого склада, что громоздился слева от них, стоял Калеб Мартрэ. Выставив вперед левую ногу, он медленно опускал арбалет, одни плечи у которого метровой ширины были — Барт, кажется, раньше таких не видел. Ветер раздувал широкий кожаный плащ. Незримый выстрелил. Калеб лениво шевельнул головой — и болт просвистел мимо. — А ты еще кто такой? — выкрикнул Барт. Контрабандист снял шляпу и отбросил ее на крышу. — О, я всего лишь Калеб Мартрэ из ниоткуда, — представился он с коротким глумливым поклоном, но продолжил тоном, полным ледяного презрения, — но это неважно. Сейчас куда важнее, кто ты. А ты жалкий червь, что охотится на девушек в подворотне. Он спрыгнул с крыши, не глядя и не примериваясь, будто не метров пять был этот склад высотою, а так, с сельскую изгородь. Одним плавным движением оказавшись напротив убийцы, смерив его тяжелым взглядом, он выбросил вперед свободную руку, хватая его за горло. На Калеба Мартрэ прыти у незримого недостало. Калеб толкнул его назад, с силой впечатывая спиною в шершавую стену, потащил вверх. Ноги бандита задрыгались в воздухе, каких-то дюймов не доставая до мостовой. Капитан посмотрел на Марэт. — Перевязалась бы ты, да поскорее, — посоветовал он тем голосом, каким в самый раз было говорить с больными, с капризными детьми, — кровь бежит, жалко… Она бы хотела… но уже не могла… она могла только смотреть. Барт неразборчиво мычал, вцепившись в руку, которая удерживала его, как жука, пришпиленного булавкой. Он колотил ногами по стене, полными страха глазами следил, как Калеб Мартрэ перезаряжает свой чудовищный арбалет, уперев его в мостовую. Одной рукою, не испытывая при этом никаких видимых затруднений, даже не покраснев от натуги. Никаких приспособлений, облегчающих сей процесс, это чудовище не имело. Вдалеке послышался шум и крики. — Я не… могу, — попытки освободиться делались все слабее, — дышать… В ярких карих глазах он сочувствия не нашел. — О, дышать необязательно, — доверительным тоном сообщил контрабандист, ослабляя хватку. Арбалет он перезарядил – и улыбнулся. Хлопнувшись задницей о мостовую, Барт со свистом втянул воздух и завопил, закричал так отчаянно, будто увидел худший из кошмаров. Крик прервался, когда арбалетный болт вошел ему в грудь, пришпиливая уже мертвое тело к стене, словно насекомое. Калеб Мартрэ покачал головой, подбирая эльфскую саблю – как ни в чем не бывало, вытер ее о кафтан Барта, вдвинул в ножны на поясе у Марэт. — Ну что же ты, Мотылек? — спросил он печально, — попросила бы только. Вместе бы прогулялись… — Почему? — прошептала Марэт, — почему, Калеб? — Создатель даровал мне свободу воли, — отрезал капитан, — спасаю, кого хочу. Свободной рукой он подхватил ее так легко, будто она не весила ничего. Голова ее медленно и бессильно склонилась к его плечу — а вблизи его окружал легкий дух стреляющей карамельной кукурузы, пирожных и лакричных палочек, дух праздника, дух полосатых веселых лавок у странствующего цирка. Как давно она не бывала в цирке... Калеб взмыл в воздух – без разбега, просто оттолкнувшись ногами от мостовой, он запрыгнул на высокую плоскую крышу склада. Испугаться Марэт не успела. Над нею сомкнулась звенящая тишина.