Мели ее, эту смесь из иллюзии, небыли, снов и были,
Чтоб, в клочья порвав экран, чернее сажи и черта злей
Лихой паровоз Люмьеров ворвался в зал и пошел навылет,
Разбрызгивая по стенам мусьев, мадамов и мамзелей.
(«Амазарский Ястреб», О. Медведев)
8-13 июня 1303 года, Темерия, окрестности Вызимы Соловей свистел и щелкал, а потом вдруг начинал рокотать, маленький и незаметный в густых кустах. Едва забрезжило утро, как она рассеяла щит процентов на семьдесят, если не больше — легковерных кметов еще удержит, но только их — не Кеаллаха, и не темерцев, если решат навестить. Был у них с Кассией один маленький, но приятный секрет, но проверять, известен ли он темерским сенсорам, ей не хотелось вовсе. Старик все еще не просыпался. Когда она о нем позаботилась, он даже не дернулся, даже не пошевелился. И все же, он был еще жив… Гладь озера была безмятежна, как сам покой. Она задумчиво провела пальцами по шраму, недовольно скривилась, глядя на свое отражение в прохладной гладкой воде. Что-то скажет отец? Саму ее он не слишком донимал, меньшее изо всех зол, что могли случиться. Да и чего было стесняться теперь, когда можно было набросить на лицо легкую маску, и никто бы ничего не заметил… но одна мысль об этом казалась неправильной, да и Полоски вежливо не обращали внимания, а может, и в самом деле не видели разницы. Пусть его будет. Кеаллах навестил, когда соловей свое уже отзвучал. Принес завтрак… холодная медвежатина поутру — еда очень невкусная, и волокна застревают промеж зубов — хороший, веселый человек никогда не станет этого есть, если только он не живет, как огр, на болоте. Кеаллах рассказал, что наделал распроклятый темерский маршал, но закончил выводом, неожиданным для нее совершенно — Каэл, проснувшись, повеселел и, вовсю насмехаясь, на чем свет стоит костерил траченных фисштехом бедняг. Марэт недоверчиво качнула головой. Неужто Тайлер Верден и в самом деле знал его лучше? Знал, что для него лучше? Выразить свои мысли таким образом она никогда бы не решилась, это было уж слишком… слишком уж по-мужски… Оказалось, что темерцы решили двинуться на болота — Каэл выразил мнение, что увидеть, похожи ли тамошние руины на то, что что они видели в эльфийском некрополе, совершенно необходимо ради понимания всей ситуации, и Тайлер с ним согласился. Решили — но сегодня никто никуда двигаться не собирался, братья Кары запротестовали из-за натруженных плеч, а сама идти девушка еще не могла. Тайлер поразмыслил, посоветовался с Седриком из Бан-Арда — и решил задержаться на лишний день. — Тогда я останусь с дедом, — решила Марэт, — должен же он очнуться! А если нет… Кеаллах понимающе кивнул. — А я пригляжу за маршал, — решил он, сдвинув густые брови, — после весь этот он не нравится мне еще больший!***
Перечитывать уже прочитанное, все же, было куда приятнее, чем совсем не читать, тупо уставившись на дыру от сучка в бревенчатой стене. По «Золотому Зеркалу» можно было гадать. «Не строй скромных планов, — посоветовала книга, — они не способны взволновать душу…» От такого совета Марэт поперхнулась и, приподняв голову, увидела, что старик поднялся со своего ложа и, сгорбившись, копается в низком, скрипучем ящике у кровати. Этот скрип несмазанных петель, он привлек ее внимание, и она отложила книгу. — Отец, — позвала она, — они ничего не украли. Не беспокойся, приляг. Старик от нее отмахнулся, продолжая копаться в ящике и вытряхивать содержимое прямо на пол — и звенящие жестяные коробки, и мотки спутанных лесок вперемешку с резаной из дерева старой, потемневшей от времени утварью… — Отец, — терпеливо повторила Марэт, — я могу помочь тебе? Он выпрямился и, сильно припадая на одну ногу, поплелся к ней. Буханку хлеба держал в руках — круглую, обсыпанную мукой, с трещиной посередине. Такой буханкой, добытой из шкафа, людей можно было калечить, но нет — он разломил ее пополам, и половину протянул ей, а половину оставил себе. — Ешь, — проворчал недовольно, наморщив лоб, сухой, как пергамент. Хлеб был мягкий и теплый, будто только выскочил из печи, и пальцы смяли его. Марэт готова была поклясться — он таким стал, как только она протянула руку. — Спасибо, — ответила она в замешательстве, — но я… — Еще успеешь! Пойдем, — то ли был он недоволен без меры, то ли в принципе рот открывать было ему неприятно, таков у него был голос, — грести станешь, куда скажу. — Куда? — Увидишь. Тебе надо или не надо? Марэт оторопело вздохнула. Вот, вот что чувствуют, верно, когда сходят с ума! Да что уж там, весь разговор, похоже, не клеился… В водах озерных, в глазах, в небо глядящих… — Мне надо, — твердо ответила женщина. Он поохал над сломанной удочкой, обломки которой валялись у крыльца, долго искал другую, скрывшись в покосившемся сарае, искал — или выбирал из множества, судя по бормотанию, доносившемуся изнутри. Лодка казалась ветхой — много хуже той, в которой они с Кеаллахом чуть не потопли в Лок-Эскалотт. Марэт поглядела на них с сомнением, на лодку, на весла, которые грозили треснуть посреди озера, но потом повела плечом и помогла старику забраться на банку — а пусть бы и так, в эти дни вода уже теплая. Она была на диво прозрачная, эта вода — далеко внизу сквозь каменистое дно прорастали водоросли, настоящие исполины, от мерных гребков рассыпались в стороны мальки с серебристыми боком, берег отдалялся, и со стороны болот, из-за острого мыса, из-за деревенских крыш валил серый дым, почти сливавшийся с голубым небом. А потом перестал валить. Расталкивая тугие стебли кувшинок, лодка ткнулась носом в удивительно белый песок — мягко вошла, чтоб не досадить старику, который смог выбраться, не промочив больных своих ног. Крохотный был остров, с берегом изрезанным, усеянным вздыбленным белым камнем, с подозрительным капищем, возносившимся над ним высоко — из крыши низкой, будто припавшей к земле постройки, сбитой из прямых углов и густых вьющихся побегов, торчал грубо резаный идол с глазами тусклой бирюзы. — Мы, надеюсь, не за этим пришли? — живо поинтересовалась Марэт. Старик не ответил ничего, вместо этого начал копать червей. Какое-то время она просидела на теплом песке, наблюдая за неподвижным, скучающим поплавком. Когда он дернулся в первый раз, и старик ловко подсек первую рыбину, выбросив ее на песок, она зевнула и пожалела, что не прихватила с собою книгу. Рыбу она предпочитала исключительно есть, не участвуя в процессе ее поимки. — Уж прости, отец, — терпения, согретого по-летнему теплым солнцем, шуршащим песком и тихим плеском воды, хватило на целый час, — ты велел мне приплыть сюда, чтобы половить рыбы? Старик поглядел на нее раздраженно. — Да, — буркнул он, — тебе что, совсем нечем заняться? Марэт промолчала, подставив лицо ветерку — где-то на острове росла ползучая роза, и запах белых цветов смешивался с крепким духом гниющих водорослей. Уж если бездарно истраченный день будет очередной потерей — так и невелика та потеря, по тому и быть… — Вечером уплыву, — предупредила она и встала, прихватив с собою половину буханки. Такого хлеба можно было съесть сразу много, и она, отщипывая по кусочку, настороженно изучала капище. Незнакомый камень — не гранит то был, и не мрамор — был изрезан глубокими письменами, и ничего, ни слова в них было не разобрать. Но она нашла надпись и на всеобщем, прикрытую густой порослью плюща. Когда он явится, мир истечет слезами. Когда он явится, мир содрогнется от боли. Когда умрет мир и умрет смерть, останется лишь Дагон. Грязно выругавшись, она отдернула руку и затрясла ею, ища глазами, обо что бы вытереть пальцы, прикасавшиеся к стене. Ошеломленно оглядела капище еще раз — кому, кому может прийти в голову поклоняться такому?! Алтарь внутри святилища покрывали вековые, бурые пятна. Не свежие, нет — но они были там, были там… Вниз, под прозрачную воду, уходили широкие, тесаные из камня ступени, но ни за какие богатства, да что там! — даже ради победы над Королевой Зимы она не готова была бы по ним спуститься. В темных глубинах озера царило безумие. Хотя, быть может… нет!.. не может!.. она решила, что лучше стала понимать Вечный Огонь, чем прежде, пусть и невозможно было забыть о сотнях несчастных, сгоревших в жарких кострах, пусть и трудно было простить им собственную беду. Но церемониться, покуда кто-то доброю волей поклоняется этому? Пока кровавые жертвы ему приносит? Она была счастлива, что живет в просвещенном четырнадцатом веке… Глубоко задумавшись, Марэт вернулась ко старику. Пусть только посмеет класть свою рыбу и на этот алтарь! А рыбы, в самом деле, прибавилось — рядком на песке лежали два желтобоких линя, одна щучка с зубами, как острые пилы, и пяток карпов с вытаращенными глазами. Сменив гнев на милость, старик потребовал распалить костер, покуда он будет чистить, а чистил он сноровисто, быстро, отбрасывая под куст серебристую чешую и сгустки рыбных потрохов. Большие деревья гулко качали кронами на ветру, жир наливался каплями на распоротом брюхе карпов и знай, капал себе в огонь. Не помешало б, пожалуй, принести еще дров — их здесь было в достатке, сломанных хрустких веток и светлого плавника…***
Женщина сидела у огня и, откинув назад длинные волосы, ела рыбу — не торопясь отрывала длинные, хорошо прожаренные кусочки, отправляла их в рот, пальцами, блестящими от жира… ее волосы, зеленоватые, как водоросли под водою, намокли, отяжелели и липли к спине; к спине, обтянутой гладкой, шелковистой даже на вид бледно-зеленой кожей. Крутые бедра с торчащими косточками, мягкий, чуть выступающий живот, плавные очертания высокой груди — на ней не было никакой одежды, ни единой нитки, только мокрые волосы, лежавшие по спине. Ленивая, непринужденная грация сквозила в каждом ее движении, а старик-рыбак взирал на женщину с благоговением на старом, сухом лице. У Марэт перехватило дыхание, и не то, чтобы из-за страха — от красоты обнаженной дивы, неторопливо, совершенно поедающей рыбу, от безбрежного абсурда всей ситуации целиком…***
В глубине сада, у самого обрыва возвышалась величественная статуя женщины — густые волосы, искусно вырезанные из мрамора, служили ей единственной одеждой, и длинный, узкий клинок покоился в протянутых навстречу тонких руках. — Владычица Озера, — объяснил тогда Кеаллах, — одна из лучших скульптур.***
Похожа — не отличить. Покровительница рыцарства, значит… Марэт решила поверить и в это, рассудив, что хуже уже не будет, а женщина обернулась, окинула ее взглядом — и глаза у нее были, как отражение звезд в озерных глубинах… — Не стой столбом, — посоветовала Владычица Озера, неторопливо вытирая пальцы о лист лопуха, — садись к огню, коль пришла сама. Марэт села, не став перечить. «Работаем с тем, что есть, — она твердо решила смотреть этой женщине в глаза, только в глаза, не желая ее оскорбить, — с тем, кто есть». — Мое имя Марэт, — ответила она вслух, — а вы, госпожа? Вы та, кем кажетесь? Женщина звонко расхохоталась. — Вот уж не думала, что здесь, в эти скорбные времена, кто-то станет искать встречи со мною, — заметила она с едва заметной горечью в низком грудном голосе, — спустя столько лет… — Я видела сон, — осторожно добавила Марэт, ощущая себя до изумления странно оттого, что говорит это, оттого, что это кажется разумным и верным делом, — всему миру требуется помощь. Мне требуется помощь. И если вы в силах… — Я знаю, — оборвала ее Владычица Озера, — из озера многое видно. Но я и не надеялась, что кому-то не все равно. Скажи, Марэт, ты веришь в Предназначение? Взгляд ее стал насмешливым, но в то же время — внимательным, напряженным, будто бы от этого ответа зависело что-то важное. Что-то настолько важное, что и не представить, насколько — и ответить следовало так честно, как только возможно… — Я не знаю, — ответила ей Марэт, — в последнее время со мною происходило немало странных вещей, — она ненадолго замолчала, взвешивая слова, — но если бы я поняла, что мои решения ни на что не влияют, что какая-то сила несет меня по волнам, а мне остается лишь следовать ей, то, должно быть, предпочла бы умереть. Я не желаю верить в Предназначение, вот тебе мое слово. Владычица Озера молчала долго, вычерчивая пальцем узоры в белоснежном песке — пока не разомкнула губы в благосклонной улыбке. — Тебе нужна помощь, Марэт, — задумчиво проговорила она, — но дело вот в чем: я не всемогуща, мне помощь тоже не помешает. Женщина повела тонкой рукой туда, где на фоне неба вновь виднелись дымы. — Мануфактура, — сказала она с отвращением, — кирпичи делают! Отходы сливают в воду! Рыба дохнет, водяные жалуются, сил моих нет! — Кирпич нужен для Вызимы, — заметила Марэт, — нас все больше, город дышит, он расширяется… — Город дышит! — возмутилась Владычица Озера, — город дышит, а остальные задыхаются от дымов! Марэт тяжело вздохнула. — Как я могу помочь? Обнаженная женщина недоуменно повела плечом, сняв с огня второго карпа, запеченного на гладкой, закопченной дочерна ветке. — Представления не имею. Как-нибудь, Марэт, как-нибудь. Ты же человек, вот и реши, как быть с неумолимой поступью прогресса. Но, покуда мануфактура работает, не будет ни разговора, ни помощи! — А если озеро промерзнет до дна? — последней удачи попытала Марэт, — и рыбы погибнут, и водяные. Зато кирпич обжигать будет некому, — тихо добавила она сквозь зубы, — и не для кого… — Я сказала, — последовал ответ, краток и беспощаден, — а ты слышала. Женщина принялась жевать рыбу.***
Каэл расхохотался. А потом его лицо сделалось жестким, как подошва старого башмака. — Да ты себя не слышишь, — сплюнул он, — взорвать кирпичную мануфактуру, да? Потому что так сказала зеленая женщина без рубахи, да? Или фисштеха было мало тебе? Да я знать тебя перестану, если ты это сделаешь! Они втроем зашли в лес, вроде бы за хворостом для костра, а на деле, вестимо — чтоб переговорить без лишних ушей. Кеаллах стоял молча, скрестив на груди крепкие руки. Марэт хлопнула себя ладонью по лбу. — Каэл, да я не всерьез! — воскликнула она, — у меня даже мыла половина бруска, я просто… да просто я прорабатываю варианты, вот и все! — То вампиры у тебя, — проскрипел рыцарь, — то бабы зеленые без одежды! Что будет дальше, с кем ты сговоришься потом, с Орденом?! Он знал, что нападение — не худшая защита, и хотел отвлечь Марэт от собственных своих дел, от собственных своих планов. Хиона являлась к нему еще, прошлой ночью являлась и торопила, нетерпеливо отбрасывая за спину волны пепельных тяжелых волос, и торопили его взволнованные вопросы и прохладные пальчики Эттри. Его Эттри, все еще живой… Проснувшись утром, он растерялся — показалось ему, будто и вовсе не спал ни часа. Нет, Марэт не поймет, никогда не поверит, что Хиона не желает им зла… просто не сможет — преисполнится подозрений вместо того, чтоб выслушать, и кто знает, чего натворит тогда? Нельзя ей знать… Марэт слегка побледнела и оскорбленно подняла подбородок. — Они делают то, — тихо ответила она, — что следовало бы делать вам, темерцы. План с гербовой бумагой, каковая могла иметься у Тайлера, и чертежом фильтров для труб — тех, через которые теплая вода изливалась в озеро и тех, из которых вырывались дымы, с рекомендацией, как их можно внедрить, этот план погиб, едва родившись. У темерских министерств имелись бумаги, подобных которым не было у Тайлера Вердена. Не поверят — и не подделать того, чего ни разу не видел, ни Сила в том не помощник, ни ловкость рук. После взгляда на чертежи Каэл заявил, что с него довольно. — Давай еще раз. Что тебе нужный? — устало спросил Кеаллах, — чтобы мануфактура перестал жечь кирпич? И как долгий? — Навсегда, надо думать, — зевнула Марэт, усевшись под старой сосной, хорошо прогревшейся за день, — рискованно обманывать богов. Где угодно потом отыщут… — Страх… — прошептал Кеаллах, — что-то страшный, настолько страшный, что и в мыслях у них не будет вернуться. Вот что кметы должны увидеть, услышать… впитать весь свой кожа… — Взрыв вас, значит, возмутил, — проворчала Марэт, — хотя мне и взрывать нечем, и по ночам там никого нет. А до полусмерти людей пугать, значит, и ничего! — Отстроят, — возразил Кеаллах, — печи выведешь из строя — починят. Напугаешь людей, и они не станут работать, поднимут бунт, если их заставить. — Лишних пять-десять оренов в день, и никакого бунта не будет. — Страх. Те, кто его изведал, расскажут другим. Никто не станет работать. — Ребенок, что распухнет от голода, будет для них страшней! Кеаллах всплеснул руками, вскочил и рассердился. — Чего ты от меня-то хочешь? Марэт потерла глаза. — Я никого не напугаю, если на то пошло. Не умею я, meleann. — Ты алхимик? — сощурившись, спросил повстанец, — или уже нет? В деревне есть колодец, в колодце есть вода. Мне нужный, чтоб продолжать? Марэт, зажмурившись, помотала головой. Во влажной болотной почве остались глубокие борозды, под ногти запала грязь. Ни к чему было продолжать… Не зря он тогда трав натащил — пригодятся, все пригодится. Пара котелков галлюциногена, помноженного на универсальный катализатор Раффара Белого — и бедняги, испив воды из колодца, такие увидят страхи, такие ужасы, что никогда не вернутся к мануфактуре! Она варила весь вечер и часть ночи, и Полоски, высовываясь из своих шатров, настороженно принюхивались и ворчали, чтоб назавтра котелки были чистые и безо всякой отравы. Большой бурдюк наполнился доверху, котелки пришлось оттирать с песком, и, шепнув Зенану, что стоял в карауле, что вернутся к утру, что все путем, они вдвоем скрылись в ночных тенях. Зенан понимающе хмыкнул.***
За день они одолели половину пути до кладбища на болотах, до склепа, который трясло зимою — прежде близ него лагерем стояли чародеи, а теперь, может, и не стоял никто. Вдоль озера брели, лисьими тропками по топкой, чавкающей земле. Деревня осталась далеко позади, по правую руку — и долго, пусть и налегке, пришлось возвращаться — под неверным светом, в тенях, под ветвями, что скрюченными лапами качались над их головами… деревня спала, и кирпичная стена мануфактуры поднималась над нею, скрывая щербатый лик растущей луны. Кеаллах стянул с плеча бурдюк и покачал в руке — литров десять концентрированного галлюциногена, должно хватить для колодца, для что угодный… Марэт придержала его за рукав. — Пусть это будет на моей совести, — сказала она, — да и собаки тебя услышат. Не ходи, я сама. Кеаллах нахмурился, тряхнул бурдюком. — Я предложил этот идея! — Пожалеешь потом. Не надо мне такой жертвенности. Она забрала бурдюк и двинулась вдоль изгороди, плетеной из ивы. Она была высокой, эта изгородь, и, когда послышалось за нею полусонное рычание, первый признак громкого лая — собака вдруг оборвалась. Уснула. Их было еще трое, псов, собиравшихся лаять. Два или три окна рассеивали темноту теплым светом — к ним она и не приближалась. Крадучись, как ночной тать, Марэт подошла к колодцу и спряталась за венцом из бревен, потрескавшихся от времени. Задумчиво вытянула пробку — и пробка повисла на длинном кожаном шнуре. Выпрямилась, медленно, нехотя повернулась к колодцу…. — и, заткнувши пробку, торопливо зашагала обратно. Кеаллах помрачнел еще пуще, едва увидев ее улыбку, зловеще подсвеченную луной. — Я не буду этого делать, — сообщила Марэт легко, гордо, громче, чем следовало, — я откажу богине. — Что? Этот весь безумие, но ты так хотела, так верила… — Каэл прав, — добавила она, — зеленая женщина без рубахи не будет мною вертеть. Они украли лодку — отвязали ее потихоньку, покачивавшуюся у причала, и Кеаллах с видимой неохотой остался на берегу. Бурдюк с зельем она забрала с собою.***
Искушение было таким сильным — отложить весла, поспешить, в два счета домчать лодку до острова… — и даже не оттого, что грести было трудно, нет, не было, воды были спокойны, по ним скользил лунный свет… Но под кожу заползал страх. Когда это стало таким важным, когда она всерьез поверила, что эта женщина — божество? Ей может не понравиться, что ей станут перечить, и тогда… что, что будет тогда? Ее, Марэт, утопят в озере? Или, что еще хуже, ей откажут в совете, в помощи, во всем, на что она так надеялась? Как огры на болоте… тогда ей придется придумать другой план, без участия всяких богов. Если ее, конечно, прежде не утопят… Вода слетала с весел алмазными искрами.***
Она обошла остров, терпеливо выкликая Владычицу. Со стороны капища доносились неясные зловещие шепотки, но она отбрасывала это, отрицала, не пыталась даже вслушиваться, о чем они говорят. Устав впустую метаться по острову, она опустилась в песок у следов костра, у которого они сидели еще вчера, подтянула к себе колени. Можно было и нырнуть попытаться. Вряд ли, конечно, это поможет ей, но холодная вода, по крайней мере, взбодрит — спать хотелось так, что челюсть дважды нехорошо хрустела от глубоких зевков. Луна опустилась ниже. Она услышала тихий плеск. — Я пришла, — глубокий голос, не серебристый звон ручейка, но голос могучей горной реки обращался к ней, — не ожидала тебя так скоро, Марэт. Владычица Озера вышла на берег, и капли воды серебром стекали по ее коже. Марэт поднялась. Страх заколыхался, поднимаясь из глубины. Она держала себя в руках, держала в руках, бывало, бывало хуже… — Я не стану этого делать. Не трону мануфактуру… — сказала она, и голос мучительно дрогнул, — если я это сделаю, мне не стоит и начинать. Если я это сделаю… Глаза — как звезды в озерной глубине… владычица Озера, богиня, покровительница рыцарства — она без предупреждения коснулась ее лба своею рукой, своими прохладными от воды пальцами… Капли защекотали нос. Марэт растерялась, не понимая, зачем, для чего — и огляделась.***
Под ее ногами были камни, и был песок. Были длинные, влажные плети кустистых водорослей — целыми подушками, опавшими на дно. Странный гул издавала вода… высокие стены воды, трепетавшие перед нею и справа и слева — они как будто слегка светились. Она задрала голову вверх, и звездное яркое небо, узкий его лоскут, был где-то далеко-далеко, за толщей трепетавшей воды. Владычица Озера стояла рядом и улыбалась. — Не сделаешь? — усмехнулась она, — не прислушаешься к моей просьбе? Марэт прикоснулась к трепещущей воде, поднесла ладонь к глазам — капли остались на коже, стекли за кружевную манжету. Она вздрогнула. Удержит ли всю эту массу воздушный пузырь, который она сможет сделать? Вытолкнет ли он ее на поверхность? Выживет ли она внутри? — Не сделаю, — упрямо повторила Марэт, лихорадочно вспоминая, как он, собственно, делался; зубы ее колотились, — н-не сделаю… они останутся без работы и без домов. Они т-те, ради кого я ищу твоей помощи, это не абстрактно… Им б-будет нечего есть… другие тоже останутся без д-домов… не сделаю… не н-нужна мне т-такая помощь… Владычица Озера звонко расхохоталась, а Марэт не сразу поняла, что стоит на берегу, там же, где и стояла, что нет никакой гудящей воды, готовой над ней сомкнуться. Колени ослабли, как только сообразила. — Это было видение. Всё, всё уже кончилось… — мягко объяснилась Владычица, опускаясь рядом в песок, — добрые боги, знаешь, не карают за добродетели. С застарелой неприязнью она взглянула в сторону капища. — Зачем? — выдохнула Марэт, уставившись на нее в смятении, — за что? — Должна же я была убедиться? — удивилась Владычица, — но просьба, знаешь ли, у меня все же будет к тебе. Я не могу уходить так далеко от озера, там уже не моя вотчина… Марэт вздрогнула всем телом. — Без проверок? — осторожно спросила она, стягивая с плеча бурдюк, — я чуть было не вылила вот это в колодец… я чуть не сделала это… змея на гербе, змея и есть… — И что бы стало с колодцем? — поинтересовалась Владычица Озера. — С людьми, — ответила Марэт, глядя прямо перед собой, — страх, вот что бы с ними стало. Они бы туда не вернулись, скорей всего, нет. Если не хуже… и слухи бы распустили… страшные слухи, мы это можем… Она наполнила зельем одну небольшую склянку, что нашлась в сумке, а все остальное без сожаления вылила на белый песок. — Чуть не сделала… — пробормотала она. — Там, куда вы пойдете, ты найдешь склеп — часовня на холме, и столетние дубы растут за оградой… Рыцарь, один из последних, что мне служил… он отправился туда, чтоб победить чудовище, — поведала Владычица Озера, — он хотел избавить округу, хотел посвятить этот подвиг мне. Но он не вернулся. Иногда, в безлунные ночи, когда на небе не видно звезд, даже я тоскую о нем, — призналась она, — принеси его меч, Марэт, и я помогу тебе. И отдам тебе этот меч. Вопрос, есть ли в этом еще подвох, она так и не задала, таким комом он в горле встал. — Чудовище все еще там? — Кстати, о чудовищах… — заметила Владычица, — береги друга, Марэт. Он заплутал, он блуждает во тьме, он блуждает, он ищет свет… Оплетают его тенёта, а он и не чувствует. Из озера многое видно… — Каэл? Женщина удрученно покачала головой. — Многое видно, да не все. Как будто кто-то мне воду мутит, — призналась она, — думаю, что тебе виднее, как зовут твоего друга. Береги их всех, если у тебя много. Не упусти мгновение… — Спасибо за совет, госпожа, — Марэт неуверенно улыбнулась, — рыцарь, что служил тебе, обрящет покой. Меч я принесу. Владычица Озера кивнула, с нечеловеческой грацией встала — и вошла в воду. С неба стали пропадать звезды. Если б не Кеаллах, не удалось бы лодку вернуть незамеченной — петухи уже кричали в деревне, коровы ждали удоя. Обратный путь показался куда короче, а все же, когда вернулись, в лагере их уже потеряли. Зенан ворчал и все выпытывал, не затрахались ли они нормально вусмерть, целый бурдюк истратив.***
Болота были мертвы. Ни одна птица не нарушала своим пением вязкую, жуткую тишину, ни один зверь. Солнце проникало сквозь кроны деревьев, играло с листвою, покрытой бурыми пятнами, ползло по вековым стволам, поросшим серым висячим мхом, но этот яркий свет казался нездоровой насмешкой здесь, чем-то таким, чего быть не должно. Сердца упали у многих. К обычным болотным запахам примешивался сладковатый дух гниения — время от времени они попадались на пути отряда, давно мертвые звери — зайцев видели, лис и тушу медведя с прогнившей до ребер шкурой. — И это моя Темерия, — пробормотал Тайлер, остановившись на относительно сухой поляне, до которой почти не долетал этот тяжелый дух, — дальше не пойдем, встанем здесь. Есть добровольцы, чтоб прогуляться в склеп? — Тут все болото, — буркнул кто-то из братьев Кары, — один сплошной склеп… — Согласен, — поддакнул Зенан. — Есть, — Каэл, выдержав паузу, вышел вперед, — как не быть… Рядом встал Рикард, улыбающийся в усы, спутал за спиной пальцы. — Составлю тебе компанию, — хмыкнул сержант. — Как и я, — заявила Марэт и стала третьей. У Каэла сгорбились плечи. Строго посмотрел Рикард. — Это не прогулка, — проворчал он менторским тоном, — это разведка. На кладбище, чтоб его перевернуло! Кеаллах закончил надевать тетиву и весело хмыкнул, хлопнув Рикарда по плечу. — Мы знать весь этот, — пообещал он с обезоруживающей улыбкой, — незачем так душнить, старина. Над ними смеркалось. — Люблю добровольцев, — широко ухмыльнулся Тайлер, — утром двинем к Старой Усадьбе. Местечко как раз для нас. Предложение было встречено одобрительным гулом. Старая Усадьба… давняя резиденция темерских королей, заброшенная из-за проклятья, часто окутанная туманами — и люди в Вызиме поговаривали, что сквозь туманы эти пробиваются зеленоватые, мертвенные огни. Но мало ли, что люди болтали — крепость, послужившая убежищем за долгие годы… ох, да кому только не послужившая — она была самое место для таких, как они — там были стены, там была крыша над головой и суеверный страх. Старая Усадьба высилась на скале аккурат напротив Вызимы.***
Сырость в сапогах стала уже привычной — каждый шаг отзывался тоскливым хлюпаньем, таким громким, казалось, в висящей вокруг ночной тишине. Тишина эта давила на уши, на душу, прижимала к сырой земле. Деревья стояли, не шелохнувшись, облепленные бледным длинным висячим мхом. В тумане белели надгробия — здесь начиналось кладбище. Когда-то в давние времена местность эту тщательно осушали, заботясь о тех, кто ушел, и чудовищам расплодиться не позволяли. Давно ее не осушали, давно. Но чудовищ здесь, судя по всему, не было и теперь. — Эльфский склеп, где бомбило, он там, — Рикард рукой показал вперед, — на самых задах. — А чародеи? — уточнил Каэл. — Да где-то там же, наверное, — шепотом предположил сержант, — если к себе еще не свалили. Марэт дернула Кеаллаха за рукав, показала на часовню, одиноко стоящую на холме — потемневшую от времени, с обвалившейся крышей, окруженную вековыми деревьями, такими зловещими без листвы. — Там, — шепнула она ему и посмотрела на Каэла, кивнув на часовню, — надо бы проверить, нет ли там кого, а? Уж место больно удобное, все кладбище как на ладони. Мы с Кеаллахом сходим? — Разделяться? — проворчал Рикард, — плохая идея, дочка. Каэл обрадовался, и понадеялся, что эта радость не слишком явственно отпечаталась на его лице, а если и отпечаталась, то туман и ночная мгла никому не дали ее распознать. Он, конечно, изрядно сомневался, что в гробнице окажется меч, который обещала ему Хиона — если он там когда-то и был, так чародеи прибрали, они все прибирают, что плохо лежит. Он сомневался, но все-таки не хотел, чтоб Марэт шла с ним — кто угодно, только не она, не хотел, но не решился возразить, когда она вызвалась сама — с ней любое лишнее слово опасно, одно слово она превратит в десять и сама себе все докажет. — Да пусть разведают, — возразил он, положив руку Рикарду на плечо, — нас двое, их двое. Они могут за себя постоять, старина. — Даже не сомневайся, — Кеаллах деловито достал стрелу. — Ох, ну вас, — вполголоса проворчал Рикард, — ну разведайте, разведайте. Встретимся здесь же, через час. Две тени двинулись вперед — и затерялись в тумане.***
С мертвых ветвей взмыла в воздух стая ворон — оглушительное, их карканье взрезало тишину, как нож. — Никого ж не было, — отшатнулась Марэт, — никаких птиц… — Ворона не птица… — ответил сквозь зубы Кеаллах, — ворона этот черт с крыльями! Двери были двустворчатые — но одной створки не было вовсе, а другая покачивалась, поскрипывая, на одной петле. Длинный след глубоких когтей остался на досках… они вошли внутрь часовенки — сквозь обвалившийся купол сыпался лунный свет, освещая алтарь с давно истлевшим покровом, каменный мусор и остов ржавого канделябра, боком лежавшего на полу. У правой стены лестница уходила вниз — и впереди цвела темнота. — Кур-рва мать… — жалобно пробормотала Марэт, и ничего не изменилось. Она прижала ко рту ладонь и прерывисто, испуганно задышала. — Что такое стряслось? — вскинулся Кеаллах. — Свет, — прошептала она, широко распахнутыми глазами глядя на тьму, — свет не горит… — Большой беда, — Кеаллах весело хмыкнул и, обняв ее одной рукою, поцеловал в шею под волосами, — пока я с тобой, можно темноты не бояться. Прислонив к стене лук, он принялся шарить по внутренним карманам плаща. Марэт сосредоточенно помолчала. –Aenye! — прошептала она отчаянно, шевельнув пальцами, — Aenye! — громче, совсем с другой интонацией. Она горестно уронила руку. — Тот камушек, — спросила она с надеждой, промелькнувшей в глазах, — что приносит удачу, ты его, наверное, потерял? — Вот еще, — фыркнул Кеаллах, — ни один темерец не отнимет мой свадебный дар! Тебе доказать? — Доказывай, — подмигнула она. Тот карман, из которого он извлек подвеску, трудно было заметить, да что там — если не знать, что он есть — то и вовсе неможно. Марэт зажала между ладоней камень, граненый в форме слезы, сверкнули слабые искры — и на ее лице расплылась сытая улыбка. — Здесь нет ни жизни, ни Силы. До чего гадкие места, — объяснилась она, — но хорошо, когда есть крохи на черный день. — Друиды говорили про этот, — вспомнил Кеаллах, надевая на шею тонкую цепочку, — им тоже не по нраву пришлось. — Какие друиды? — Да так, по дороге встретились. Над головой Марэт вспыхнул яркий теплый огонек, разогнавший тьму. Кеаллах смущенно кашлянул. — Послушай, — взмолился он, — а можно все же без этот весь? Марэт растерянно обернулась. — Это просто свет, meleann. Просто свет. — Да понятный, что свет, — смутился повстанец, — когда ты делаешь этот, ну понимаешь… у меня мысли, такой обидный… — Э? — Да если б я так умел, — с тоской вздохнул он, — Мехт, может, был бы свободен. Марэт не нашлась, что бы ответить ему, но шар света потерял очертания и погас. — Вот свет, — он протянул ей толстый свечной огарок в пару дюймов длиной, отрывисто защелкал огнивом, — мне обе руки нужны… Они спустились вниз, и под ногами что-то хрустело. Кости… это все были кости — шейные позвонки, локтевые, берцовые, сломанные, целые, в беспорядке смешанные друг с другом. Их было, этих костей, и на многих остались следы зубов, острых, частых зубов… в застоявшемся воздухе плыл затхлый и влажный запах плесени, овладевшей всем. Ржавое железо — мечи, кольчуги, щиты, прогнившие от времени, со ржавым стальным торцом… истлевшая ткань… были там и другие, сохранившиеся тела — в ржавых доспехах, с серо-желтой, плотно натянутой кожей, твердой даже на вид, с лицами, застывшими в последнем страдании. Им приходилось осматривать каждого — и у многих чего-нибудь не хватало. Марэт прерывисто дышала и водила свечой по углам. Кеаллах стрелу держал наготове. — Они старый, — прошептал он, — эта кровь давно ушла в землю. Ни один свежий труп здесь нет… — В-вижу… — отозвалась Марэт, — темень… Они вошли в первую гробницу. Истлевшие красные знамена висели на стенах, а в центре возвышался саркофаг, сработанный из белого мрамора. Саркофаг… — со сдвинутой крышкой, со следами лома на этой крышке. — Святой Григорий, — ошеломленно пробормотала Марэт, поднимая свечу, — Вечный Огонь, наполни… слабое сердце… мужеством! — Сожги меня, если недостоин я, — прочел Кеаллах, — давай не нужный? — Сталь закаляется в огне, — странный взгляд подняла на него Марэт, взгляд, в котором испуг перемешался с решимостью, — пойдем… пойдем дальше… Были еще гробницы, и на каждой нашлись следы взлома. На каждой, кроме одного саркофага. Его тяжелая крышка долгое время открывалась изнутри… — Я не могу… я больше не могу, — отбивая зубами, призналась Марэт, — я боюсь, meleann. Темень, смерть… мы так и не нашли… Кеаллах прислонил к саркофагу свой лук, и несколько стрел опустил на сдвинутую крышку. Его улыбка сделалась лукавой, совсем по-лисьи лукавой — Марэт не помнила уже, когда в последний раз он так улыбался, забыла, как эта улыбка меняла его лицо. — У меня, кажется, есть лекарство, — усмехнулся повстанец, и пальцами, грубыми от тетивы, коснулся ее лица, шеи, чувствительного места за правым ухом, — лекарство от страха. — Да ты с ума сошел! Кеаллах! — А что? Только личный опыт чего-то стоит, м? — продолжал он, и его пальцы делались все смелее, спускались все ниже, — гробница Адды Реданской, подумай только! Мы будем вспоминать этот в старость… — Каэл… — …подождет. Хватит уже бояться.***
Надгробья белели, как зубы, растущие из земли. Каэл шел среди них, не пытаясь разобрать полустертые надписи — неинтересно, были у него и свои… Рикард бормотал вполголоса, что и в двух шагах его не расслышать было, и шел по привычке — бесшумно. — Беда мне с вами… — сетовал сержант, — никакой дисциплины, так привык уже, холера их возьми! — Да полно, — возразил Каэл, пока внутри все сжималось от нетерпения, — не так уж они и плохи! Возле ног статуи, поросшей зеленоватым мхом, покоилась голова оленя, голые кости — несколько вырванных позвонков, высокие ветвистые рога и череп без нижней челюсти. — Старый, — заметил Каэл, — давно лежит… Рикард коротко шикнул и пригнулся к самой земле. Туман пронизали скупые отсветы — подобравшись ближе, по влажной земле, среди серых опавших листьев, они расслышали голоса. Сторожа. Не чародеи, пока нет. — Они кинули нас, — голос был низкий и с хрипотцой, — а тут одна страхота по ночам. И запасы кончаются… — Да плевал… я, — отмахнулся молодой голос, — они нам бабок должны! Эти клятые магики должны нам бабок как раз за то, что мы здесь сидим! И хрен я куда уйду, понял? Раздался нервный смех. — Мертвецу никто не заплатит, дурень. Здесь сама смерть бродит по ночам… и воет… С шумным карканьем, невидимая в тумане, с холма взлетела стая ворон. Сторожа у огня вздрогнули и поежились. — Вороны… всякий знает, что где вороны, там вомпёр! В склепе укрывается, а ночью вылазит! Говорю тебе, салага, пора валить отседова! — Деньги нужны… Долги у меня… Каэл с Рикардом отползли и переглянулись. Рикард красноречиво провел рукою по горлу, Каэл качнул головой. — Погоди… — Каэл воротился к статуе, поросшей зеленоватым мхом, — чего сразу вешать за шею? Когда он, в двух словах, поведал Рикарду о своей идее, бедняга сержант зажал рукою рот, только чтоб не выдать себя. У них был плащ, и сломанные ветки, валявшиеся на земле, и череп оленя. Был туман, искажавший голоса. И был леший, шатающийся среди могил, и были вопль, рев, рваные всхлипывания и стоны, был страх и ужас, будто бы пробудилась сама болотная чащоба. Когда леший остановился, охранников у склепа и след простыл. — Ну, капитан, — фыркнул Рикард, потирая плечи, — не ожидал от тебя! — Рад, что могу удивить, — отозвался Каэл, в замешательстве глядя на склеп. Он был легок, построен на эльфский манер, и, пусть камень нес на себе отпечатки времени, казалось, будто склеп этот неуместен на этих мрачных болотах, будто б сам по себе светился в тумане. Крышу поддерживали легкие колонны, стен не было — только лестница, окруженная статуями, застывшими в светлой скорби, и крутой спуск вниз. Сердце гулко застучало в висках. Рикард запалил факел от брошенного костра. Они торопливо спустились вниз, незачем было терять время впустую — а ну как, охранники отойдут от первого страха и вернутся, хотя бы затем, чтоб прибрать из шатра пожитки? По белому гладкому камню стен бежали широкие трещины, по потолку… хорошо, что колонны не рухнули сверху, когда гремело — эльфы строили на века. В небольшом, округлом зале по правую руку Каэл увидел то, чему вовсе не удивился. Тяжелый мраморный менгир, глубоко изрезанный рукотворными знаками, лежал на усыпанном каменном крошевом полу, расколотый на две части. В стене за упавшим менгиром пролегла глубокая борозда, такая тонкая, что внутрь бы поместился только волос или лист бумаги, а из монет, разве что, узкий, легкий ковирский бизант. — Похоже? — уточнил Рикард, поводя факелом по сторонам, но в круглом помещении не было углов, в которых могли бы прятаться тени. — Похоже, — нехотя вздохнул Каэл. Коридор упирался в дверь — да что там дверь! — целые врата в два человеческих роста, двустворчатые, но без какого-либо признака хоть ручки, хоть щели, в которую можно было бы всунуть нож. Врата, на которых был начертан целый сюжет, то ли вытравленный, то ли выбитый в металле искусной рукою — о народе, что был разделен, о народе, что, быть может, сумеет воссоединиться вновь. С каждым новым полотном их различия делались все очевиднее — те, что ушли, казались выше, сильнее и прекраснее, у других смягчалась их острая, нечеловеческая красота. Одна из женщин, поданных в профиль, так похожа была на Эттри… От горько протянутых рук, от выражения лиц у Каэла защемило сердце. Руны вились посолонь, сжимаясь в тугие спирали — но ни к чему были слова, которых он не знал, то было искусство, то была неизбывная боль — а это понимают без слов. На вратах оставались следы — кто-то (может, магики, может, и не они) пытался грубо взломать их, но не преуспел, оставив безобразные темные окалины на поверхности металла, не дававшие рассмотреть весь сюжет так, как он того заслуживал. Эти врата стояли, запечатывая коридор, и, по-видимому, так и собирались стоять до самого конца мира… Он встревожился. Да что там, он разволновался так, как, должно быть, не волновался перед самым первым поцелуем в своей проклятой жизни! Если у него отнимут и эту надежду — он умрет. Просто перестанет дышать… — Я посланник Хионы, — едва слышно выдохнул Каэл, будто бы рассматривая лица давно мертвых эльфов, которых помнил только металл, да эти, возможно, своды. Створки медленно, с тихим лязгом разошлись в стороны, полностью скрылись в стенах… — Капитан, — встревоженно уточнил Рикард, дернув вислым усом, — ты что сказал, а, капитан? Каэл усмехнулся. У него, казалось, с плеч свалился немалый кусок горы, все, что ему хотелось — это обнять Рикарда и расцеловать старого зануду в обе щеки, но он бы не понял, не понял, не понял… и оттого Каэл делать того не стал. — Так в одной сказке было, мне на ночь ее читали, — хохотнул он, — скажи «друг» и войди. — А, эта сказка, — хмыкнул сержант, — ну, орлов, положим, мы не дождемся, зато командир наш получше будет, чем этот серый башмак… Когда они вошли внутрь, по стенам засияли светильники — свет их был белым, но теплым, как луна в небесах на Литу. Каэл вошел беспечно, но Рикард, шагнув назад, к дверному проему, застыл напряженно в нем, точно боялся, что врата захлопнутся, как ловушка. Гробница, должно быть, принадлежала какому-то великану — Каэл, и сам ростом не обделен, едва лишь до плеча достал бы тому, кому такая гробница из белоснежного, в тонких серебристых прожилках мрамора пришлась бы впору. Чего было, впрочем, гадать — саркофаг украшала статуя. Искусно вырезанные доспехи, и руки, сложенные на груди, и резные оплечья, черты лица — безмятежного, безбородого, навсегда оставшегося спокойным… Эйлиль Коэденвих оставался безмолвен, как и положено мертвецу. А сбоку от статуи, слишком велик, чтоб быть вложенным в руки, лежал без ножен двуручный меч, и белый свет играл на полированном его широком клинке. Ни следа ржавчины не было ни на нем, ни на удивительно простой, но сияющей рукояти. Он выглядел так, будто пригоден для боя, будто рука, поднимавшая его, знала о битвах все, но он не мог — ни один мужчина не смог бы сражаться этим мечом. Ни один человек. И все же Каэл протянул руку… Рикард испуганно кашлянул, с большой опаской расставив ноги в дверном проеме. Он, казалось, приготовился удерживать створки врат, если они начнут закрываться. — Не брал бы, — в голосе сержанта звучала неподдельная тревога, — ну его, капитан, а? Что-то мне не по себе… — Хороший ведь меч, — удивленно ответил Каэл, — а ему уже не нужен, поди. И сомкнул ладони на рукояти. Ему почудилось, будто что-то внутри него поет, поет — о звоне клинков поет, о кровавых битвах поет… Что-то вознесло его на саму вершину, сделало простыми и понятными сложные вещи, наполнило душу радостью, нетерпением — да что там, счастьем! Да, с этим клинком он мог убить Магистра, с этим клинком он мог пойти против кого угодно… Удивительно легок он был, этот меч, даже легче того, пожалуй, что был у него теперь — так понял Каэл, едва окружив себя сиянием стали. И ничего не произошло, ничего — не захлопнулись врата, разрывая Рикарда на куски, не погас белый, терпеливый свет… Ничего не сделалось. Ни в чем не солгала Хиона. — Дай и мне подержаться, что ли, — и Рикард, наконец-то, сообразил, что бояться здесь нечего, — ты как мельница был, что к тетке намылилась в Оксенфурт! Душа в нем восстала… Стоял, значит, в дверях, трусил, как не темерец, а теперь туда же, за меч ему подержаться! Подержаться! Сказал бы он, за что ему, Рикарду, подержаться… — Зависть, старина, зависть. Не надо завидовать, — наставительно произнес Каэл, забрасывая меч на плечо, — пойдем, заждались нас, пожалуй. Рикард, старина Рикард — он не стал обижаться, как последний глупец, он все понял, как надо, пожал плечами и поплелся следом за ним. Погас белый свет, захлопнулись за ними врата.***
Там, где прежде витала смерть, где проливалась слезами скорбь, ныне торжествовала жизнь — негромкими стонами и взрывами нервного хохота торжествовала она, рваным дыханием и словами, над смыслом которых никто не задумывался. Но этого звука никто в склепе не ожидал — ни живые, ни мертвые. Неторопливый, беспечный, радостный, он больше приличествовал цирку, не склепу — так ладони хлопали друг об друга. — Похвальное жизнелюбие, — сообщил насмешливый голос, — какое похвальное жизнелюбие! Вот уж не подумал бы… Кеаллах вздрогнул, запоздало осознав опасность, и закричала Марэт, вцепившись ему в плечо. Свет ворвался в раскрытые глаза, как непрошеный гость, сжег все тени в углах и растворился без остатка, снова впуская тьму. — Тише, тише, — торопливо добавил голос, — здесь никого нет, кроме меня. Не стоит так волноваться. Кеаллах на ощупь нашел свечу, застучал огнивом. — Кроме вас… — выдохнула Марэт, в полной темноте спрыгнув с саркофага Адды Реданской, и торопливой, нервной рукою встряхнула юбку, чтоб подол скатился до щиколоток, — кроме кого? Покажитесь! — Ооо… прошу прощения! Я должен представиться, — голос обрел светящиеся, туманные очертания, что подрагивали от сквозняка, и оказался высоким мужчиной не старше Каэла, с правильными чертами лица и аккуратно постриженной бородой; короткие, до сапог, расшитые одеяния, затянутые поясом, прикрывали на нем кольчугу, — Годрик Салливан, к вашим услугам! Затрепетало пламя свечи, разгоняя тьму. Кеаллах, сунув в карман огниво, уже решил прикоснуться к луку — и покачал головой, и руку убрал, смиренно и тяжко вздыхая. Сердце все еще стучало в висках. — На крыше Оксенфуртской Академии… темной ночью, на спине у лошади, — предложила ему Марэт, и повстанец, наконец, смог расслабить плечи и, кажется, даже позволил себе слегка улыбнуться, — только так и никак иначе, чтоб сразу от всех напастей! — Пусть бы я и жрец Креве, но сегодня обойдусь без нравоучений, — заметил Годрик Салливан, — уж больно рад. Обычно оно ведь как? Бежат, визжат, тапки свои теряют, едва поздороваешься! Обидно, между прочим… — Жрец Креве? Годрик Салливан церемонно поклонился. Улучив момент, Кеаллах отвернулся и завязал штаны. — Истинно так, — согласился призрак, — и посвященный рыцарь Владычицы Озера! — голос его дрогнул, — все еще, я надеюсь… Марэт поклонилась в ответ. — Мое имя Марэт. Это Кеаллах аеп Ральдарн. Я… мы… она не забыла о вас, сир Салливан. Она просила меня прийти. Призрак сдавленно охнул и, заложив полупрозрачные руки за спину, прошагал от стены к стене, от стены к стене… Остановился. — Ее Глубоководие… она не забыла, — пробормотал он, — упыристая упырица, фольтестова дочурка! Я хотел… хотел спасти от нее Вызиму, хотел посвятить этот подвиг ей, моей госпоже. Добродетели вернулись бы в эти места, и вера вернулась бы… — призрак испустил тяжелый тоскливый вздох, — но я, как видите, не справился. Не сумел! Призрак, сгорбившись, отвернулся к стене. — Она не винит вас, сир Салливан. Никто не винит, — ответила ему Марэт, — вы заслужили покой. Покажите нам, где вы… где ваши… — Где мои останки, — спокойно закончил рыцарь, — никаких проблем со смертью, не стоит бояться меня задеть. Я покажу. Жаль, что она сама не пришла… Кеаллах, опешив, приоткрыл рот. — Пойдемте. Распорот когтями, рыцарь отступил в самый дальний зал склепа и забаррикадировал дверь. Спасение было так возможно, так близко, но судьба решила иначе — он не сумел остановить кровь, и жизнь вытекла вместе с нею… так рассказывал он, о том же свидетельствовали следы на ржавой кольчуге — они увидели их, когда сумели, наконец, растолкать дверь. Меч был ржав. Меч был ржав настолько, что Марэт показалось — рассыплется, рассыплется от одного-единственного прикосновения, настолько, что трудно было в нем угадать оружие, и пламенеющий клинок сыпал сухой, липнущей к пальцам пылью. Марэт вздохнула и едва не расхохоталась. «Я отдам тебе этот меч» — так сказала Владычица Озера. Рассудок давно бунтовал против этого, против слабой, крылатой веры, но ему, рассудку, нечего было ей предложить — они стояли на болотах, как огры, и каждый, каждый хотел их крови — и нильфгаардцы, и реданцы, да и самый Фольтест, сын Адды. Она не откажется, до самой последней минуты она не откажется от надежды, какой бы та ни была. Их было три, свободных саркофага в старинном склепе. — Поближе к выходу, — попросил призрак, — уж если не затруднит. Не затруднило, лишь задержало. Каменная крышка со скрежетом встала в пазы. — У меня нет сил… — виновато призналась Марэт, — здесь пусто, здесь неоткуда почерпнуть. Я не смогу вырезать надпись в камне. — Есть обломок карандаша, — предложил Кеаллах, — годится? — Не надо, — призрак покачал туманной головою, — не надо ничего писать. Вы можете сказать что-нибудь, мне будет приятно. Но писать ничего не надо. — Вы справились, сир Салливан, — улыбнулась Марэт, — не надо думать, что нет. Просто немного не повезло. — Покойся в мире, — прошептал Кеаллах, — жрец небес и грома. — Благодарю вас, — прошелестел голос, и призрак исчез, пропал, растворился в неверном свете свечи. — Еще немногий, — неловко признался Кеаллах, — и я стану думать, что весь этот в порядке вещей! — Так и есть, — согласилась Марэт, — но ты лучше подумай о крыше академии. — И лошадь найду! Не успели они вернуться — и Каэл, и Рикард, оба они шли уже им на выручку, и сержант бранился, как сержанту от века положено. Каэл нес на плече здоровенный двуручный меч, весь новенький, полированный, поблескивающий в лунных лучах… — Ты где такой меч подрезал? — Кеаллах загляделся, сунув Рикарду лук, — да эта дура выше меня! А ну, дай попробую, интересный… — Никого я не резал! — возразил Каэл, отодвинув его плечом, — нос еще не дорос, порежешься. Кеаллах возмущенно фыркнул, что уж ему-то компенсировать нечего. Марэт тревожно сощурилась. Ржавый фламберг пятнал ей руку… И Рикард, набрав в грудь воздуха, бранился еще.***
Тайлер, едва услышав донесение, признался, что так и думал, так и предполагал — дескать, все беды их одними руками слеплены, руками беловолосой колдуньи. Каэл кивнул — без промедления, без раздумий, не дав ему времени в чем-то себя заподозрить. Тайлер тоже б не понял. Как же ему понять было, коль по вине Хионы он впал в немилость? Нет, нет, не был глуп старый друг, но гибкости не доставало даже ему — люди делились на верных, дававших присягу Темерии, на союзников и врагов. Уж придется ему немного пожить в неведении… Засверкали восхищенно его глаза, едва Тайлер дотронулся до рукояти клинка — уж он-то не мог повредить мечу, да и сам себе, в отличие от других, не повредил бы. Это было будто бы оправдание, да, будто бы раскаяние — за то, что Тайлеру знать не положено, за то, что отзывалось щемящей пустотою в груди… — Хороша дура, — выдохнул маршал, опуская двуручный меч, — там второй такой не было? — Не было, старина. Уж я бы тебе припас. — А жаль, — заявил Тайлер, протягивая нему рукоять, — такую знатную дуру и обозвать не грех! Каэл задумался. Он вытянул меч перед собою, одной рукой удерживая его почти без труда. Широкий клинок плавно сужался к острию — так он был похож на ледяной капельник, коварно зависший высоко над головою, непредсказуемый и смертоносный. — Осколок Льда, — произнес рыцарь, — пусть будет Осколок Льда. Тайлер хмыкнул и покачал головой. — Aedd Gynvael, стало быть, — проворчал он с насмешкой, — гляди теперь, чтоб уши не отросли. Каэл от души рассмеялся. От такой возможности, пожалуй, он бы не отказался — многое разом бы сделалось проще. У общего шатра сидела Марэт, воткнув факел в землю, и мучилась с какой-то вековой железякой, насквозь ржавой даже на вид. Кеаллах безмятежно спал. — Брось, — посоветовал Каэл, — гиблое дело. Иди уже спать. Марэт сквозь зубы проворчала про сувенир из склепа. Когда-то, должно быть, это был фламберг с тонким клинком — под слоем ржавчины у рукояти все еще смутно угадывалось клеймо Вироледо, знаменитое солнце с тонкими змеистыми лучами. Но этот клинок, должно быть, был мертв раньше, чем она родилась. — Брось, — повторил Каэл, — это безнадежно. В ярких синих глазах запутался гнев. — Я тебе мешаю, что ли? — раздраженно поинтересовалась Марэт, — тебе надо, вот и спи. Каэл не стал возражать — ему было надо, еще как надо, во сне его ждала Эттри. Его Эттри, взволнованная, исхудавшая, с нетерпением дожидавшаяся новой ночи, только чтоб вырваться из того ада, что окружал ее днем… иногда она пропадала, мерцая посреди их радости призрачным светом — ее снова будили глубокой ночью… Едва рассвело, они двинулись в обратный путь — никому, никому не улыбалось задерживаться на мертвых болотах. Особенно Седрику.***
Медленно они шли — вновь по болоту, со всем лагерным бытом, с оружием и броней, со всем добром, что рассовано было по множеству наплечных мешков да прикручено к ним хитрыми узлами. Не помешал бы ослик, а то и пара ослов, но, покуда, обходились собственными плечами, и каждый знал, что именно ему придется выбросить в воду в случае марш-броска. Тайлер Верден решил не соваться в Старую Крепость на ночь глядя, безо всякой разведки — слишком уж хорошее было место, и таковым могло показаться кому угодно. Костров в эту ночь не жгли — сухомятью пришлось питаться, солониной, ягодами да ключевой водой. Не жгли костров, а в воздухе, как назло, клубился пар от дыхания… — Помилосердствуй, — взмолился Кеаллах, наблюдая, как Марэт укутывает ржавый меч, которому от всех ее усилий нисколько лучше не становилось, в скупой, дырявый отрез льняной ткани, — мы который ночь толком не спим? Он покрепче закутался в медвежью шкуру и, накинув сверху теплую зубастую пасть. Женщина устало вздохнула. — Твоя правда, — мягко согласилась она, — так я же не заставляю. Сама пойду, пока далеко не ушли. — Сама не пойдешь, — повстанец с сожалением скинул мех, поднялся и попрыгал, охлопав ладонями озябшее тело, — опасно. Будто бы подтверждая его слова, врезался в уши далекий тоскливый вой. Слышали его не впервые, нет, что-то выло, кричало, всякий раз меняя тональность, но всякий раз — далеко. Никто из Полосок уже и внимания на это не обращал, кто храпел, тот и продолжал храпеть, кто стоял в карауле — медленно шагал по периметру, разве что прислушивался, не приблизилось ли вытье. — Везде опасно, — хмыкнула Марэт, — похоже, сработала твоя терапия. Неужто и правда черт? — Да черт его знает, — признался Кеаллах, торопливо проверяя, хорошо ли наточены ножи, хватает ли стрел в колчане, — пойдем. Никакой черт не встретился им в пути. Окна звенели светом — вся деревня уже спала, вся деревня, кроме этого дома, за которым, привязана к причалу, покачивалась на волнах лодка — одна из нескольких в Темноводье, но только в этой хозяин оставлял весла. Да и луна светила, что было мочи — сунься, не дождавшись, пока заснут, и поднимется переполох. Марэт нетерпеливо кусала губы, прячась за густыми, колючими, ароматными зарослями дикой розы, и с каждой минутой мрачнела все хуже. Душила ее эта деревня, едва не сделанным подлым делом душила. — Ну хватит, — вполголоса предложил Кеаллах, — не спят, и черт бы с ними. Поищем? Марэт покачала головой. Улыбка разлилась по ее лицу, изо рта вырвалось облачко пара. — Не хватит, — возразила она, разыскивая что-то по карманам, — надо бы искупить. Голубоватыми искрами блеснул в ладони аквамарин, настоящий трофей, и она сжала его в кулаке, выпрямилась и вышла из-за кустов. — Ты дом этот купить хочешь, что ли? — поинтересовался Кеаллах, щурясь на кирпичную постройку, одним боком уже вросшую в землю, огороженную невысокой плетеной изгородью, за которой росли цветы, — рухнет ведь скоро, старый. — Зато уютный, — весело хмыкнула Марэт, приподнимая калитку, чтобы лишнего не скрипела, — я быстро, meleann. Постучала в дверь и, не дождавшись ответа, потянула за ручку. Скрипнули петли. Заглядывать в окна он не стал, остерегся, но различал высокий голос жены и мужское бормотанье, в котором, быстро сменяя друг друга, слышались ему недовольство, глухая тоска и нечаянная, робкая радость. Марэт выскочила из дома радостная и легкая, и ее проводило улыбающееся, бородатое, широкое лицо. — Хучь днем, хучь ночью бери, — повторил кмет, — и не спрашивай, благодетельница! Марэт нетерпеливо помахала ему рукою, и Кеаллах, недоумевая, пошел следом за нею через двор, на пристань. Небо наливалось алыми отсветами — над Вызимою по ночам небо бывало такое, да и над всяким другим крупным городом, но краснота эта тянулась по небу не от Вызимы — ее фонари, ярче лунного света, отражались в воде на другом берегу озера, нет, не от Вызимы ползло — откуда-то справа, из-за мыса, на котором стояла деревня, и ветер, рвущийся с юга, слабо потянул гарью. — Что там у него было? — спросил Кеаллах, распутывая нехитрый узел, каким была привязана лодка, — и ты что сделала? — Житейская драма. Две дочери, одна младенец, почитай, а второй уж восемь, и одна мертвая коза, — рассказала Марэт, и, уложивши сверток с мечом на дно лодки, прыгнула следом, — послал дочку в город, за козой, значит, за новой, а ее и ограбили. Вернулась, денег нет, козы нет, никому не сказалась, и в омут со страху прыгнула. Еле выловили… Кеаллах налег на весла, и лодка, слегка рыская, пошла вперед. — Девочка-то живой? — нахмурился он, невольно оборачиваясь, — он там ее не лупит, часом, что она лучше в омут, чем отцу повиниться? Лодка выскользнула из-за длинного мыса. Гарью потянуло сильнее. — Жива, жива… — пробормотала Марэт и резко осеклась, покачнув лодку. Пылал дом рыбака, освещая покосившуюся высокую статую, и целые снопы искр взлетали в небо из-за провалившейся крыши, а гул пламени, если прислушаться, был слышен и посреди озера. Горел покосившийся сарай, и даже деревянный, сбитый из ветхих досок причал — все, все было объято пламенем. На отмели посреди озера мелькали огни — то ли два их было, то ли три, тех огней. Факелы… — Вернулись… — проскрежетал Кеаллах, — сволочи… — Суши весла, — взвизгнула Марэт, — и держись! Едва успел бросить весла на дно, едва успел вцепиться в борта, как лодка понеслась, будто под парусом, на свежем попутном ветру. Понеслась — и пропахала носом и тугие стебли кувшинок, и белый песок. Остановилась. — Никогда больший лодка, — отплевываясь от песка, пообещал Кеаллах, приподнявшись на локте. — Переборщила, — покаялась Марэт, подавая руку. Их еще не заметили. Их было пятеро — два кмета со знакомыми лицами, и три рыцаря в тяжелых кольчугах, подпоясанных широкими кожаными ремнями, в плащах цвета пролитой крови, в плащах цвета яростного огня… рыбак был один, и с бледным, искаженным лицом он пятился к капищу, заслоняя себя дрожащими, худыми руками. Старший из рыцарей уже грохотал свое обвинение в ереси… — Ты понимаешь, — прошептал Кеаллах, накладывая стрелу, — если мы встрянем в этот… тут они должны и остаться. Все пять, никто не должен уйти. Марэт обреченно кивнула. На этот раз ей не понадобится ни корабела, ни ржавый меч. — Проклятые грешники! В мои времена они знали место, знали служение, — послышался гневный голос, — в мои времена они такого не позволяли себе! Слева стоял Кеаллах, и он нетерпеливо молчал, он ждал. Марэт взглянула направо, и изумленно приоткрыла рот — плечом к плечу с нею стоял Годрик Салливан, мертвый рыцарь с застывшим от гнева лицом. Призрак, как ни в чем не бывало, наклонился и изложил свой план — горстью быстрых слов, парой рубленых фраз. Кеаллах, похоже, не видел его, и не было времени для объяснений. Она разорвала ткань и, подняв ржавый фламберг над головою, просто пошла вперед. Кеаллах, не понимая, что происходит, окликнул ее, но, так ответа и не получив, прянул тут же за дерево — каждый, кто приблизится к ней с мечом, получит стрелу, вот и весь разговор, так он решил. Не было у них луков, не было у них арбалетов — одни мечи. Блеснуло, и кроны дубов у капища объяло ревущее пламя. Марэт стояла перед рыцарями, заслоняя рыбака, и смотрела на них, как на неразумных детей, на детей, что обокрали сад одинокой старухи. — Ух, Креве все еще слышит!.. слышит меня… — удивился призрак, — я, честно сказать, не был вполне уверен… Гудело пламя. Молчали люди. — Вечный Огонь посылает нам знамение, — прохрипел старший рыцарь, выпучив светлые свои глаза, и рявкнул, оглянувшись на ничего не понимающих кметов, — на колени! И опустился сам. — Так ли незапятнаны ваши помыслы? Так ли чисты ваши души? — гулко и гневно спросила у них Марэт, и пламя бушевало за ее спиною, — да вы хуже безродных псов! Бегите, бегите прочь отсюда! Бегите в свои жилища, возжигайте и свечи и молитесь, молитесь! — она почти зарычала, — молитесь, если не хотите, чтоб Огонь Негасимый спалил вашу грешную плоть, ваши грешные души! На лицах рыцарей отпечатался благоговейный ужас, они склонились, пряча лица в ладонях, они склонились, сдавленно бормоча молитвы, они едва ли не всхлипывали, вспоминая свою вину. — Грешен… грешен… — …она явилась! — Не ошибался… Кеаллах не верил своим глазам, и медлили кметы, разинув рты. Марэт стояла, высоко подняв меч, казавшийся пламенным, гордая, как сестра титанов, и безмолвно, с материнским укором на лице, продолжала смотреть на рыцарей. — Убирайтесь! — Живо! Прочь, вы слышали? — рыцари торопливо встали, попрятали мечи в ножны, и теперь, втроем, волокли двух растерянных кметов к берегу, к лодкам, — вы слышали, что она сказала? Прочь! Они гребли так, будто за ними гналась сама смерть. Марэт опустила руку, выронив ржавый меч, на деревянных ногах обернулась, чтобы увидеть, жив ли еще рыбак, и осела в песок. — Это как же… это что же… — сказала она растерянно, — я не понимаю. Раз — и все получилось! — Они ушли, — осторожно согласился Кеаллах, — но как ты поняла про весь этот? Никогда больший не делай так! — Это не я. Это Годрик, — возразила Марэт, — сир Салливан, не поможете ли доказать, что я еще не безумна? А старик сидел, обняв костистые колени руками, сидел, раскачивался и, похоже, все еще был живой. Кеаллах уставился на призрака, что стал ему зрим. — Я думал… — пробормотал повстанец, — я думал, вы упокоились с миром, сир рыцарь. Годрик Салливан мягко улыбнулся и отвесил ему короткий поклон. — Хорошо, что мои кости теперь в порядке, — объяснился он, — это немного греет душу, и я действительно благодарен. Но дела мои, я чувствую, не закончены… Марэт все еще выглядела потрясенной. — Я не понимаю, — упрямо повторила она, — спасибо за представление, сир Салливан… но я все же не понимаю! Они могли обвинить меня в колдовстве, но они, понимаете… как будто дожидались именно этого! Как будто ждали меня, — она растерянно глядела перед собою, — как будто узрели пророка! — Так это была не магия? — дубы все еще полыхали, окатывая их волнами жара, и теперь с опаскою смотрел на них Кеаллах. — Это была не я, — Марэт спрятала лицо в ладони, — это все Годрик, все он. Это Креве… или Вечный Огонь… — она изумленно осеклась, — или Создатель… Призрак возмущенно распахнул рот, но его прервали хлопки влажных ладоней. Владычица Озера стояла на мелководье, по колено в воде, и тяжелые, влажные волосы прикрывали ей грудь, и глаза сияли, как звезды в глубине озера. Кеаллах охнул, невольно склонившись в глубоком поклоне. — Ваше Глубоководие, — в голосе призрака зазвучали и тоска, и радость, и надежда. В голосе призрака звучала любовь. — Славное представление мне показали, — Владычица Озера, тепло улыбнувшись призраку, вышла на берег, и белоснежный песок сразу же облепил ей ступни, — отменно порадовали меня. Годрик Салливан поклонился. Поклонился рыбак — он уже не дрожал, нет, разве что благоговейная улыбка подрагивала на его сухом лице, покрытом морщинами. Марэт встала на ноги и подобрала ржавый фламберг. — Меч, госпожа, — она протянула клинок на вытянутых руках, — я принесла меч. Владычица Озера играючи взяла ржавый длинный фламберг одной рукою и, развернувшись в бедрах, метнула его в воду — меч медленно вращался в стылом ярком воздухе, опускаясь все ниже, пока не потонул безо всякого плеска. И сама она нырнула следом. — Безумие, — определил Кеаллах, садясь в песок. Марэт промолчала, но во взгляде, брошенном в сторону Годрика, блеснуло отчаяние. Пламенеющий клинок вырвался из воды, и следом за ним — рука. Рассыпая искры прозрачных капель, Владычица Озера вышла на берег и, махнув мечом в сторону Марэт, кивнула, улыбаясь каким-то собственным своим мыслям. — Я не надеялась, что кто-то придет ко мне. Не надеялась, что хоть кто-то услышит зов Предназначения, и уж тем более, не надеялась, что смогу одарить хоть кого-нибудь своей благосклонностью в этих тоскливых местах, — заговорила она глубоким, грудным голосом, — но ты доказала, что тебе присущи добродетели. Сперва ты принесла мне сострадание, а могла бы принести мудрость. Честь и доблесть так же присущи тебе. О твоей щедрости пусть расскажет отец дочерей, не я, и мудро было изгнать рыцарей, не проливая кровь. Марэт вышла вперед, опустив голову. — Каэл Тренхольд, мой брат, куда сострадательнее меня. Я бы, верно, сбежала из склепа, если б не Кеаллах, — ответила она, метнув острый взгляд в сторону призрака, — и, если б не Годрик Салливан, я бы не прогнала рыцарей, не проливая кровь. Я не верю в Предназначение. Но я стою здесь, перед тобою. Закончив, она слегка приподняла голову, и дрогнули уголки рта — она попыталась улыбнуться, и не смогла… — Другого я и не ожидала, — совсем по-человечески хмыкнула Владычица Озера, — на колени! Ей пришлось повторить — голос был мягок, но непреклонен, и Марэт опустилась на одно колено, едва заметно склонивши голову. — Ты доказала, что добродетели присущи тебе. Встречай без страха своих врагов, защищай слабых, не лги даже перед лицом смерти, — повелела Владычица, вытянув в руке сияющий фламберг, — вот твоя клятва. Я посвящаю тебя в рыцари, Марэт из рода Дыффин. Впереди у тебя долгий путь, и ты не сойдешь с него, покуда не исполнишь Предназначение… Узкий клинок с легким звоном коснулся кованых наплечников с травлеными змеями, что, высунув язык, стояли на хвостах, и Марэт заметно, всем телом вздрогнула. Она подняла голову — и взгляд у нее был такой, будто Владычица пронзила ее этим клинком и, хохоча, теперь его проворачивала. Кеаллах содрогнулся от таких взглядов — что-то, почудилось ему, заканчивалось в эту минуту, заканчивалось безнадежно и навсегда. — Не лгать даже перед лицом смерти. Это фигура речи, — тихо спросила Марэт, — или мой приговор? — Ты проверишь. О, конечно же, ты проверишь, — улыбнулась Владычица Озера, — и это тебя не убьет. Длинный, узкий, изящный фламберг опустился в протянутые ладони. На первозданном, полированном клинке играл отблеск огня, согревшего стылую ночь, под рукоятью, обмотанной светлой кожей, под простой гардой с кольцами сияло в ночи золотое клеймо Вироледо. — Гиацинт, — задумчиво произнесла дама вар Дыффин, неуверенно ответила на улыбку и медленно, медленно выпрямилась, — я назову его Гиацинт. Годрик Салливан одобрительно кивнул. Гиацинт, подумал Кеаллах. Это представление, наваждение, сказка, наконец, обрушившаяся, как снег с крыши — или уже действительность? Взгляд звездных глаз обрушился на него. — Берегите его, — сказала Владычица Озера, — если он выступит против золотого дракона, обрящет смерть! — Дракон? — ошеломленно повторил Кеаллах. — Золотой Дракон, что пожрал своих братьев, — подтвердило божество, — что сорвал шпиль с самой высокой башни Тилата! Он силен… Марэт изошла вопросами, но ничего больше Владычица не добавила. — Теперь я оставлю эти места с легким сердцем, — заявила она, требовательно поглядев на старого рыбака, — мне здесь больше нечего делать. Здесь не осталось веры. Он, казалось, сбрасывал годы, как другие бросают старую, потрепанную одежду — разгладилось лицо, изрезанное глубокими морщинами, волосы обрели цвет и превратились в буйные кудри… выпрямилась спина. Даже одежда — и та переменилась, превратившись в старомодную длиннополую куртку. Но хромать он не перестал. Владычица Озера подняла руку и шагнула, не глядя, в сторону лодки, появившейся будто бы из ниоткуда, из тумана, из водных брызг, к белой маленькой лодке, которую уже удерживал длинным веслом помолодевший Король-Рыбак… Годрик Салливан, мертвый рыцарь, прянул вперед и преклонил колено у ее ног. — Я так и не совершил этот подвиг. Мне так жаль, госпожа. Я подвел тебя, — зазвучал голос призрака, — так позволь мне принести другую клятву… — Говори. Ничто больше не нарушало тишину, кроме тихого треска догорающих дубов. Годрик Салливан, жрец Креве и посвященный рыцарь, он на мгновение обернулся назад, встретившись взглядом с Марэт. Должно быть, когда он был жив, черными, как летняя ночь, были его глаза. — Позволь мне быть ее стражем. Защищать ее, наставлять ее. Помогать ей, покуда бьется ее живое сердце, — призрак на мгновение замолчал, — таково мое желание, госпожа. Об этом я прошу… Владычица Озера простерла руки над его головою и ответила тихо, не голосом, но звоном серебряных струй, тихим плеском волны. — Да будет так. Призрак исчез, и она продолжала путь молча, не проронив больше ни единого слова. Лодка бесшумно отчалила, но, как бы ярко не светила луна, как бы напряженно не вглядывались глаза в ее отдалявшийся силуэт, когда она пропала, не понял никто. — Жар с равнин, — прошептал Кеаллах, — как будто в сказку какой попал! Рыцарь, с ума сойти… тебе теперь все неможный? — Лгать нельзя… — пробормотала Марэт, — пить вино и играть в кости, вроде, никто мне не запрещал. — Если половину выигрыша отдать в дома для сирот, — уточнил Годрик Салливан, невидим глазу, — так и вовсе благое дело! — Буду иметь ввиду, — ответила Марэт, осеклась и в замешательстве приоткрыла рот, — сир Салливан? Кеаллах вскочил и огляделся. Призрака он не видел. «Гиацинт. Твой меч, дама Марэт. Теперь я твой меч, — голос его был веселым, солнечным, слишком живым для призрака, — твой щит и вернейший друг. Такова моя клятва…» Марэт в ужасе вцепилась в волосы. — Вы здесь? В моей голове? Кеаллах в ужасе уставился на нее. «Нет… нет! Не настолько. Я бы не стал, — ужаснулся призрак, — твои мысли — только твои. Думай громко, если хочешь поговорить со мной…» — Хорошо. Пусть, пусть так. Я рада, сир Салливан. Я рада, что вы со мною, — она продолжила говорить, вызывая у Кеаллаха, да и у себя самой все худшие опасения, — но теперь мне нужно поставить маленький эксперимент. Я не могу лгать, и меня это беспокоит. Насколько я не могу? — Может, просто не будешь лгать? — поинтересовался Кеаллах, — ну, это довольно простой. Берешь — и говоришь правду… «Я, кажется, с ним согласен, — заметил Годрик, — пожалуй, так и есть…» — Берешь, и говоришь правду Тайлеру Вердену… Берешь, и говоришь правду толпе… Да, о да, очень интересно… Повстанец тяжело вздохнул. — Я понял. Давай, ставь свой эксперимент. Я вытащу, она пообещала, что ты не умрешь. «Я тем более не осуждаю, — добавил Годрик, — я тоже понял. А кто такой Тайлер Верден?» Марэт отбила зубами, стиснула ладонь Кеаллаха и заглянула ему в лицо. — Твои глаза карие, как янтарь, — заявила она, и брови Кеаллаха поползли вверх, а Марэт, страшно затянув воздух, схватилась обеими руками за горло и подалась вперед, падая на колени. Кеаллах придерживал ее за плечи, пока она бурно и долго кашляла, брызгала слюною и нешуточно задыхалась. Кеаллах держал ее в объятьях, легонько покачивался и гладил по встрепанным волосам. Гиацинт лежал рядом, на белом песке, и Годрик Салливан тактично молчал. — Ох… о-ох… — простонала Марэт, ожесточенно растирая ладонями все еще красное, горячее лицо, — убедительно, да. Годрик спрашивал, кто такой Тайлер Верден. Страшный человек этот Тайлер Верден. Лучше голову сунуть в камнедробилку, чем с ним связаться. Но мы связались. Работаем с тем, что есть… «Всегда такие были, — отозвался призрак, — и всегда будут…» Кеаллах вдруг замер и, сощуривши голубые глаза свои, тихо заметил: — Ты не можешь лгать… ты действительно не можешь весь этот делать… Марэт живо вывернулась из-под его руки и вскинула голову. — Похоже, что нет. Но тон мне твой что-то не нравится… Кеаллах потер подбородок. Проступавшая борода снова начинала колоться. — Я, должный быть, и право имею, — ухмыльнулся повстанец, выпуская изо рта длинное облачко пара, — имею ведь право, да? Этот ничего не изменит, чего уж, после драки кулаками не машут… — Спрашивай уже, meleann. Спрашивай. — Ты спала с ним? — Кеаллах вызывающе вскинул голову, — ты спала с капитаном Мартрэ? Марэт ахнула, фыркнула, отвела взгляд, но, когда вновь заглянула ему в глаза, то смотрела, как на предателя. — Меня в Двурогую Луну пускать не хотели. Вход, сказали, только через постель. Потрахайся, говорят, а дальше докладывай, чего там хотела. Еле-еле столковались на том, чтобы мне спину размяли, — поведала она с неприятной, скалящейся ухмылкой, — а с капитаном Мартрэ я не спала. Ни в один известный мне способ я с ним не трахалась, ни в один неизвестный. Доволен ты? — Брякнул, — вздохнул Кеаллах, — а в борделях удобный. В бордель человек приходит, и разом делается болтливый. Но вопрос дурацкий… дурацкий вышел вопрос… — Я прощу тебя, — кивнула Марэт, подобрала фламберг и зашагала к берегу, — если дашь мне пару минут, и на все другие вопросы ответишь себе сам! В душе все клокотало, все кипело, как зелье на высоком огне. Уж на этот вопрос она ему ответить смогла бы в любое время, не скована никаким обетом. Рыцари Ордена, меч из озера, коленопреклоненный Годрик и неспособность лгать — разум уже не мог, и этот распроклятый дурацкий вопрос вытеснил все другое. Да как он посмел? Носил в себе, носил, молчал, а теперь, когда она… когда она… право имеет, сукин сын! А быть может, и действительно стоило! — но какой в этом смысл, какой смысл сожалеть о том, что ушло безвозвратно?.. нет никакого смысла… Рыцарь, с ума сойти! Марэт улеглась на холодный песок, положила Гиацинт рядом и взглянула на звезды, что крупной солью усеивали безмятежное небо. — Я все еще не чародейка, — прошептала она, сжавшись в нехорошем предчувствии, — все еще нет. Звезды мерцали в ответ, и вторил им тихий, счастливый смех.