Суровый видит: смерть идет к нему Метеоритным отсветом огней, Не дай погаснуть свету своему!
(«Не уходи безропотно во тьму», Дилан Томас)
11-13 июня 1303 года, Вызима, Темерия Эттри появилась под самый конец ночи, когда Каэл, лишившись сил и надежды, готов был провалиться в простой крепкий сон. Эта область, наколдованная Хионой, лежала во сне, но сном не была, не давая ни отдыха телу, ни радости духу — без Эттри. Но не было там и кошмаров. Она пришла, бесшумно ступая по каменному гладкому полу своими босыми ступнями. Она тоже кое-чему научилась, и вместо лохмотьев, в которые превратилась ее одежда в нильфгаардских застенках, по ее тонкому телу струилась бледная ткань с широкими рукавами, вместо волос, слипшихся от грязи и слез — сложная прическа из множества тонких кос. Но улыбка ее неуверенно трепетала, а в глазах плескалась неподдельная боль, скрыть которую она не умела. Не от него. Он прижал ее к себе, свое утраченное сокровище, свою неизбежную тайну, стиснул зубы и часто задышал, унимая гнев. — Он опять не давал тебе спать, — процедил он сквозь зубы, — паскуда черная… Эттриэль легко отстранилась, подняла руку — и заправила ему за ухо прядь совершенно седых волос. В ее глазах отражался он сам. — Он заподозрил, — она вздохнула тихо, как ветерок, — он рвет и мечет, он хочет знать. Скоро все решится, ведь правда? — Правда. Еще какая правда, — Каэла обуяла дрожь, и чтоб унять ее хоть как-то, он плеснул в лицо водой из фонтана, прозрачной и обжигающе ледяной, — все решится, и он заплатит! Он рывком развернулся, и в руке его, его воле послушный, соткался отпечаток меча — широкий длинный клинок сверкнул, отражая белый свет. — Про меч Хиона не солгала. Окажется правдива и в остальном, чего обещала, — его лицо отвердело, — пусть окажется! — и мы скоро встретимся. Наяву, Эттриэль, не здесь! Эттриэль шагнула к нему, прошлась кончиками пальцев по сверкающей стали — и вздрогнула, отдернув узкую ладонь так торопливо, с такою опаской, будто бы окунула ее в кипящее олово. — Какой красивый, — испуганно пробормотала эльфка, — и какой злой! Клинок истаял в звенящем воздухе. Каэл мягко расхохотался и, уловив ее пальцы, прижал к губам. Подобрал с ложа мягкий длинный отрез белой шерсти, укутал ей плечи. От шерсти едва уловимо тянуло лавандой, и фиалками пахли волосы Эттриэль. — Тише, свет мой. Тише, — шепнул рыцарь, поправляя ей волосы, чтоб они опять заструились по спине, — меч не может быть злой. А уж этот тем паче, доброму делу послужит он. Во взгляде Эттри отразилась обида, да что там — почти возмущение — волной оно прокатилось по светлой зелени ее глаз, в кулаки сжались тонкие пальцы. — Что же я, по-твоему, выдумываю? — выпалила она и с размаху опустилась на мягкое, широкое ложе, — выдумываю, да? Ох, Каэл… Каэл, — плед скатился с гладкой шелковой ткани, когда она согнулась и бросила лицо в ладони, — не натвори! Мне страшно, я, я… я не хочу умирать, но… — она вскинула голову и взглянула отчаянно, — остановись, если поймешь, что ошибался! Душу за меня не губи! — Чью? — он не понял сперва, — если я откажусь от тебя, то к чему мне душа? Эльфка обреченно схватила воздух открытым ртом. — Я так прошу, — взмолилась она с самой слабой улыбкой, — в этом мое желание! Он не отирал ее слез — их не было в этот час.***
Дорога вела наверх, дорога, как проетая молью ткань — вся в остатках старой мостовой, которую уж не первый десяток лет растаскивали местные жители, чтоб добрым камнем дворы свои вымостить. Грязь под Вызимой была вязкая, серо-бурая, никаких башмаков не хватит по ней топтать — по осени, по весне… никто за дорогою не следил, кметов, до дармового камня охочих, никто не гнал, но, чем ближе к крепости, тем целее была она — страх охранял ее вернее, чем все запреты. Старая крепость громоздилась над озером — камень, поросший мхом, грубый, тяжелый, с густым полумраком в провалах арочных галерей. Выцвела на солнце черепица, потускнела и частью осыпалась, обнажая притупившиеся зубы двух приземистых башен. Ворот не осталось, и в стенах, окружавших высокий господский дом, в источенных временем стенах зияли пробоины — телега могла бы въехать в одну из них. Деревянные постройки у подножья холма время и вовсе не пощадило — сгнили, потемнели от времени, остовы, не дома, не склады и не конюшни. Они приближались с опаской, крадучись, скрытые кустами, что бурно разрослись вдоль дороги, сплошняком поросшие мелким белым цветом. В кустах копошились птицы. Рикард распрощался на полпути — к дамбе повернул, к Старой Вызиме, на разведку в город пошел. Он сбрил усы, и щеки тяжелыми складками незнакомо повисли под носом, он подпоясался вервием и шаперон надвинул до середины лба — мало кто смог бы признать в нем Рикарда из Синих Полосок. Кеаллах отчаянно зевал, раздирая рот, и тогда Зенан толкал ему в бок фляжку с бодрящим чаем, но перед этим, задумчиво сощурившись, всякий раз потряхивал ею, желая понять, сколько там того чая осталось. Судя по запаху — не чай у них был, не чай... За спиной у Марэт висел длинный меч — тонкий волнистый клинок, оплетенная светлой кожею рукоять и клеймо Вироледо, золотившееся под кольцами. Одна петля охватывала клинок под гардой, другая, укрепленная железом — ниже, у поясницы. Вычистила все-таки, шельма! Он бы и сам не отказался от состава, от которого лютая ржавчина превращается в спокойный матовый блеск, но что-то смущало, мельтешило на границе осознанных, пойманных мыслей — ему казалось, что фламберг, будучи ржавым, был на целую ладонь длиннее. Но этот, этот, чистый, без единого пятнышка рыжины, был ей по руке, будто для нее его делали... Солнце дробилось в мелких озерных волнах, но смутно, смутно было на душе. И тем было хуже, что он, казалось, слышит голос Хионы. Голос просил его ждать, что-то о Предназначении шелестел, о том, что все сложится так, как должно — нужно только дождаться, ошибки не допустить… но как он мог ждать, если время Эттриэль подходило к концу? Они, верно, должны были уже пересечь Яругу, а нет, так видеть другой берег на горизонте. День, другой — и черные все поймут. Она станет им бесполезна, станет им не нужна! Оттого и пошел в разведку — отвлечься, выбить, если повезет, эти мысли из головы. И снова, снова по лицу веткой хлестнуло — задумался... — Зря ты перебираешься, — бросил он Марэт раздраженно, — хоть саблю за пояс прячь, хоть длинный меч вешай, а практика тебе потребна, что воздух. Хоть меня бери, хоть с девицами занимайся. Практика, а не мечами перебирать! — Дело… — поддержал Зенан, по-собачьи ожесточенно расчесывая швы на оставшейся части уха, — говоришь! Кеаллах промолчал. Марэт поглядела на них странным взглядом, таким, будто вообще пыталась вспомнить, что ей только что говорили. Такой взгляд у нее возникал, помнил Каэл, когда ее отрывали от книги, и шрам на ее лице наполнился краснотой... — Само собой, — рассеянно отозвалась она, — я же занимаюсь по вечерам. А вообще, может, свое оружие хочу отыскать. Подходящее, понимаешь? Каэл слабо улыбнулся. Зря, наверное, ляпнул. Тяга к длинным клинкам у нее, должно быть, была в крови — рыцари из Виковаро в бой ходили с широкими полуторными тяжеловесами, с нее бы сталось вычитать в какой-нибудь книге о мастерах из Вироледо, сталось бы. — Не понимаю, зачем тебе вообще за меч браться, — проворчал он со слабой улыбкой. — Не понимаю, почему отдуваемся мы, — фыркнул сонный Кеаллах, пропуская между пальцами пестрое оперение, — маршал о двенадцать человек послать больше некого? — Есть кого, но мы не темерцы, — Марэт дернула уголком рта, — а Каэл вызвался сам. — А я так, за компанию пошел, — беззлобно ощерился Зенан, — нравитесь вы мне. Марэт вздрогнула, будто пчела ее ужалила в задницу, повела головой, как нервная лошадь, и медленно, искоса, через плечо оглянулась на правую башню — в бойницах башни цвела темнота. — Нас засекли, — быстро сообщила она, — под самой крышей, второй проем. Он один... Каэл недоверчиво сощурился, никого не увидев. — Уверена? — Да, я уверена! Один человек никуда не годился. Ради одного не стоило и меча марать, его не хватит, чтоб позабыть о тревоге, что грызла сердце, не хватит, чтоб пела сталь. — Идемте, — велел он, — спросим, чего ему надо. Зенан коротко кивнул — перестав, наконец, терзать ухо, он стянул со спины легкий щит. Но Кеаллах не двинулся с места. — Мы не знаем, сколький их там. Не знаем, кто там, — возразил повстанец, — нужно вернуться за остальной! — Не дадим им опомниться, — Каэл самодовольно ухмыльнулся, — полезайте в башню, в пролом. Мы зайдем с запада. «Погорячился, — подумал он, прислонившись к западной стене, к холодным камням, поросшим мхом, — годы не те, чтоб в горку бегать». Нога снова мучительно заныла. Марэт дернула его за пояс, толкнула вбок — у ее ног с глухим оглушительным стоном в землю впился кусок стены. Зубец, сброшенный ломом. Она оскалилась, задрав голову, дернула на себя рукою, качнув запястьем туда-сюда — и стрелок, уже успевший прицелиться, с криком полетел вниз, сам в одну сторону, а его арбалет — в другую. Мимо просвистел болт. Так перезрелый лопается арбуз — голову он с размаху отбил об камень. — Так зачем тебе меч? — выпалил Каэл и ринулся в пролом.***
Он ошибся. Их было больше. Пять, или нет, даже шесть — шакалы, что обходили их, стараясь окружить, прижать к стене, отрезать им пути к отступлению. Короткое копье, пара топоров, мечи, кинжалы, но больше ни одного стрелка — арбалетчику его судьбина, видно, решила подставить последнюю подножку. Но он не собирался отступать, нет. Время потекло иначе, и по жилам разлился этот особый огонь, радость жаркого боя — он давно ее так жарко не ощущал. Кинжал, брошенный второпях, был не в счёт — короткий взмах, звон, и он отлетел в сторону, так и не испробовав крови. Короткий шаг назад, и спиной он ощутил спину позади себя. Марэт. «Я не подведу, сестрёнка, — помыслил он, — они тебя не коснутся». То, что они оказались здесь — просчёт. Его личный просчёт. Он сумеет его исправить... Этим приблудам его не остановить, и меч, ставший продолжением его рук, будто был с ним вполне согласен. Он почувствовал движение позади, бросил взгляд за плечо, встретив такой же, и тоже переместился. Их — не остановить. Меч взметнулся над головою. Как только противники приблизились, он запел свою песню — громом и молнией, горным потоком он обрушился на них, и не было им спасения. Они старались действовать вместе, нападать с разных сторон — и он вращался, отвечая на движения за спиной, не разрывая связи, возникшей между ними — между братом и сестрой, не по крови, но по сути, казалось, чувствуя каждый взмах её меча. И она всё понимала правильно, оказывалась там, где нужно. Он старался связать боем больше, еще больше, не дать им добраться до Марэт, но и они, сперва пытавшиеся зайти с её стороны, быстро остудили свой пыл, когда Каэлу под ноги прикатилась голова, которую он не помнил, чтобы рубил. Их вал разбивался о скалы, их железо резала сталь. Каэл снова чувствовал себя прежним, и сейчас он не старался отогнать и запереть на самом дне души все эти воспоминания, а радостно приветствовал их, отдавался им, отдавался стихии, для которой он был рождён. Да разве они смогут ему помешать? Ему, убившему на своём веку немало умельцев и без счёта неумех? Меч пел свою песню, и не было ее слаще. Как скошенное жито, противники падали у них под ногами, в горячке скоротечного боя не замечая своих потерь. Пока не остался один, что не выдержал — побежал, бросив оружие. Все вокруг, весь мир заволакивала алая дымка. Нельзя их отпускать, никто не должен уйти живым! Придётся ответить, за всё ответить! Он перестал ощущать Марэт, устремившись вперед. Она что-то крикнула ему в спину. Что-то про допрос, про плен… Каэл не слушал. Да что он может сказать, эта проклятая обезьяна, что так лихо замахивалась мечом, а теперь, с белым перекошенным лицом, с дрожащими руками пятится назад? Губы быстро-быстро шевелились — он тоже что-то говорил. Но Каэл не слушал. Раскрутив над головою клинок, почти опьяненный его легкостью, он обрушил его, раскраивая на части ткань, плоть и кость.***
Он понял, что не может пошевелиться — что-то крепко держало его, крепче любых узлов, и мир нехотя обрел прежние очертания. — Ты напугал, — в глазах Марэт запутался страх, — я отпущу, сейчас отпущу. Никогда тебя таким не видела… — Вот и отпусти, — прохрипел рыцарь, — это ты себя не видела! И хорошо, что не видела — испугалась бы. Тягучие красные капли расползлись по ее лицу, пропитали короткие волосы, обвисшие грязными лохмами, залили дублет, стекая, от шеи и до самого пояса. Зенан легко перемахнул низкую каменную ограду посреди двора. — Ну и побоище, — завистливо хмыкнул он, оглядываясь кругом, — да ты мясник, капитан! — Не я один, — фыркнул Каэл, наступив на плащ одного из убийц. С треском ткань поддалась. Зенан присвистнул, все его лицо расползлось в улыбке. — Огонь девка, — заявил он, хлопнув Марэт по плечу, — я всегда знал! — его ухмылка сделалась только шире, — только вот под носом какое-то пятнышко, ты уж убери! Марэт провезла перчаткой под носом, сделала только хуже и удивлённо сморщила лицо. — Где Кеаллах? Зенан махнул рукой в сторону поместья. — Мы там это… нашли кой чего… Им с Зенаном на двоих досталось лишь двое, но Кеаллах по этому поводу не грустил. При одном взгляде на Марэт, залитую кровью по самые уши, вытянулось его лицо, руки сами собою в кулаки сжались — и даже поверив, что кровь эта вся чужая, метать взгляды на Каэла повстанец не перестал. В широком зале пахло жильем — засаленными толстыми одеялами на полу, переваренной гороховой кашей с редкими кусками солонины — в полупустом закопченном котелке, покачивающемся в очаге, в деревянных плошках, разбросанных у опрокинутого стола, пахло капустой и яблоками — пролитым сидром. В углу стояли рядком бочонки, и половина их была еще полнехонька. У другой стены, за щербатой оружейной стойкой стояли два сундука, крытых темным маслом, с бронзовыми запорами и петлями. А в сундуках высокими стопками лежали листовки, что вышли из-под печатного станка, многие сотни их были, даже тысячи — и все они одинаковые были, все. «Королева Зимы наденет корону и настанет царствие ее. Будут стерты в песок и развеяны по ветру крепости людские…» Но только те, что добровольно не покорятся. Тех же, кто присягнет, ждет спокойная, мирная сытая жизнь, полная благости, покоя и новых знаний. Передать груз некому Венграэту и дожидаться дальнейших распоряжений — так гласило жидкое сопроводительное письмо. — Кому? — враз охрипнув снова, переспросил Каэл. — Кому? — Венграэт, — немного остыв, терпеливо повторил Кеаллах, — никакой фамилия нет. — На всю Темерию хватит, — поразилась Марэт и, умозрительно сосчитав листовки, жадно облизнула кровавые губы, — и останется на Реданию… — Я такой уже видел, — поморщился Кеаллах, — и грамотный читал остальным! — Венграэт, — прошептал Каэл, — неужто тот самый брат… Марэт, хлопнув крышкой, направилась к озеру, к тихой заводи посреди зарослей камыша, заявив, что часа два беспокоить ее не стоит, разве только пожар начнется. Скорпионы были у всех убитых — на затылках, под волосами.***
Ей хотелось побыть одной — в том одиночестве, которое было еще доступно. Каэл был сам не свой, это было ясно, как день — на какой-то недолгий миг показалось и ей, и Годрику, что там он и ее положит, развалит так же, как последнего скорпиона. Она испугалась, она наложила на него оковы Воздуха — со скоростью мысли, простые, такие надежные — и сущее чудо, что он этим не оскорбился. Ночью ей не почудилось. Определенно — нет, не почудилось, рыцари розы действительно бежали от нее, как от карающего огня. Не ей одной — Кеаллах тоже все это видел, видел, и не чувствовал себя сумасшедшим. Не чувствовал, нет — больше прочего его занимало, будет ли призрак с нею и днем и ночью, в одной комнате, в одном шатре, на крыше Оксенфуртской академии. Их окружал мир, трепещущий в шаге от пропасти, а его больше волновала ее плоть... «Конечно, — призрак сказал тогда, — конечно, нет. Ваше жизнелюбие наполняет меня живым восторгом, но я рыцарь, а не половой извращенец, и потакать себе не намерен. Я не гвоздями приколочен к мечу — и дождусь внизу...» Не гвоздями прибит был он, это уж верно, если с чем и сравнивать было эту связь — то с тонкою нитью, невидимой, прочной, длиной шагов в полтораста. От его бесплотного взора не укрыл бы ни камень, ни металл. Под утро, до того, как настало время открыть глаза, ей снова чудилось, что лежит она в гамаке, а над нею — дощатый, крытый маслом потолок, освещенный одинокой масляной лампой, что барбегазы оставляли гореть на всю ночь. Казалось — только пересечь палубу, что покачивалась под ногами, и будет теплый янтарный взгляд, будет мудрая лукавая улыбка и далекие берега. Все снова оказалось не так! Все, все оказалось не так — над нею трепетала все та же крыша шатра, вся в разводах от вечных темерских дождей. Как от карающего огня сбежали… значит, пора их самой навестить. Пора то пора — но то ли от мысли о встрече с магистром Жаком, то ли просто от студеной озерной воды ее пробивала дрожь. С теми-то оковами, что на нее наложила Владычица — далеко пойдет… Она взглянула на свои руки — коротко обточенные ногти, и ожоги — старые, с плотной, уже побелевшей поверхностью, свежие, совсем недавние, яркие, и горбатый рубец посреди ладони, уже почти заживший там, где ее пробил болт. Не то, чтоб она их стыдилась, но, пожалуй, куда проще было бы совсем обнажиться, чем надолго остаться без перчаток. Смогут ли они удержать поводья судьбы, эти страшные руки? Не упустить мгновение… Мимо, извиваясь, проплыл испуганный уж — после него остался четкий след на прозрачной, звонкой воде. Она обжигала, пока не привыкла — весной в Лок-Эскалотт, казалось, теплее была вода. Желтые листья, свернувшиеся в папирус, легкие, покачивались, плыли и не тонули — так начиналось лето. Сир Салливан знай себе потешался, пока она отмывала волосы и стирала одежду. Она соглашалась с ним. Это он, он указал ей на человека в окне, предупредил, что вот-вот упадет зубец, советовал, кого атаковать в первую очередь. Только благодаря ему она вышла из боя без единой царапины, так чего ж огрызаться ей? «Я твоя должница, сир Годрик, — подумала она, ныряя к песчаному дну, на котором покоились куски стен, поросшие водорослью и докучливой раковиной, — все, чего пожелаешь...» Гиацинт, бережно вычищенный, оставался на берегу. «И пожелаю, — отозвался призрак, — прочитаешь мне пару книг. Ну, хм… надо держать страницы! Сам-то я уже не могу… а мне хочется!» «И всего-то? — удивилась она, — да с радостью, как только смогу». На следующее его предложение Марэт едва не захлебнулась — успела вынырнуть, прежде чем зашлась смехом с тяжелым кашлем пополам. «Разве это честно?» — недоуменно спросила она, разделяя пальцами мокрые короткие пряди. «Это мудро, — ответил Годрик Салливан, — каждый должен получить свой урок прямо по носу!» Она спросила, безопасно ли это. Призрак изобразил тяжелый вздох и признался, что покуда не знает.***
Если присмотреться, Тайлер выглядел скверно. Настолько скверно, что Каэлу казалось кощунством попрекать его злыми, сказанными под фисштехом словами — нездоровая бледность вязко растекалась по лицу с проступившими резными скулами, под глазами глубокой тенью лежала усталость. Должно быть, кроме ран, и кошмары его донимали — порою посреди ночи из его шатра слышались крики, но Вилена не имела к ним отношения — она спала с ним, но ночевала исключительно с Карой. Тайлер поднес листовку к носу, принюхался и, поморщившись, смял ее, бросив в угол. Не побрезговал, сидру себе нацедил. — Дело ясно, что типография вызимская, — сказал он Каэлу, — вопрос, чья она и на чьи деньги мы тут гульнем, когда дождемся этого Венграэта. Н-да, надо будет понять... Каэл и сам сделал долгий глоток — неплох был трофейный сидр, неплох. Один бочонок Полоски уже выкатили во двор, чтоб дело спорилось. Трупы скорпионов зарыли за стеною, выбрав место, где земля была мягче всего, кровь впиталась в мелкий озерный песок, а как впиталась — насыпали еще сверху. Воспользовавшись тем, что небо заволокло рыхлыми серыми тучами, Седрик окутал скалу туманом, легким, как дыхание гор. — А их сколько всего? — поинтересовался Каэл. — Три? Думать о том, как он чуть было не утратил всякий над собою контроль, как юнец в первом бою, не хотелось отчаянно. Как давно такого не было, да, пожалуй, что никогда и не было! Лучше уж о типографиях говорить… — Четыре, — ответил Тайлер, протяжно зевнул и почесал за ухом, — весной открылась. А там, кажись, Рикард вернулся. Задумчив вернулся Рикард, задумчив, тих и с фонарем под глазом — три кружки выдул прежде, чем доложиться. — Посольство Нильфгаарда целыми повозками вывозили, — поведал он, — со дня на день, говорят, ополчение созывать станут. — Кто говорит? — отрывисто спросил Тайлер. — Говорят, командир. От Дворцового и до Храмового говорят люди. Тайлер досадливо сплюнул и потер подбородок. — Чего еще говорят? В дверях показалась Марэт. — У вас тут, говорят, наливают, — сообщила она и помахала пустой кружкой. Рикард приглашающе махнул рукой, дескать, не наврали, и янтарный мутный напиток заструился сквозь кран, крепко вбитый в бочонок. — Чего еще говорят… ну, Магистр явился из Марибора, завтра уж проповедь давать станет, — добавил сержант, — на Храмовой площади, как только начнет темнеть. У Каэла блеснули глаза. — Невелика потеря, если не додаст, — предположил он невыразительным тоном, — тут, главное, крышу найти подходящую! — И думать забудь, — резко возразил Тайлер, — с Визимиром нам не надо проблем. Особенно теперь, когда посольство Нильфгаарда целыми возами вывозят! Но послушать надо, авось, завтра старый черт и проколется… а нет — ну, значит, будем внедряться. Марэт разлила половину кружки и ругнулась себе под нос, вновь открывая кран. — Ну уж, — проворчал Каэл, — за него Визимир не пойдет войной! Уж не тогда, когда Нильфгаард встопорщил загривок! — Пойдет, не пойдет… Нильфгаард не на него загривок топорщит, а очень даже на Фольтеста, — терпеливо напомнил Тайлер, — а они братья родные, ему только повод дай. Забудь, тебе сказано! — Уже забыл, — вздохнул Каэл, пока ему казалось, что ложь вместе с кровью расползается по жилам, — просто послушаю, чем он будет стращать народ. — Наизусть перескажешь, — сощурился Тайлер Верден, — слово в слово передашь. — Да хоть запишу, — фыркнул рыцарь.***
Они не знали. Не знали, когда появится Венграэт, сколько луков он приведет с собою — и не у кого было спросить. Но сколько бы он ни привел, старая крепость стояла на высокой скале, на башнях стояли дозорные, а у эльфов были все основания полагать, что в крепости по-прежнему скорпионы, что должны передать им груз. Початым котелком разваренной гороховой каши, и тем не побрезговали — Кара дохромала до очага, принюхалась тщательно и, мстительно заулыбавшись, заявила во всеуслышание, что эту, именно эту пищу насущную послала им Мелителе, и пища эта куда лучше, чем медвежатина, а посему готовить она не будет. Не особо вникая во вкус, Каэл приговорил две миски и теперь праздно шатался по двору, потягивая из кружки. День продержаться, уговаривал он себя, а завтра — завтра наступит время для дел. Пустое ожидание казалось нестерпимым... Кто-то лениво махал мечом, Рикард отыскал в господском доме гитару, у которой не хватало струны, и тренькал себе что-то народное, лихое, темерское. Ему подпевали, уж кто на что был горазд, но негромко, чтоб не мешать ни Седрику, ни дозорным. Лился в глотки третий бочонок сидру. Голова Тайлера покоилась на коленях Вилены, которая неторопливо, редким гребнем распутывала его длинные темные волосы. Отзвучала еще одна песня, и к ним подошла Марэт, улыбаясь сощуренными глазами, отсалютовала Тайлеру мечом. Ее одежда еще не просохла, и была она в одной рубахе, опутанной перевязью из прочных кожаных ремней, на которых повисли кованые наплечники, в простых холщовых штанах, одолженных у Кары. Да с дуба она рухнула, что ли, Тайлера вызывать? В себя поверила? Но встала Вилена. Рикард взял аккорд и прижал ко струнам ладонь. Каэл задумчиво почесал подбородок. Похоже, было в этом что-то личное, по-ослиному, или по-женски, упрямое. В прошлый раз, скрестив меч с Виленой, она бледнела и держалась за ногу дня два, а теперь, зачем-то, снова полезла к ней. Но стоило отдать Марэт должное — она не отступится, пока не добьется своего, а Вилена, похоже, что-то символизировала. Черт их разберет, этих женщин… он покачал головой, наблюдая за приготовлениями поединщиц. Вилена не самый искусный боец, но ни уверенности ей не занимать, ни армейской закалки — куда там, ее тренировал сам маршал. Преимущественно, конечно, тренировки эти проходили на одеялах, но порою бывали и на ристалище. Он бы ее размотал, не успела б она и крикнуть, но Кара, что была куда опытнее Марэт, пока не схлопотала стрелу, бывала бита не раз... Неужели Марэт сочла, что новый меч склонит шансы на её сторону? Не слишком-то она усердствовала, он бы, наверное, заметил. Да, на каждой стоянке они разминали старые косточки, и она в стороне не отсиживалась, предпочитая компанию Рикарда или Зенана. Но с Виленой старалась не пересекаться, даже избегала, что ли, ее… Она владела магией, он своими глазами видел, своей шкурой ощущал. Шут ее знает, на каком уровне, но, как ему показалось, даже недоучка был способен разделать пару-тройку обидчиков, так зачем тягать еще и железо? В недавнем бою, правду молвить, она неплохо прикрыла ему спину, пусть и против голытьбы, не знавшей настоящего боя... Делать нечего, пусть набьет своих шишек. Он облокотился о низкую ветку вишни, давно не знавшей руки садовника, давно вырвавшейся за отведенные ей пределы, и приготовился наблюдать — внимательно, чтоб потом советом помочь, чтоб указать на ошибки, каждая из которых могла бы стать последней в настоящем бою. По счастью, если они и планировали в скором времени выдвигаться из крепости, то не дальше Вызимы, еще успеет заживить ноги. Марэт терпеливо ждала, пока Вилена заново заплетет косу и плотно уложит ее вокруг головы. Кара искренне поставила на Вилену. Один из ее братьев, похожих друг на друга неотличимо, в пику сестре поставил на Марэт нож с костяной рукоятью. Кеаллах не поставил ничего. Каэл присмотрелся. Даже жидкие тренировки по вечерам, похоже, сослужили Марэт добрую службу — теперь ее стойка была уравновешена, только смущало его высокое положение ног, почти выпрямленных, да и корпус, наклоненный вперед. Как на старых гравюрах — подумалось рыцарю. Тонкий волнистый клинок указывал ей за спину — рискованная, неоправданно рискованная позиция для неопытного бойца. Стоило ей начать с чего угодно попроще, со средней стойки, наконец, с которой так трудно определить, защищаться ты будешь или атаковать, с чего угодно, но только не рисоваться так неразумно! Вилена вооружилась своим привычным широким кордом, взяла в левую руку баклер. Весьма недурно она управлялась с ним, тяжело будет ей противостоять… Вилена пошла вперед, удерживая маленький блестящий щит перед собою на полусогнутой руке. Пошла вперед, лениво вращая меч. Закричала — оглушительно, резко, без предупреждения, и сразу кинулась вперёд, желая навязать удобную ей дистанцию, туда, где длинный меч не имел бы никакого преимущества. Но Марэт отреагировала скупо, без привычных эмоций — просто сделала шаг назад, выставив фламберг перед собою. Вилена едва успела отреагировать, растерявшись, не ожидая такого от Марэт, что вечно отступала к самому краю ристалища — отвела баклером нацеленное ей в горло остриё. Но замешкалась, предоставила возможность начать атаку... Каэл заметил, что Марэт грамотно использовала инерцию от столкновения со щитом и, провернув длинную рукоять в руках, ударила Вилену сверху, коротким и опасным ударом. Той снова пришлось защищаться, вновь упуская инициативу, мечом на сей раз. Прочем, теперь она решила не спускать обиду, и тут же ударила баклером, тем пользуясь, что меч противницы связан. Но не тут-то было — баклер зазвенел о кованый наплечник, а спустя мгновенье Марэт, резко развернувшись в бедрах, обрушила на неё меч всею длиной. Вилена и успела только, что отпрыгнуть с криком, выставляя для защиты и меч, и щит, и бой продолжался. Громкие выкрики Вилены делались все яростнее, все сладострастнее — такие даже не всякий раз из шатра Тайлера доносились, но видно, видно было, что она уже выдыхалась... Тайлер стукнул кулаком о ладонь и досадливо сплюнул в сторону. Брат Кары начинал неуверенно улыбаться, поглядывая на сестру. Марэт хранила молчание, а глаза ее смотрели будто бы сквозь противницу, пронзая бедную Вилену вместо меча. До этого её стиль, правду молвить, действительно больше походил на танец с резкими скачками, с поворотами, но сейчас на глазах Каэла сражался уверенный боец — без изысков сражался, точными скупыми движениями прорубал себе путь к победе. Но такого даже он не ожидал — Вилена была куда выше, Вилена была тяжелее, меньшее, на полпуда. Она рванулась вновь, сокращая дистанцию, она почти коснулась шеи Марэт, но та внезапно шагнула навстречу, и развернулась, почти поравнявшись плечами с Виленой, и завела рукоять меча ей за руку, бросив сверху свою. Она наклонилась — отрывисто, резко, зло, повернулась, и Вилена нехотя взлетела над ее плечом. Старая брусчатка, испустив облачко пыли, выбила ей воздух из легких, и пару мгновений она просто лупила глаза, казалось, не понимая, что произошло. Попытку подняться пресек клинок, осторожно прикоснувшийся к шее. Каэл недоверчиво покачал головой. Такому он точно Марэт не учил… Да сколько еще у ней скелетов в шкафу? Судя по Синим Полоскам, они тоже не ожидали. Брат Кары получил добротную сумку с богатым литьем и кинулся поздравлять. Рикард торжественно забренчал. Вилена на это ещё пуще залилась багровой краской, вскочила на ноги, как только меч убрался от горла, и с нескрываемым негодованием швырнула баклер об землю. Тайлер за нею не поторопился... Марэт пошатнулась, вцепившись в плечо Зенана, и предплечьем вытерла кровь, вдруг хлынувшую из носа. Спину Вилены, рванувшей вниз, к озеру, она проводила смущенной, почти виноватой улыбкой. Едва кровь перестала, она поспешила следом.***
Вернулись они в обнимку, как две подруги. К вечеру дважды сменили дозорных, распалили большой костер, хорошо скрытый господским домом от лишних глаз, пошла по рукам гитара с нехваткой струн. Полоска со звучным именем Максимильян медовым голосом исполнял хвалебную оду сидру. — За мир во всей вселенной мы выпьем непременно… И грянули все — кто танцевал, кто пил, ел или зевал у костра — все, кроме Каэла. — А КАЛЬВЕЙТА ВЫКИНЕМ В ОКНО!***
За пределами беседки с мраморными колоннами, с мраморными перилами, беседки, окруженной узкой зеленой лужайкой со рваным краем, там не было ничего — только холод и белизна. Эттриэль держалась из последних сил, бледная, как мертвец в своем белом платье. — Он велел передать… дословно, — поведала она, сбивчиво выталкивая слова, — не знаю, как ты… делаешь это, Тренхольд. Но догадываюсь, что ты… Так слушай меня! — Эттри мучительно сжалась, низко опустив голову, — если ты не явишься, в полдень она будет казнена… по законам империи Нильфгаард. В час… Полуденного Солнца, Тренхольд. Повешена за шею… — Я не предам тебя… — отчаянно прохрипел рыцарь, придавленный этой новостью, неожиданной и неизбежной, — я успею. Обещаю! Я успею? — он резко повернулся к Хионе, стоявшей рядом в безмолвии. Яркие глаза Хионы полнились ледяным состраданием. — Когда совершишь обещанное, — ответила она, обратив к нему свое холодное лицо, — воззови ко мне, и я услышу тебя. — Услышишь меня… и что произойдет тогда? — Наберись терпения, и увидишь сам. Одно неуловимое движение век — и она пропала. — Я уже почти смирилась, — шепотом призналась Эттри, шагнув к нему, — а что ты ей обещал? Рыцарь едва открыл рот, принимая ее в объятья, как она уже положила палец ему на губы. — Не надо, я передумала. Не хочу знать, — на лице эльфки появился слабый намек на живые краски, — просто люби меня, Каэл. Фонтан напевал им тихую песню.***
Клубы тумана, расползавшиеся над озером, скрыли Вызиму до самых крыш. Костер давно догорел, и большинство Полосок предпочло устроить ночлег в большом зале, зашвырнув в дальний угол засаленные разбойничьи одеяла — все вместе и под крышей, на случай, если снова начнется дождь. Шатры поднимать точно никто не хотел. Каэл предпочел остаться под широко разросшейся вишней, завернувшись в одеяло до подбородка. К боку он прижимал рукоять своего меча. Марэт стояла в дозоре, и сквозь бойницу виднелась дорога, ползущая по холму, вся в оспинах изъятого камня, виднелись придорожные кусты, все в белых цветах — отсюда сразу становилось ясно, отчего их с такой легкостью засекли. Она молчала и слушала призрака, что всю ночь по ее просьбе наблюдал за Каэлом, спящим во дворе. «…допытывался, успеет ли он? — доложил Годрик и смолк; перед ее мысленным взором возник его образ, смущенно почесывающего затылок, — говорил только это. Потом издавал непристойные звуки, но с нами, знаешь, такое иной раз случается...» «Мне не нравится, что он не выпускает меча, — призналась Марэт, — Кеаллаху даже взглянуть не позволил. На меч, попрошу заметить, что притащил из эльфийского склепа. Что же он хочет успеть? Это может что-то значить… или не значить ничего…» «Не стоит так серьезно относиться к снам. Иногда сны — это просто сны, хм, слабость плоти… томление духа…» «Я чуть не кончилась из-за снов!» «А я из-за стрыги. И она, попрошу заметить, мне перед этим ничуть не снилась». Марэт тоскливо расхохоталась — определенно, проблем со смертью у Годрика Салливана не было никаких. С соседней башни окликнул Максимильян, спросил, всё ли в порядке. Всё было в порядке. Все, кроме Каэла. «Я должна навестить магистра. Он сам наложил проклятие, — подумала она, — значит, может снять его сам. Не важно, что там Каэл хочет успеть, важно другое…» «Ты хочешь предать его? И Тайлера Вердена?» «Не предать! Незачем предавать. Сомневаюсь, что меня сразу пытать начнут после твоего выступления. Я хочу объединить силы...» «Ты не можешь лгать». «Незачем лгать».***
Он поверил, что прощается не навсегда, и поэтому, только поэтому позволил себе короткий, вороватый сон — пару часов перед самым рассветом. Не нуждался в точильном камне Осколок Льда, нисколько не повредил ему давешний бой, ничуть — он трижды проверил. Кара, казалось, даже из топора способна была сварить съедобную пищу, но каждый кусок приходилось проталкивать в горло, как сухой песок, как нелепую необходимость, только чтоб в руках оставалась сила. Он почти закончил, когда в большой зал спустился Тайлер в своей сверкающей маршальской перевязи и, лениво позевывая, плеснул себе горячего отвару из общего котелка. Спросил, не было ли ночью незваных гостей. Незваных не было. Когда Марэт вызвалась идти с ним в Вызиму, Каэл воспротивился, как только мог. — Я и без того рискую, — ответил он недовольно, — вдвоем нас схватят куда вернее, и что же будет тогда? Тайлер, скажи ей ты! — Да не надо мне ничего говорить, — она мягко улыбнулась, глянув на Тайлера, — я хочу встретиться с отцом. Принесу информацию из-за Яруги, если немножечко повезет. Или нам помешает она? — И лишнего не сболтнешь? — сощурился маршал. Кеаллах насторожился, как гончий пес. — Тридцать лет и три года. Столько он живет на Севере, мой отец, — ответила Марэт, — он не меньший нордлинг, чем я. Напополам, господин генерал, напополам. — Да вали уже, — рассмеялся Тайлер, махнув рукой, — все, кто тут Темерии не присягал, вольны проваливать на все четыре стороны. Но на лагерь наведешь, — предупредил он, — и шкуру спущу с тебя. — Господин генерал. Кеаллах встал, но пальцем ткнул в него Тайлер. — Кроме тебя, медик, — прозвучал приказ, — мы ждем гостей. — Жар с равнин, — возмутился повстанец, — но я тоже не присягал! — Но ты медик, — повторил маршал. Кеаллах грязно выругался. Коротко переговорив с Марэт, он сел в дальний угол писать письмо на узком обрывке бумаги, вместо сургуча воском, налитым со свечи, запечатав его.***
Они шли по берегу к Старой Вызиме — весь обсижен рыбаками был берег, на них, вышедших из-за деревьев втроем, даже не посмотрели, не оборотились — так хорош был утренний клев. Туман над озером давно разошелся, и Рикард остался позади с самодельной удочкой — Марэт всю дорогу, пока не распрощались, упрашивала его снова, незамедлительно отрастить усы. Он был первый рубеж, сигнальный звонок — со стороны Вызимы к крепости не пройдешь иначе, разве что круг нарезать большой, многодневный. Каэл мучился. Он не знал, что станет, когда он убьет Магистра, не знал, увидит ли ещё раз Марэт, поймет ли Тайлер, что это был единственный выход — единственный для всех… ему хотелось говорить. Нестерпимо. — А вот скажи, — спросил он у Марэт, — ты бы смогла предать? Кого-то близкого, важного? Да вот Кеаллаха взять? Марэт, отстиранная, снова застегнутая на все пуговки, задумчиво покрутила в пальцах запечатанное воском письмецо. — А ты с какой целью интересуешься? — настороженно уточнила она. — С теоретической, — фыркнул Каэл. Марэт кивнула, передернув оплечьями. — Смотря что считать за предательство. Не оправдать его ожиданий, — спросила она, — или действительный вред ему причинить? — Ты можешь просто ответить мне? Не вопросом на вопрос, а ответить? — Могла бы, Тренхольд! И тебя могла бы, и Кеаллаха могла, и вообще всех вокруг. Но сперва бы убедилась, что все возможности исчерпала. Что иного выхода нет. Обычно, знаешь, если хорошо поискать, то он и безо всяких предательств находится! Он поневоле улыбнулся, так потешно она кипятилась, так наивна была. На душе слегка полегчало, будто валун откололся от целой скалы. Два часа еще оставалось. Два часа до полудня... — Долго Вилена дулась? Сдается мне, не тебя она дожидалась на берегу. — Да уж ясно, что не меня, — заулыбалась женщина, — это вот кем надо быть, чтобы всерьез надеяться, что Тайлер Верден тебя утешать полезет? Пришлось сойтись на расхожем мнении, что все мужики козлы. — Так уж и все, — оскорбился рыцарь, — как ты ее вообще победила? — С людьми надо говорить на понятном им языке, — рассмеялась она, — я просто хотела с ней подружиться, ну. Потому что говорят, мол, все бабы — стервы. Она замолчала, и задумчиво, нерешительно уставилась на него. — А это не я. Это Годрик Салливан, мой страж, — она бережно коснулась рукояти меча за спиной, — мой меч, мой щит… и мой друг. Каэл поперхнулся своим вопросом. — Кто? — только это и смог он выдавить. — Чего? Кого? — Призрак. Он при жизни был рыцарем. Он сам того пожелал, — добавила Марэт, озадаченно моргая, — долгая история, Каэл. Он как будто держал меня за руку, ну нет, это большее, куда большее… но я, пожалуй, не смогу описать. И он, кстати, тебя приветствует. — Дела… это, что ли, как с Кеаллахом было в горах? Или это у тебя это, мнэ… раздвоение личности, и ты считаешь себя рыцарем по имени Годрик? — Да я не знаю! Кеаллах не хочет со мной говорить об этом. А я не хочу думать, что Юнод был прав. Не хочу думать, что Кеаллах осознавал себя в это время. Потому как я же никуда не деваюсь, это просто… как симбиоз, что ли? Хм, нет, плохо словами получается, словами не то… — Баба зеленая без одежды? Это она руку свою приложила? — Да уж приложила, — согласилась Марэт, — Владычица Озера. Давай-ка, заканчивай свой допрос! И это, Тайлеру не проболтайся… Она раздраженно сунула письмо в сумку. — Не проболтаюсь, — обещал Каэл.***
С давних пор в Старой Вызиме жили нелюди. Были здесь, конечно, и людские дома, но люди бежали такого соседства, предпочитая селиться если уж не в самом городе, то хоть в Предместьях или, кто фермы держал большие, близ окрестных деревень. И все расписные, утопающие в зелени белые дома низушков, и крепкие, приземистые, с узкими окнами краснолюдские хаты, хоть это бы хозяев и покоробило, были, на человеческий взгляд, похожи друг на друга неотличимо. Другое дело эльфийские дома — возле одних такие цвели палисадники, что позавидовал бы любой низушок, такие резные наличники красовались на окнах, что не всякий краснолюд бы такие сработал, пусть бы и на продажу. Но другие были хуже любой бедняцкой хибары — если уж не в беломраморных дворцах жить, думали их хозяева, то безразлично, где. Каэл досадовал на грязь, льнущую к сапогам — на узких каменных дорожках вдоль проезжей улицы сидели торговцы, раскорячив свои лотки, и не думали подвигаться. Марэт замерла, дернув его за руку, и он посмотрел, куда она указала — в сторону небольшой площади, тесно, с трех сторон обжатой домами. Красные плащи он узнал сразу. Белые одежды, с подолом, посеревшим от уличной грязи, тоже были ему знакомы. Трое рыцарей Ордена спихнули проповедника с помоста и собирались его увести. Но пара десятков эльфов и парочка краснолюдов, что слушали проповедь до того, явно были против, решительно против их намерений. Раздраженные голоса раздавались все громче, и Каэл видел, как остроухий с луком за спиною уже лезет на крышу дома, что высился слева от помоста. — Да мне плевать, — отмахнулся он, — пусть хоть сожрут их всех, дышать станет легче! Марэт помотала головой. — Нехороший переплет. Надо бы утрясти, — в раздумьях она дернула уголком рта, — ты ступай, если торопишься. Встретимся часа через два? Ну, или через три… Каэл хотел возразить, но захлопнул рот, не веря своей удаче. Она от него отлепится, эта заноза в заднице, по своей воле отлепится, он станет свободен! — Через три, значит, через три, — не моргнув глазом, он согласился, — в Наракорте? — В Кудлатом Мишке, — ответила она, — мне письмо еще отнести. Ты это… береги себя, хорошо? Он хлопнул ее по плечу и торопливо зашагал дальше — время бежало, а ворота ему не понадобятся. За Марэт он уже не тревожился — непотопляемая она была. В отличие от его жены...***
Проповеднику затолкали кляп, и два рыцаря, не вынимая мечей, держали его под руки. — Отпустите, — повторил эльф, что держался впереди прочих, — его одежды белы, как снег. Ваши красны, как кровь. Так кому же нам верить? — Молчать! — взревел третий рыцарь, глядя в лиловые глаза эльфа; в его черной бороде птицы могли вить гнезда, такой густой и длинной она была, — прочь, отребье! С дороги! Как вы смеете пререкаться со мной? — Еще с одним d`hoine, — лениво уточнил эльф, сжимая в побелевшем кулаке длинный, остро наточенный нож; левая его рука оставалась за спиной, а взгляд время от времени поднимался вверх, к соломенной крыше дома, — что возомнил? — Я брат королевского камергера, — процедила черная борода и потянулась к поясу за хлыстом, — ну, прочь с дороги! Годрик загудел, как рассерженный шмель. «Сраный ублюдок. Ему неведомы добродетели! Но мы с тобой дали клятву…» «Еще какой ублюдок, — согласилась Марэт, — и возможность. Но кто же тут слабый?» И она распрощалась с Каэлом. Эта нелепая стычка, что разворачивалась перед нею, эти неразумные слова, которые могли потянуть, как снежный ком, за собою целую катастрофу — все это было кстати. Все это было для нее, для того лишь, чтоб было кому проводить ее к Магистру. Хороший эльфийский лук прошьет что угодно — и неизвестно, какой был лук у того, который сидел на крыше. А уж если выстрелит в голову… «Мы заодно, — сказала она Годрику Салливану, — действуй по обстоятельствам» Призрак проворчал согласие. Ее заметили и замолчали. — Прежде самоотречением… — заметила она, встав между ними, — не так ли, брат Маравель? — Прочь, женщина, — ответ был пропитан пренебрежением, и, если удивился он, то не подал никакого виду, — здесь решается вопрос, не терпящий промедленья. Поди прочь! — Я не уйду, — возразила Марэт, — кликните старосту, пока до беды не дошло. Иначе здесь, в Старой Вызиме, прольется кровь! — Да, — едва слышно прошелестел эльф. — Прочь, — прорычал Лео де Маравель, граф, рыцарь Пылающей Розы и младший брат камергера, — не заставляй меня ударить тебя! — Да вас перебьют, как уток, — она ткнула пальцем в крышу за его спиною, откуда, видим по пояс, целился лучник, — а ваши братья явятся, чтобы мстить, не разбирая вины, — она обернулась к эльфу-вожаку, — но виновники будут уже в лесах! Лучник не успел скрыться — его заметили. Эльф резко махнул левой рукой. — К оружию! — взревел брат Лео, но стрела пробила его руку вместе с кольчугой, вместе с толстой стеганой курткой, что надета была под нею, — за Веч… Раненая рука перестала слушаться, и кости, и жилы обдало нестерпимой болью — меча он достать не смог. Двое других растерялись, не понимая, как действовать им — то ли удерживать проповедника, так и рвущегося из рук, то ли драться за жизнь. Их лица, не скрытые забралом, были, как у людей… к Марэт кинулся краснолюд с мясницким топориком в крепкой руке — но взревел Годрик Салливан в ее голове, и овечью плотную безрукавку, и бороду краснолюда объяло пламя. — Староста Редвин! — рявкнула Марэт на половину Старой Вызимы, выбрасывая из-за спины Гиацинт. Она понадеялась, что правильно запомнила имя краснолюда, виданного однажды в гостях у Виглиса. Понадеялась, что он все еще здешний староста... Краснолюд закричал, ему разом стало не до топорика — охлопывая себя по лицу, он покатился, пытаясь содрать горящий жилет. На стороне слушателей была численность, но не готовность немедленно убивать — один краснолюд помог другому сбить пламя, но следом отвесил смачную оплеуху, рядом жались оседлые эльфы, теребили ножи, переглядываясь между собою. Проповедника оглушили, швырнув на землю. Эльф замахнулся ножом. Стрела просвистела мимо. — Ша! — пришел ответ. — Неуемы неумные! А ну-ка все стихли! Живо! К ним, разбрызгивая во все стороны грязь, переваливался толстый, как бочонок, краснолюд, потрясая руками и своим чудовищным брюхом. За ним торопились четверо других, похожих, как братья. У эльфа-зачинщика выбили длинный нож — и нож утонул в грязи. — Стихли! — повторил, недобро ощерившись, староста Редвин. Рыцари Розы неуверенно опустили мечи, да что там, притих даже брат Маравель, скрипучий из-за раненья. Краснолюд окинул площадь тяжелым взглядом, задержавшимся на выпачканных белых тряпках. — Пусти козла в огород, — сплюнул он в грязь, — не хотел же пускать! Смутьян неумный! — он сплюнул еще, скрестив над животом толстые руки, — а ты! Ты вот, да! — он махнул бородищей в сторону эльфа с лиловыми глазами, — обогрели, от раны выходили, а ты что устроил тут? Что устроил, неумный, я спрашиваю тебя? Лучник разбежался по коньку крыши, подпрыгнул — и махнул через высокую бревенчатую стену. Лицо эльфа налилось кровью. — Довольно я тебя слушал, — прошелестел он с ненавистью, будто бы ненароком запуская руку в карман, — за людей ваш староста топит, за этих проклятых d`hoine! Неужели вы еще не поняли этого? — спросил он, через плечо оглядываясь на эльфов, что стояли у него за спиною — и они стали отодвигаться, как прибрежные крабы, боком, не поднимая взгляд ни на него, ни на старосту, — ах, вижу, все вы поняли… В его пальцах блеснул метательный тонкий нож — и тут же эльф рухнул в грязь. — Ты отца мово трогать не моги, — краснолюд удерживал в руках увесистое, длинное, тяжелое полено, — скокаэль проклятущий! Другой, с обожжённым красным лицом, пристыженно скрылся за углом дома. — Вы его приберите, значит. Хоть режьте его там, хоть в котле варите, только чтоб я его больше не видел, — староста Редвин кивнул на белые тряпки в грязи, — этого оставьте, этого сами вышвырнем, — он потыкал носком грязнущего сапога в плечо лежавшего эльфа и махнул рукой краснолюдам, тяжко дышавшим за его широченной спиной, — да и своего неумного заберите, замучил уже орать! Рыцарь Розы, поддержав плечом командира, вскинул голову и разразился речью в его защиту — но другой, вспыхнув, молча поднял проповедника. — Да хоть мамки моей сын родной, — ощерился краснолюд, — а коль неумный, то я прямо так и скажу, что дурак! Ступайте уже с пламенем вечным, дел полно у меня! — Спасибо, староста Редвин, — опустив Гиацинт, Марэт склонилась так низко, как позволила ей рукоять меча, — вы очень мне помогли. Он сощурился и вытянул в ее сторону палец, толстенный, как пивная колбаска. — А тебя я помню, девка, — заявил краснолюд, — пили с тобой у Виглиса. Бросай этих всех неумных, коли жизнь дорога. Бросай, тебе говорю! Рыцари Розы будто только что вспомнили о ее существовании. — Кинулся — и вспыхнул, ты помнишь? — спросил один у другого, поправляя щуплые мощи проповедника на плече, — это она, говорю тебе! — Помню, — нехотя отозвался другой. — Проводите меня к Магистру, — с недрогнувшей улыбкой потребовала Марэт. Кровь стекала по ладони брата Лео, частыми каплями била в грязь.***
Он пах, как сгнившая в земле рыба. Каэл показал ему деньги — достаточно денег, чтоб неделю есть, пить и на баню еще останется. — И всего-то? — недоверие звучало в хриплом голосе нищего, — попросить ау… диу… как ты там это слово сказал, э, милостивец? И шо, заплатишь? — Да, скажи, что хочешь видеть магистра, — нетерпеливо повторил Каэл, — приемный день. Если пустят, то откажись и живо ступай ко мне, — он ссыпал в грязную ладонь треть монет, — если не пустят, тоже ступай ко мне. Все ясно? Нищий так поспешил, что позабыл свои костыли. Каэл, прислонившись к стене, ждал недолго — нищий вернулся, распространяя вонь. Вернулся, потирая ушибленный зад, и вонь от этого, казалось, делалась еще хуже... — Не велено принимать, — рассказал он, — сказано, ждет кого-то. И не принимает. — Проваливай, — велел Каэл, бросая ему кошель, — в баню сходи! Нежный песочный цвет, узкие стрельчатые витражные окна — невысокая, в человеческий рост каменная ограда не скрывала два этажа вызимской обители, она толком не скрывала даже ухоженного сада и скромных, но удобных лавок, расположенных в тени под раскидистой липой. Над парадным входом, перед широкой площадью, Каэл знал, высоко реял стяг Ордена — знак, что Магистр здесь. Ему парадный вход был не нужен, нет. Он дождался, покуда переулок опустеет, и махнул через ограду — подтянувшись на одних руках, перевалился на другую сторону и тут же упал за куст. Он выбрал это место намеренно — развесистый куст, растущий почти вплотную к стене — безразлично, глядел ли кто-нибудь в окна. Глядел, но не видел! Служки в черных одеждах отдыхали в саду — три слепца сидели на лавке. Может, и дверь закрыть позабыли? Он едва притронулся к медной ручке, но нажать не успел — изнутри послышался сосредоточенный дробный топот, и задняя дверь распахнулась, едва его не ударив. Выбежал четвертый и закричал. — Чего расселись? — закричал он. — Собирайте шалфей, собирайте мяту! А не то… Не то что, услышать Каэл не успел, проскользнув внутрь. Пол был деревянный, крытый маслом, протоптанный посередине сотнями ног. Деревом, не камнем, были укрыты стены, освещенные масляными лампами, горящими строго через одну, и Каэл нашел бы в этом некий уют, если бы захотел. Если б на это было у него время... За поворотом слышалось множество голосов, тихий гимн и перестук столовых приборов. Приближающиеся торопливые шаги… Каэл нырнул в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся открытой, и столкнулся нос к носу с рыцарем в убранстве, без малого, полном: в плаще, в легкой кольчуге — он кряхтел и подтягивал штаны, не желая расстегивать широкий кожаный пояс, что служил помехой нехитрому делу. Он, опешив, поднял глаза, открыл рот — и ничего не успел, ничего. Отняв его язык его же собственными зубами, Каэл свернул ему шею. Позади чернела дыра. Каэл убедился, что дверь закрыта, прислонил меч к стене и торопливо принялся раздеваться, швыряя в дыру одежду. Оставил только рубаху свою, подштанники и растоптанные, удобные, грязные сапоги. Храмовнику, упиваясь мстительным довольством, ничего не оставил, сбросил белое тело в черную дыру, да простит его Мелителе… Он уже натянул кольчугу и пытался сунуть руку в рукав плаща, когда дверь нетерпеливо потрясли. — Долго еще мне ждать? — в скором времени уточнил недовольный голос. — Совесть-то иметь надо! — Ну так ступай в другой! — проворчал Каэл, почувствовав, как сердце подкатило к самому горлу. — Я здесь надолго застрял! — Пропасть! Только спустился ведь, — проворчал тот же голос, — бедные мои колени… Он затянул широкий кожаный пояс, повесил за спину Осколок Льда — и вернулся в пустой коридор. Храмовники, судя по всему, продолжали жрать свои бобы. Интересно, подумал Каэл, сколько их здесь? Знают ли друг друга в лицо? И что такого в Магистре, что не всяким мечом с ним сладишь — что он, огнедышащим драконом обернется? Но чего рассуждать, какая в том польза, если шанс у него будет всего один? Ему попались часы на стене, и беспощадно качался маятник, сорок семь минут показывал до полудня... Поднявшись по лестнице, выстланной потертым ковром, он упёрся взглядом в широкую тяжелую дверь в конце коридора — две молчащих жаровни, побежалые от жара, громоздились по бокам от нее, и в расслабленный взгляд караульного…***
Брат Лео продолжал стонать и капать кровью на мостовую. — Заплатишь, — грозился он, едва волоча ноги, — за все заплатишь, дьяволово семя! Отвечать станешь… Обессилев, он замолчал. — Отвечу, — согласилась Марэт, — и вы ответите. Перед Магистром. У входа в обитель, у тяжелых деревянных дверей с витражными стеклами, за невысокой оградой толклись, гомонили люди. Высоко, над стенами из светлого кирпича, над узкими витражными окнами трепетал на ветру алый стяг с пылающей розой. — Пускать не велено! — с усталым смирением, похоже, не в первый раз, повторяли два рыцаря, загораживая вход резными алебардами. — Магистр не велел! — Да как же не велел? — возмутилась старуха в некогда цветастом, но почти выцветшем от времени платке. — Приемный день! А проповедь вечером? — Проповедь будет! — А частным образом как же? Я так ждала! И она ждала, и он ждал! Пустите нас к Магистру! Старуха эта явно была из тех, к кому за самоважной информацией захаживает вся улица... — Не велено. Встреча у него важная, говорю я вам! Перед ними раздались скрещенные алебарды, и брата Лео тут же уволокли, положив на невесть откуда взявшиеся носилки. — Стрела плохая, — вдогонку крикнула Марэт, живо встав спиной к стене так, чтоб загородить собою Гиацинт, — возможно, что и отравлена! Ей кивнули — торопливо и благодарно. Проповедника потащили по лестнице вниз, в подвал. Все они были какие-то… как пыльным мешком прибитые, эти Рыцари Розы — точно в небо вглядывались перед грозою. Не разоружили даже, будто каждый мог войти в обитель с оружием — да при нем и остаться! — Следуйте за мной, — велел ей седобородый, крепкий старик с добрыми слезящимися глазами. — Магистр примет меня? Сейчас? Вцепившись в поручни, с тяжёлыми вздохами одолевал он лестницу. — Я интендант, брат Николас, — представился он с очередным трудным вздохом, одолев половину лестницы, — вас примет, ох… первый секретарь. Пока так, уж извиняюсь — такая суета! Хотел бы я, ох… чтоб он ошибался… Коридор на втором этаже оканчивался широкой тяжелой дверью между двумя жаровнями, побежалыми от жара — они не горели, но и без того воздуха не хватало... Караульный с усталым взглядом загораживал проход, заворачивавший налево. — Опять нездоровится, брат Тимон? — сочувственно спросил интендант. Караульный слегка кивнул. — Есть такое. Глаза болят. — Сменят — и сразу ступай ко мне, я капли дам, — отозвался старик и трижды стукнул во вторую по счету дверь, — хорошие капли, мне помогают! — Войдите, — донёсся голос из-за двери. — Заходите, — брат Николас предупредительно распахнул дверь, — ну заходите же! Марэт благодарно улыбнулась — и вошла.***
Ансельм… это был он, первый секретарь — его горбатый нос, его темные волосы и устало сгорбленная спина. Он приподнял взгляд от бумаг, слегка вздрогнул, метнув взгляд на часы — и лицо его по-лошадиному вытянулось. Они с Бертраном так похоже удивлялись… Марэт молча стояла в дверях. — Я читал письмо, — Ансельм нарушил молчание, широким жестом показав на свободный стул перед широким своим столом; это был простой стул, даже не лакированный, такой же, какой виднелся за спиною у него самого, — могла бы потрудиться, написать побольше и лично мне. — Могла бы, — согласилась Марэт, сделав пару шагов навстречу, — но не смогла. — Меч можешь оставить на вешалке. Здесь бояться нечего. Здесь никто не обидит. Она решительно села. — Мне нужно поговорить с Жаком из Спалли, — заявила она, — лично, и как можно скорее! — И что ты ему скажешь? — живо поинтересовался Ансельм, уложив подбородок на сплетенные пальцы. На столе горела свеча. — О том, что пора позабыть старые обиды, — нетерпеливо выдохнула Марэт, — о том, что пора нам объединиться. Пока не случилось беды, вот что я хочу сказать ему, Ансельм Гольц! — она почти перешла на крик. — С кем? — он то ли не понимал, то ли открыто глумился. Первый секретарь! — Да уж не с врагами, — втянув воздух, она резко погасила свечу, выплеснув капли воска на его бумаги, на стол, — смотри, Ансельм. Смотри сейчас, хватит шуток. Вот, что постигло меня… «Ах, постигло? — возмутился призрак. — Да как ты смеешь!» «Ваш выход, сир Салливан, — помыслила Марэт, — с меня еще одна книга. К тем двум, что я уже вам должна…» — Вечный Огонь, — прошептала она с надеждой, — сожги меня, если недостойна я… Фитиль вспыхнул ровным и сильным пламенем, капля воска покатилась вниз, и у Ансельма знакомо вытянулось лицо. — Это не ты… Это не можешь быть ты… — бормотал он, уставившись на свечу, — здесь невозможно колдовать, тут двимерита в стенах дуром… нет, нет, только не ты… Марэт медленно встала. Не просто душно — здесь двимерит! Конечно… Она должна была догадаться. — Ты сам видел, — оскорбленно заявила она, — конечно, это не я! Это он… Ансельм поглядел на нее — и вцепился себе в волосы. — Не можешь быть ты! — воскликнул он в полном отчаянии, — мы ждали благочестивую деву, исполненную достоинств! Не тебя, Малгожата, ты слышишь? Не тебя! Марэт оскорбленно открыла рот. — Ты знаешь, — холодно заметила она, — вы все что-то знаете. Говори, Ансельм. Говори теперь. Я тоже хочу знать! «Здесь Тренхольд, — вместо него заговорил Годрик, — и он убивает...» Марэт побледнела и пошатнулась. Каэл — здесь? Зачем? Убивает? ЗАЧЕМ? Ведь Тайлер приказал ему настрого — не чинить Ордену бед, не покушаться… Из коридора послышался короткий вскрик. — Оставайся здесь, — коротко повелел Ансельм, вскакивая одним рывком; на поясе его висел меч, — запри дверь. Не выходи никуда. Обещаешь? — Нет, Ансельм, — пересохшими враз губами выговорила Марэт, попятившись за Гиацинтом, — ничего я не обещаю… Ему пришлось с ней смириться. Он вышел первым, чтобы увидеть брызги крови на стенах, на потертом, истоптанном ковре, на масляных лампах, и ноги в сапогах, торчавшие из дверного проема, ближайшего к лестнице. — Ох, Тимон, — сказал он жалостно, со скрипом выдернув меч, — что они с тобой сделали… Следы грязных сапог пересекали коридор, скрываясь за поворотом. — Не они… он один, — Ансельм сощурился, гневно дыша, и пошел по следам, — один! Там зал собраний… Марэт не знала, как ему объяснить, какие найти слова, чтоб остановить это безумие… Она и для себя не находила слов.***
Караульный с усталым взглядом ненадолго его задержал. Но успел вскрикнуть, скот, и Каэл, отпихнув тело, сам не понял, как оказался в большом зале с узкими витражными окнами, что бросали на мраморный пол теплые пламенеющие отпечатки, в зале с широкой кафедрой и двумя рядами широких удобных лавок. У входа ярко горели лампы. На алтаре за кафедрой гудело в жаровне пламя. Первое решение всегда верное — он уже слышал хлопнувшую дверь в коридоре, слышал голоса. Они увидели кровь. Они идут за ним. Он их встретит... Он узнал лицо, появившееся в дверной арке. Узнал. — Ты! — выплюнул Каэл. Гнев забурлил в крови, взвихрился, поднялся, как древнее чудовище с морского дна, и Каэл с радостью приветствовал его. Этот подонок… он воплощал теперь весь их злокозненный Орден. Да, не магистр — он! Магистр — другое, абстрактное зло, их давние встречи успели стать смутным воспоминанием, лишь недавно поднятым на поверхность, как грязный ил. А этот… Ансельм, да, кажется, так его звали, этот успел перейти ему дорогу не раз, показал — показал! — истинное лицо Ордена. Горящую деревню, арбалетчиков на мосту, легкую глумливую улыбку превосходства на гордом лице. Улыбку, от которой сейчас не осталось ни следа — лицо вытянулось, как лошадиная морда. Сегодня он покончит ещё и с ним. И Осколок Льда был, был с ним согласен... Ансельм в последний момент вскинул меч, чудом избежав смертельного удара, но не ему, не ему было остановить Осколок Льда, все равно собравший свою кровавую жатву. Звякнул клинок, выпавший из руки, глухо стукнуло, влажно плеснула кровь. Каэл взглянул на храмовника, враз ставшего таким бледным, неловким и жалким, и была в этом высшая справедливость. Пусть он испытает то, что испытал он! Из коридора кинулись на помощь ему, подхватили под руки, оседая на пол под тяжестью — короткий миг узнавания, и кровавое торжество сменилось леденящим душу изумлением. «Только не ты» — пронеслась мысль, оглушая и спутывая его. Гнев так прост, но сейчас, на смену ему, после бесконечного мига оглушительной тишины, обрушился камнепад — удивление, разочарование, любовь и боль — все вместе, сразу, слишком много для него одного. Эта буря разрывала душу в клочки. Глаза смотрели в глаза, и в ее глазах ему чудилась та же буря, не менее злая. — Су-у-ка, — прохрипела Марэт, принявшись срывать с раненого его длинный, без украшений пояс, — это она, да? Она дала тебе меч… что обещала? Что-о?! Кровь толчками вырывалась из обрубка, расплываясь по полу темной блестящей лужей… вопросы. У него столько их появилось… Взять бы ее за воротник, встряхнуть, как котёнка, и допросить! Но она не котёнок, она змея, она всегда знает, что делает! И сейчас она здесь, вместе с храмовником, смотрит ему, Каэлу, в глаза, а сама кровавит руки, пытаясь затянуть жгут на том, что осталось от ноги. Значит, они заодно. Значит, она заодно — с Орденом заодно, за его спиною. Гнев забурлил, прорвался, как лавовый поток через земную твердь. Снова всё стало понятно и просто, и зазвенел в предвкушении меч — она даже защищаться не сможет, бросила свой, чтобы поймать подонка. Здесь останется, предательница! Навсегда. Хотел бы он знать, как давно она с ними спелась… Храмовник давно потерял сознание. — Каэл… прошу тебя, Каэл! — взмолилась Марэт, беспомощно оглядываясь по сторонам; вскочила, увидев лампу, ахнула ее об стену, разлив масло по широкому ножу — нож загорелся в ее руках, и она прянула обратно на окровавленный пол, прижигая страшную рану, — Я прошу тебя, уходи! Беги, пока можно! Я ничего не скажу магистру! Он уже видел, видел это лицо, разрубленное кровавой полосою, но она смотрела, смотрела ему в глаза, быстро опускала взгляд на рану, морщилась, и снова смотрела на него, отчаянно хватая ртом воздух. Жалость? Жалость к нему? Раньше надо было жалеть! Быстро, очень быстро что-то пронеслось сквозь него, уже готового убивать. Он попытался поймать это — то ли чувство, то ли воспоминание — сестренка… она назвала его братом, она сказала, что он может так считать, если хочет. Она была с ним все это время, и в те минуты, когда казалось, что хуже нет. Нельзя просто взять, и перечеркнуть всё то, что держало их вместе, их братство, их родство. Даже если она здесь, с Магистром. Он судил многих, но её, её он не мог судить. Он будто бы раздвоился, его воля вступила в противоборство с самой собою. Гнев полыхал ярче солнца, нестерпимый, жгучий — и как будто не его, посторонний гнев! Он вспоминал. Она молча смотрела. Нет, это была не жалость. Это была… надежда. Она в него верила — до последнего. Он закричал, и искры разлетелись в стороны от меча, стремительно рухнувшего на мрамор пола. И снова чувство, растущее в нем извне — неутолимая жажда, разочарование. Неутоленный голод. Нет, прочь, не оборачивайся! Он вылетел оттуда так быстро, как только мог. Магистр. Магистр заплатит за всё, и за всех — за Марэт, и за Эттри, и за него самого. Он заплатит.***
Дверь, окружённая погасшими жаровнями, распахнулась от сильного удара. За нею крылось витражное окно, и голый пол, и книжные полки. Жак из Спалли сидел за широким столом и слабо улыбался. Годы придавили его — он поседел совершенно, осунулось узкое лицо, но глаза, глаза остались прежними, будто вечный, неподдельный пламень в них отражался. — Здравствуй, Каэл, — сказал Магистр, — я ждал тебя. Каково быть ее рабом? Каэл зарычал, раздувая ноздри. — Я свободен! Они кричали ему — многие голоса. Краем глаза он заметил Квентина и Делайлу, Овен стоял в углу, потрясая кулаками, подбадривая его. Все они требовали одного. — УБЕЙ! — Остановись, — добавил Магистр, — мы не враги. Твои грехи отпускаю я, так ступай, и не греши больше. — Это тебя не спасет. Жак из Спалли перестал улыбаться, он дернул за шнур, свисающий с потолка — и на двери обрушился тяжелый засов, а где-то внизу, в общей столовой надрывно зазвенел серебряный колоколец... В комнату ворвалось несколько красных рыцарей, в плащах, в вычищенных доспехах, со щитами — Каэл только теперь заметил дверь в боковой стене. Они быстро и слаженно выстроились полукругом, прикрыв Магистра, сомкнув щиты... хорошая оборона, подумал Каэл, и бойцы, верно, не последние. Но зря они стоят у него на пути, только Магистр имеет значение. Он там, за несколько шагов... Каэл крутанул Осколок Льда. Рыцари шагнули вперёд, столкнувшись со стальным вихрем. Щиты и доспехи затрещали под его ударами, мечи застонали, покрылись щербинами, а они все никак не могли загнать его в угол, зажать щитами. Но и он не мог подойти к Магистру, а храмовники нет, нет, да жалили его своими мечами, несерьезно, как комары. Ярость кипела, не сдерживаемая ничем, придавала силы ему. Один рыцарь уже хромал, у второго рука безвольно обвисла, выронив щит, кровь текла через покореженное забрало у третьего. Еще один пытался ударить его щитом. Каэл поймал его, взмахом меча заставил отскочить другого, рванувшего, было, на помощь, притянул к себе, схватил за застежку плаща и швырнул через себя на пол, как сорванное знамя, добив уколом упавшего сверху меча. Каэл сражался. Кровь текла из его ран, как и время, беспощадно глотающее мгновенья. Магистр — чародей. Магистр может выкинуть какой-нибудь фортель и уйти. Боль мешала. Раны мешали двигаться. Магистр не должен уйти! Каэл рванул, отшвыривая с пути пытавшихся ему помешать. Меч страшно ударил, проскрежетал металл, кто-то закричал страшно, как дикий зверь. Каэл не оборачивался. Ему навстречу полетел тяжелый стол — он не запомнил, как через него перемахнул. В глазах Жака из Спалли почти не было страха, только какое-то горькое смирение — словно он уже принял свою участь, и раньше, чем Осколок Льда с хрустом вошёл в его грудь. Плевать, Жак. Пёс добрался не до Фольтеста, до тебя... Глаза Магистра закрылись навеки, и Каэл вырвал меч из его груди, помогая себе рукой. — Хиона, — закричал он, к потолку подымая Осколок Льда, — я выполнил свою часть сделки! И он пропал в короткой туманной вспышке.***
Годрик Салливан отказался. «Нет, — закричал призрак, — я не стану! Он убьет тебя!» Руки тряслись. Ансельм выживет, если сможет... она сделала, что могла, беспомощная в закованной двимеритом обители! На рукояти Гиацинта, на светлой коже остались липкие кровавые отпечатки. — Плевать, — прохрипела Марэт, — мне надо его… ему… Она поплелась по коридору — слепая, глупая, не досмотрела, не уберегла! Каэл не был таким… не был, пока ему не достался меч. Эльфийский меч из эльфийского склепа. Он чуть не убил ее, чуть не убил, он… Она стукнулась в дверь — не поддалась дверь. Она стукнулась в дверь сильнее, всем своим невеликим весом, ударила ногой, отчаянно затрясла тяжелой дверной ручкой — безнадежно. Внутри сражались. Внутри кричали. А потом она услышала Каэла... В коридоре стало шумно. В коридор плотно набились люди в красных плащах — и продолжая биться об дверь, как мотылек о разноцветное стекло лампы, она показала окровавленной рукой, где лежит Ансельм Гольц. Кто-то придержал ее за плечи, дверь распахнулась. — Свершилось, — прохрипел окровавленный рыцарь и тут же упал. Она сжимала Гиацинт. Знакомое лицо — седая стриженная борода, слезящиеся глаза... Хорошие глаза, добрые. Брат Николас, она вспомнила, это он повел ее к Ансельму, с трудом взбираясь по лестнице. Местный интендант, да, местный интендант... Понемногу начало отпускать. — У него были сны. Пророческие сны, все до единого. Он много трудов положил, чтобы убедить каждого, — мягко заговорил он, — мы знали, что вы придете. Знали, что этот день настанет. День, когда мы его потеряем, хоть так и грешно говорить… Тяжело кряхтя, он опустился на колени. Следом за ним стали опускаться и остальные, все, кто столпился в этом коридоре — рыцари в красных плащах, служки в черных одеждах, больше сотни их было здесь, куда больше… Она оцепенела от изумления. Что они делают? О чем говорят? С ума они посходили, что ли — зачем на колени? — Встаньте, — голос охрип, и она прокашлялась, — прошу вас, встаньте! — Ныне мы присягаем, — торжественно возгласил брат Николас, — Малгожате из Новиграда, новому Магистру Ордена Пылающей Розы! — Все церемонии пройдут потом, — выкрикнули издалека, — вы поведете нас! Поведете в последний бой! «Благочестивая дева, — отчаянно подумала она, — вам нужна благочестивая дева, исполненная достоинств. Не я!» Хотелось убежать. Хотелось спрятаться, чтоб не нашли, но некуда было бежать. «Соглашайся! — прогудел Годрик Салливан, — ты рыцарь, и ты достойна вести за собою, ведь я уже иду за тобою. Соглашайся немедленно, а думать будешь потом!» Марэт оглядела их, каждого из них — и в каждом лице находила веру. — Я принимаю вашу клятву. Я принимаю клятву у каждого из вас, и у тех, кто еще захочет ее дать, приму тоже, — звучно ответила она, — и я поведу вас. Встаньте же, братья! Храмовники загудели, когда бесплотный призрак пронесся над ними, разжигая пламень во всех жаровнях, лампадах и лампах, что не горели.