И ты был слаб, и ты был глуп, но все мосты сожжены,
Их не вернуть — они не смотрят назад.
Но ты встаешь, и на плечах твоих рассветы весны,
Как генеральские погоны, лежат.
(«Идиотский Марш», Олег Медведев)
13 июня 1303 года, империя Нильфгаард За спиною грохотали сапоги. Их было двое — равнодушных, темноглазых, не по-северному обожженных солнцем солдат, что пришли за нею в урочный час. Поутру ей позволили вымыться — первый раз за все это время, дали мыло, и гребень, и ножницы, чтобы срезать все колтуны, дали белую длинную рубаху и темное платье без рукавов. Хорошо накормили… Она уже не обманывалась — понятно ей было, что это все не для нее, а для граждан империи, что придут посмотреть на казнь — они увидят правосудие, только его и увидят, ничего лишнего. Ни следов от хлыста, которым потчевал ее чародей-дознаватель, ни следов от его магии, что была куда хуже. Он сразу понял, что скрывать ей нечего, но она, она поняла не сразу, что ее вопли доставляют ему извращенную радость. По лицу он ее не бил — а все прочее надежно скрывало платье. Она помнила, как долго смотрела на ножницы в своих исхудавших пальцах, помнила, что так и не сумела решиться — в глубине ее существа, теплая, трепещущая, как новорожденный птенец, еще тлела надежда, что Каэл справится, что успеет забрать ее… Забрать ее отсюда! Туда, где не будет зла… Трещали на стене факелы — кирпич под ними почернел от копоти, это было старое место, старое… Ей не давали ни поговорить хоть с кем-нибудь живым, ни книги, ни завалящей газеты — если б не волшебные сны, она бы обезумела в этом склепе! — и она ловила себя на мысли, что будет рада увидеть людей. Пусть бы и в последний раз. Грохотали сапоги, тесные оковы натирали запястья. Солнечный яркий свет обжег сетчатку, привыкшую к полутьме. Шум. Эттриэль проморгалась, и, когда сумела открыть слезящиеся глаза — перед ней уже колыхалась целая тьма народу, и высокий помост со столбами, к которому выстроилась целая очередь. Кто-то кричал и бился, пытаясь протиснуться к помосту — седые встрепанные волосы, глаза, ослепшие, обезумевшие от слез… Женщина. Мать. Она не была первой. Она не была единственной, подумала Эттриэль, и эта мысль наполнила ее скорбью, звонкой, как серебряный колоколец. Все вдруг исчезло, истерлось перед глазами, она расслышала многоголосый удивленный вздох — и обрушилась тишина. Холод. Мягкий холод ощущался щекой, щекотал ухо. То была трава, покрытая инеем.***
Кровь убегала в ледяную траву. Он, кажется, умирал. Не раз и не два он подходил близко к этой черте — так близко, что чувствовал ее дыхание, шелест ее одежд, но никогда еще не пересекал. Все было внове… Он слышал отчаянный женский крик. Он слышал тихий смех. Холодные пальцы коснулись его висков, и он будто бы ухнул в ледяную прорубь, жгучий холод пронизал его голову, опустился до пальцев ног, но боль, обнимавшая его, как сестра, боль и накопившаяся усталость — они вытекли прочь вместе со стужей, что окатила его и пропала, в землю ушла. Страшно захотелось есть — голод, казалось, обжег примерзший к позвоночнику желудок. Каэл открыл глаза.***
Хиона немедленно и будто бы брезгливо убрала руки и распрямилась. — Пищу и теплые вещи вы отыщете в знакомом месте, — прошелестела она, — живите! Ты короновал меня и ты исполнил мою просьбу — отныне мы квиты. — Просьбу… — прохрипел Каэл и повернул голову. Сбоку от него, на траве, густо покрытой инеем, сидела Эттри — его Эттри, исхудавшая, с неровно срезанными мягкими волосами, совсем в простом платье, без этих страшных бледных рукавов, без серебряной вышивки. Настоящая. Живая. — Больше не сон… — выдохнул он и уронил голову на траву. Над ним стелилось низкое, жемчужно-серое небо. Холод пробирался под алый орденский плащ. — Благодарю… о, благодарю! — Эттри, не выдержав, зарыдала и, не вытирая слез, с надеждой уставилась на Хиону, возвышавшуюся над ними, как ледяная статуя, — спасите и остальных, молю вас! Их убивают… о, их вешают! — Мятежников, убийц и воров? — заботливо уточнила Хиона. — Нет. Никогда. Эттри тяжело опустила голову. Каэл с трудом сел. — Ты подлинная дочь вар Ллойда, — сказал он после того, как выкашлял в траву последнюю кровь, скопившуюся во рту, — вернись к отцу, останови войну. Хиона серебристо расхохоталась. — Я уже попыталась! Твои друзья помешали мне, — сказала она, как выплюнула, — и ты ошибаешься. Себастиан вар Ллойд воспитал меня, но я не его дочь! Не к кому мне возвращаться, — она гордо подняла подбородок, и в этом простом жесте проступила юная девушка, — да и ни к чему! То, что сделаю я, больше никому не под силу… — Ты исполнила почти все, о чем я мечтал. Не мне тебя судить, Анна-Мария! Я расквитался с врагом, я защитил ее, как мог, как уж сумел! — Каэл взглянул на Эттри, притянул ее, дрожащую, к своему теплому боку, — но мне тяжко пришлось. Я отринул все, что имел! Зачем тебе была его смерть? Будто насмехаясь над ним, громко забурчал живот. Хиона глядела на него свысока, задумчиво, молча, видно, размышляла, стоит ли с ним говорить, на вопросы его отвечать, достоин ли он ее слов. — Жак из Спалли мог мне помешать. Жак из Спалли знал слишком много, — она снизошла до ответа и повела рукой, слегка склонив голову набок; по ее лицу проскользнула задумчивая, чистая улыбка, — теперь они будут судить, рядить и выбирать нового. Теперь они уже не успеют… — В чем, Хиона? Она нахмурилась и ткнула пальцем в сжавшуюся Эттриэль. — Такие же, как она, получат право на жизнь, — ответила она, — перестанут гибнуть от ран и болезней, которые в любом городе вылечили бы легко! Перестанут чахнуть от голода и замерзать зимой, когда даже деревья, и те трещат. Корабли заберут их всех! Они получат право на жизнь — из моих рук! — она перевела дух, — разве это не стоит жизни одного человека? Разве ты меньше ненавидел его, чем я? Эттриэль несмело оторвалась от его плеча, подняла голову. — Простите, госпожа. В моем сердце цветет благодарность, но я понимаю, о ком говорите вы. Они не сумеют. Они забыли, что такое жизнь без борьбы, — эльфка тяжело вздохнула, — и не захотят вспоминать. А ведь жить-то можно… просто жить, госпожа! — Довольно с меня! Вот и живите, — Хиона простерла руки, — ваш путь окончен! Она исчезла, и они остались одни.***
Впереди, за длинным лугом, за широкой подковой озера раскинулся город — подножье высокого холма окутывали туманы, и казалось, будто воспарил он над этим озером, над десятками кораблей, что стояли на якоре, свернув алые паруса. Девять башен грозились распороть жемчужно-серое небо своими шпилями. Он был огромен, этот город, было б на небе немного солнца — и он бы сиял. — Поверить не могу, — бормотала Эттри и, не обращая внимания на холод, осыпала поцелуями его лицо, — не могу поверить! Каэл сбился на третьей дюжине. — Сосчитай, — попросил он, показывая на безмолвные корабли. Эльфка сощурилась и стала водить рукой в прозрачном, звенящем воздухе. — Сорок два, — сказала она после минутной заминки, — пятнадцать с тремя мачтами, остальные с двумя. — Знатная эскадра, — озадаченно пробормотал Каэл, — заберут их всех, говоришь… За их спинами дожидалась знакомая беломраморная беседка, открытая всем ветрам. Так только казалось — в ней и ветер не дул, и тепло было, так тепло, что Каэл принялся стаскивать алые орденские одежды. Тихо журчал фонтан, на ложе были брошены два теплых плаща, на столе стыли яства. Жареное мясо, хлеб, сыр, немного фруктов и овощей, порезанных тонкими ломтями — на некоторое время они и вовсе замолчали, подкладывая друг другу лучшие куски. Отбросив приборы, он неловко сполз на пол, припал губами к ее исхудавшим пальцам. Опустил седую голову ей на колени. — Я хотел успеть раньше, я пытался! Но я не мог, — голос звучал глухо и покаянно, — я не солгал ей, Эттри… никого у меня не осталось, кроме тебя одной. Я предал их всех! И он зарыдал, давясь слезами и задыхаясь, трудно, с тяжелой дрожью в плечах. Эттри молчала и водила пальцами по его волосам. По лицу ее текли слезы. — Они живы? — тихо спросила она. — Те, по кому ты плачешь? — Да, да… Я не убил ее, — так же тихо ответил Каэл, — она братом назвала меня, а я чуть ее не убил! Эттри заметно вздрогнула. Каэл понял, что не помнит, где меч, где Осколок Льда — должно быть, там, в холодной траве, и остался. Даже близко не хотелось к нему подходить… — Ты была права, — добавил он нехотя, — это был злой меч. Она не рассмеялась над ним. Ласковые прикосновения, чуткие объятия — все, на что у них оставались силы, все, на что хватало смелости. Они не заметили, как заснули.***
Небо не поменяло цвет. — Красивый город, — сказала Эттри, сонно повернувшись на другой бок, чтоб видеть шпили, озеро и корабли, — Каэл, мы дойдем до него? — Тилат, так он называется, — равнодушно припомнил Каэл, — Тилат Девятибашенный. Дойдем, если захочешь. Эттри кивнула, живо подскочила и закуталась в теплый плащ. Осколок Льда, скрепя сердце, пришлось подобрать — кто мог знать, что могло здесь водиться, в этом звенящем мире? Они шли час, шли другой — но ни город, ни озеро ближе не становились.***
13 июня 1303 года, Вызима Раненых торопливо отнесли вниз. Одному досталось в лицо, и он, искореженный забралом, хрипел и булькал, что Каэл исчез, истаял в воздухе, пропал, а не то б его меч, несмотря на все раны, достал бы до вероломного сердца. Вероломного?.. Она с трудом вспомнила, что Каэл в самом деле был в красных одеждах Ордена. Боль колотилась в сердце. «Хиона, — все еще звучал в голове его голос, — я выполнил свою часть сделки!» Кровь была везде — даже на потолок брызнуло. Она сидела на полу и держала его, незнакомого мертвого человека, за руку, не успевшую еще закоченеть. Она не знала, каков он был при жизни, но смерть оставила на лице Жака из Спалли смиренную улыбку, полную неизъяснимого покоя. На груди его, окровавлен, лежал золотой коллар, искусно сплетенный из мечей и роз. Она не знала, каков он был настоящий, Жак из Спалли. А теперь уже никогда не узнает… «Я хотела говорить с Магистром, — выкрикнула она отчаянно и беззвучно, — не быть Магистром!» Если б Годрик ответил ей, что неисповедимы пути Предназначения, что в их силах решать только, как распорядиться временем и свободой, что им отпущены, она бы встала и преломила тонкий клинок Гиацинта, и будь, что будет. «Я знаю, — ответил призрак, — до самого конца, каким бы он ни был, пока бьется твое живое сердце, я тебя не оставлю». «Утешил… Они догадаются о тебе. Они поймут, кто я, — ответила она испуганной мыслью, — и тогда разожгут костер. И тогда маслом польют дрова. Я боюсь, Годрик, я не могу солгать…» Рядом переминался брат Николас — и не решался заговорить. «Я ошибся и пал в бою. В этот раз мы не ошибемся, — возразил Годрик Салливан, — в этот раз мы сделаем лучше». «Да, — она ухватилась за эту мысль, как утопающий хватается за обломок корабля, — мы сделаем лучше…» Она сложила руки Жака из Спалли у него на груди и медленно встала. — Магистр знал, что умрет, — требовательно поглядев на интенданта, спросила она, — или же знал, что убит будет? Подумайте, брат Николас, не говорите всуе. Если не знаете, то так и скажите мне. Он горестно охнул, ссутулив стариковские плечи, и потер слезящиеся глаза. — Магистр знал, что будет убит, Магистр. Положив руку на святые труды, я повторил бы то же. Она поморщилась, как от зубовной боли, услышав, как он ее назвал, и все же не смогла сдержать облегченного вздоха. Раз он знал, раз знал брат Николас и, похоже, вообще весь Орден, то и надежда, что знают не только они, оставалась с нею. Надежда, что Визимир не пойдет войной, как опасался Тайлер. Или… наоборот, черт бы его побрал?! Пойдет, исхитрившись приказать ей ударить в самое сердце темерских частей — сам по себе, через Иерарха, которому присягал Магистр, да Пламя Вечное знает, как… От такой перспективы засвербело в носу. Кровь. Как ее много здесь, остывшей и мертвой крови! «Проблемы надо решать, — согласился Годрик, — но не решай сразу все!» В дверях несмело, с блеклыми лицами толклись служки в черных одеяниях и с жестяными ведрами в руках. — Подготовьте к сожжению тело Жака из Спалли, — с тяжелым сердцем велела Марэт, — пусть над ним прочтут все гимны и окажут ему все почести. Но не медлите! Времени у нас мало, и много дел. — Когда состоится церемония? — деловито уточнил брат Николас. Время, время… вечером, едва отгорит закат, должна будет начаться проповедь. Его проповедь, Жака из Спалли… Жак из Спалли мертв, а значит, к людям должна будет выйти она. Должна будет найти для них что-то духоподъемное и благое. Если повезет, то и для себя тоже. И принести злую весть Тайлеру тоже некому, кроме нее. — Через два часа, братья, — решила она, — пусть все будет готово через два часа. Интендант замахал рукою, и часть служек живо ретировалась, чтоб принести носилки, на которые уложили Жака из Спалли и унесли. Брат Николас отчего-то медлил. — Передайте лекарю, что я хочу, чтоб Ансельм Гольц выжил. О нем мои молитвы, — помолчав, добавила Марэт, — а ведра оставьте. С ведрами я управлюсь сама, — она изобразила неловкую улыбку, адресовав ее сразу всем, — я еще не привыкла. Ей так хотелось остаться одной, неужели она просила так много? Помощники, перевернув и поставив на место стол, с облегчением разошлись. Интендант поклонился и вышел, объяснив, где найти его кабинет, когда возникнет необходимость, и, выждав пару минут, она выглянула в коридор, ясно освещенный жаровнями и масляными лампами, без удивления обнаружив, что кабинет Магистра охраняют два рыцаря, и еще два стоят дальше по коридору. Возражений не имею, решила она. Пусть и дальше стоят.***
С ожесточенным рвением, оставшись одна, она отмывала руки в крохотном умывальнике в боковой комнате, почти истратив найденный там обмылок. Только чистыми руками можно браться за документы, что разметало по всему полу. Только чистыми руками можно браться за книги, которых здесь были сотни — узкая кровать, шкаф и умывальник занимали малую часть жилой комнаты. Остальную часть занимали книжные полки. Тремя водами пришлось смывать пролитую кровь, ни оставив ни следа, ни намека, и только тогда жаркое беспокойство стало униматься в груди, только тогда она смогла разрыдаться, обвалившись на удобное широкое кресло перед стопкой собранных документов, покрытых отпечатками ног. Как он мог? Как посмел спрашивать ее о предательстве, уже, верно, зная, что решил совершить? Как она не сообразила? Не сопоставила, не поняла, недоглядела! Одно ему могли посулить, на один-единственный крючок посадить — пообещать возвратить ему его жену. Спасти… как ее звали? Спасти Эттриэль. Иначе бы он не предал… Одна причина — и других быть не может. Не для него! Как же она была слепа! Ведь ясно было, ясно, как день, что злые слова Тайлера Вердена не могут утешить никого, ни мужчину, ни женщину… Не доверял. Не поделился. Вместе бы они придумали выход! «Ты должна его убить, если встретишь, — заявил Годрик Салливан, — как бешеного пса. Он недостоин жить после того, что сотворил!» «Дурак ты, — прорыдала Марэт, — рыцарь…» «Ты женщина. Тебе позволено в горе бросаться оскорблениями, — невозмутимо заметил призрак, — я не вижу обиды. Он предал, Марэт. Он служит врагу! Он убивал невинных…» Она потрясла в воздухе пухлой бумажной сшивкой, раскрытой посередине. Снабжение, перемещения, доходы, расходы… очень полезная сшивка. Сотни и сотни посвященных рыцарей, не считая служек, персонала, оруженосцев — по всему выходило, Жак из Спалли посвящал не только господ… немногим меньше тысячи на территории Темерии: большинство в главной крепости в Мариборе, но обители были в Вызиме, Хагге, Дорьяне и Горс-Велене… около двух в Редании. По нескольку сотен — в герцогстве Аэдирн и в Ривии. «Это все для меня… А Тренхольд мой брат, сир Рашпиль, — резко оборвала она, содрогаясь от ужаса, от планов и цифр, — и если он вернется… если он вернется, — она решительно раздула ноздри, но сама сжалась в комок на большом кресле, — я… я объявлю ему ордалию!» «Так меня еще не называли. Кто такой Рашпиль? — удивленно уточнил призрак. — На огонь осудишь его? Или на воду?» «Напильник такой есть, — буркнула Марэт без тени смущения, — на Гиацинт. Я имела ввиду божий суд. Я сама выйду против него — в этом его единственный шанс…» «Я понял, — смирился Годрик, — не оставишь мне выбора…» «Увы нам, сир Салливан, — согласилась она, кусая губы, — лучше ему не возвращаться…» Она отложила в сторону документ, с которым планировала сверяться еще не раз, и взялась за лист бумаги, отмеченный крупным, уже схватившимся и порыжевшим пятном. И, едва взглянув на него, охнула и прижала ко рту ладонь. Жак из Спалли называл ее по имени. Жак из Спалли называл ее так, как она подписалась, отправляя письмо из Оксенфурта. «Ваше письмо проделало немалый путь, Малгожата, — писал он недрогнувшей рукою, — прежде чем оказалось на моем столе. Благодарю вас за откровенность и доверие, оказанные мне. Информация, которую вы довели до моего сведения, направлена Иерарху Вечного Огня без промедления. Но важнее тот факт, что вы дали о себе знать… В своих видениях я видел многое, видел свою смерть и своего приемника. Если вы читаете это письмо, значит, я уже мертв, а на ваши хрупкие плечи возложена великая ноша. Впрочем, скоро вы и сами все поймете… Я уже слышу шаги, а это значит, что мало времени мне осталось. Я видел сон. Золотой дракон обвился вокруг высокой башни, на вершине которой стояла Она. Распахнулись Врата, дабы эльфы смогли покинуть этот мир, но вместо этого из Врат хлынули войска — золотые доспехи были на воинах, алые плащи трепетали за их спиной. Одержимы местью были они. Золотой дракон стал разрушать башню, и Она впала в безумие. Император уничтожит чудовище, но будет порабощен Его духом. Больше нет времени, он уже здесь. Поспешите на Тан…» — и строка обрывалась неловкой кляксой. Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Слезы стекали из-под ресниц. Он жалел ее. Он, человек, обреченный на злую смерть, жалел ее в свой последний час! Нет, Магистр Жак, подумала она, не такие уж и хрупкие мои плечи. Не затрещат. Слишком дорогой ценою оплачено, чтоб не трещали. Многое она знала и без того. Но от того, чего не знала, легче не становилось. «Она, Его, Золотой Дракон… Император…» Все сплошные метафоры? Но золотые доспехи, алые плащи и войска, что хлынут, одержимы местью, из Врат — куда уж сказать яснее? Путеводная Звезда и Дракон — враги? «Золотой Дракон, что пожрал братьев и сорвал шпиль с самой высокой башни Тилата…» Иначе зачем ему обвиваться, разрушать башню и доводить ее до безумия? Что за слабость такая к башням? И чьим это распроклятым духом будет порабощен император, если чудовище уничтожит он? Все эти духи пахли гоэтией, а эту дисциплину Марэт готова была осудить заочно. Ровно так же, как императора Нильфгаарда, порабощенного демоном… Надо бы его предупредить, решила Марэт и нервно, безумно расхохоталась. Годрик Салливан деликатно промолчал, но в дверь стукнули трижды, требовательно и торопливо, и ей пришлось совершить над собой усилие и оборваться, сунув в карман вчетверо сложенное письмо. Поспешить на Тан… на Танедд, значит — не было ни в Темерии, ни в Редании ни городка, ни хутора, начинавшего поименование своё с этих трех букв. На Танедд, значит, к чародеям… Тайлер Верден тоже должен узнать об этом.***
На нем был кожаный плащ. У него были бдительные, резкие, живые глаза и широкополая шляпа с гербом Новиграда. Она поднялась, приветствуя его, но охотник на чудовищ, едва кивнув, размашисто пересек кабинет и опустился на гостевой стул, забросив ногу, обутую в сапог, себе на колено. Это был удивительно чистый сапог. — Как ваше имя, брат? — спросила Марэт, неторопливо вернувшись на свое место. — Мне доложили, что ждать вы не пожелали. — Зовите меня Леопольд, — ответил охотник, своим резким взглядом оглядывая ее — ее! — кабинет, — многое изменится, надо полагать. Зеркало повесите, наверное? — Повешу, быть может. В этом есть удобство, и нет греха, — сухо отозвалась она, — равно как нет греха в услугах чистильщика сапог. Прошу вас, докладывайте, брат Леопольд. Сегодня скорбный и тяжелый день. До шуток ли нам обоим? Охотник озадаченно хмыкнул. — Черт уничтожен, Магистр, — сообщил он вполне серьезно, — мы устроили на него засаду в Предместьях, — он поморщился, — он ходил туда на охоту, как к себе домой. Да там и остался. Тварина осталась, и пять моих людей вместе с нею… Марэт немного помолчала, глядя на него с неподдельным сочувствием. — Вы избавили Вызиму от большой угрозы, брат Леопольд, — ответила она с едва заметной улыбкой, — и Вызима будет вам благодарна. И я благодарна. Мне нужны их имена — тех пятерых, кто погиб и тех, кто был ранен, — она ненадолго задумалась, вспомнив вдруг о досье на собственного отца, — я напишу Иерарху. Ваши люди будут представлены к награде. «Пылающее сердце», хм… да, «Пылающее сердце» подойдет… первой и второй степени, я полагаю. Охотник беззлобно фыркнул. — Да, собственно, это, — он усмехнулся, — нам бы лучше деньгами. Иерарх платит, но этот черт… — он потер подбородок и тыльной стороной ладони сдвинул на затылок широкополую шляпу, — он был лютый. Матерый. И нам кажется, — он посмотрел ей прямо в глаза, — нам кажется, что его призвали. — Призвали? — нахмурилась Марэт. — Его призвал какой-нибудь чародей? Вы уверены, Леопольд? Если на стороне Королевы играют маги, диспозиция хуже некуда. — Мы предполагаем, Магистр, — объяснился охотник, — уверенным можно быть только в том, что у жопы две половинки. — О, Леопольд, — сухо рассмеявшись, уточнила она, — вы и с Жаком из Спалли так говорили? — О да. Хороший был старик. Решительный, один он в этой их Темерии дело делал! И с сердцем большим и умным. И без духотворства был, — Леопольд впервые улыбнулся от всей души, — я любил его, черт меня возьми! — Рада слышать. Буду тщиться стать ему достойной преемницей, — Марэт медленно встала, — я распоряжусь. Деньги отдельно, медали отдельно. Это зримое воплощение доблести, этого не купить за деньги. Времени оставалось совсем немного — без малого два часа проскочили, как две минуты. Ей принесли тяжелый красный орденский плащ с расшитыми золотой нитью рукавами и жестким высоким воротником, принесли широкий ремень по размеру и все прочее, что полагалось, и она, вытаскивая из карманов всякую мелочь, вспомнила о письме, что Кеаллах передавал ей, чтоб снести в Кудлатого Мишку. Послать кого-нибудь, чтоб отнес, или потерпит дело? Задумавшись, она поддела восковую печать, развернула записку, вздрогнув от возмущенного возгласа Годрика Салливана. Вместо слов — то ли детская шалость, то ли смутно знакомый шифр — со флагами и без флагов, на строчках плясали фигурки людей. Марэт вернулась за стол, нашла перо и сосредоточенно закусила губу, вспоминая шифр. Минут через пять она подняла голову и прошептала: — Ты сожрешь свою змею, Кеаллах!***
Прах должны были увезти в Марибор. Там, а не здесь, вздымалась на холме главная крепость Ордена, построенная лет девять назад. Там, а не здесь, должен был найти покой Жак из Спалли. А покуда люди непрестанным ручейком втягивались в сад вызимской обители, и кто-то нес цветы, а кто-то, прикасаясь к холодной твердой руке, перебивая гимны, громко сетовал, что не у кого больше спросить совета. Громче других была старуха в цветастом, когда-то ярком, а теперь выцветшем от времени платке. Между бревен, из которых сложили высокое смертное ложе, из сухого сена выглядывали пучки ароматных трав. Гимны не мешали ни думать, ни вспоминать, и Марэт молчала, глядя на магистерский коллар, сплетенный из роз и мечей. Его сняли с Жака из Спалли, освободив его, и теперь тяжелое золотое колье покоилось на бархатной подушке, что лежала на столе с тонкими высокими ножками. Она видела короткий седой волос, оставшийся на алом бархате, и думала о том, что кто угодно бы подошел на должность Магистра лучше, чем она. Да хоть вспомнить жреца из часовни в Серебряном Городе, той самой, напротив которой брат держал кузнечную лавку. Как его звали? Кацпер, что ли? Да, отец Кацпер умел улыбаться, как само солнце, и по воскресеньям после проповеди играл на гитаре. Она могла иной раз зайти просто для того, чтоб послушать этот лучистый голос, эти добрые песни… Она невольно улыбнулась. Ну нет, вампира на месте Магистра они бы точно не потерпели, нельзя так попирать догматы. Да многие оказались бы лучше ее, честнее ее — в мирное время. Но теперь наступало время войны. Людей становилось больше — рыцари, служки, горожане, что пришли, послушные скорбному зову колокола, что пришли, заметив спущенный стяг. Мелкие лавочники. Купцы, подбитые мехом. Стража. Дети. Дети пришли посмотреть. Среди рыцарей она заметила сестер — их было немного, около десятка, но они не жались стыдливо в стороне, они, как и мужчины, глядели прямо и скорбно. И они были. Охотники на чудовищ стояли особняком, и видно было по ним, что некоторым трудно стоять, что их донимает боль. Их кожаные плащи и треугольные шляпы, зажатые под рукой, бередили недобрую память, чужую память — о самодовольных ухмылках на лицах, о резком громком хохоте, заглушающем хруст пальцев под сапогом… Их вины в этом не было, не могло быть — они были молоды и сильны, старшие из них могли пробежать, не сгибаясь, под кухонным столом, когда в Новиграде горели костры, а на кострах погибали люди. Вина лежала на Регенте Дийкстре, давно покойном, на рачительном хозяине, сорвавшем печать со складов охотников на колдуний. Не стоило ему экономить на униформе… Она ловила на себе многие взгляды. На нее глядели с опасливым сомнением, будто б она могла укусить. На нее глядели с восторженным любопытством. На нее глядели по-всякому, но она не боялась взглядов. Убеждала себя, что не должна их бояться, что они не разорвут ее на куски. Не разорвут, если не дать им повод. Это казалось таким же простым и легким, как пробежать по веревке, натянутой между двух горных пиков, пока далеко внизу бежали реки и цвели луга. Таким же простым и легким, как выступить с докладом в академии. Гимны кончились, и слово взял брат Николас. То, что говорил он, должен был говорить Ансельм, но Ансельм не мог. Брат интендант не был красноречив, по другой он был части, но искупал это полной искренности простотою, вытирая слезящиеся глаза. Старый друг, так он называл Жака из Спалли. Вытирал глаза не только он один, она и сама поняла, что плачет. Жак из Спалли прожил долгую жизнь и многое успел сделать. Она вышла вперед, едва удержавшись от неуместного желания поправить высокий жесткий воротник, стряхнуть воображаемую пыль с широких шелковых манжет, расшитых золотой нитью… Она оглядела каждого, не пропустив ни одного лица. — Я не буду говорить вам — не скорбите! — ибо я скорблю вместе с вами. Жак из Спалли погиб сегодня, но мы, мы, братья мои и сестры, мы еще живы, и в руках наших есть сила, а в сердцах наших пылает огонь! Он погиб сегодня, или обрел покой, устав от долгих трудов своих? — спросила Марэт, ощущая, как голос наливается силой. Страшно было ровно до тех пор, пока не заговоришь; так было всякий раз в Оксенфурте, и так было здесь, — я не буду просить вас поверить мне, это была бы дерзость. Но прошу вас поверить ему! — плавным движением указав в сторону сложенных поленьев, на которых возлежал Жак из Спалли, она замолчала. Люди зашептались — но услышав от старухи в цветастом полинялом платке версию о своем рождении, она вздрогнула и прислушиваться перестала. Рождена от Вечного Пламени, так, строго цыкнув зубом на недоверчивого работягу с ссутуленными от тяжелых мешков плечами, заявила старуха. Сам Магистр ей намекал! Марэт захотелось раскричаться на нее, будто старая перечница при всех, невинно хлопая выгоревшими на солнце ресницами, воровала ее душу, саму ее суть из-под носа тащила. И деда, и бабку у нее отобрали черные, извратили саму память о них, и ей казалось, будто она смирилась, будто бы смогла пережить. Старая перечница была даже хуже, чем де ла Брии! Пусть треплется, и чем больше, тем лучше… Марэт расправила плечи. — Мне жаль вас всех. И мне жаль Малгожату, — она прижала руку к груди самым искренним жестом, — она тоже хотела припасть к его мудрости, и она опоздала. Но Магистра мне не жаль, — она вскинула взгляд, в котором улеглись тени, — Магистр должен вести, и я поведу вас! — она посмотрела на тех, кто дожидался приказа с горящими, почти неразличимыми при свете дня факелами, и коротко махнула рукой, — приступайте! Покойся в мире, Жак из Спалли. Его лицо дышало покоем. Мертвые губы слегка улыбнулись ей, а потом пламя охватило поленья, пропитанные маслом, охватило сухое сено и пучки ароматных трав, и скрыло его навек, ревущее и жаркое пламя. Заверещали дети, глядя на него, взвившееся высоко вверх, и страха не было в их возгласах, не было совершенно. Лицо обдало жаром и горечью горящей смолы, когда она опустилась на колени, когда зазвучал гимн, когда магистерский коллар из мечей и роз щелкнул застежкой на ее шее. Зазвенел ликующе колокол, взметнулся опавший стяг над обителью, и она, поднимая голову, увидела несмелую радость на лицах людей. На них было странно глядеть, но былые страхи отступили, и Марэт улыбнулась. — Я благодарна Ему. И благодарна вам всем, — торжественно заявила она, — но времени мало. Утром второго дня я отправлюсь в Горс-Велен, и со мною — те, кого мы успеем собрать. Медлить больше нельзя. Охотники ободряюще закричали, в воздух взлетело несколько шляп. Субординация, подумала Марэт, что такое субординация? — А как же проповедь, милсдарыня Магистр? — вперед вышла, переваливаясь, будто гусыня, старуха в платке. — А в личном порядке как же? Магистр Жак в личном порядке каждый наезд принимал ведь, а вы, вы до нас снизойдете? — Приходите вечером, и услышите проповедь. Приходите утром, и будете приняты и услышаны мною, — Марэт улыбнулась и ей, но взмахнула рукой, давая понять, что любые прения недопустимы. Брат Николас отирал пот с раскрасневшегося, как плащ, лица. — Стряхните пыль с орифламмы, брат интендант, — попросила его Магистр, — и пришлите ко мне барабанщиков. Он опустил платок, пропитанный потом, и тревожно кивнул.***
Вся эта затея была безумной — отправиться в Горс-Велен под боевым знаменем, тем самым знаменем, с которым Орден встречал Нильфгаард еще в прошлом веке, проданный и преданный Радовидом. Это не понравится Фольтесту, его сыну. И хорошо, если не понравится! Танедд… Горс-Велен! Единственный порт в Темерии, единственный порт — зеркало его моря может обратиться ледяным стеклом. Хотя бы потому может, что море там есть. И Танедд… Кассия упоминала, что под островом могучей рекой течет Сила, пропитывает полости земные глубоко внутри горы. Тот эльфийский менгир — ничто перед этим! Вот, значит, чего захотели… Если вся королевская конница, вся королевская рать ринется вслед за нею в Горс-Велен, встречать врага — ничего лучше ей все равно не придумать. Хуже будет, если не ринется, испугавшись Визимира Реданского. Обитель стала похожа на растревоженный муравейник — она сама его и растревожила. Виной этому были ее слова, сказавшей, что выступать поутру второго дня. По всем рынкам Вызимы уже рассыпались люди интенданта, искавшие лошадей по сходной цене, визжали точильные камни и глухо ухал молот в кузнице, в которой чинили броню. Носились десятники. Ее спросили, могут ли братья получить свою почту, или она желает прежде сама прочитать эти письма. Вовремя спохватившись, сжав в кулак свою оторопь, она сказала, что, в порядке исключения, они могут. Пусть хотя бы им будет радость — сама она добраться до здания курьерской почты и уточнить, дожидается ли ее весточка от Кассии, уже даже и не рассчитывала. Ей удалось запомнить еще две дюжины новых имен. Получить доклад, что не меньше ста двадцати бойцов — и рыцарей, и охотников на чудовищ, смогут выступить с нею второго дня. Растолковать барабанщикам, какой марш им следует выучить за завтрашний день, и набросать им слова на обрывке бумаги. Вся его прелесть в том и была, что смени вовремя имя — и слова эти тронут какую угодно душу, хоть реданскую, хоть темерскую. Магистр Жак, судя по всему, и правда был без духотворства человек, как отозвался о нем охотник — в углу общей столовой, не столь красном, как тот, в котором потрескивал Вечный Огонь, но все же почетном, в этом углу стоял шкаф с музыкальными инструментами, и не было на них пыли. У нее завелся денщик. Тот самый молодой рыцарь, что служил под началом у Маравеля — когда они возвращались в обитель, он тащил проповедника на плече. Проповедник! В попытках добраться до лазарета она вспомнила о проповеднике. Вспомнила — и незамедлительно отослала нескольких братьев вместе с ним, все еще больше напоминавшим человека, чем кусок избитого мяса, к чародею, специализировавшемуся на ментальных воздействиях. Пришлось и проповедь им прочитать на ходу — о временах старых, новых, стоявших перед ними задачах и острой нехватке времени. Проверить было необходимо, а где его отыскать, чародея, забота была уже не ее. — Ну так и что? — она повернулась к рыцарю с косою, туго заплетенной над выбритыми висками. — Вы желаете за мною шпионить, брат? Он так налился пунцовой краской, что выбритые виски — покраснели и те. — Брат Лео творил постыдные вещи. Недостойные его звания, — и глядел он прямо, глазами не рыская, — и меня гложет стыд, Магистр. За то, что я молчал. И день сегодня такой… — он трудно вздохнул, — самое время что-то искупить. Начать все сначала. Марэт медленно кивнула, принимая его слова. — Десять раз прочтете символ веры, и будет с вас, — сдержанно согласилась она, — как ваше имя, брат? Почему вы решили, что мне нужен денщик? Она и сама сойдется со своими сапогами… «Бери, бери, — посоветовал Годрик, — хотел бы шпионить, просился бы в адъютанты!» — Мое имя Асгейр, — назвался молодой рыцарь, и, заметив удивление на ее лице, торопливо добавил, — я со Скеллиге, Магистр. На нашем острове была часовня, и я с детства бывал там, — он опустил голову и улыбнулся слегка смущенно, — а денщик вам, конечно, нужен. Поспешать по вашим поручениям — вы и до лазарета дойти не можете. Держать в порядке ваш доспех. И вы очень бледны, Магистр — уверен, забываете есть. Марэт невольно хохотнула, вдруг вспомнив, что он, кажется, прав. — Да, да, конечно. Я клятвенно обещаю, что доберусь до столовой и преломлю хлеб насущный вместе со всеми, — ответила она, с живым интересом рассматривая эту возможность, — я принимаю вашу службу, Асгейр. А ржавых доспехов вам чистить не придется. У меня их нет. Для верности она осенила его знаком Вечного Пламени, и скеллигиец мало не просиял. — Вот видите, Магистр. Вам нужен денщик, — повторил он, — они есть, а вы не знаете. Она открыла рот и оборвалась на полуслове, наблюдая, как торопится к ним лекарь в застиранной белой робе, уделанной свежей кровью. Он так спешил, что на тонком кожаном поясе звякали висящие инструменты, и страх полоскался на бритом лице. — Магистр… виноват, — слова вырывались из него, как пламя из иссякшей горелки, — Первый Секретарь… он… — Он мертв? — выдохнула Марэт, вцепившись в плечо Асгейра. — Ну говорите же! — Он умирает, Магистр… — лекарь взял себя в руки. Она уже шла вперед. К лазарету, до которого так и не добралась. — Что вы делали? Говорите все, что вы делали! — Я… оформил культю, сшил сосуды, мышцы и кожу… давал ему свежую свиную кровь… и отвары трав… понемногу, по ложке… — Отвары трав! — взвизгнула Марэт. — А кровь, кровь вы переливали? — Нет, магистр… — Вы чудовище, а не медик, — бросила она и, как вкопанная, остановилась. Обернулась к Асгейру. — Ломаная улица, четвертый дом. Второе сбоку окно, если зайдешь через палисадник. Если нажать и приподнять раму, оно откроется, — она примолкла на пару мгновений и сразу продолжила, — поднимешься наверх. И во втором ящике стола… Асгейр побледнел, словно кровь покинула его тело, словно нож предательский получил. — Магистр, — прошептал он потрясенно, — вы хотите, чтоб я совершил кражу со взломом? — Великое Пламя и пресвятые угодники! Это дом брата моей матери! Это моя собственная лаборатория! — сердито выпалила Марэт. — Ты будешь носиться по всей Вызиме, разыскивая то, что есть там, и мы не спасем Ансельма! Он пристыженно замолчал, и она смогла рассказать, где искать мягкие трубки из застывшего сока гевеи, где искать полые иглы и какую коробку с металлическими деталями целиком следует притащить в обитель. Красный орденский плащ он содрал уже на бегу и сунул кому-то в руки.***
Он плевался ядом и требовал немедленно снять надетый не по праву коллар. Местный лазарет состоял из операционной, склада и двух палат — общей и еще другой, всего на трех человек, но куда более удобной. Местный лазарет пропах краснолюдским спиртом, отварами трав и человеческой болью… Она поприветствовала тех раненых, что не спали и могли смотреть, говорить и кивать, сунула нос на склад в поисках, к чему бы еще придраться, но не нашла и, в знак своих извинений, положила руку несчастному лекарю на плечо. А после торопливо вошла к Ансельму, а там был он, Лео де Маравель, тут же прекративший жалостно баюкать раненую свою руку. Она слушала его, а он воинственно топорщил бороду и распалялся все хуже. О дьяволовом семени слушала она, о порождении греха и порока, о последних днях. О горькой судьбе многострадального Ордена. Она слушала его и молчала. — А давайте я выведу его? — не выдержал кто-то из охотников на чудовищ, проковылял через палату и сунул к ним перемотанную бинтами голову. — Вымою ему с мылом рот! Марэт остерегла его одним жестом. — Вы останетесь в обители до тех пор, пока рука ваша не заживет. Пока этого не подтвердит любезный брат лекарь, — ответила она с жесткой улыбкой, со значением взглянув на хирурга, — мы не должны оставлять страждущих в нужде, верно я говорю? Но это мое последнее распоряжение на ваш счет. Брат Лео беспокойно завозился, непонимающе сдвинул брови. — Что? Я не понимаю, — признался он, зашарив взглядом по лицам, — о чем она говорит? — Вашей гордыни ни одна епитимья не исцелит, брат Лео. Вы едва не допустили катастрофу! Десятки невинных погибли бы, у врага прибыло бы сил, — продолжила Марэт, невольно прикоснувшись к тяжелому золотому колье, — я даже пытаться не стану. Властью, данной мне, я изгоняю вас из числа братьев Ордена. У него приоткрылся рот, налилось кровью лицо, проступили на носу широкие поры… — Да как она смеет? — воскликнул Лео де Маравель. — Я граф! Мой брат — камергер короля! — Да смилуется над вами Вечное Пламя. Лекарь промолчал. Охотник на чудовищ с перевязанной головой бережно, не спеша изобразил широкую, самодовольную ухмылку. — В Темерии как хочешь, — глумливо заметил он, — а в Ордене, как Магистр велит! Затрясся Лео де Маравель, затрясся и неловко, медленно и нелепо выхватил из-под подушки кинжал. Марэт ударила его по руке, и кинжал, коротко сверкнув, вонзился между плитами пола. — Я мало что успела понять, — призналась она нехорошим тоном, — потому дарую вам жизнь. Очистите пространство, Леонард. Он не двинулся с места, лопнул, опал, как кожаный мяч. — Третье отделение! — крикнул охотник. — Поможем разместиться господину графу? Раненые охотники привязали его к кровати. Он уже не сопротивлялся.***
Ансельм Гольц оставался безучастен ко всему. Он был мраморно бледен, как сущий труп, а этот его несносный горбатый цидарийский нос заострился еще хуже, чем был. Как нитка, было биение его сердца, едва заметное под пальцами, стиснувшими липкое и холодное запястье, с частыми перемежками было, как нить, что вот-вот оборвется. Она неловко молилась, и боялась, боялась, боялась, что оно перестанет совсем. Заглянуть под одеяло она так и не осмелилась. Не помнила толком, что делала с его раной, и видеть этого теперь не хотела. Дыхание со слабым шипящим посвистом срывалось с его губ, то неглубокое, редкое, то долгое и протяжное — но страшней всего было, когда оно замирало вовсе. Впрочем, Бертрана некому было держать за руку… — Живи, паскуда! — шептала она, стискивая его пальцы. — Хоть дьяволовым семенем назови, хоть скопищем мерзости. Только живи! Не хотелось никого искать, ничего тестировать не хотелось. Она знала, что ее кровь годится для всех. Подруги-медички как-то раз поставили опыт, смешивая разную кровь и наблюдая, свернется та или нет. И для него сгодится, и даром, что не от благочестивой девы! Асгейр принес гевеевые мягкие трубки, и полые иглы принес, и целую коробку разного алхимического металлолома, и, тяжело обвалившись на пустую кровать, запустил пальцы в туго заплетенные волосы. Но, едва отдышавшись, с живостью стал наблюдать, как она режет дорогущие трубки, торопливо мастерит и медленно дезинфицирует самодельный свой аппарат. Подвинул для нее тяжелую пустую кровать — и покинул лазарет, чтоб разыскать свой плащ. Убедившись, что процесс пошел, а лекарь записал всю методику, она сама не заметила, как задремала.***
Сердце стучало в самое горло. А горло, да и весь распроклятый рот, пересохло так, будто язык высох, как подошва, и весь покрылся трещинами. — Воды, — она протянула руку, не открывая глаз, — кто-нибудь? Дайте мне воды! В ладонь уперся шершавый бок холодной глиняной кружки. — Я разъединил вас, — послышался растревоженный голос лекаря, — решил, что уже опасно. Как вы себя чувствуете? Магистр? Она выпила воду и нехотя открыла глаза. Остервенело потерла под носом, и в глазах прояснело. — Я уснула. — Да… Несмотря на покаянный тон, лекарь глядел орлом. В распахнутое окно непотребно чирикали какие-то птицы, и у них там было светло, как днем — заката еще не было и в помине. — А вы позволили мне уснуть. — Так ведь приказа такого не было… Вы не говорили… Марэт издала тяжелый вздох и спустила ноги на пол. — Я забываюсь, — заметила она, даже не пытаясь скрыть раздражение, — в следующий раз обязательно скажу! За спиной послышался негромкий кашель. Он лежал, закутавшись в одеяло, кривил рот, но взгляд его был осмыслен. Он был живее всех живых. — Я виноват, Малгожата, — признался Ансельм Гольц, — я ошибался насчет тебя. Она издала удивленный звук. Она протянула руку с пустой кружкой, и потребовала сильно разбавленного вина. — Если ты опять о невинных девах, то даже не помышляй, — отрезала она тут же, — я рада, что ты со мной. Мне нужен Первый Секретарь и его советы. Он жестом отослал лекаря. Она встала и закрыла дверь на висячий крюк. — Рассказывайте, Магистр. Расскажите мне обо всем, что я пропустил, — церемонно предложил Первый Секретарь, — с вами я отправиться не смогу, но окажу любую помощь по мере сил. — Выпишем тебе ногу, — буркнула Марэт, — из Махакама! Ты-то хоть этого всего не делай, — она поморщилась, когда в дверь постучали, встала и забрала кувшинчик сильно разведенного вина, — иначе я быстро забуду, что у меня есть имя. Она стала делиться, но повела рассказ издалека. Хотелось ей, чтобы Ансельм осознал, что над ним сидела не та разбитная девица, что жила в Новиграде, а дочь разведчика и офицера. Кто-то такой, кто смыслит немного в том, во что ввязался по стечению обстоятельств. Ансельм, если считал что-то правильным, стоял на том до конца. Ему можно было довериться. Когда она перечислила то немногое, о чем уже успела распорядиться, Ансельм знатно повеселел и слабо-слабо улыбнулся. — Хорошо. Спорно, но хорошо. Кроме, пожалуй, Лео де Маравеля. Камергер думал, что у него есть человек в Ордене, а у нас был человек во дворце. Он страшно глуп, — презрительно фыркнул он, — но не могу сказать, что это у них семейное. Ну да ладно, есть у меня одна идея… — Говори, — насторожилась Марэт. — Есть идея, — повторил Ансельм. — Магистр связан присягою с Иерархом. Иерарх, да продлятся его годы, имеет свое мнение по каждому вопросу и не любит его менять. Он выпил из Жака немало крови, пока согласился, что женщина может стать следующим Магистром. И, если дело затянется, он спросит с тебя вдесятеро больше, чем спросил бы с мужчины, — он бессильно развел руками, — но есть выход. Назови меня Верховным Сенешалем, а себя — Пророком Вечного Огня! Для Ордена это станет концом и новым началом, для меня это станет головной болью… — Погоди, Ансельм, — Марэт подняла руку, призывая его помолчать, — дай мне подумать. А что скажет Пылающая Роза? — Мы твои. Так есть, так останется. Каждый из нас пойдет туда, куда ты велишь, и умрет, если ты прикажешь, Магистр ты будешь или Пророк, — с достоинством ответил Ансельм, — Жак истратил свои последние годы, чтобы каждого убедить в своей правоте. Марэт хлопнула себя по лбу, при этом просияв, как лампада, неловко сползла на пол и поцеловала — клюнула! — его в колючую щеку. — Ты не ищешь власти. Ты приносишь себя в жертву, Ансельм Гольц, — недоверчиво прошептала она, — для того, чтобы развязать мне руки. Тебе говорили, что ты чудесный? — Бывало, знаешь, — фыркнул он и неловко отстранился, — но очень давно. «Что ты делаешь? — потребовал ответа сир Рашпиль. — Он давал обет целибата! Он клялся не целовать никакую женщину!» Она широко улыбнулась. — Тогда и я не назову. К Великому Сенешалю это неприменимо. Он снова скривил лицо. — Если мне принесут какого-нибудь отвару, бумагу, чернильницу и перо, — заметил Ансельм задумчивым, слегка дрогнувшим голосом, — то я, пожалуй, мог бы продолжить труд. Про ордена мне, признаться, и самому понравилось… Она медленно поднялась, вытянув себя на кровать. Часы показывали двадцать восемь минут шестого. Всего несколько часов — а казалось, несколько декад прошло с тех пор, как они с Каэлом вышли из Старой Усадьбы. Их ждал назад Тайлер Верден. И Кеаллах… — Лучше будет, если ты объявишь об этом перед проповедью, — добавил Ансельм, — и еще одно… знак власти последнего Магистра останется у тебя. Она задумчиво кивнула, решив, что не станет записывать, выдумывать, что скажет на проповеди. Нет, не станет. Пророки не читают с листа.***
У них был и невод, и сети были; не для того, чтоб улавливать заблудшие души, но для обыденной рыбной ловли. Рыбная ловля облагалась совсем небольшим налогом, озеро пока не оскудело, и всяческие рыбные блюда часто бывали на кухне обители, а излишек шел на продажу. Была у них и большая лодка под сизым парусом, крепкая, хорошо просмоленная, одна из многих, похожих друг на друга, вызимских лодок. Были у них и плащи, невыразительно прячущие одеяния, скрытые под ними. Всему этому Марэт удивленно радовалась — она-то предполагала, что больших трудов станет убедить их не афишировать свои намеренья, что все дела, творимые при свете Вечного Огня, должны твориться искренне и открыто. Но, когда она заявила, что не хочет навести королевских ищеек на лагерь союзников, не хочет им повредить ни намеренно, ни случайно, то спорить никто не стал, а вместо желания поспорить у них обнаружилась лодка. Она ощущала себя так посредственно, что взяла с собою целую дюжину посвященных братьев, вдвое больше, чем собиралась поначалу — на Тайлера Вердена давить числом не хотелось, но он, помнилось, ждал гостей, и этот вероятный винегрет… то есть, Венграэт… она была твердо уверена, что сможет поднять Гиацинт, и так же твердо она была уверена в том, что боец из нее будет сегодня снулый, а значит — мертвый.***
Рикард посерел на глазах. В его руках так и осталась рыбешка, только что снятая с крючка, и он не заметил, как смял ее плоть, а заметив, с проклятием отшвырнул в густые заросли камыша. За поживой серой тенью метнулся какой-то кот. — Пожалуйста. Не заставляй меня повторять дважды, — взмолилась Марэт, плотнее укутываясь в серый шерстяной плащ, — да, Рикард. Он выбрал не нас. Сержант звучно сплюнул, ногой опрокинул садок с выловленной рыбой и неприязненно уставился на Асгейра, маячившего за ее спиной, и прочих, успевших уже надежно примотать к причалу их лодку. — А эти тоже с тобой? — процедил он, хмурясь. — Что-то не похожи они на рыбаков, больше на простых душегубов! О них мне тоже Тайлеру доложить? Скеллигиец ответил темерцу таким же тяжелым взглядом. — Само собой! В самую первую очередь! — Марэт нехорошо оскалилась, окончательно потеряв терпение, но, к своему удивлению, сумела не раскричаться. — Я очень устала, старина. Я устала, и у меня мало времени. Ступай и доложи Тайлеру, что я иду с миром. Рикард удивленно распахнул рот и, так ничего и не ответив, резко кивнул и, как мог быстро, а порою даже срываясь на бег, поторопился в Старую Крепость. — Душегубы, значит, — себе под нос пробормотал Асгейр, — о, Вечное Пламя, и от кого мы это принимаем? Ниспошли мне терпения… — Ну-ка, горячая кровь, — оборвал его один из братьев постарше, — не пестуй свою гордыню! Марэт торопливо обернулась через плечо. — Не держите на него зла, но… Но приказом это считать не надо! Это моя личная просьба, — печально улыбнулась она; реакция Рикарда показалась ей естественной, но горькой, как хина, — он сегодня потерял друга. Как и я. — Как нас только не называли, — махнул рукой рыцарь, осадивший Асгейра, — бросьте, Магистр. У вас хватает забот. Она попросила их подождать, сказала, что позовет. Сказала, что ей ничего не грозит. Сама она, впрочем, не так уж сильно была в этом уверена… На ветру, что трепал высокие белоцветные кусты, она поднялись на холм.***
Венграэт уже побывал. Она поняла это по взгляду Зенана, на стене стоявшего с арбалетом. По растерянным, нервным движениям Кеаллаха. По сухим всхлипам Рикарда. И по двум парам ног, торчавших из-под окровавленных одеял. По пяти телам, небрежно сваленным у стены. — Кара? — горестно ахнула она, указав в сторону маленьких женских сапог, высовывающихся из-под этих одеял. — Да сколько ж можно… — Не угадала! — озлобленно бросил Тайлер Верден; вопреки ощущениям, он по-прежнему возвышался над нею, как вяз, — они проникли через подвал. Через подвал, который мы не нашли! Оглядевшись по сторонам, она заметила Кару, что сидела на крыльце и горько рыдала. Она выразила соболезнования. Сожаления, о том, что ее не было с ними, о том, что опоздала всего на час. — Он предал, ты говоришь, — оборвал ее маршал Темерии, — так как он предал, рассказывай! Она не позволила себе оскорбленно задирать брови, но вместо этого распахнула на груди серый невзрачный плащ, позволив ему упасть. Сам Тайлер Верден не сдержал удивленного вздоха, а Кеаллах отступил на шаг и уставился на тяжелый коллар на ее груди, на коллар, сплетенный из роз и мечей, как на чужого ядовитого гада. — Он чуть не убил меня. И он убил Жака из Спалли. А потом… — она сжала себя в кулак, чтобы произнести это, — слова «Хиона, я выполнил свою часть сделки!», на мой взгляд, не допускают двойной трактовки. А потом он пропал. У Кеаллаха дрогнуло лицо. Тайлер Верден страшно молчал. Остальные просто молчали. — Проклятие… не исчезло! Оно осталось! — Тайлер вскинул голову к небу и жутко, рвано задрожал, — оно осталось, я чувствую это! Он даже не знает… не знает, чем я заплатил… Марэт испуганно отступила, да и другие удивленно подались в стороны. Видела она по рыскающим взглядам, что Полоски предпочли бы оказаться сейчас в каком угодно жарком бою, но не здесь, не с ними двумя. Седрик мелко помотал головой и шмыгнул внутрь господского дома. Забеспокоился призрак. Было мгновенье, когда показалось ей, что немного — и маршал обратится в эдакую шерстистую тварь, не иначе. — И чем же? — холодея, спросила она. — И за что же? — Да не твое это дело! — злобно прорычал Тайлер. Но он, похоже, все же взял себя в руки и обращаться в кого бы то ни было передумал. — Лучше растолкуй мне, как ты там оказалась, — он зловеще сощурился, — лучше растолкуй мне, что же ты хотела сделать, и кто повесил эту вещицу на твою тоненькую шейку! Ну? Растолкуешь мне? Воздух перед ними, казалось, раскалился и зазвенел. Она держала на самых пальцах простецкое, изящное, незаметное плетение — стоит ему броситься на нее, как камень прыгнет ему под ноги, он запнется и упадет. Стоит ей закричать, и на помощь явится дюжина Рыцарей Розы. Годрик Салливан давно предупредил, что он наготове. И все равно по шее вниз поползли мурашки… Тайлер Верден был маршал Темерии. — Растолкую. Отчего бы не растолковать? Но у меня на ложь аллергия, господин Верден, я кашлять от нее начинаю и чихать, — раздраженно ответила Марэт, — а у правды удельный объем, как водится, побольше будет. Я пришла в обитель Ордена своими ногами. Я пришла, чтобы уговорить Жака из Спалли отказаться от слов, сказанных во злобе и горечи. Я пришла, чтобы примирить трех мужчин, пылающих гневом. Для того, чтобы все мы сумели выстоять… — она развернула усталые плечи. — Я опоздала, Тайлер. Я опоздала — но вовремя появилась. — Твоя светлая идея была бы обречена на провал, — процедил он, — скорее всего. Кроме этого, он мог выпытать у тебя наше местонахождение, и тогда… — То есть как это? — удивилась опухшая от слез Кара. — Опоздала, но вовремя? А? Марэт покачала головою. Сочувственно коснулась ее руки. — Вот как-то так и есть. Магистр мертв, — сказала она устало, — я теперь Магистр… — девушка сдавленно охнула, и Марэт вернулась к Тайлеру, — я предлагаю тебе союз, маршал Темерии. Я предлагаю вам убежище на территории вызимской обители. Выдачи не будет. Я предлагаю вам информацию, какой располагаю сама, и всю свою помощь. — Жар с равнин! — простонал Кеаллах и, оттерев плечом Рикарда, отошел прочь, пряча лицо в ладонях. Тайлер поднял руку. — Погоди-ка, давай не так резво. То есть, ты хочешь сказать, что те мордовороты у подножья холма — это Рыцари Розы? — Один из них мой денщик, — кивнула Марэт, — чертовски длинный был день. Столько всего сразу… — Покажи. Марэт сощурилась. — Я предлагаю союз. Я ценю ваш цепкий ум, господин Верден, ваш большой опыт и многочисленные связи, — терпеливо повторила она, — но люди это мои. Над ними нельзя глумиться и ими нельзя командовать. — Черт бы побрал тебя, женщина! — Черт из Предместий ликвидирован силами охотников на чудовищ. Тайлер Верден нервно расхохотался. — Так вот почему Темерии присягать не хотела. Свои планы имела, значит, — хмыкнул он, почесывая подбородок, — ну да ладно. Хватит этих всех сраных пикировок, тащи уже своих храмовников сюда, нечего им торчать на виду. Я должен подумать. Марэт кивнула и напомнила, что времени у нее мало. А потом она спустилась с холма.***
Они стянули свои плащи, оставшись в алых, как кровь, затянутых широкими кожаными поясами. Три ряда рыцарей поднялось в разрушенную крепость, по четыре в ряд. — Для меня большая честь приветствовать Магистра в нашей скромной обители, — шутовской поклон Тайлера звенел недоброй насмешкой, — равно как и доблестных Рыцарей Розы. Чувствуйте себя как дома, друзья, и ни в чем себе не отказывайте. — Тайлер Верден… — прошипел кто-то из них. — Да, это я, — оскалился маршал, — неужто меня предали анафеме? За какие грехи мои тяжкие? — Ты знаешь сам. Полоски медленно потянулись за оружием. Рыцари не двинулись с места, покорные одному жесту Марэт, досадливо глядевшей на Тайлера — но одной досады здесь было мало. — Ну хватит вам! — взвизгнула Кара. — Ну невозможно же! Вам только дай друг друга порубать, или позубоскалить, как… волосатые мужские задницы! Я… с меня хватит! Буду картоплю на рынке торговать, а вы… как хотите, так и любитесь! Часть рыцарей уставилась на нее со странным, восторженным изумлением на лице. Кто-то даже зарумянился и стыдливо опустил взгляд. А Тайлер Верден расхохотался. — Ну, полно. Кто старое помянет, тому глаз вон, — хмыкнул он весело и подозвал Максимильяна, — пойди, обиходь гостей. Плесни им сидру, если еще осталось. Кто-то даже не отказался, но остальные так и остались торчать на дворе, как деревья с обломанными ветвями. — А я должен подумать, — мрачно пробормотал маршал, зашагал к башне и вдруг, резко остановившись, уставился на Кеаллаха, — да поговорите вы уже, наконец!***
Она не хотела с ним говорить. Но и с другими сделалось трудно — только вчера, казалось, они плясали у огня, пели дурным голосом песни, как одна семья, а теперь Полоски опасались к ней подойти. Косились с любопытством, переводили взгляд на рыцарей — и не шли. Даже Рикард. Даже Кара. Но Кеаллах хотел. Они вошли в господский дом, поднимая облачка сухой каменной пыли, обогнули большой зал и оказались в узкой комнатке с потрескавшимся от времени рабочим столом и давно сломанной кроватью. На окне с вылинялой, разодранной портьерой стояла одинокая запыленная ваза с давно рассыпавшимися цветами. Из окна открывался вид на двор. Кеаллах оперся на стол. — В этот замешан призрак? — спросил он тихо. — Да. Без Годрика ничего бы не вышло, — ответила она с благодарной улыбкой, — и ничего не вышло бы без Жака из Спалли. Кеаллах торопливо кивнул. — И ты, конечно, не стала упускать момент. Этот хороший. Этот правильный! Но я, если хочешь, тебе напомню, что они делают с такой, как ты! — он ударил кулаком по столу, глядя на нее жгучими, как угли, глазами, — надо бежать. Этот Тайлер… с ним что-то неправильно! Он не должен был выжить… мой искусство тут не причем, не надо про этот ни один слово! Вилене я не помог… — повстанец отвел взгляд, опустив голову, — а Каэл, ты говоришь, пропал и предал. Мы ничего не должны этот Темерия! — Куда бежать? — устало спросила Марэт. — Ну, куда ты хочешь бежать? — Сперва ты должна нарисовать детальный план этот обитель. Мы должны выкрасть казну Ордена, я доподлинно знаю, что она там! — он стиснул побелевшие кулаки. — А после… да хоть бы в Офир! Там можно хороший подготовка устроить… там понимают во многий полезный вещь… и нет никакой зимы! Марэт остолбенела, уставившись на него неверящим взглядом. — Ты меня не слушал вообще? Не будет никакого Офира, — выкрикнула она, — ни Офира, ни Зеррикании! А на войну нужны деньги, — она шагнула к нему, сжимая в кулаке плотно скрученный узкий бумажный свиток, как свинцовый груз, — очень, очень много денег. И это война не с империей! — Ты устала, — горько сказал повстанец, — и от усталости впадаешь в безумие. Этот фанатики убивали людей! Мой товарищи… простой проповедники… они деревни жгли! Она протянула ему бумагу. — Ты хотел получить ответ. Вот и читай, читай! Кеаллах развернул плотно скрученный свиток, и пляшущие фигурки людей сложились в короткую, беспощадную фразу. «Ты перешел черту!» Она нацарапала ее свинцовым карандашом, пока другие налегали на весла. — Это ответ? — у него приоткрылся рот. — Это мне ответили, в самый дело? Я перешел? — Это я тебе ответила! Я! — процедила Марэт сквозь плотно сжатые зубы. — Верх цинизма! Край подлости! Ты посоветовал своим приятелям извести моего отца, и передал послание со мною же! Кеаллах побледнел. — Ты прочитала… да откуда ты знаешь шифр… — Да это самый бестолковый шифр! Игра для трехлеток! Разминка для мозга! — А я бы сам его передал, — глухо ответил Кеаллах, — но проклятый маршал меня не пустил! Твой отец, черт бы его подрал, черный шпик с большой опыт! Да жар с равнин, он опасен для всех! Она его ударила. Она замахнулась снова, но он перехватил ее руку, и так сдавил запястье, что слегка захрустели кости. — Никогда не смей меня бить! Никогда больше этого не делай, — зашипел повстанец, как дикий змей, — и знаешь, почему?! Когда ты оказалась с черным родством, я стерпел! Когда выяснилось, что ты владеешь Силой, я смирился и с этим! — у него задергался нос. — Я плавал с тобой к голым зеленым бабам, я помогал тебе шататься по этим склепам! И вот ты возвращаешься и говоришь — я Магистр! Я возглавила этих фанатиков, этих убийц! Да лучше бы ты выпрыгнула в окно, чем соглашаться с этим! Она задохнулась, уставившись на него. Где-то между ключицами всколыхнулось незнакомое чувство, жгущее, как огонь. Между ключицами, в передних зубах — и в пылающем жаждой горле. Он держал ее за руку, побледневший от своей ярости, и сладкий гнев стучал в его крови, бился жилкой на его шее. Она прянула вверх, вытянувшись, как струна, и не достала его. Ужас пробурил все ее мысли. Что я делаю? Что я? Она вывернула руку, едва не сломав ему палец, и отпрянула к окну, перевернув пыльную вазу. Ужас кричал в ней. Ужас рвался наружу. — Уходи! — ужас хриплым повелением вырвался из ее рта. — Я не хочу… не хочу тебя видеть! — Да, я тоже, — ответил он так равнодушно, будто она попросту на него накричала, просто его ударила, — я тоже должен поразмыслить! Стоит ли нам продолжать… Так ли виноват Тренхольд… Хлопнула и вновь ударила по стене порядком прогнившая дверь. В пыльном оконном стекле отражался испуганный, растерянный человек. «Зло… — пророкотал Годрик Салливан, так тяжело, будто на него давила могильная каменная плита, — оно здесь. К оружию! Поднимай тревогу!» «Зло… — оторопело повторила Марэт. — Я — зло?» Мертвый жрец Кревы разразился таким забористым старинным ругательством, с таким глухим отчаянием, что покраснел бы любой портовый грузчик…***
Она ему поверила, в такую брань не поверить было нельзя. Она поверила ему, и о своей беде решила подумать позже. Позже… как только сможет. В конце концов, если б и перегрызла она Кеаллаху его бесчестную повстанческую глотку, то и потерял бы от этого только Тайлер, объездивший его, как дикую лошадь! Она проскользнула мимо его оскорбленной спины и кинулась дальше, на двор. — Лук бери, — бросила она на бегу, даже не обернувшись. — Тревога! Рикард удивленно переглянулся с Зенаном — тот медленно шел по стене и посматривал на дорогу. Зенан пожал плечами. Асгейр вырвал из ножен меч и, забывшись, ругнулся на отсутствие щита. Рыцари окружили ее плотным кольцом. — Где? — Кто? — К оружию, братья! За Вечный Огонь! — Снова белки?! — ДА Я НИКОГО НЕ ВИЖУ! Она почувствовала себя нелепо. Уязвимо. Как полная дура. «Сир распроклятый Рашпиль! — помыслила Марэт. — Ну, отвечай! Где твое зло?!» Голос у призрака был такой, будто он, вдруг ожив и состарившись, пробежал от Вызимы до самого Горс-Велена, так ни разу и не остановившись в пути. «Ох… Прости, я не лгал… Его больше нет…» Из башни размашистым шагом вышел Тайлер Верден, и, с непониманием уставившись на столпившихся во дворе бойцов, остановился. — Что за шум? — он растерянно нахмурился. — Что за шум, я спрашиваю, а драки нет? — Ничего, — неловко буркнула Марэт, — уже ничего. Ложная тревога, господин генерал. Из общего зала раздался длинный, полный ужаса вопль Кары. Он оборвался ровно на то время, что необходимо, чтоб втянуть воздух в грудь, и она завопила снова. Не успела она завопить в третий раз, как в общем зале вдруг стало тесно — и рыцари, и Полоски, смешавшись между собою, ввалились внутрь.***
Кара в ужасе смотрела на свои руки, покрытые легкой, как пудра, пылью, и кричала. Максимильян оторопело, дикими глазами глядел, не отрываясь, на свою собственную кисть, все еще сжимавшую деревянную кружку, стоявшую на столе. Кисть эта существовала отдельно от Максимильяна, и он просто сидел, не двигаясь, и пальцами стискивал обрубок, из которого не текла кровь. — Это не я, — побелевшими губами прошептал Седрик из Бан-Арда, — клянусь могилой отца… И рухнул без чувств на каменный пол. Их пятеро сидело за столом, за кружками сидра — и рыцарей, и Полосок. Никто из них не шевелился. — Тихо! — голос Тайлера легко перекрыл весь испуганный гомон. — Что происходит, черт бы вас взял? — Где Торрсен? — недоуменно спросил Асгейр. — Он же тоже сюда пошел… Кара перестала кричать и медленно, ладонями вперед, вытянула перед собой руки. — Вот твой Торрсен… — прошептала девушка, — вот он, на моих руках… Под ногами у нее, у самого края лавки, было полно этой пыли, целая куча пыли. Тайлер сплюнул, шагнул вперед и схватил за плечо своего бойца — он осыпался прахом, когда Тайлер его коснулся… все они осыпались прахом — и лавки под ними, и половина стола. Вывернуло Зенана. Кеаллах оттащил Максимильяна на другой край зала, прочь от куч жирной пыли, и пытался унять дрожь в своих непослушных пальцах. Взгляды снова налились кровью. — Мы не знаем, что это такое, — голос ее дрожал, голос ее срывался, она укрылась среди рыцарей, — это зло, вот что я скажу! Этого места коснулось зло! И если начнем рубить друга, то лучше не станет ни нам, ни им! Она ткнула пальцем в осевшую пыль. Тайлер молча кивнул, и Полоски опустили оружие. Примолкли Рыцари Розы. — Уходим отсюда, — продолжила Марэт, — уходим сейчас! Пусть Седрик сожжет тела, и… Тайлер покачал головою. — Идем со мной, — сказал он, — я кое-что тебе покажу. Покидая общий зал, она с сожалением посмотрела на Седрика, начинавшего приходить в себя. Бедняга магик… а у него, должно быть, оставался фисштех… хотя бы малость вмазать наркотика, чтобы мир засиял — эта мысль становилась по-своему притягательна. Она тяжело вздохнула и зашагала следом за Тайлером. Он показал. Под старой раскидистой вишней, весь опутан веревками, сидел эльф, вытянув связанные ноги. Полосатый платок так врезался ему в рот, что он мог только мычать, и с ненавистью глядели яркие, зеленые глаза. С той ненавистью, что могла бы поджигать камни. — Ну? — не поняла Марэт. — И дальше что? — Это брат Эртаэль, — ощерился Тайлер, — Тренхольд придет за ним. Марэт фыркнула. — Да с чего ты взял, генерал? — удивилась она. — Да хоть бы и пришел, зачем он тебе? Мало предателей на войне? — Да он сам, собственно, мне не нужен. Хотя, впрочем, и про него есть одна приятнейшая мысль, — признался Тайлер, — нет, нет, мне нужен его меч. — Поганый меч, не советую. И не советую задерживаться в этом поганом месте… — О, ты ошибаешься, Магистр, — расхохотался маршал, — он стоит всех рисков в мире! Она показала ему письмо, написанное рукою Жака из Спалли. — Танедд, значит… — пробормотал он, — точка сбора в Брокилоне, Горс-Велен, Танедд… да, похоже на правду. Я буду иметь ввиду. — Я отправляюсь второго дня. Дракон… вы когда-нибудь сражались с драконом, Тайлер? — И не таких бороли на темерской земле. Он хмыкнул, весело поглядев на эльфа, и вынул из кармана несколько помятых листовок. — Будет у меня одна просьба, Магистр. Так узнать хочется, где же их для этих упырей отпечатали и на чьи деньги праздник, что аж кушать не могу! Не подсобишь ли по старой дружбе? Она пошевелила пальцами, но брать листовки не поторопилась. — Хочу превратить благородный акт альтруизма в дурацкий обмен услугами, — призналась она тем же тоном, глядя ему в глаза, — адреса, пароли, явки. Все, что касается банды Скорпиона. Что-то она возьмет. Пусть не казну Ордена, и даже не меч с «Барбегаза», подло украденный у Канатчиковых Ворот — после того, что Годрик Салливан делал для нее каждую минуту, это было бы дурацкой, подлой изменой. Да и не ведьмак она, незачем ей два меча. Но что-то она возьмет. — И чем же они тебе так насолили? — полюбопытствовал Тайлер. — Мне все перечислить? — спросила она в ответ. — Да вы, маршал, устанете меня слушать. — Тогда не стоит, — согласился он. — Писало есть? И прямо там, под старою вишней, куском карандаша на обрывке бумаги он набросал все, что знал сам, а знал он немало.***
Зарыдала Кара, едва услышав, что они остаются дожидаться Тренхольда прямо здесь. Зарыдала, спрятав лицо на плече последнего своего брата, оставшегося в живых. Рикард смиренно повесил голову. Покачал головой Кеаллах. Что бы он ни сделал, она не могла не предложить ему не оставаться здесь… Не могла — и оттого предложила. — Я остаюсь, — сухо сообщил повстанец, — хочу сам посмотреть в его глаза. Хочу убедиться, правду ли ты говоришь, или способ какой нашла… — Как пожелаешь, — кивнула Марэт, нервно дернув уголком рта, — но я, знаешь, и не искала. Он не напомнил ей, что такова была ее собственная просьба, его свадебный дар. Спасти Каэла Тренхольда — даже против собственной его воли.***
Рикард неловко помолчал. — Да уж… времена наступили! Лучше и вовсе не жить, — выдавил, наконец, сержант, — но надо, надо… Ты это, ну… заходи еще, если не убоишься. Только лучше без этих, и вот еще, — он через плечо оглянулся на рыцарей, терпеливо ее дожидавшихся, — Иозефу-то приветы передавай, коли встретишь! Она обняла его, старую эту треску, загоняя вглубь трепещущий ужас. В его горло вцепиться не захотелось. — Обязательно, старина, — пообещала она, — обязательно. На погребение не задержались они. Не было среди них живого жреца, да и темерцы настаивали на обряде Мелителе, и никаком другом. День плавился, как в тигеле металл, к озерным водам прикасалось пламеневшее закатное солнце, превращая их в огонь и кровь. «На тебе лица нет, — жалостно сказал призрак, — я хочу помочь. Прикажи, пусть на проповедь явятся со свечами. Ты увидишь, что станется!» Она усомнилась, что люди успеют достать свечей, но приказ отдала. Асгейр понятливо покивал, и, едва лодка стукнулась о причал, умчался быстрее ветра.