У изголовья сердце уловит вкрадчивый шаг… Я слышу рокот ангельской крови в своих ушах. Лицом в ладони, в славе господней — так горячо… Я слышу трепет маховых перьев за своим плечом. Горькие капли свежих царапин крови в плену. Ангел закатный, бронзоволатный, идет на войну. Гони, возница, звездам не спится который век! Твой пассажир, он — зеленокрылый, почти человек.
(«Ангел», гр. Мельница)
17 июня 1303 года, флагман Золотого Флота «Caer`zaer» Тело на фор-брам-рее раскачивалось под ударами ветра. Не раз и не два он замечал, как на него глядят в нерешительности, а потом отворачиваются, со всем усердием делая вид, будто и вовсе в его сторону не глядели, заняты делом — даже капитан морской пехоты был за этим замечен! — поймав его взгляд, он приложил руку ко лбу и коротко поклонился. Щека, ушитая лучшей шелковой нитью, все равно распухла, как барабан, надулась и, покрытая синеватой лечебной мазью, делала его похожим на пестролицую обезьяну. На посмешище для матросов и для гребцов! О, он был уверен — они шепчутся за его спиною, они, качаясь под палубой на своих подвесных койках, осуждают его, решают, как бы ловчее ночной порою снять с рея труп Маартена, и знал — каждого, кто попадется, он не то, что рядом со своим вестовым подвесит, нет… Каждый из них проверит, сколько раковин наросло на днище флагмана, своею спиною проверит — в назидание всем другим. Волны шли, вскипая валами — но не было у них сил повредить «Императору», его крепкой обшивке, его могучим якорным цепям. В порыве верноподданнических чувств инженеры, поначалу, хотели снабдить его числом якорей по числу провинций, усмотрев в этом великий замысел, но практические соображения победили, и число якорных портов сократили втрое. Заглушая и крепкий ветер, поющий среди рангоута, и протяжный стон мачт, что вторил ему, стучали по палубе сапоги — вторую вахту свистали на ужин. На ужин! Он едва сумел проглотить полчашки отвара из лекарственных трав, еле теплого, и удержать внутри, а они… да он был голоден, как касатка! Чтобы чем-нибудь смирить гнев, он отчитал нового вестового — бесцветного, не то, чтобы расторопного паренька, основным достоинством которого было происхождение из хорошей семьи, и велел не показываться на глаза как минимум четверть часа. Он спустился в крюйт-камеру, расположенную на корме, ниже грузовой ватерлинии — это место успокаивало его. Это зрелище — снаряды для погонного носового орудия, сложенные в полном порядке, каждый в отдельном ящике, доверху полные зерриканского огня… при содействии боевого корабельного чародея и дальность, и точность, и внезапность удара — все это становилось поистине смертоносным. Один недостаток был у него, один непростительный недостаток — он не умел лечить, пень-колода был в этом деле, и помочь ему не сумел… «Не пройдет и недели, — припомнил адмирал, гневно раздувая резные ноздри, — как потеряет он все, что имел!» Ну, лживая темерская ведьма! Хранилище было устроено таким хитрым образом, что даже неудачный таран, по заверениям инженеров, едва ли мог повредить снарядам. На «Гордости Виковаро» и «Этолийском храбреце», согласно его сведениям, настроения покуда царили самые безмятежные — их капитанов, уже немолодых, опытных, любимых даже трюмными оборванцами, он по сей день опасался — но попробовал бы кто-нибудь у него это признание вырвать! Да за его деньги, безвозмездно переданные в обмен на адмиральскую шляпу, можно было построить еще один «Caer`zaer», а в придачу к нему какую-нибудь «Анну-Марию», равную «Хионе» или «Эйлан»… Он жаждал боя — о, как он жаждал повода! — и чтобы никто из них, никто из них больше не мог насмехаться за его спиною над адмиралом, не участвовавшим покуда ни в одной крупной баталии. Они сами увидят, какой неувядаемой славой он сумеет покрыть свое имя, своё навек обезображенное лицо! Но художники не посмеют…***
17 июня 1303 года, корабль Его Величества Визимира II «Внезапный» Никогда заранее не угадаешь, как станет действовать противник, о противнике ничего не зная, ни разу не понаблюдав ни за его построениями, не видя даже самих его кораблей... впрочем, они были изрядно готовы ко всему — в трюмах хватало пятидесятипятифунтовых ядер для баллист, во всей эскадре, он твердо знал, ни одна абордажная сабля не приржавела к ножнам, и стрелки… стрелки… лучше б перестал этот клятый дождь — он один внушал ему беспокойство. Марсовые глядели в оба, готовые засечь любое движенье, любой новый парус — каждый из них знал, что первый, кто заметит неладное, получит полновесную золотую крону от адмирала лично. Передав известия в Третогор и всем своим капитанам, адмирал Рассел Обри вышагивал по шканцам и, томясь ожиданием, задумчиво и рассеянно улыбался, а молнии, парящие вдалеке, озаряли его обветренное лицо. — Все ли готово, Пол? — спросил он, наблюдая, как доктор поднимается по ступеням, с похвальной сноровкой перехватывая поручни, и как он резко кивает. — Судя по всему, нам предстоит славная драка! Лицо, обращенное к нему, омрачилось. Как и большинство уроженцев Каэдвена, главный судовой врач был рыжим, был тонколицым, и, пользуясь своею ролью, с удовольствием пренебрегал военным мундиром — вот и теперь кружевной воротник, порядком уже сырой, свисал по груди его потрепанного сюртука, в свою очередь, скрывавшегося под непромокаемым плащом. — Я был бы дерзок, предположив, будто мы готовы. Беда, какую может причинить сталь, умеет удивить и после десяти лет практики, — нехотя согласился он, и, оставшийся без очков из-за непогоды, сощурился с насмешливой укоризной, — Рассел, да помилосердствуйте! Я буду иметь бледный вид перед вашей добродетельной супругой! Милая, милая Софи — пустое, она давно знала его натуру … Адмирал кашлянул и костяшкой пальца потер нос, в котором еще бродил, как ему казалось, нежный запах южных цветов. — А как она поразилась, увидев скрипку на корабле! Полагала, что невозможно содержать столь тонкий инструмент в столь неподходящих условиях, — он оборотил лицо, по которому бродила улыбка, к своему собеседнику и с живостью заметил, — вы беседовали с капитаном куттера. Было ли что-нибудь, заслуживающее внимания? — Он уже ходил под белым флагом, — ответил доктор, — не далее, как сегодня ночью. Адмирал Золотого Флота побрил парламентеров от Пылающей Розы, выражаясь самым нефигуральным образом. Я имею ввиду… Рассел уставился на него с удивлением. — Он послал на берег их уши, завернутые в платок. Очередной высверк молнии озарил гневное выражение на лице адмирала. — Зачем они вообще им понадобились? — процедил он, в досаде грохнув каблуком по палубе так, что один из вахтенных офицеров недоуменно вскинулся. Он щелкнул оптической трубой и нацелил ее раструб на палубу «Caer`zaera», дожидаясь очередной вспышки. Неслыханно! Это было просто неслыханно! — да будь у него толика лишнего времени, и не ярилась бы так непогода, он бы без промедленья послал на «Император» своего вестового с предложением для нильфгаардского прощелыги, никакого двойного толкования не допускавшим... не то, чтобы он часто доставал саблю по этому случаю, не то, чтобы когда-либо слыл бретером — чаще ему хватало простого, понятного абордажа, но иным стоило время от времени напоминать, что это такое — быть мужчиной и офицером. — Если б вы были так же наблюдательны, как и я, дорогой друг, то наверняка бы заметили, что Малгожата из Новиграда ровно настолько из Новиграда, как и я —чистокровный каэдвенец, — наставительно произнес доктор, — на деле все просто. Она наполовину черная, как и я. Рассел Обри медленно опустил трубу. Они ходили вместе еще с тех пор, когда сам он только стал капитаном, и об этом недостатке старого друга временами он почти забывал. Да и недостаток порою превращался в весомое преимущество, делая доктора ценным сотрудником реданской разведки… — Kees Varmeer O`zeehaen, — пробормотал он, поглядев на собеседника, — Zeehaen. Zeehaen… Это ли переводится, как «морской петух?»***
17 июня 1303 года, вольная шхуна «Барбегаз» Они крались во тьме. На одних штормовых парусах, без ходовых огней, без шума и беготни по палубе сверх необходимой меры — до того дошло, что десятник Марджан выразил чересчур громкое удивленье о том, что экипаж такой потрепанной шхуны способен на это — переменяя галс, они приближались к острову медленно, неотвратимо, они скрывались в его тени, и только самая неудачная молния, быть может, могла их выдать. Трисель хлопал и вновь набирался ветра. «Барбегаз» возносился, поскрипывая всеми старыми потрохами, и рушился вниз — а вершины волн обкатывали нос, расплывались по палубе, и стучали в его борта. Не переставая бормотать про Гьяллархорн, широко раскрытыми глазами глядел скеллигиец в кипучую бездну, и щит на кожаном ремне покачивался за его спиною. Хранил молчание Четырнадцатый, а Виллимер, слегка зеленея — это становилось заметно при новом ударе молнии — не без зависти косился на Серого Лиса. Эльф так беспечно стоял на палубе, так ловко управлялся со своим весом, что и за леера держался больше для вида. На него было приятно взглянуть, да и на Ральфа из Оксенфурта, пожалуй, тоже — сцепившись языками с Анхелем, который, противу обыкновения, ни словом не помянул ни коров, ни хвосты их многострадальные, молодой доктор жадно впитывал премудрость морской медицины и охотно делился своей, сухопутной. Глубоко задумавшись, Марэт перебирала, припоминая, ничего ли второпях не позабыла на берегу — но статуэтка с ликующим ликом была при ней, ждала случая в одном из карманов на ее широком кожаном поясе. По соседству приятно тяжелел «проклятый мешок», как его прозвал Годрик — немного материальных ценностей на первое время, на тот случай, если сменить призвание все же придется. С нею была эмблема Второй Виковарской — а всем остальным легко было пренебречь. Да и лихие люди… господин Калабрезе пришел к ней при свете дня, при всей честной обители, а после этого она, кажется, раз сто, не меньше, не поленилась повторить каждому десятнику, всякому охотнику, чтобы никаких сцен, чтобы все полюбовно. Плечом к плечу, если придется… Не то, чтоб на узкой, но протяженной палубе было тесновато, но рокот волн рядом, черно-белых волн, и неясную, и вполне очевидную тревогу только подогревал. Рокот волн — и жалобные крики лисиц из трюма. Черепаха — животное, явно святому пламени любезное! — та молчала, заперта в каюте судового врача. Михал пропал. Кеаллах так и не пришел. Сейчас, быть может, она была бы рада увидеть даже Каэла, дать слабину, позабыв на время, что он наделал. Сколько ж вместе они прошли… — Ну полно, полно! Мало ли на Скеллиге сувениров? — поинтересовалась она у все еще придавленного Асгейра. — Разве это повод говорить о мертвецах и об их ногтях? Растут после смерти, оно верно, факт это вполне доказанный, — она повисла на руке и приглушенно крикнула, повернув голову. — Эй, Дункан! Что скажешь о мореходных качествах корпуса из людских ногтей? — Не посоветую, — отозвался старпом, — не топор, но потонет! Асгейр скованно улыбнулся. Улучив свободную минуту, Дункан постучал костяшками по кирасе. — Гремит! — заметил великан-старпом, темный, как эбеновое дерево, весь расписанный белой татуировкой. — Кто ж вас надоумил, железо в шторм тягать? Марэт смущенно прокашлялась. — Когда высадимся, придется поторопиться, — ответила она, покосившись в сторону кормы, и плотный фонтан, перевалив через борт, окатил их морской водой. — Ох! С вами мы не потонем, чего тут опасаться… — Правильно рассуждаешь. Посему можешь сразу взять вон тот кусок якоря и прыгать за борт, — Дункан сверкнул своими острыми, страшными на вид зубами, но, заметив на ее лице немой вопрос, качнул головой и добавил. — Обсудили, чего скрывать. Обмозговали порядочно. Доброволец я, доброволец! Иных тут нет. — Это славно, — с облегчением выдохнула Марэт, — что поделать, тогда и я с якорем обожду. Танедд приблизился вплотную, заслонил собой грозовое небо — давно пропали из виду даже огни Локсии, ее тенистые извилистые дорожки, не говоря уж о свете, заливающем высокий Гарштанг. Бесперечь взывающий гул — так волны бились об острую грудь утесов, к которым было не подойти из-за подводных скал, скрывающихся во тьме, из-за крутых склонов, на которые, пожалуй, можно было только взлететь. — И что дальше? — выкрикнул Виллимер. — Как мы попадем наверх? Причал с другой стороны! Калеб безмятежно довернул тугой штурвал, и старая шхуна слегка прибавила ходу. — Терпение! — весело откликнулся капитан. — Ну, разве ж это не добродетель? Старый охотник гневно вздернул голову, но так ничего и не добавил, пытаясь удержать внутри взбунтовавший ужин. Они едва бы ее заметили… высокая щель в скале, едва ли ста футов шириною, слегка темнела среди утесов — и над ее вершиной склонялись упрямые деревья. Вскипали воды.***
Лестница была вырублена прямо в скале, и гладкие ее ступени наталкивали на мысль, что едва ли она была рукотворной. Широкая лестница, странно широкая для того, чтобы быть тайной. Высокие ступени — будто бы те, кто по ним всходил, ростом удались никак не меньше двух метров. Все как-то примолкли под гулкими сводами, и веселый свет масляных ламп отражался и в воде, и вдоль стен, прорезанных жилами хрусталя, и в причудливых, как сны, окаменевших облаках над головою. Один только кок высунулся из камбуза и громко спросил: — Так это, значит, чародеи… они чего, они жрать-то будут? — Поститься будут, — бросил Серый Лис, раскрыв провощённый колчан, — пусть икру себе наколдуют, крабов из Повисса сообразят, и жрут в три горла! — А вот я бы перекусил, — проникновенно заметил юнга, вихрастый мальчишка немногих лет, по щуплой своей конституции на корабле почти незаметный, — все, что ты хотел отдать чародеям, могу съесть я! Это, чтоб его, одобрил даже Виллимер, чего уж было говорить о других? Их было без малого пять десятков, тех, кто выстроился на широком причале, дожидаясь пророчицу — но Марэт замерла, и вместо того, чтобы попрощаться, теряла мгновенья, молчаливо глядя на хрустальные реки, блещущие в толще стен, на сияющий в них огонь. Трудно вдруг стало сойти по знакомым скрипучим сходням, будто б опять перед нею вырос какой-то важный рубеж, сам высокий, как эти ступени. Прежде одно присутствие капитана заставляло ее трепетать, как струна на ветру, ощущать себя тонким хрустальным сосудом, покачивающимся на самом краю — одно дуновение ветерка, и брызнут сияющие осколки... Но это ушло, а то, что осталось, было крепче. Иначе. Куда правильнее, что ли… хрустальный сосуд больше не пел над бездной, рискуя разбиться, а струна могла зазвучать в полный голос. И все же, все же что-то было не так. — Мне стоит пойти с тобой, — заметил Калеб, положив руку на широкое холодное оплечье, — повергнуть страх на колени, если понадобится. Это я могу. Марэт стащила перчатку и опустила на его руку свою, узкую, горячую и сухую. — Это всего лишь переговоры, — она повернула голову, склонив так, чтоб поднятое забрало не служило помехой, — я уж как-нибудь справлюсь. А вы все мне и без того дороги, — добавила она тихо, — не из-за помощи вашей, тем одним, что вы есть. И вот здесь, со мною… и кем бы я была… Растрогался старый Рис, и дабы этого не выказывать, поманил за собою юнгу — на камбуз, оделить его чем-нибудь из того, что в противном случае досталось бы чародеям. Она многое умолчала. Умолчала и о том, что боится, до сих пор боится перемешивать своих друзей и соратников, как напиток со колотым льдом в самую жару. Какие видит этому перспективы… И о том, как бы ей этого ни хотелось, но оставить беззащитным весь экипаж, когда с нею будет пятьдесят человек и один эльф? Невозможно. Недопустимо. Не было нужды об этом говорить вслух — он и без того понимал, быть может, еще лучше, чем она сумела бы рассказать. — Тогда возвращайся, — согласился Калеб и убрал руку, — и поскорее. Мы будем ждать. — Вернусь, — ответила она вполголоса. — До встречи, капитан. Она натянула латную перчатку на положенное ей место и, отсалютовав команде, спустилась по скрипучим сходням. — Пророчица повелевает начинать, — строгое торжество звучало в голосе Асгейра. Никто больше не улыбался и не шутил.***
17-18 июня 1303 года, Горс-Велен, Темерия От трескучей жаровни потянуло теплом, и алый орденский плащ почти сразу стал исходить белым паром, бессмысленным, как он надеялся, но приятным. Охотника трепали, как треплет палку пес, вопросы долетали со всех сторон, но он пока держался, бранился и, к своей чести, к радостному недоумению Каэла, схватить их не приказал, но отвел сюда. Леопольд подобрал со стола палку и, почти не глядя, ткнул в порядком провисший полог над их головами. Освобожденная ткань вновь натянулась туго, а на мостовую выплеснулось доброе ведро. — Ситуация, братец из Вызимы, — проворчал он, полоснув Каэла нехорошим взглядом; признав в нем главу их маленькой ганзы, он и обращался только к нему, весомо игнорируя Кеаллаха, — ситуация! Я б спросил, конечно, откуда дровишки, но бес с тобою! Так сколько их будет? — Сорок два корабля, больше дюжины трехмачтовых, остальные с двумя, — нетерпеливо повторил Каэл, взглянув виновато на Кеаллаха, кипевшего в молчаливом бешенстве — отсюда за домами не видать было ни Танедда, ни моря, — еще пернатые твари. Могут и такие быть, на них летают… Леопольд грохнул кулаком по стойке, что поддерживала навес. — Черт бы тебя подрал! В море от реданцев не продохнуть, а кроме них Золотой Флот стоит, чтоб ему потонуть! Пусть сами встречают, — Охотник недовольно подергал ртом, глядя мимо Каэла на улицу, заполненную людьми — как пастухи, всю эту людскую топь направляли изрядного вида головорезы, — на Танедде, я спрашиваю, сколько их будет? — Да чтоб я знал! — возмутился рыцарь, умолчав о том, каким образом мог ему представиться шанс об этом узнать. — Сколько бы ни было, все едино не переварит!Они... — он мучительно подыскивал слово, которое его бы не опозорило в глазах охотника, — лютые. Сильнее и крепче, чем любой человек. Будут сеять смерть. Кеаллах издал звук, какой издает рассерженный чайник, забытый над очагом. — Жар с равнин, Каэл Тренхольд! — проскрипел повстанец, остервенело глядя на Леопольда. — Или заканчивай, или я… — Или что? — с холодом в глазах поинтересовался Леопольд. — Я думаю, как с вами быть! Или все южане готовы зареветь, как баба, если… Каэл понял, что Кеаллах схватится за нож, услыхав такое, и это будет конец всего. Он встал посередь, разгородив собою их двух, и примирительно поднял руки. Ладонь Кеаллаха легла на его плечо, сдавила. — Да как кто угодный, — отрезал повстанец, — если это поможет мне попасть на Танедд. Хоть с вами, хоть одному — мне уже наплевать. Леопольд сдвинул шляпу на затылок. — Людей я не дам, — твердо ответил охотник на чудовищ, — корабль отвалил, значит, придется пробираться через темерцев. Наших коли возьмут, так тут такое светопреставление начнётся, куда там эльфам… Не дам, — упрямо повторил он, — а ты ступай, храни тебя Пламя. Ступай, братец из Вызимы, предупреди.***
Мост раскачивался под ветром, как длинная шея морского гада. Широкие крепкие доски, крытые лаком, теперь они были скользкими, как змеи, как гладкий лед — но когда ему это мешало? Он шагал по подвесному мосту над бездной, будто танцуя, и щерился его улыбающийся рот, и наливались кровью глаза из-за полопавшихся сосудов. Все прочие остались в городе, делать дело, в котором не будет нужды, а он шел вперед, неотрывно глядя на залитый огнями Гарштанг, на башни, вырастающие из острова. Шел, чтоб убить беловолосую королеву, знал, что она там будет. Осколок Льда покачивался за его спиною.***
Стекло разбилось, и масло потекло, сочась огненными каплями на землю, и погасло вскоре, перемешанное с дождем. Комендант не смел ослушаться приказа, грозил пенькою на шее всякому, кто станет пытаться попасть на остров, но сам, страдая от злой вины, оставил ему намек, где к мосту пробраться проще всего. Каэл и сам знал, как это бывает. Они сумели, они прошли. Но теперь за ними гнались, и мост раскачивался, как живой, и ветер свистал в ушах, но даже он не мог заглушить этих воплей. — Именем Темерии! — несся рев в его спину. — Именем короля, стоять! Он занес протез над очередной доскою, поневоле задумавшись, что раньше такие слова были привычны самому ему, а услыхав их вслед, он бы замер, как вкопанный. Теперь замирать не стал. Замирать не стал, и даже не обернулся, услышав крик, оборвавшийся далеко внизу. До бунтующей воды было далеко — плеска он не услышал. Доски подпрыгнули под ногами, крепкие, но скользкие, крытые лаком доски, и он крепче схватился за ограждение. Схватился — и крикнул, бросившись вперед. Кеаллах свисал над морем, беспомощно перебирая ногами по воздуху, извивался, цепляясь за грубое вервие, резал руки, пытаясь удержаться на мосту. Он и кричать не мог, стискивая рот в безнадежном усилии... Каэл упал на колени, упирая протез промеж досок, и потянул его вверх, уже не заботясь о том, близко ли погоня, не заботясь особенно, не переломает ли ему костей… Кеаллах рухнул рядом, бормоча, что придавил лук. Погоня, судя по всему, повернула прочь, обратно на твердую землю, и рыцарь хрипло расхохотался.***
Кипящее море, раскачивающийся над морем мост… оказавшись на твердой земле, Каэл ощутил облегчение, которое и сравнить-то мало с чем мог. Через дворец, что почти вплотную вставал к мосту, красться им пришлось не хуже, чем через темерские рубежи. Те, кто попадался на беломраморных галереях, среди прибитых дождем цветов, носили лиловые плащи с гербом Аретузы, и проверять, на что годится чародейская гвардия, не хотел ни один, ни другой. Они торопились, и черепичные крыши давно остались внизу. Дорога, ведущая из Локсии, вгрызалась в склон зигзагом ступеней. Ступени соединяли увитые живой изгородью террасы в пятнах веселых клумб, и снова бежали вверх, мимо монументального здания чародейской школы, через белые узкие мостки, все усыпанные лепестками глициний, и не было им конца. Дожидаясь его, повстанец выманил Шепот, и змея, недовольно зашипев, переползла на его плечо. Переползла, встала на хвост, и ее глаза были вровень с его глазами. Дальше склон горы становился обрывистым и неприступным, а над обрывом возносился Гарштанг, у основания напоминавший темный, гладкий, прилепившийся к скалам блок. Только верхушка казалась мраморной в блеске молний, и свет лился через яркие витражи. Мощеная булыжником дорога змеей обвивала гору. Били молнии, и волосы на голове шевелились от их губительной близости.***
Их встречали двери, бесконечные двери, и то ли пять, то ли все шесть этажей. Широкие коридоры, широкие лестницы… лиловый плащ окровавленным комом лежал в углу, между дверью и лестницей. Тот, кому он принадлежал прежде, простерся чуть поодаль, у первых ступеней, и кровавый след волочился за его телом. Ни Кеаллах, ни один другой хирург в мире уже б не помог ему. — Да этот несправедливый! — пробормотал Кеаллах, остановившись, и горестно сморщил нос, — Каэл Тренхольд, — добавил он удивленно, достав первую стрелу, — мы же спешили, как можный и неможный! Да жар с… — Тихо. Погоди, — оборвал его рыцарь, — погоди! Это может быть Орден, — он неуверенно потер подбородок, — эти не церемонятся… — До последний время не церемонились, — сумрачно отрубил повстанец, — а теперь бес его знает! Каэл хмуро подтянул перчатки. С легким скрежетом вышел из ножен меч, и рыцарь перешагнул через тело, оставшееся лежать на лестнице. — Значит, уже прошли.***
Он был высок, этот эльф. Каэл сперва принял его за самого Сакраэля, одного из двух, кто предстал перед ним из их проклятого народа. Но не были золотыми волосы, выбившиеся из под шлема, и серебрилась чешуя под алым плащом — то был не Сакраэль. Да и важно ли было, кто он был, стоявший на их пути? На пути, на котором, быть может, ещё не поздно было исправить все. Этого было достаточно. Каэл крепче сжал меч, будто убеждаясь, по-прежнему ли тот в руке, не подведет ли в нужный момент? — Прочь! — низкий, отрывистый голос болезненно оцарапал уши. — Вы опоздали. Прохода нет. Он был быстр, этот эльф. Стрела, пущенная рукой Кеаллаха, скатилась бессильно по взметнувшемуся плащу. Алому плащу, точно такому же, что укрывал и плечи Каэла. Из-за спины послышалась грязная брань, исполненная досады. «Это будет непросто» — осознал Каэл. Но его — не остановить. Не теперь! Он рванулся навстречу, насколько позволяла ему нога, ставшая, уж в который раз, непослушной и не ко времени чуждой. Aen Elle не стал дожидаться другой стрелы, уже возложенной на тетиву. Он рывком преодолел расстояние, разделявшее их, за стремительное мгновенье, и отмахнулся от Каэла оружьем, напоминавшим алебарду с длинным, тонким лезвием — почти до самой рукояти, как от назойливого насекомого. Каэл отступил. Ударил снизу по чужому клинку, желая отбить, надеясь, что противник откроется, попробовал нанести укол в подмышку, стремительный, смертоносный — и не успел. Эльф даже не замедлился, проскользнул, будто в танце, мимо. Вторая стрела завязла в чешуе на его плече, но ни звука не издал он, а Кеаллах прянул в сторону, спасаясь от страшного удара. Одним движением эльф выдернул ту стрелу — на наконечнике едва показалась алая капля, отшвырнул в сторону и двинулся на Кеаллаха, с ясным намереньем быстро покончить с ним. Каэл успел, но… Но эльф, стремительный как смерч, развернулся к нему, широко ударил — и зря Каэл попытался заблокировать этот удар… Его швырнуло на каменный пол, он едва не сломал спину о внезапно появившийся каменный парапет, воздух выбило из груди… Он был силен, этот эльф. А Кеаллах бедствовал — выпустить третью стрелу ему так и не позволили, лук был отброшен в сторону небрежным взмахом ноги, и повстанец едва успевал отшатываться от широких, но быстрых ударов, выхватив свои кинжалы, но долго продержаться не мог. Каэл, шатаясь, встал. Пригнувшись под свистящей сталью, следом ударил в ноги, и, не мешкая, ушел в сторону пируэтом, только б избегнуть мщенья. По несчастью, для Aen Elle то была лишь очередная царапина, впрочем, ещё сильней его разозлившая. Он прогнулся в спине, чтоб Кеаллахов кинжал не чиркнул его по шее, будто б нисколько не мешала ему его чешуя, и ответной оплеухой, перчаткой из тускло блистающего металла, заставил повстанца глотнуть пыли. Со зловещим, ленивым небреженьем эльф повернулся к Каэлу, видно, разглядев в нем противника. Завертел своим страшным клинком, будто б тот ничего не весил — но рыцарь уже знал его тяжесть. Он отступал, стараясь парировать, а то и вовсе уходить от ударов, но эльф теснил его все ближе к стене. И он понимал, что там и останется, если ничего не изменит. Протез, казалось, неудачно скользнул и подломился, и Каэл упал на бок, увидев над собою торжествующий взгляд эльфа, блещущий через шлем. По счастью, это была лишь хитрость, презренная человеческая уловка — алебарда лишь искры из камней высекла. Каэл подкатился к его ногам, и острие меча вошло под плотный чешуйчатый нагрудник. Удар ноги едва не сломал ему ребра, но на рыцаре был такой же плащ, что на самом Aen Elle. Скверно было иное — эльф, похоже, не думал умирать в одиночестве. Каэл поднял перед собою меч, надеясь выдержать этот удар, последний. Просвистев в вязком воздухе, стрела оборвала взмах, и оружие выскользнуло из ослабевших рук. В ярких глазах холодная ярость сменилась удивленьем, эльф ощупал древко, глубоко засевшее в шее, и рухнул, как подрубленное дерево, прямо на Каэла. Он был мертв, этот эльф.***
17-18 июня 1303 года, о. Танедд, Темерия, …немногим ранее… Такого она не ожидала. Не от себя. Не думала, что так скоро обрадуется тому, что Виллимер отправился с нею. Кто угодно, только не он, казалось ей поначалу, но... быстро и умело — так она могла бы описать его действия. Переплетение коридоров и лестниц, сотни резных дверей — едва выбравшись из подземелий, едва ощутив после плесневой затхлости свежий воздух, они могли бы много времени потерять без помощи старого охотника. Чародейская охрана в их лиловых плащах! По несчастью, первых встреченных пришлось связать, пришлось запереть в помещении, в каком они до того несли отдых вполне безмятежный, отдых, какого в Ордене просто не могло быть. Было у нее впечатление, что один герб Аретузы на спине вселял в них гордыню, что была, без малого, сродни чародейской. Ни собственные умения, ни нажитый опыт — один этот герб, одна принадлежность к… Давать им возможность ударить в спину в самый неверный час никто и не помышлял. Допроса с пристрастием удалось избежать — но не разговоров о нем. Так и появился у них молодой и впечатлительный провожатый, а за остальными решено было вернуться на обратном пути — пусть магики сами и втолковывают, что прав тот, у кого корабль.***
Чем выше они поднимались, тем крепчало в ней скверное чувство. И дело было даже не в магиках, перед которыми она должна была предстать, а в том, что было даже хуже двимерита в стенах любой обители Ордена. Он мешал дотянуться до Силы, но она оставалась — где-то там, за границею досягаемости, но была. А это… Это чувство внушало ей отвращение, слишком уж походило оно на то, что она испытала на мертвых болотах под Вызимой. И это они сами с собою соделали, опасаясь вцепиться друг другу в глотку? Не договориться? Да что бы сталось, если б именитые воины стали садить на свои мечи пломбу, хоть свинцовую, хоть из сургуча, опасаясь не сдержаться и кого-нибудь перерезать? С нею дело было совсем иное, и то, даже она двимерит носить перестала! Даже она… У двух последних гвардейцев глаза были круглые. Они вырывались, они пытались мычать, хрипеть — но и того не могли… — Пора, — подсказал Виллимер и встал по левую руку. Готовы были его Охотники, а она… она выждет несколько тягучих мгновений, пропустит вперед бойцов, а следом войдет сама. Годрик потребовал, чтоб все было так и никак иначе. Асгейр покачал щитом, чтоб ремни как следует охватили руку. Держался близко. — Пора, — поддержал Четырнадцатый и опустил забрало на ничего не выражающее лицо. Она подняла руку, призывая их помолчать. Из-за двери приглушенно прозвучал насмешливый, живой, очень знакомый голос. — … и верно, Доррегарай, сотни сотен безвинных гусениц! Тысячи! — выговаривалась Кассия. — Но лучше б ты обратил вниманье не на шелк, а на цвет! На моей родине, знаешь ли, это траур. И он будет уместен, о, если они не спустятся и не расскажут нам все, как есть! — Как это просто, — оскорбленно заметил ее собеседник, — проблему, стоящую перед человечеством, низвести до гусениц! Да из-за таких, как ты… Он оборвался, и Марэт немедленно пожалела. Из-за таких, как ее бывшая наставница — что, что из-за них бывает? Парусов не шьют для летающих кораблей, не хватает шелка? — А я согласен, — изрек скучающий баритон, — надо донести нашу волю до Кардуина. Вино кончается, право слово, ну сколько можно рядить… Марэт быстро огляделась по сторонам. У Охотников двимерит был наготове, но в глаза пока не бросался. — Тихо и вежливо, братья, — в последний раз напомнила она, — никакого насилия без приказа. Пылающая Роза проросла сквозь зал совещаний.***
Ни крабов из Повисса, ни икры лопатоносного осетра — возможно, старине Рису и не стоило скармливать юнге все, чем он хотел похвастать. Вино, правду молвить, еще оставалось. Оставались книги — высокие многоярусные полки с коричневыми, черными, цветными переплетами из тисненой кожи, с золотыми литерами… Настоящее богатство, подумала Марэт, алчным взором окинув это великолепие. Хотела б она оказаться здесь, на мягком диване под этими полками, в какой-нибудь другой раз… Плед, вино и чародейские фолианты — и чтоб никто не трогал неделю, ни одна живая душа не смела. Широкие мраморные лестницы вели на галерею, сразу после которой начиналась другая лестница, узкая и прямая, словно древко копья — вела она, по-видимому, к высокому кабинету Кардуина из Эксетера, главы Капитула. Марэт видела его дважды, а может, трижды, когда, лицо публичное, он посещал Новиград, но лица не запомнила — запомнила один старомодный алый костюм с капюшоном, мантию, усеянную печатями. Успев послужить без малого всем господам, что только были, чародейское братство в лихую годину он все-таки сохранил. А гвардейцы — четверо их было в высоком зале — успели все же схватить оружие, успели взбежать на лестницу, ощетиниться алебардами… Чародеи, повскакав с мест, сгрудились в центре зала, как отара овец, и ко сводам поднялся ропот. — Как возможно? — О, Сила, — простонал кто-то худой и высокий, — опять я вижу эти кожаные плащи! После стольких лет… —…Охотники! — Я ничего не слышал, чтобы Иерарх… — Да по какому праву? Марэт услышала, как Виллимер рассмеялся. Она стянула с головы шлем, повинуясь безотчетному порыву, опустила его на локоть и шагнула вперед, вытянув перед собою открытую, пустую ладонь. — Можете звать меня Малгожата, — сообщила она достаточно громко, — сохраняйте спокойствие, и вместе мы избежим беды, — она мимолетно улыбнулась, взглянув на Кассию, и перевела взгляд на ближайшего из гвардейцев, — передайте Высокому Капитулу: их желает видеть пророк. Марэт заметила, как вытянулось лицо наставницы, как она с любопытством шагнула вперед, невольно отделив себя от прочей чародейской братии, смуглая, прекрасная в своем белоснежном платье, в водопадах ткани, ниспадающей с плеч — не весь струящийся шелк был белым, была и слоновая кость, и легкий золотистый отлив. Были тонкие ленты, слегка расшитые золотом — развяжи их, и гладкое платье скатится к ногам по гладкой коже, медленно падет... на фоне густых оттенков зеленого, синего, даже алого, на фоне строгих чародейских дублетов Кассия смотрелась, как сон, как греза, и так некстати вспомнилось, как зерриканка учила ее направлять Силу, не отвлекаясь ни на какой посторонний вред, ни на какую радость. как звенели невидимые колокольцы, как разгоряченные тела овевал прохладный ветерок, но, неумолимая, Кассия сразу же убирала руки, поднимала взгляд и смыкала свой красиво очерченный рот, если дуновение ветерка иссякало, а колокольцы переставали серебристо звенеть или давали фальшь. Потом были лошади, жуткие твари — ну, кто бы смог одновременно и в седле усидеть, и раскручивать в десяти футах над головою несколько огненных колец, разве учили этому в Аретузе? Разве открывали портал на какие-то неведомые болота, полные гнуса и мерзких тварей, что походили на клещей-переростков? И даже горный обвал не устраивали, дюжину грохочущих камней величиной с быка, останавливать которые предполагалось тугим переплетением Воздуха… это было страшно и весело, и она почти не заикалась тогда о том, что ей этого всего не надо, она забывала об этом вовсе. Она сглотнула и торопливо отвела взгляд, с недовольством уставившись на гвардейца, ни на дюйм не сдвинувшегося с прежнего места. — Незамедлительно известите Капитул, — потребовала Марэт, — мне меньше всего хочется, чтобы началась паника. Еще меньше мне хочется применять силу, но вы, я вижу, не торопитесь помогать. — Пора? — нетерпеливо уточнил Виллимер. Гвардеец вздрогнул, с надеждой глядя на сборище чародеев. Она возблагодарила выучку своих людей. — Да что происходит? — взвизгнула меднокудрая чародейка. — По какому праву нас все держат в неведении? Таинственно молчат, вламываются, как к себе домой? — Да чтоб вас! Может, вспомним уже о законах гостеприимства? — вперед протолкался чародей в длиннополых, до колена, одеждах, серебристых, со светло-коричневой оторочкой; его лицо, вполне приятное, обрамляла ухоженная бородка с узкой, на нильфгаардский манер, полосой посреди подбородка. — Мое имя Элджернон Гвикамп, миледи, — он слегка склонил голову и весомо добавил, метнув за спину быстрый строгий взгляд, — обязуюсь приложить все усилия, дабы присутствующие избегли панических настроений. Так в чем же дело? — Остров следует покинуть незамедлительно, — ответила ему Марэт, — оставаться здесь опасно. Мы пришли с миром, пускай и втайне. Иначе было нельзя. — С миром, — проскрежетал полноватый магик, брезгливо изогнув губы, — вы еще смеете говорить о мире? Сперва изводите целые леса, чтоб нас жечь и палить, а потом выбиваете дверь, грозите хозяевам и говорите с ними о мире? Да откуда вы вообще знаете это слово… Он сплюнул на пол. За его плечом пророчица увидела знакомое ей лицо, лицо, которое предпочла бы не видеть больше никогда, или увидеть — но залитым кровью, с остановившимися взглядом… этот убил Делайлу. А теперь он был здесь, в Гарштанге... Охотники демонстративно бродили вокруг, от одной двери до другой, зловеще надвинув шляпы, как несытые волки. Рыцари Розы стояли стройно, готовые ко всему. — Почему? — отрывисто спросила коротко стриженная чародейка, с резкими, по-настоящему скеллигийскими чертами лица. — Что за опасность? — Потонет Танедд, — ответила ей Марэт, унимая сердце, колотившееся в ключицы, — так же, как потонул Ундвик. Проклятый убийца, черная его рожа! Едва справившись с удивлением, едва подавив рвущийся наружу смех, как иные давят зевоту, Кассия белой бабочкой порхнула к плевавшемуся собрату, незаметно ущипнув его за второй подбородок. — Ну тише, тише… — почти пропела зерриканка, — есть же у вас поговорка, да? Про тех, кто старое поминает? Она почти взлетела по лестнице и, уперев в бедро одну руку, второй указала вверх. — Бегом к Кардуину, — велела она гвардейцу, — чтоб аж плащ назад! Она спустилась и подошла к книжным полкам, будто бы наугад вынув одно издание. Марэт тяжело вздохнула. — Не буду скрывать, в городе едва ли будет время для разговоров, — добавила она, наблюдая, как лиловый плащ действительно мечется за спиною гвардейца, — мы рассчитываем на вашу помощь в бою. Я рассчитываю. Внизу нас дожидается корабль, и если Высокий Капитул поторопится… Ропот поднялся до самых сводов. — Ну, будет, будет… — возвысил голос Гвинкамп, — или вы об этом не задумывались, когда отказались пасть на колени и вылизать его сапоги? — он обвел удивленным взглядом коллег по ремеслу. — Каждый из вас сделал это! И что я слышу теперь? — О ком речь? Часом, его имя не Сакраэль Коэденвих? — Марэт охрипла от замешательства. — Он предлагал союз? Вам? — Союз! — фыркнул Доррегарай из Воле. — Вы слышите? Союз! Да нет, Пинетти прав, сапоги это больше напоминало… — Да, и верно, сапоги… И вот, мы собрались, решили посовещаться, — развел руками Гвинкамп. — Кто же знал, что так скоро? Кардуин, видно, чего-то знал… — он нетерпеливо поглядел на пустую лестницу. — Там, наверху, и ведьмак, и Йен, и… — Секреты! — сердито выкрикнула скеллигийка. — Тайны! — Надо было соглашаться! — этот снова сплюнул на пол. — Что угодно лучше, чем преклоняться теперь перед Вечным Огнем! Этого Марэт уже не снесла. — Да никто не требует преклоняться! — она задохнулась от возмущения. — Хорошие люди рискуют жизнью, рискуют развязать нелепую, ненужную войну, только чтоб эвакуировать вас на большую землю, а ты, ты, трюмный балласт… Асгейр приоткрыл рот и не поспел за нею с щитом. А чародей, он был невысок — вровень они друг другу в глаза смотрели. — Борьба была равна! — рявкнула Марэт. — Вы бы тоже могли! Туннели бурить в горах, строить мосты, да в конце концов… небесные корабли измыслить! — она с трудом перевела дух. — Болезни лечить! А ты что, паскуда неуважительная? Только королям по столу кулаком годишься стучать? Детей мучать? Чудовищ в пробирке выращивать? — последнюю фразу она почти проревела. — Вот и достучался! В конце ее монолога в его лице не осталось ни кровинки, и колотились зубы. — Охо-хо! Хо, — расхохотался Доррегарай из Воле, бывший ректор Бан-Арда, а ныне вольный писатель, — это ж надо такому статься! Если уж Орден заговорил о том, о чем я вам твержу без устали… — А меня тоже от таких союзов воротит, — признался кто-то еще, — я тоже неуважительный? — Там, где плодятся чудовища, там, где сидят темные культы, — Марэт взглянула на него с перекипевшим гневом во взгляде, — никогда не будет ни прогресса, ни новых знаний, только борьба за еще один горький день! Так уж сильно мы разнимся меж собою? Не одно ли делаем дело, если остановиться и поразмыслить без ненависти, а? — Я бы побеседовал с вами, пророчица, — заметил Элджернон Гвинкамп и торопливо добавил, — позже, само собою. — Пророк Огня, значит, — Кассия встала рядом. и ее шепот приятно опалил ухо, — ну, Огонь всегда тебе удавался лучше… Простучали по лестнице сапоги. — Капитул ожидает вас, — доложил вернувшийся гвардеец, — но только вас, и никого больше. И, боюсь, придется разоружиться.***
С нею их стало шестеро. Витражное стекло звенело тончайшей песней, когда очередной порыв ветра возносился крепким соленым духом в кабинет, подобный тронному залу, вместе со брызгами угасающего дождя. Марэт никак не могла отделаться от впечатления, будто уже видела эту тонкую женщину с глазами цвета бутылочного стекла, густо подведенными сурьмою и острыми, как ножи. А та глядела на нее так, будто призрака увидала. Она — и беловолосый ведьмак вместе с нею, высокий, тяжелый в плечах — Марэт была бы в этом убеждена, если б выраженье быстрых звериных глаз было хоть сколько проще. Он стоял боком к двустворчатым высоким дверям, в обманчиво бестревожной позе, но узкий длинный клинок, настороженно обнаженная сталь, она выдавала его готовность ко всему. Черноволосая чародейка тяжело молчала, отвернувшись к окну. Тугие локоны небрежно мели по ее спине, и она стояла, опираясь кулаками на подоконник, и вдыхала соленый ветер, прикрыв фиалковые глаза. Взгляд ковирской советницы метался по лицам, долго не задерживаясь ни на одном, по красиво очерченным губам бродила тревожная, застывшая полуулыбка, а пальцы все теребили кулон в виде сердца из ляпис-лазури, что дивно ей шел, и не могли перестать. Усталость иссекла лицо главы Капитула. — Мы предполагали, что она ударит вновь, — движения Кардуина из Лан-Эксетера были медлительны и бережливы, как у тяжелобольного, — но мысль, что она посмеет явиться сюда… На Танедд… — Довольно очевидная, на мой взгляд! — оборвала его Йеннифэр из Венгерберга. — Вы же предполагали, что девочке недостанет смелости, — чародейка, оглянувшись через плечо, тряхнула тугими локонами, — но к чему во многих местах искать то, что можно добыть в одном? Гнев, забитый под подошву, вновь прошил грудь и горло, словно раскаленная спица. Все четверо, за вычетом ведьмака, заставили ее потерять уйму времени, желая незамедлительно знать, каким именно образом досталась ей вся информация, какой она обладала, безусловно, тайная; и с каждой утраченной минутой крепла в ней уверенность, что вся ее жизнь была такой, какой должна была быть. Не такой, как у этих бедолаг, увенчанных славой, гнетомых тщеславием, но не готовых взглянуть дальше своего носа! Мстительно начав с тролльей матери в горах Махакама, она поведала им об эльфах, что донимали не только ее, но и собственных своих родичей, поименовала свои поиски частным расследованием и, назвавшись не тем именем, что принадлежало пророчице, но своим, замолчала. Не ожидала она, что лицо зеленоглазой женщины мгновенно зальет молочная бледность, что взгляд ее станет таким — горестным, что ли, уязвимо распахнутым… Йеннифэр из Венгерберга, Геральт из Ривии, беловолосый ведьмак — не было нужды спрашивать, как зовут ее, Цириллу из Цинтры, княжну, пропавшую много лет назад. На вид ей не было и тридцати, и если б, если б смыть с нее всю эту сурьму… От непрошеной догадки во рту стало кисло, а потом — сухо. И тогда она спросила, а Цирилла ответила ей. Не насмешливо хохочущую темноволосую эльфку с ледяным взором, всю перевитую серебром, ожидали они — они ждали Анну-Марию. Нежное, веселое дитя! — она, именно она была предсказанной королевой. Она была ее, Цириллы, родная дочь. Да, это она, Цирилла, похитила Анну в день ее совершенных лет — это было необходимо. Да, это она не сумела ее удержать... По взгляду черноволосой Йеннифэр, по ее болезненно скривившимся губам становилось ясно, что прежде, чем стало поздно, ей не дали помочь ни делом, ни советом. И, будто бы этого было мало, Цирилла сказала еще одно. От того, что она сказала, Марэт выронила шлем, пустивший трещину по узорной каменной плитке, и, в ужасе уставившись на латные перчатки, что тугими ремешками охватывали ее ладони, ощутила, как слабеют колени. А теперь они пререкались. Теперь они пререкались снова, о, чудовища… — Вы незамедлительно завершите съезд. Вы отправитесь со мною в Горс-Велен, вы и все те, кто остался внизу, — слова сочились каплями расплавленного металла, — а с вами, мастер Геральт, я хотела бы побеседовать. Если мы, конечно, увидим рассвет. Ведьмак судорожно дернул головой, будто мучимый болью. — Я согласен, — только и ответил он, взглянув не на Кардуина, но на темноволосую чародейку, вполоборота стоявшую у окна. — Предложение неожиданное, — заметил глава Капитула, — однако, я сумею унять недовольных. Я его принимаю. Трисс Меригольд, ковирская советница, встревоженно облизала розовые нежные губы. — Но непогода… — пробормотала она, посмотрев на Йеннифэр, — как же мы пойдем по мосту? Быть может, если ты снимешь блокаду, мы… мы сможем остаться и дадим им бой? — Внизу ждет корабль, — нетерпеливо повторила Марэт, — второго такого корабля, второго такого капитана вы не сыщете ни днем, ни ночью. Он дойдет, господа магики. Он — дойдет. За витражным окном всколыхнулся свет. Йеннифэр отшатнулась от окна, глухо вскрикнула, простерла перед собою руки. На высокой скале, выше, чем сам Гарштанг, из небытия вырастала башня, покосившаяся, с высокими зубцами, обомшелая и зловещая. Вскричала Трисс Меригольд, метнувшись к окну на другой стене, настежь распахнула витражные створки — и шпиль другой башни, казалось, блеском зари увенчанной, воздвигся вровень с ее лицом. Горели молнии, падали одна за другою, прямо во башни били, откалывая от них куски. Йеннифэр, плотно смежив веки, яростно трясла головою. — Я тебе… не Тиссая! — прохрипела чародейка, неуверенно распахивая глаза, — я не могу приподнять бровь и тем убрать блокаду. Не помнишь, сколько мы… ее ставили… — Она уже здесь, — убитым голосом заметила Цирилла, — пожелайте мне удачи, что ли? — Погоди… — ведьмак протянул ей руку, но она, горько стиснув рот, упрямо качнула головою, в ее руке промелькнул высверк меча — и она пропала в туманной вспышке. — Замок и ключ, — не отрываясь от окна, прошептала ковирская советница. — Замок и ключ. Сейчас она откроет Ard Gaeth, о, Сила благая… Йеннифэр покрыла ее бранью. — Удачи? — ошеломленно повторила Марэт и, подобрав шлем, надела его, но забрало покуда не опускала. — Идемте же! Как быть дальше… Двери раздались под ударом ноги, и человек ворвался в кабинет Кардуина. Был он в одной рубахе, насквозь пропитанной водой, вода стекала с его темных волос, а от одного вида меча, что лежал в его ладонях, Марэт невольно попятилась, позабыв о ноже, что прятался в сапоге, позабыв обо всем. Она боялась этого меча. Он погубил Каэла — она его почти ненавидела. Ох, Тайлер, Тайлер… Глаза его бешено вращались, рот кривился, и весь вид его был, как у безумца. — Где она? — крикнул он, диким взглядом поводя по сторонам. — Где она, не прячьте ее! Отдайте ее мне, и я закончу эту битву, не успеет она начаться! — Тихо, спокойно, — голос беловолосого ведьмака нисколько не дрогнул, а острие его меча замерло у самой шеи темерца, — ни шагу вперед, дружище. Иначе порежешься. Снизу послышался шум. Перепуганные голоса и боевой клич Ордена. Звон стали о сталь. — Верно, верно. Как быть дальше, решим на корабле, — засуетился Кардуин, — да здесь хуже, чем в мышеловке! — Сукины вы дети, — заметил Тайлер с досадою, одним бестрепетным пальцем отодвинув от себя ведьмачий клинок, — а ведь какой был план! — Любезная тетушка, — пробормотала Марэт, роняя забрало, — да чтоб тебе сгореть! И крикнула куда громче, пропуская враз по нескольку степеней по долгой каменной лестнице: — Держаться крепко! Братья! Уводим всех!***
Поначалу казалось, что их немного, что на каждого великана в золотой чешуе приходится по три, а то и по четыре человека, их щиты, топоры, мечи… Шлема с наносниками, с алыми султанами — они почти не скрывали лиц. Ни резко очерченных ртов не скрывали, ни острых подбородков, ни злобой блещущих глаз. Люди кричали, и прогибался их строй, а потом они начали умирать. Кто-то из магиков, с гордой сединой у висков мужчина, в первые же мгновенья обнажил нарядную, с резной рукоятью шпагу, но его оттеснили свои же, и шпагу ту отобрали. — Ты не этим ценен! Валь, не… И Тайлер ее опередил, и седой, но еще не старый ведьмак. Как буря, взметнулись мечи — эти двое могли тягаться с теми, кто явился на остров, почти на равных. Они разделились, только взглядами обменявшись — три входа было у Зала Совета, не считая дверей на галерее, и через два из них наступала смерть. Третий вел на пристань, к спасению. — Куда идти? — голос Кардуина. — Куда нам идти? Подобрав Гиацинт, Марэт выкрикнула приказ, и кивнув, будто истукан, вышел из боя Четырнадцатый, свой созывая десяток. Ни лишних вопросов, ни уточнений — он подчинился беспрекословно, и рыцари двинулись вперед, указывая путь чародеям, и Кардуин из Лан-Эксетера первым покинул зал. — Как знала, что пригодятся, — пробормотала Кассия, и в ее пальцах, неведомо, где она могла прятать их, появились зерриканские кинжалы с изогнутым острием. Тайлера не смутить было численным превосходством. Aedd Gynwael засверкал кругом, заставил отшатнуться даже Aen Elle, невозмутимых. Кто-то из них произнес короткую, рубленную фразу — но в ней почти благоговейно прозвучало имя меча. И они стали обступать его, стараясь не попадать под клинок, что летал легко, но опадал тяжело, как горный поток. Один сунулся, было, ближе — но разом осел с разрубленной ключицей… Блеск золота окрасился кровью, а меч, казалось, даже не почувствовав сопротивленья, снова зазвенел своею песнью, песнью жнеца. Тайлер хохотал в голос, наносил за ударом удар, не отвлекаясь на собственные свои раны, которые, как видели, к своему ужасу, эльфы, переставали кровоточить прямо на глазах. И они дрогнули, так и не сумев обойти этого страшного человека, и оставили двоих на белом мраморе плит. Ей было далеко до Тайлера. Годрик вел ее руку, но от его помощи, с каждым мгновением громче, кровь шумела в висках. «Не руби, — поучал рыцарь, — не маши, как цепом. Коли! Бей в стыки пластин…» И Марэт колола, пока еще успевая отпарировать новые, тяжкие удары широких, на коротких древках клинков, чьи названья ни сама она не знала, ни Годрик Салливан. Но древки те были крепки, как железо, и играючи справлялись эльфы со своим оружьем. Искусные воины, в золоте, в кармине, сильные, стремительные, как ветер, они должны были восхищать, они за этим пришли — один их вид об этом кричал… Но они убивали. И были они — враги. Серый Лис, вскрикнув, ударился спиною о каменные перила, и остался лежать, слабо и слепо шарил кругом руками. Асгейр прикрыл его с яростным криком, отмахнулся щитом от летящей стрелы, и когда эльф, шатаясь, поднялся на ноги, в углу его рта пузырилась кровь. «Половина, — с облегчением поняла Марэт, быстро оглянувшись за спину, — половина уже вышла… cкоро и мы, сир Рашпиль…» Их мечи несли дыханье зимы — если кого-то из людей удавалось ранить, плоть вокруг раны прорастала инеем и кристаллами льда, причиняя нестерпимые муки. Но беловолосый ведьмак двигался так, что отдельные удары можно было разглядеть только тогда, когда они выбивали алые капли из наступавших. Прежде, чем они осознали, какой противник им противостоит, прежде чем выпустили вперед щиты, Геральт, пригнувшись, скользнул змеем прямо под сверкнувшими навстречу эльфийскими мечами и, подрубив ноги переднему ряду, одновременно оттолкнул стоявшего позади навстречу наступавшим по лестнице. Он стремительно отступил за мгновение до того, как три клинка рассекли воздух там, где он только что был, чтобы снова возникнуть сбоку. Каждый удар грозил смертью, каждое движение было отточено, неуловимо… У Aen Elle был крепкий доспех, у Aen Elle было изящество любого движенья и единство в бою, но шаг за шагом они теряли, было, завоеванные метры, они отодвигались к лестнице и дверям за нею, где удобнее было держать оборону, закрывшись большими каплями щитов, облитых металлом. Но сложно было понять, в какую сторону бить, когда ведьмак крутился меж ними, проскальзывая в любую открывшуюся щель, когда больно жалил своим клинком… Они втянулись в дверной проем, оставив нескольких раненых за собой, ощетинились оружьем, поднявшимся, наконец, в слаженном хоре, но Геральт захлопнул перед ними двери, одним движением заложив засов. С той стороны послышались удары, и хруст разрываемого топорами дерева.***
Она кричала, срывая голос, она приказывала, пыталась ободрить или обрывалась на полуслове, чтоб не погибнуть, пропустив удар, и Орден стоял. Шатался, но стоял пока. Дверь на галерею распахнулась, со стуком ударив в стену, и через каменные перила перемахнул, сбросив вниз вражеского лучника, кто-то еще. Человек. Человек с мечом в руке, без шлема и без щита, с седыми влажными волосами, что облепили ему виски… Каэл! Это был Каэл. Скользнула по губам соленая капля — пот? Слезы? Каэл… От одного удара онемела рука, другой отбросил ее назад, так что она прокатилась спиною по широкому овальному столу, с отчаянным скрежетом царапая и дерево, и темный лак, и рухнула на пол с обратной стороны. Посыпались с полок книги, и что-то лопнуло в самом ее нутре — со свистом втягивая воздух, Марэт пыталась перевернуться на бок, чтоб встать, и царапала пол латной перчаткой и гардой меча. Кто-то помог, перехватив свой меч рукою с щитом. Асгейр. Асгейр, как мог, пытался держаться рядом.***
Их путь привел их на галерею, опоясывавшую большой зал под высоким куполом — прямо к двум эльфам со гнутыми луками, что целились вниз и, кажется, не ожидали с тылу гостей. Каэл не дал им даже развернуться, сходу врезавшись в одного из них. Спину другого пропорола знакомая стрела, и эльф, растеряв всю стать, неловко перевалился через перила и рухнул вниз, навстречу кипучему бою, а Каэл перемахнул ограду следом за ним, смягчив своё падение его телом. Алые одежды Ордена, карминовые плащи эльфов, и кровь, много крови — покраснел зал Совета, покраснели белоснежные плиты пола, и Каэл, услышав высокий голос Марэт, обрадовался. Шел бой. По счастью, разговор между ними состоится, когда стихнет спор клинков, а в этой беседе он был искушён вполне. С тремительный росчерк меча, фигура, мало напоминавшая эльфскую — он встретил их своим клинком, ощущая, как плачет сталь, и, шагнув вперед, повернулся, оказавшись почти спина к спине со старинным другом. — Неужто это ты, гавна такая? — в голосе Тайлера звенел смех. — Так и не смог пропустить гулянку? — Это я, — торопливо ответил Каэл, понимая, как стремительно уходит время, отпущенное для беседы. — Неужто хочешь об этом поговорить? — Не хочу, — признался Тайлер и громко захохотал.***
По распоротой штанине стекала кровь, но Виллимер пнул Ральфа из Оксенфурта, отгоняя медика прочь. — Демоны! — проревел старик, размахивая мечом. — Ни одному демону не взять меня! Тому демону, что вышел против него, многое было по силам. Его лицо, жесткое, как камень, лишенное любых признаков лишней растительности, его глаза, что предвещали смерть… cапог, окованный шипами, хлестнул по раненой ноге, и старый охотник, издав горлом жуткий звук, выронил меч и мешковато осел на пол. Он глядел на эльфа, что шагнул к нему с насмешливой медлительностью, своими почерневшими от боли глазами. Для того оружия, что было в руках у эльфа, по силам было найти названье — тяжелое лезвие, отполированное, сверкающее, как ясный месяц, как двурогая луна, граненое острие… Двумя прыжками перемахнув через журнальный стол, невысокий журнальный стол, она отвела от Виллимера смертельный удар, и Годрик помог ей — пламенеющий меч вошел в бок исполина жадно и горячо. — Никого не отдам вам… — прорычала Марэт, подымая взгляд. — Выдачи нет! Но в следующее мгновенье она с ужасом осознала, что одна рука ей больше не повинуется, что боли нет, но мешает вязкая, ватная пустота… cсознала, что ей не хватит силы извлечь клинок. Будто прочитав ее мысли, эльф искривил рот, и коротко перехватил свою алебарду, почти у самого лезвия, что двурогой луною обрушилось на нее. Она услышала звон, она услышала лязг, потонул, растворяясь во тьме, противник, и отчего-то натянулись кожаные ремни под подбородком, запретив ей дышать. Кожа лопнула звонко, но куда громче звучали знакомые голоса, куда громче был свист стрелы, пролетевшей мимо. Голос призрака, что звенел виноватым страхом. Кричал Асгейр Скеллигиец. Торопливый, бешеный шепот — Кеаллах... Кеаллах?! Голоса замолкали, уступая музыке, льющейся отовсюду, могучей, как прилив, нездешней, горькой и радостной, как морская вода. И она перестала отвлекаться на голоса.***
Полторы дюжины стрел, полколчана он выпустил, покуда оставался на галерее. Едва ли треть из них, верно, не завязла в золоченой чешуе, не раскололась впустую на острые щепы, вгрызлась глубоко в плоть. И еще одну — когда спрыгнул вниз, в упор, в колючий, яркий голубой глаз. Высокий шлем скатился с головы эльфа, обнажив широкий лоб и обнаженный череп, когда он, запрокинувшись, тяжело обрушился навзничь. Вокруг еще кричали проклятые храмовники, вокруг еще кипел бой, но сам Кеаллах уже понял, что опоздал, не признал, не успел — да если б он заметил, если б выстрелил раньше… Пробитый шлем так и остался, насажен на лезвие алебарды, сорван с ее головы, покорежен, а она лежала, разбросав руки, и густые кровоподтеки расплывались уже вокруг залитых кровью глаз, и прозрачные капли, вытекая из носа, бежали по щекам. Крови не было, но лучше б она была, лучше б расплывалась густым темным нимбом по светлому полу — тогда бы он знал, что делать. Он-то и теперь знал, но вероятность успеха была ничтожна — даже в мирном большом городе, даже светлым днем… Вскрыть ей череп, собрать воедино разбитые кости, удалить все гематомы и поврежденные участки — и то вероятность, что она останется той, кого он знал и любил, была подобна одной песчинке, затерянной в пустыне. Пусть взгляд ее метался без смысла, без мысли, не видя ни его, ни других, но губы содрогались во слабой улыбке, и было в этом коварство, на которое была способна она одна. Подло! Как же подло было уходить, вот так улыбаясь, как же подло было оставлять его со сказанными во гневе словами наедине! На чародейское искусство была надежда, сколько раз уже им помогли чародеи — но он смотрел на них и надежды не видел, они бежали, как перепуганные тушканы, как крысы с тонущего корабля. — Поверить не могу, что дожила до этого дня! — воскликнула рыжеволосая крыса в зеленом и голубом, прижав ко рту слегка дрожавшие пальцы. — Столько крови… чтоб Орден… спасибо, спасибо вам! — Идем! — процедила другая, черноволосая и, грубо схватив ее под локоток, потащила к выходу. — Пото-ом, потом поблагодаришь! Эти были последними. Он отмахнулся от храмовника, навязшего уже на зубах, рявкнул на безусого перепуганного юнца, который крутился вокруг и не имел стыда, называясь медиком. Да он бы ему и руку отнять не доверил! — Жар с равнин, да оба подите прочь! Один, послушен, принялся за мертвого эльфа, сраженного его стрелою и Гиацинтом, и Кеаллах в беспомощной надежде оглянулся через плечо, разыскивая Каэла в этой смертной сумятице. Но Каэлу не было до него никакого дела... Он, безумец, сражался плечо к плечу с другим безумцем, будто б не было между ними последних дней, и они держались, покуда держались — еще один вызолоченный пал перед ними, мертвый, и голова его покатилась, сбивая шлем. Кеаллах взвыл, прижимая к себе Марэт, но холоден остался металл. От нее пахло близкой смертью, пахло сталью и белым цветом проклятого апельсина — они повсюду росли в Нильфгаарде, ими прикармливали свиней, но даже за один-единственный плод, ухищенный на рынке, могли располосовать спину голодному мальчишке… Он сорвал с нее медальон, распространявший ненавистный запах — уж объяснится как-нибудь, если будет, с кем объясняться! В двери, что были заперты на засов, били невпопад топоры. Что ж это были за топоры, способные так калечить широкое, железного дерева полотно? — Уходим! — надрывался беловолосый, высокий воин, не относивший, по-видимому, себя ни к чародеям, ни к храмовникам. — Если прорвутся, все останемся здесь! — Назад, братья! — вторил ему храмовник со щитом, тот, что крутился рядом. — Назад! К кораблю! Перерезав ремни проклятьями и ножом, Кеаллах отшвырнул в сторону кованые оплечья.