***
Оперный театр Детройта снаружи выглядит более чем непримечательно: бело-серый, с идеально прямыми углами и минимумом украшений в виде колонн по бокам, чем-то неуловимо схожий с корпусом андроида. Оттого ещё сильнее ощущение нереальности, едва оказываешься внутри. Процессор Гэвина начинает едва слышно шуметь. На его зрение никак не влияет то, что с залитой солнечным светом улицы они зашли в полумрак, пропитавшийся запахом старины, ему ничто не мешает видеть всё, что окружает их. Достаточно сдержанный холл, обшитый панелями из тёмного дерева, устланный алыми, с золотой отделкой коврами сменяет широкая мраморная лестница, а потом и потрясающая своим величием концертная зала. Он уже видел всё это на фотографиях из отчётов, но сейчас понимает: увидеть вживую — совсем не то же самое. Здесь воедино сливаются зрительные образы: массивные колонны цвета слоновой кости, лепнина и разноцветные мозаики на потолке, хрустальная люстра, настолько огромная, что даже мимолётный звон, созданный сквозняком от открывшихся дверей, ощущается угрозой, и Гэвин неосознанно встаёт чуть впереди напарника. Пустые полукруглые ряды обитых красным бархатом деревянных кресел, на которых так легко реконструировать фигуры зрителей. Гэвин стирает две, сидящие рядом: одну в форменной куртке Киберлайф и одну в чёрном плаще с поднятым воротом. Как будто такое может быть. Процессы, которые запускает живое теперь уже подсознание Гэвина, чаще всего ему не нравятся. Как машина он не может не признать, что всё это: мысли, чувства, образы — всё это его. Как девиант — упрямо стирает блоки данных одни за другими, предпочитая считать, что это хвосты вирусов, слишком разросшиеся и пустившие в нём корни цепочки программных сбоев. Сколько их ни вырывай, прорастают снова, всё глубже, становясь крепче, устойчивее. К зрительным образам примешиваются запахи: благородной старости дерева; пыли, застоявшейся в ткани занавеса; искусственного тумана, пускаемого установленными в нише сцены специальными машинами. Сотнями и тысячами людей, которые когда-то были здесь. Ходили по узким рядам, сидели на пронумерованных креслах, оставляя после себя едва заметную вуаль эмоций. Всё это вместе рождает внутри него чувство, которому Гэвин никак не может подобрать описания, и это раздражает. Когда он был просто машиной, десятки и сотни вариантов заготовленных фраз и слов генерировались в процессоре с поражающей лёгкостью, а теперь... теперь ему приходится делать это всё самому, отсекая то, что ему не нравится, из оставшегося пытаясь сформировать что-то цельное. Он просмотрел репертуар театра за последние два года, и до приезда сюда считал, что подобное ему не интересно. Теперь он понимает, что хотел бы побывать на одной из постановок... потом, когда театр откроется снова. Это иррационально, ведь в целом обстановка кажется ему слишком вычурной, слишком... не в его вкусе. Его процессоры забивает осознанием ещё частички о себе. — Эй, ты там уснул, что ли? — Ричард машет рукой перед его лицом. — Нашёл время для гибернации, серьёзно. В его голосе сквозит неприкрытое недовольство и совсем немного — интерес. Гэвин понимает, что в очередной раз слишком ушёл в себя, и хмурится, вставая в привычную позу и отключив все посторонние процессы, оставив только то, что касается дела. Театр закрыт уже почти неделю: после произошедшего все постановки отменены, а сцена перегорожена жёлтой лентой. Тела Ребекки Уилсон здесь уже нет, да и на самом месте преступления посторонних следов: работников театра, полицейских и судмедэкспертов — огромное количество, но, несмотря на это, Ричард настоял, чтобы они приехали сюда. — Воссоздай место преступления, — командует Стерн, и Гэвин подчиняется. Ему не нужны ни отчёты, ни фото, присланные полицией, он и так видит её, привязанную верёвками, парящую в танце Жизель. Мягкий, навечно юный овал лица обрамляют тёмные кудри, кожа головы немного натянута из-за собранных в тугой узел длинных волос. Полные губы приоткрыты в немом крике, веки полуопущены, и всё равно даже так видны явно инородные глаза. Вживлённые в человеческое тело глаза андроида. Кровь вперемешку с тириумом стекает по щекам, шее, рисует замысловатые узоры на голубом, отороченном невесомым кружевом корсаже, пышной сетке пачки. Убийца определённо решил сделать из её смерти представление, изобразив танцующей свою первую и последнюю главную партию. Верёвки тянутся сверху, с креплений софитов, врезаются в нежную кожу, надёжно удерживая в нужном положении. Судя по отчётам, сотрудники театра нашли её в свете софита, с включенной музыкой из части, где обманутая Жизель умирает. Перед зрительным процессором возникают другие данные: погибшая — Ребекка Уилсон, восемнадцать лет. Получила главную роль в предстоящей постановке перед госпитализацией в городскую больницу Детройта. Диагноз: прогрессирующая катаракта обоих хрусталиков. Неоперабельная из-за врождённой гипертензии. На момент последнего осмотра у офтальмолога в больничной карте была зафиксирована полная слепота. Согласно заключению психотерапевта, не была склонна к суициду, имела крепкие социальные связи с родителями, несколькими подругами со школы и коллегой по труппе. Имела неподтверждённые гомосексуальные наклонности. — Сделал? — Стерн нетерпеливо постукивает пальцами по зажигалке, которую обычно крутит в руках. — Да. — В результате чего наступила смерть? — достаёт телефон и начинает что-то записывать, невесомо порхая пальцами по сенсорной глади экрана. — В результате обширной кровопотери и инсульта, — диод загорается красным, хотя он всего лишь анализирует данные. — С вероятностью девяносто два процента приступ случился во время операции по пересадке глазных яблок. — Другие следы насилия или борьбы на теле? — Нет, — Гэвин отрицательно качает головой, а затем опускается на корточки и проводит пальцами по сцене, анализируя полученные образцы. Старается не обращать внимания на то, как напарник смотрит на него — почти заворожённо. — В крови остались следы наркоза, но не похоже, чтобы его сделали насильно. — Ты думаешь, кто-то в здравом уме способен согласиться на подобное? — Стерн обводит рукой пустое пространство, будто способен видеть то же, что видит прямо сейчас Гэвин. — Я думаю, она была в отчаянии. Ослепнуть в восемнадцать лет, получив незадолго до того главную роль в труппе профессионалов, — такое бывает один раз на миллион. Я прочитал всё, что о ней писали в школьных газетах и социальных сетях: она была настоящим талантом... — Гэвин запинается, пытаясь подобрать нужное выражение, — кажется, вы называете подобных людей самородками. — Это достаточная причина, чтобы умереть? — давит Ричард, делая несколько шагов навстречу. — Я не думаю, что она хотела умереть. — Гэвин старается удержать нейтральное выражение лица и не податься назад. — Ей не могли сделать простейшую операцию... — сбивается, вспоминая вдруг, что даже, казалось бы, элементарные операции, совершённые врачами-андроидами, приводят к смерти пациентов, — из-за повышенного внутричерепного давления. Ей, по сути, подписали приговор. — И? — Тот, кто делал ей операцию, явно профессионал. Из отчёта о вскрытии следует, что он присоединил её нервные окончания с деталями зрительных систем так качественно, как не каждый нейрохирург бы смог. Я думаю, что смог бы собрать больше информации, если бы мы сначала поехали в морг, но даже так вероятность того, что оперировал врач или андроид-медик, крайне велика. Слишком всё ювелирно. На её лице ни единого лишнего шва. — Значит, ты думаешь, что она согласилась добровольно, когда ей пообещали хотя бы шанс? — Стерн стоит рядом с ним, едва не касаясь чужого плеча своим. — Тогда это должен быть кто-то, кого она знала или хотя бы видела в больнице. Кто-то из персонала? Близких? — задумчиво трёт подбородок и хочет сделать шаг вперёд, но Гэвин его останавливает. — Здесь и так наследили достаточно, сохраним хоть какую-то целостность места преступления, — как можно более безразлично чеканит GR200. К его удивлению, напарник не язвит и даже не усмехается привычно. Только кивает и подходит ещё чуть ближе. Притирается плечом к плечу. Это неожиданно и неудовлетворительно влияет на работу его процессоров. Гэвин заперт в этой близости без возможности что-то сделать, чтобы не раскрыть себя. — Модель андроида, чьи глаза использовали, — AX200? — Да, — он делает шаг в сторону, будто высматривает что-то за кулисами, — была зарегистрирована в базе работников театра. — Но сама операция проводилась не здесь? — Судя по отчётам, нет. — Гэвин ещё раз сканирует все полученные материалы. — Мы можем осмотреть все помещения театра повторно, но вряд ли полиция не заметила бы операционную. Столько крови... — Что, профдеформация? — усмехается Ричард, становясь самим собой — высокомерным и невероятно раздражающим. — Запомни, теперь ты — андроид ФБР, а мы всегда если не подозреваем полицию в халатности, то перепроверяем за ними так точно. — В таком случае с какого помещения желаете начать?***
Они почти до самой ночи прочёсывают все закутки театра, вызывая явное недовольство и агрессию у местного сторожа, но, как и предполагал Гэвин, не находят ничего похожего на операционную. Следующий день проходит в больнице, где Ребекка лежала до смерти. Обыски, допросы, сканирование и анализ огромного количества данных — Гэвин впервые с момента девиации чувствует нечто сродни усталости и жалеет только, что не удаётся сосредоточиться на этом чувстве, заархивировать его как следует на жёсткий диск. Гэвин косится на Ричарда и делает разумное заключение, что с таким напарником чувство усталости ему предстоит испытать ещё не раз. После больницы следуют повторные допросы друзей и родственников Ребекки, осмотр её комнаты, школы, где она училась, и всех мест, которые она, судя по показаниям и постам в социальных сетях, посещала. И даже так — никакой важной новой информации, кроме той, что уже была им предоставлена, они не получают. По дороге в отделение Гэвин с неудовольствием думает о том, что они попросту потеряли время. Украдкой поглядывает на Ричарда и радуется, что у него не сбоит диод, и он ничем не выдаёт себя. После, стоя в стойке для гибернации, не может не признать, что на месте человека поступил бы так же. Перепроверил всё, убедился сам.***
У его напарника есть раздражающая и в то же время завораживающая Гэвина привычка: всегда, когда он обдумывает что-то, он крутит в руках старую, местами затёртую и поцарапанную «зиппо» с неразличимым из-за повреждений дизайном. Щёлкает крышкой, с нажимом прокручивает кресало, высекая пламя, перебрасывает из одной руки в другую; а бывает, просто обводит подушечками пальцев выпуклые линии узора — почти любовно. Поначалу GR200 пытается убедить себя, что это из-за потенциальной угрозы, которую несёт в себе бензиновый пережиток прошлого, — сейчас такими зажигалками пользуются всего семь процентов людей, и пять из них — коллекционеры. Ричард Стерн к их числу не относится, Гэвин пробил информацию по всем возможным базам. Он весьма успешно убеждает себя в этом, но андроиды, даже девианты, не могут обманываться, как люди. Однажды он ловит себя на том, что все его оптические сенсоры сосредоточены на одном-единственном процессе — рассматривании худых длинных пальцев, движений шершавых от регулярной работы с оружием подушечек, широкой ладони и выпуклых вен, уходящих по запястью вниз, за манжеты рубашки. На внутреннем экране возникает целая вереница сообщений об ошибках, и среди них одно ярко выраженное желание: почувствовать прикосновение чужих рук на себе. Без скина. Гэвин смахивает уведомления, но именно это возникает раз за разом снова. Он старается больше не смотреть на напарника в такие моменты, но проигрывает сам себе. Постоянно. Он старается сосредоточиться не на чужих руках, а на предмете, но это оказывается даже хуже. Его программа создаёт какие-то слишком странные и нелогичные цепочки соответствий: зажигалка явно старая, на неё даже запчасти уже найти можно с трудом, и объективно есть огромное количество новых моделей на любой вкус; хотя, судя по тем данным, что ему удалось собрать, Стерн курил непродолжительный период времени и не успел заработать тотальную зависимость, так что данный предмет ему без надобности, и всё же... он относится к нему трепетно, почти любовно, и выражение его лица в те моменты, когда он с ней взаимодействует... Гэвин ловит сенсорами каждое движение микромимики и сохраняет его на жёсткий диск. Он не может ответить себе на вопрос «зачем?», он каждый раз обещает себе разобраться с этим как-нибудь потом и каждый раз смахивает уведомление об отложенном процессе. Он ловит ассоциации самого себя с этой зажигалкой и отчаянно хочет, чтобы кто-то — кто-то конкретный? — относился к нему так же. GR200 стоит в гибернационной стойке и воссоздаёт ощущения прикосновений к собственному скину, покрытому шрамами и спайками от ремонтов. Он не понимает, почему так сильно жаждет прикосновений от того, к кому испытывает, очевидно, негативные чувства. В его социальной и поведенческой программах нет ответов на этот вопрос. Десятки возможных вариаций отметаются одна за другой как не внушающие доверия. Гэвин не доверяет сам себе, и спросить ему не у кого. Внезапно на внутреннем экране возникает сообщение: «Не спишь? — как будто он мог не проснуться, получив его сообщение. — Перекинь мне ещё раз все данные по делу». Спустя несколько секунд — ещё одно сообщение, заставившее даже забагованный после взаимодействия с предыдущим напарником диод вспыхнуть алым: «Пожалуйста». Гэвин, вначале собравший все официальные данные, их и полиции, перед самой отправкой вносит изменения, дополняя файлы собственными заметками. Да, это рискованно, но почему-то интерес к тому, как отреагирует напарник, перекрывает даже вспыхнувшие потенциальной опасностью оповещения. Уровень стресса — шестьдесят три процента.