Элемент Водоворота

Ода к читателю: В приведенной ниже главе мы окунемся в мир Нагато. На наш субъективный взгляд, Кишимото-сан руками великого и ужасного Учиха Мадары с несчастным Нагато намудрил порядком: уж очень много необоснованных и нелогичных событий было в его непростом прошлом. В поисках "обоснуя" мы провели немало часов и смогли выстроить некую цепь событий, которая могла бы все эти чудеса объяснить, однако отступает от канона. Историю Нагато раскрывать будем постепенно. Заранее извиняемся перед поклонниками данного персонажа за возможный ООС, мы очень старались, но гарантировать "вхарактерность" счастливого обладателя Риннегана не беремся. А Мадара своей внезапностью и противоречивостью довел нас (до ручки) до набросков статьи, посвященной его бессмертным подвигам, которая, возможно, со временем увидит свет. Засим замолкаем. Приятного чтения. >>>>> Она поднималась по узкой винтовой лестнице, вокруг было темно и пахло сыростью, как и повсюду в этой башне, где он проводил свое добровольное заточение. Конан всегда ходила по этой лестнице пешком, медленно растягивая изощренную пытку для коленных суставов и икроножных мышц. Ей казалось, что так она могла разделить хотя бы частичку той боли, которую испытывает он. Она лучше, чем кто-либо другой, знала, что ему было больно постоянно, с того самого момента, когда они покинули свою неприметную хижину на границе страны Дождя, в которой оставил их Джирайя. Постоянно, с того момента, как Яхико основал Акацки. Нагато никогда не был революционером, это было не в его характере. Как-то в одной из их привычных ночных бесед под аккомпанемент дождя и тихого похрапывания Яхико, он признался, что ему настолько нравилось лежать вот так ночью и разговаривать с ней, рассматривая зловещее, покрытое грозовыми тучами ночное небо сквозь косые окна мансарды, что он готов был провести так остаток своих дней. Тогда Конан только посмеялась над ним и спросила, не хочет ли он добавить в картину идеальной жизни кружку горячего молока, за которой она могла тотчас сходить на кухню, и теплую стариковскую жилетку. Нагато промолчал, а ей было стыдно признаться, что его виденье счастья нравилось ей гораздо больше, чем образы революционной борьбы и поверженных врагов, которые беспрестанно пропагандировал их друг. Руководимые привязанностью к Яхико, они оба все время плыли по течению, соглашаясь на любые авантюры последнего, который, казалось, как раз и был воплощением революции и праведного гнева всех униженных и оскорбленных. Высокий и гибкий, с копной непослушных рыжих волос и вечно горящим взглядом карих глаз, он мог заразить своим энтузиазмом кого угодно. Его уверенность, его сила и его непоколебимая вера в успех поддерживали их во всех испытаниях, которые встречались на жизненном пути. Нагато всегда сравнивал его с сердцем, которое обеспечивает весь организм кровью и жизненной энергией и не останавливает своей работы даже ночью. Остаться без сердца – значит умереть, поэтому он всегда следовал за Яхико, поддерживал его даже тогда, когда не был с ним до конца согласен. Само создание Акацки, как организации для отмщения сильным мира сего, не привлекало его. Нагато, видевший в своей жизни достаточно войны, не прельщался утопией насильственного мира для всех, взлелеянной Яхико и повсеместно им насаждаемой. Он привык довольствоваться малым, ему было вполне достаточно маленького, но достижимого счастья для них троих. Конан знала, что уже тогда ему было больно. Было больно убивать, больно смотреть на раненых товарищей, больно видеть слезы в ее глазах. Но тогда она, ослепленная любовью к Яхико и первыми успехами Акацки, предпочитала списывать это на его чрезмерную мягкосердечность и не придавать значения его душевным метаниям, надеясь, что они скоро пройдут. Она даже подумать не могла, что много позже из-за смерти их друга душевная боль зашкалит за критическую отметку настолько, что заставит его применить ту ужасную Технику Призыва, причинившую уже боль физическую, сделавшую его калекой навсегда. Боль – это все, что было у Нагато. Боль сделала его тем, чем он являлся сейчас. Боль и теперь помогала ему поддерживать свое существование. Лестница закончилась, и Конан остановилась перед тяжелой железной дверью с висячим замком. Она бывала здесь не чаще раза в неделю: Нагато злился, когда она приходила, боялся быть для нее обузой, не хотел, чтобы она видела его таким, всегда старался обходиться одним из своих «творений». Конан приходилось каждый раз тратить много времени и сил на оправдания и попытки убедить его, что ей действительно хотелось его видеть. Повернув ключ в замке, она осторожно стукнула кулачком в дверь и приоткрыла ее ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, сразу же заперев замок изнутри. - Нагато, это я, – сказала тихо, зажигая небольшую лампу в углу комнаты: они оба не привыкли к яркому свету. - Я же просил… – начал он, но закашлялся. – Я же просил тебя оставаться внизу. Я вполне… - Мне захотелось поговорить, – отозвалась она, пристраиваясь в кресле, которое стояло в этой комнате только для нее. - Сколько раз мне повторять, Конан? Ты можешь говорить со мной через него. Тебе, верно, гораздо приятнее видеть его, чем меня. – Он взглядом указал на отвратительные черные проводники чакры, торчавшие из спины и деревянную бочку, в которую была помещена нижняя часть его тела. – Всегда было приятнее. - Я хотела поговорить с тобой, – делая ударение на последнем слове, произнесла Конан. В ее как всегда ровном, сдержанном голосе промелькнули заметные только ему нотки печали. – Мне никогда не хватало общения с твоими живыми трупами. – Она ненадолго замолчала, вглядываясь в его истощенное лицо. – Сегодня я получила письмо. Не хотела открывать его без тебя. Прочтем вместе? – Большие глаза цвета темного янтаря продолжали смотреть на него спокойно, но в самой их глубине он увидел теплившуюся надежду и невысказанную мольбу. - Да, – негромко ответил Нагато. Конан облегченно вздохнула и позволила себе едва заметно улыбнуться, увидев, как черты его лица мгновенно смягчились, расслабляясь, как уголки сухих, потрескавшихся губ, чуть дрогнув, приподнялись, как глаза Рикудо посмотрели на нее с бесконечной нежностью. Как из невозмутимого, холодного и требовательного Лидера Акацки он снова превратился в Нагато, её Нагато – теплого, искреннего, любящего. Только она успела распечатать небольшой конверт, как в комнате будто бы из ниоткуда возникла маленькая белая бабочка, которая мгновенно расправилась в лист бумаги, ложась на ее предплечье и растворяясь на бледной коже. - В деревне чужеземец, – серьезно проговорила Конан, поднимая взгляд и слегка нахмурив брови. О том, что это едва заметное изменение ее вечно бесстрастного лица означало раздражение и разочарование, мог догадаться только Нагато. – Нужно узнать, кто это, я… – Она поспешно отложила конверт и собралась было подняться. - Нет необходимости, Конан, – прикрыв на мгновение глаза, глухо отозвался он. – Это Джирайя-сенсей. - Джирайя-сенсей? – задумчиво произнесла она. – Ты уверен, Нагато? - Его чакру я отличу из тысячи других, – ответил мужчина. - Что ему могло понадобиться здесь? - Наверняка он пришел за информацией о Лидере Акацки, – бесцветным голосом продолжил Нагато. - Что нам делать? – Конан поднялась и подошла к нему ближе, заглядывая в глаза. Он молчал, опустив голову. Она терпеливо ждала несколько минут, затем осторожно коснулась холодными пальцами его локтя. - Нагато? - Полагаю, что как Лидер Акацки я вынужден его убить, – наконец отозвался он. - Убить… – эхом повторила Конан. – Что делать мне? - Мне нужно немного времени. Найди его и дожидайся меня. Ни во что не ввязывайся, ничего не предпринимай, – глухо произнес он, встретив ее взгляд. Конан кивнула и, сложив печати, растворилась в воздухе миллионом бумажных бабочек. Она узнала учителя сразу, за прошедшие двадцать лет он практически не изменился: та же грива непослушных белоснежных волос, та же уверенная походка, тот же цепкий взгляд чуть прищуренных темно-серых глаз, из уголков которых теперь разбегались небольшие морщинки. Та же задорная ухмылка обветренных губ. Тот же немного хриплый голос, такой знакомый, такой родной. - С кем имею честь? – проговорил Джирайя, остановившись на одном из небольших пустырей, окруженном со всех сторон высокими зданиями, и обернувшись по сторонам в поисках невидимого соглядатая. – Знаменитый Пейн-сама собственной персоной или его верный помощник – Ангел? Конан молчала, прижавшись спиной к покрытой сетью водосточных труб стене одного из зданий, не решаясь нарушить прямой запрет Нагато. - Ведь нет смысла откладывать наш разговор, в конце концов. Я прекрасно понимаю, что вы меня засекли своим дождем. – Отшельник вновь обвел взглядом стены зданий, словно ища своего собеседника. – Вы не позволите мне уйти с той информацией, что я уже узнал, а я не собираюсь убираться отсюда, пока не выведаю всю правду. Тогда, в детстве, голос учителя всегда завораживал ее, заставляя слушать с открытым от восхищения ртом и распахнутыми глазами практически все, что он рассказывал, будь то столь обожаемые ими красочные и захватывающие истории о подвигах и героях во время дождливых вечеров за чашкой чая или поучительные и информативные лекции об основах нинджуцу и генджуцу, которые они прилежно конспектировали в блокноты. Голос, который мог ненавязчиво приободрить загрустившего Нагато и вмиг осадить в очередной раз зарвавшегося Яхико. Голос учителя, которого Конан привыкла слушаться беспрекословно. Выйдя из тени, она встала напротив него и внимательно посмотрела в темно-серые глаза. - Вот как… – пробормотал Джирайя, уставившись на нее. – Давно не виделись, Конан. Он ожидал этого, он чувствовал, он знал, он к этому готовился, но сейчас все равно стоял, будто пораженный громом. После того, что он услышал от тех двоих генинов, которых удалось поймать в ловушку и допросить, у него не оставалось сомнений, что лидерами деревни Скрытого Дождя и членами Акацки являлись именно его ученики. Однако в глубине души все еще теплилась глупая, безосновательная, напрасная надежда, что все это окажется ошибкой. Что Яхико, Нагато и Конан покоятся с миром, погибнув смертью героев в борьбе за мир для своей родной деревни, как и сообщалось в том небольшом донесении одного из его проверенных разведчиков, которое он перечитывал тысячи раз, пока, наконец, не выучил наизусть. Что судьба смилостивится над ним, избавит от необходимости сражаться с собственными учениками. В жизни Отшельника Джирайи было не так много поступков, за которые ему было действительно стыдно и от воспоминаний о которых храброе сердце судорожно сжималось, а ему самому хотелось зажмуриться, занять как можно меньше места в пространстве и поскорее заснуть или забыться за рюмочкой саке в объятьях какой-нибудь красотки. Он не уставал винить себя за то, что не удержал Орочимару и позволил ему пасть так низко, за то, что его не было рядом, когда Минато отдал свою жизнь ради спасения Конохи, и за то, что, однажды взяв на себя ответственность за троих сирот, он оставил их через три года, легкомысленно посчитав, что они достаточно сильны, чтобы защитить друг друга в той войне. Джирайя никогда не боялся признавать своих провалов, всегда готов был держать ответ за содеянное, в первую очередь, перед самим собой, и не упускал шанса сделать все возможное, чтобы исправить последствия своих ошибок. Именно поэтому он упорно продолжал поиски Орочимару, именно поэтому он поклялся себе заботиться о Наруто, едва узнав, что тот является сыном Минато. А вот загладить свою вину перед тремя сиротами из деревни Дождя после получения того самого донесения он уже никак не мог. И горечь от необратимости последствий этой его ошибки он продолжал носить в сердце на протяжении всей жизни. И вот, одна из них стояла перед ним, внимательно глядя ему в глаза. Некогда живое и отражавшее, будто в зеркале, все изменения её настроения, худое и бледное лицо Конан теперь не выражало ни единой эмоции. Большие глаза цвета темного янтаря, раньше всегда смотревшие на него и на мальчишек с безудержной любовью и заботой, были абсолютно пусты. Нежные тонкие пальчики, из-под которых когда-то рождались настоящие шедевры оригами, незаметно появлявшиеся потом под подушками Яхико, Нагато и его самого, сейчас отточенными движениями складывали печати. Неизменной, пожалуй, осталась только бумажная роза, вплетенная в мягкие пряди синих волос. - Ты очень изменилась, Конан, – продолжил Отшельник. – Хотел бы сказать, что похорошела, да вот не могу. – Джирайя окинул ее изучающим взглядом и слегка усмехнулся, по привычке потирая подбородок. – Нет, безусловно, красавица. Нагато и Яхико, поди, слюни пускают. Только вот… Моя малышка Конан была совсем другой: искренней, доброй и открытой. - Что Вам нужно, Джирайя-сенсей? – холодно поинтересовалась она. – Зачем Вы искали встречи с нами? - Откровенно говоря, я как раз надеялся, что вас не увижу, – честно признался саннин. – Я пришел повидаться с лидером деревни Дождя Пейном-сама и его верным Ангелом. Которые, по совместительству, являются членами Акацки. И я до последней секунды верил, что мои ученики не могут иметь к подобной мерзости никакого отношения. Оказывается, я ошибался. И мне очень больно видеть, во что вы превратились. – Взгляд темно-серых глаз задержался на рисунке из красных облаков, украшавшем широкую горловину её черного плаща. - Должно быть, Вы сейчас жалеете, что не позволили Орочимару прикончить нас тогда? – по-прежнему безразлично отозвалась Конан. - Я ни на секунду не сомневался в правильности своего решения, – напряженно проговорил Джирайя, чуть повышая голос, в котором предательски промелькнули оправдательные нотки. – И сейчас не сомневаюсь. - Вот как. А я уже столько раз успела пожалеть. – Тонкие бледные губы сжались в напряженную линию. – Орочимару был во всем прав тогда. Нас стоило убить. Но теперь уже поздно. Теперь я вынуждена убить Вас. За спиной Конан в мгновение ока появились огромные белоснежные крылья, «перья» которых представляли собой заостренные бумажные ножи. Одного её взгляда хватило, чтобы лезвия частыми очередями выстрелили в противника. - Элемент Огня: Снаряд пламени! – выкрикнул Джирайя, сжигая дотла ее бумажную атаку. Однако крылья за ее спиной восстанавливались с молниеносной скоростью, превращаясь в новые и новые очереди, увеличивая площадь поражения. Почувствовав, что не сможет удерживать огненную технику такое количество времени, Отшельник отскочил, увернувшись от очередного залпа, и выпустил изо рта струю жабьего масла, которая, окатив Конан с ног до головы, остановила ее технику. - Чего-чего, а выносливости тебе всегда было не занимать, моя девочка, – отдышавшись, проговорил саннин, подходя на шаг ближе и оглядывая крылья за ее спиной. – Значит, вот почему тебя называют Ангелом. Твои техники стали сильнее, хотя, признаться, твои оригами мне нравились гораздо больше. – Джирайя криво ухмыльнулся, сделав еще один шаг к ней. Конан не двинулась с места, продолжая молча смотреть на него. – А вот слабость против всякого рода склеивающих субстанций осталась. Что ж, теперь, когда твои крылья не пригодны для боя, мы можем еще немного поговорить. Я, например, очень хотел бы послушать, как вы докатились до такого. Мне казалось, я привил вам правильные принципы. Вы были чистыми, добрыми, неиспорченными ребятами, так почему?.. - Вы и представить себе не можете, что нам пришлось пережить после того, как Вы нас оставили, – ответила Конан, глядя, как он продолжает медленно приближаться к ней. – Только теперь это не имеет значения, потому что… - Имеет, Конан, – прервал ее Отшельник, остановившись в двух шагах от бывшей ученицы и осторожно заглядывая в ее глаза. – Мне важно понять, что заставило вас стать преступниками, мне интересно услышать, через что вы прошли, после того, как мы расстались, я должен знать, за что просить у вас прощения. Она вскинулась, на миг бесстрастные черты ее лица дрогнули, и ему показалось, что она чуть подалась вперед, будто бы стремясь прижаться к нему. Он протянул к ней руки для объятья, но был мгновенно отброшен неведомой силой и впечатан спиной в противоположную стену. А еще через несколько мгновений его с головой накрыла волна мыльной пены. Краем глаза Отшельник заметил две мужские фигуры в длинных черных плащах с красными облаками, появившиеся на поле боя: одна из них – высокая и гибкая – метнулась к Конан, закрыв ее собой и оттолкнув его к стене, вторая – чуть ниже ростом и с длинными волосами, собранными в конский хвост, – выполнила призыв странноватого, похожего на краба животного, выпустившего изо рта мыльную волну. То, что Джирайя увидел, едва белоснежное воздушное облако пены рассеялось, он не мог представить и в самом страшном из своих снов. Перед ним, чуть отведя руки назад и пряча за спиной Конан, стоял молодой рыжеволосый мужчина. Все черты его мертвенно-бледного лица, испещренного вживленными в кожу черными трубками, были, безусловно, знакомы Отшельнику, поскольку принадлежали его ученику: прямой нос, волевой подбородок, тонкие губы и даже небольшая родинка на левой щеке. Все, кроме глубоких сиреневых глаз с расходящимися от зрачка концентрическими кругами, принадлежавших когда-то совсем другому человеку. - Здравствуйте, Джирайя-сенсей, – глухим, будто бы не своим голосом ответил собеседник, продолжая удерживать за спиной Конан. - И тебе не болеть, Яхико, – хмуро отозвался Отшельник, медленно поднимаясь с пола и жадно вглядываясь в лицо молодого мужчины. – Где Нагато? – наигранно будничным тоном поинтересовался он. – Почему у тебя его глаза? Кто-нибудь из вас объяснит, наконец, что произошло?! - Яхико и Нагато, которых Вы знали когда-то, больше нет. – Мужчина чуть наклонил голову вбок, глаза Рикудо смотрели на учителя неотрывно. – Нет смысла произносить их имена. - И как же тебя величать, черт подери!? – Джирайя чувствовал, что начинает терять терпение. Неведение сводило с ума. Предположения одно хуже другого лезли в голову. Нагато захватил тело Яхико? Или Яхико каким-то образом присвоил глаза Нагато? И кто тот, второй, выполнивший призыв? - Меня называли по-разному: мессией, спасителем, создателем, Богом… – Лицо собеседника было по-прежнему спокойным и бледным, однако в стальном голосе промелькнула едва заметная горькая усмешка. – Вы можете выбрать любое, я предпочитаю – Пейн. - Пейн, значит… – Джирайя выпрямился в полный рост. – Кем бы ты ни был, тебе придется ответить на несколько моих вопросов. Мне пришло известие о том, что вы трое мертвы… А теперь выясняется, что вы присоединились к Акацки... Как это случилось? Что с вами произошло? - Это не имеет значения. Важно лишь то, что в настоящий момент я официально являюсь Лидером Акацки, – ответил мужчина, в холодном голосе появилась еле уловимая горечь. - Вот как… Лидером... Значит, все настолько далеко зашло, – пробормотал саннин. – "Он принесет миру спокойствие или уничтожит его"… Выходит, ты пошел по неверной дороге… – Джирайя прищурил глаза, внимательно изучая лицо противника. – И как твой учитель, я вынужден тебя остановить, даже если придется убить тебя… кто бы ты ни был. - Боюсь, что я тоже не могу оставить Вас в живых, сенсей. Вы подошли слишком близко, узнали слишком много, – чеканя слова, проговорило тело Яхико и чуть отклонилось назад, слегка повернув голову. – Возвращайся в башню, Конан. Тебе незачем здесь больше находиться. Возвращайся, – повторил он чуть более настойчиво, задержав взгляд на её бледных пальцах, сжавших его локоть, и утвердительно кивнув. – Иди, там ты нужнее. Конан еще раз взглянула на него, затем скользнула взглядом по принявшему боевую стойку сенсею и послушно удалилась, стремясь как можно скорее попасть обратно в башню. Уже краем глаза она заметила, что Джирайя вызвал одну из своих жаб и замер у нее на голове в странной позе, сложив у груди ладони и закрыв глаза. Чикушодо, стоявший поодаль, также выполнил технику призыва: на поле боя появился огромный хамелеон, проглотивший оба тела Пейна и скрывшийся из видимости, и многоголовая собака, мгновенно атаковавшая жабу. Слипшиеся от масла и пены листки не позволяли применить бумажную технику и переместиться в башню быстро, но она изо всех сил старалась не опоздать и вернуться к нему как можно скорее. В голове звучала последняя фраза Пейна. «Там ты нужнее». Скрытая мольба о помощи, понятная только ей. Нагато слишком редко позволял себе просить ее поддержки, слишком редко давал понять, что нуждается в ее присутствии, слишком редко соглашался делить с ней свою боль, оберегая ее, ограждая, защищая. И если он просил сейчас, значит, боль снова стала невыносимой. На него всегда возлагали слишком много. Ответственность за чужие надежды, за мечты и планы других людей висела у него на сердце тяжелым камнем, заставляя все сильнее сутулить плечи и все ниже опускать голову. Неосознанно даже самые близкие и дорогие ему люди полностью вверяли ему свои чаяния, ожидая, что пресловутые всемогущие глаза Рикудо воплотят их в жизнь. Конан помнила, как однажды ночью случайно подслушала их разговор с Джирайей, как тот твердил о каком-то Пророчестве, в котором, якобы, говорилось, что Нагато должен спасти мир. Как учитель уверял, что Нагато это под силу, не зря же он получил эти глаза. На следующий день сенсей с легким сердцем покинул их, а Нагато ходил неделю хмурый, не желая говорить ни с ней, ни с Яхико, читал и перечитывал, тяжело вздыхая, оставленную учителем книгу. Конан знала, что в своих последних словах их друг назвал Нагато мессией и заставил поклясться, что тот найдет путь к спасению и избавит мир от войн. Яхико умер с улыбкой на губах, а Нагато остался жив, днями и ночами бессвязно повторяя в бреду и лихорадке, вызванной проклятой Техникой Призыва, что должен выполнить последнюю волю друга и стать «мостом к миру», чего бы ему это ни стоило. Мечты и надежды самого Нагато никогда никого не интересовали. Яхико спросил о его мечте лишь однажды, в далеком детстве, после чего, не дождавшись ответа, принялся рассказывать о своей, ставшей через какое-то время их общей – покорить мир и добиться окончания всех войн. Джирайя же терпеливо выслушал его ответ на вопрос, что для него «мир», похвалив за искренность и преданность друзьям, однако все равно попытался направить мысли мальчика в более глобальном направлении, призывая не ограничиваться счастьем только для Яхико и Конан. Конан единственная знала наверняка, что все, чего хотел Нагато, – это мир и счастье для отдельно взятого маленького круга близких ему людей. Свой ответ на некогда заданный учителем вопрос он пронес неизменным через года. Он по-прежнему готов был вытерпеть любую боль, лишь бы самые близкие ему люди были счастливы. Он по-прежнему хотел бы провести всю жизнь в маленькой неприметной хижине, каждую ночь разговаривая с ней о дожде. И она, Конан, пообещала себе до последней капли крови бороться за его зыбкую надежду, за его призрачную, несбыточную мечту, которая имела значение только для них двоих. Она осторожно проскользнула за железную дверь, переводя дыхание, и нерешительно подошла к нему. Одна из канистр, в которые были помещены его руки, лязгнула, и Нагато протянул к ней горячую ладонь, мертвой хваткой вцепившись в ее холодные пальцы. - Я должен, должен убить Джирайю-сенсея, Конан… – прохрипел он, не поднимая головы. – Если я этого не сделаю, это вызовет подозрения и вопросы… Я должен убить… – голос сорвался на удушающий, надсадный кашель. Поднявшись на небольшую ступеньку, Конан обняла худое тело, прижавшись к выступавшим под бледной кожей ребрам. Его грудная клетка часто поднималась и опадала от тяжелого дыхания, сердце бешено стучало, будто заходясь в агонии, на лбу выступила испарина от вновь поднявшейся температуры, жаркая ладонь по-прежнему не отпускала ее пальцы. Конан прятала лицо. Ей хотелось плакать от безысходности: она ничем не могла помочь, а ему снова было невыносимо больно.