Кольца страсти

Исильдур был неудачником, сколько себя помнил. Точнее – так называли его из жалости: мол, судьба у парня несчастливая. Боясь заявить в лицо: - Ты, друг мой, болван! Сам виноват! Ибо чисто «непростыми отношениями с отцом», «потерей матери» и другими стандартно-слезливыми вещами, было не объяснить лютую хрень, которую он повторял раз за разом. То Исильдур мечтал идти в армию, то – бежал из неё. То искал непонятный «истинный Нуменор» (хотя какая тут «истинность», если полторы тыщи лет смяты в один куцый год?!). То вдруг заявлял отцу, что Эариэн – приёмная, а старший сын – он. И вообще больше внимания надо уделять Анариону, а не бросать его на бабок-соседок. Но больше всего доставалось его друзьям – «двоим из ларца, одинаковым с лица», Фоме и Ерёме. Ибо в морском курсантском корпусе (не иначе – распил бабла при закрытом государстве, не ведущим ни экспансий, ни войн) он раз в месяц – но умудрялся упускать канат, который держал. И они едва не улетали на нем во «всегда правое» море. - Руки у тебя откуда растут?!!! – орал Фома. - Хоть дома на печи от тебя прячься!!! – вопил Ерёма. - Но мне опять мерещился голос матери! – оправдывался Исильдур. – Вот я и отпустил! У меня после её смерти, вообще-то, психологическая травма на всю жизнь! Но Фома и Ерёма отвечали хором: - Когда кажется – креститься надо! А инструктор грозил: - Будешь шизить – отправлю тебя к психиатору Нолимону и посажу на таблетки! И Исильдур снова начинал стараться, на галлюцинации не отвлекаться, и вообще вроде как исправляться от неудачливого к удачливому. Пока не пробил час – и все его старания не пошли насмарку, уж явно от судьбы злее, чем у Турина Турамбара. За неделю (даже не за месяц!) он упустил Фому и Ерёму дважды, и его выперли из армии. Насовсем. Причём втроём с ними, ибо море заявило инструктору: - Фома и Ерёма на борту – к неудаче! А море, как известно, всегда право. Вот, казалось бы, выбор сделан. Хотел – не хотел, а теперь живи, как получается. Но, как говорится «что имеем – не храним, потерявши – плачем». Потому, вылетев из армии навеки, Исильдур вдруг вновь захотел туда. Казалось бы – а как? Ситуация безвыходная, психиатр Нолимон точно не пустит, объявив сумасшедшим. Однако в мире удивительные совпадения случаются на каждом шагу. К утопающим посреди океана приплывают плоты, а армии перемещаются в самый нужный момент за тысячу миль. Вот и королева Мириэль внезапно решила начать колониальную экспансию в Средиземье. Прикрылась лозунгом о «борьбе с великим (ко)злом», «сражением за бобро», «возвращением короля», и начала собирать Великую Армию в пятьсот человек. Причём не из профессиональных военных, ибо на тех советник Фаразон сказал: «ни-ни»! А из кузнецов, дворников, школьных училок с указками, одноногих попрошаек и деда Менеля. В общем – приглашала всех, невзирая на возраст, пол и состояние здоровья, ибо «у нас же самая прогрессивная страна в мире, нельзя никого обижать»! Однако – опять судьба-неудача! И в этот балаган Исильдуру попасть не удалось – не дал отец! Так что, пока Фома и Ерёма (таки-проскочившие) лупили бешеную Галадриэль мечами, а дед Менель подсекал клюкой, он ломал голову, как бы пробраться на весёлую войнушку. Ибо что может быть лучше для человека из мирнейшей страны, не знающего, каким концом копья колоть? И вдруг его осенило. Вспомнилась сказка о семи сыновьях дядьки-Феанора, из которых один уснул в трюме корабля. Обычно Исильдур и сам засыпал на этом месте, потому так и не знал, что случилось потом. Вот он и решил: - А заберусь-ка я в наш флагман, «Небинарный Майа»! Да и просплю, покуда войско не телепортируется в Тирхарад волшебной силой Галадриэли! Сказано – сделано. Лихо для неудачника и болвана, Исильдур пробрался в трюм, пока туда вносили стопятьсот видов вин, бренди и настоек. Ибо Фаразон приказал отвезти их в Тирхарад, для политической работы с «низкими людьми Юга». То есть – открытия там филиала «Бороды Элроса». И когда он уже вовсю осуществлял свой план, крепко дрыхнув на куче мешков, его разбудили чьи-то шаги. Оказалось – в «Небинарного Майа» влез бастард Фаразона – Кемен. И захотел его подорвать, как самый легко воспламеняющийся из аж пяти кораблей Великого Флота! Как говорят в народе: «Два дебила – это сила!» Что Фома с Ерёмой, что они с венце… ой, скипетроносным диверсантом. Будь Исильудр более сообраз… ой, удачливым, он бы, конечно, спас и флагман, и выпивку для «Бороды». А с ними – и план Фаразона по окультуриванию «низких людей». Но он вступился за госимущество так косо, что бухло рвануло. Арменелос (или Роменну, ёж разберёт эту географию), сотряс взрыв. И не один – аж два корабля, «Небинарный Майа» и «Уксусная Анкалимэ» убулькали на дно гавани, так и не покинув её. Офигевший от последствий (это не Фому и Ерёму упустить!) Исильдур пришёл в себя только на берегу. Где его не отчитывал – хвалил отец! Со страху, он наврал ему – мол, Кемен спал в лодке, он спас его и вообще такой герой. И замер в ожидании – вдруг, поверив, его-таки возьмут в армию? Всё-таки теперь он полезнее деда Менеля. Однако – увы. Отослав людей, отец зашипел на него. - Какая армия?! Я-то знаю, в какой лодке он был – в «Небинарном Майа»! Кыш домой, следить за Анарионом, а то оставишь нас без Великого Флота! Конечно же! Отец только для виду похвалил его, чтоб спасти! А на самом-то деле он больше о своих кораблях заботится, чем о неединственном сыне! В печали, скорбя о своей неудачливости, Исильдур побрёл из порта. Как вдруг ему на спину шлёпнулась чья-то рука, а другая – заткнула рот. - Гафадвифель, пуфти! – забился он в них. И тут же сообразил – что-то они слишком нежные для эльфийки. - Исиль, это я! – шепнул ему прямо в ухо Кемен. – Ты спас меня, и я хочу тебя отблагодарить! Идём-ка ко мне – и я попрошу батю записать тебя в армию, как ты мечтал! И Исильдур кивнул и побежал за ним вверх, к кварталу византийской архитектуры. Ничуть не задумываясь о том, что небезопасно одному, посреди ночи, переться домой к незнакомому мужчине, одним махом грохнувшему аж два бесценных корабля! Вместе, они миновали неработающие минареты, просвистали прямо перед носом слепошарой стражи. И – ура, проскользнул в боковую калитку сада, а оттуда – по коридорам, лестницам, и – в кабинет Фаразона. Точнее – в то, что Исильдур принял за кабинет. - Э… а где советник?! – офигел он, увидев спальню. Кровать, обсаженную эльфийскими священными деревьями – берёзами, на стенах – гобелены с яко бы сюжетами повести о сильмариллах, покруче заказанных Мейгором для Красного Замка. - Бухае… ой, просвещает народ, - ответил Кемен, снимая рубаху. – Подождём, пока он придёт. И дообсудим – я ж могу устроить тебя не просто, а на хлебное место! - Это куда? - В конюхи, прямо при королеве. Подальше от орков, нефти, чихуа-варгов и взрывающихся Ородруинов. Хочешь? - Ага. - Тогда ещё разок угоди мне, доплати-ка, - Кемен вдруг посмотрел на него безумней, чем вместе взятые Метеоро-мужик и Галадриэль. - И не сопротивляйся, иначе пошлю. Раздевайся! И он распахнул шкаф, полный эльфийских паранджей, цепей, молоточков, шипастых перчаток и рогатых корон. Только сейчас до Исильдура, как до Глаурунга по длинной шее, дошло – из-за своей глупос… ой, неудачливости, он по-настоящему влип. Он – один, ночью, в королевском дворце! А сын советника, ухмыляясь, прёт на него с лосиными рогами в руках! - Эээээ, а нельзя ль нравственно, по канону?! – шарахнулся он прочь. И тут же в голове мелькнула мысль: «Но он обещал! Так что, хоть разок перетерпи! Закрой глаза и думай об армии, блин! И волнах Всегда Правого, что будут биться в корабельный борт!» Потому, когда Кемен схватил его и завалил на кровать, Исильдур совсем отключил мозги. И не включал, несмотря на то, что его приковали на цепь, нарядили в паранджу, а мерещащаяся мать орала: «Исильдур, НЕЕЕТ!!!», корчась в истерике. Он вытерпел и поцелуи, и укусы, и шлепки шипастой перчаткой Саурона. И даже Фаразона, что ввалился в самый важный момент – наконец-то исполнить сыночкин каприз. Заснул он в цепких объятиях Кемена, думая о завтрашнем дне. И страшно довольный - наконец-то удача улыбнулась ему! Пусть и таким… кхм, специфичным путём. А когда наутро его обрядили в топорный в доспех а-ля Золотая рыбка, сплагиаченный у рохиррим шлем и выпустили из дворца, ужасы и тени ночи развеялись сами собой. Тем более, что Кемен не ехал за ним – Фаразон запретил сыну рисковать собой, почём зря. И, значит, сейчас он заслужит одобрительный взгляд отца, злость инструктора и слова психиатра Нолимона: «А не чокнулся ли я сам?». Не знающих, чего ему стоило место. Теперь Исильдуру осталось мечтать лишь об одном. Чтоб удача улыбнулась ему ещё разок - и плаванье продлилось подольше. А не то у армии обоза нет, а на коне он не сможет сидеть ещё недели две.