***
Доктор Зиберт не без удовольствия сообщил о скорой выписке, и Ягер от радости даже позволил себе несколько раз с ним рассмеяться. Скорое отбытие и мысль о доме необыкновенно воодушевляли его и потому с Зибертом, да и с остальными докторами был вежлив и благодушен. С Анной он вновь придерживался флегматичного тона и особо не распространялся. Вплоть до их отъезда она была несколько нервна и напряжена, однако совсем не озабочена; Анну отвлекали насущные дела, и тень мрачности вмиг спадала. Теперь Ягер переносил дорогу с прежней легкостью, несмотря на напрасные опасения вновь принести неудобства. И хоть он чувствовал себя лучше, Анна, как и прежде, часто спрашивала об его самочувствии и, невзирая на ответы, сама просила водителя пару раз остановиться и отдохнуть. Ягер не ожидал, что один лишь вид родного имения произведет на него такое потрясающее впечатление. Усталость семичасовой дороги в мгновение исчезла, когда он переступил порог дома и поднялся к себе. Анна осталась внизу, разобрала сумку и, заглянув в холодильник, без раздумий направилась в магазин. Ягер сидел в своем кабинете, искренне журя себя за то, что раньше находил его скучным и неудобным. На столе оставалось несколько документов из министерства, и он напомнил себе позвонить герру оберфюреру и сообщить о своем возвращении. Ягер не отказался от бокала коньяка и побаловал себя французским, который берег для важного случая, и он настал, подумалось ему и с необычайным удовольствием залпом осушил бокал. Развеселившись, он позвонил Тилике, который был чрезвычайно рад его слышать, да так, что Ягеру пришлось отвести от себя трубку. Он бегло рассказал о пансионате, тамошним контингенте — они вместе над над этим посмеялись — и занудных докторах; Тилике участливо выслушал, задавал вопросы, рассказал о своих делах, в основном об Еве и мальчиках, и робко предложил посетить их. — Право, герр штандартенфюрер, я понимаю, что Вы только с дороги, но Ева очень желает увидеться. — Брось, Тилике. Ничего хлопотного в этом нет. Я, признаться, тоже хотел бы увидеться… — Ягер потер лоб, — если я отбуду сейчас, то, верно, к вечеру, часам к шести, буду в Нюрнберге? — Герр штандартенфюрер, если для Вас это не в тягость. Все же Вы после болезни и… — Прошу, Тилике, не напоминай! Я чувствую себя прекрасно и полон сил. Да и мне будет полезно развлечься после этого вылизанного пансионата! К тому же сейчас сезон охоты в Нюрнберге, правда? — Да, герр штандартенфюрер, — облегченно сказал Тилике, и Ягер знал, что тот улыбается, — если желаете поохотится… — Разумеется! Они еще поговорили минут с пяти, и довольный Ягер положил трубку.***
Ягер спустился на первый этаж и застал Анну, как и предполагал, на кухне. Она что-то готовила на плите и изредка приоткрывала духовку. Он решил не нарушить идиллию, в которой Анна смотрелась совсем, как прежде, и лишь любовно наблюдал. Но она завидела его совсем скоро и, даже не испугавшись, ровно начала: — Скоро будет готов обед, герр штандартенфюрер, — Анна взглянула на часы, — где-то пятнадцать минут. Ягер, придя в себя из одурманивающего морока, тряхнул головой и бодро ответил: — Благодарю, Анна, но я хотел сказать, что уезжаю в Нюрнберг. Она взглянула на него в изумлении, пока смысл его слов доходил до нее. — Нюрнберг? — наконец выдавила она, — Но… Вы только с дороги и еще слабы. — Я здоров. — отчеканил Ягер, сверкнув строгим взглядом. — Герр штандартенфюрер, — позвала Анна, когда он хотел уйти; он остановился, — пожалуйста, не надо. Останьтесь дома. — Так уж я хочу. — гордо бросил Ягер, оставив ее одну.***
Чтобы не терзаться тревожными мыслями, Анна занялась уборкой. За почти месяц ее отсутствия дел в доме накопилось, и она с необычайным усердием и удовольствием принялась за них. Об Ягере она больше не вспоминала, в конце концов, осознав неприличие своего чрезвычайного участия в его жизни; я лишь его прислуга, не более, говорила она себе и от этой мысли ей становилось легче. К вечеру, ближе к десяти, Анна закончила, и у нее оставалось сил только на дорогу в свою комнату. Она заснула сразу же, как только ее голова коснулась подушки и проспала без пробуждения до самого утра. В эту ночь ее не мучали кошмары или бессонница, и наутро она чувствовала себя совсем отдохнувшей. На часах еще не было шести, и Анна, не торопясь, умылась, оделась и спустилась вниз. Уже на кухне ее привлек странный шум на улице, который становился все отчетливее, и вскоре Анна заметила въезжающую на бешеной скорости автомобиль Ягера, и выбежавшего из него Тилике. Не успев ничего понять, она через мгновение услышала звук открывающейся двери и приглушенный возглас Ягера: «Я сам!». Он, придерживаемый Тилике, аккуратно зашел в гостиную, желая остаться незамеченным, однако, завидев Анну, выходящую из кухни, невольно закатил глаза. — Что случилось? — обеспокоенно спросила она, подойдя к ним. Ягер взглянул на нее почти виновато, однако не ответил, сбрасывая с себя китель. На предплечье, рукав рубашки который уже окрасился, кровоточила маленькая дырочка. Анна сдержанно и даже равнодушно, как подумал Ягер, взглянула на рану, затем на Тилике, и тот устало заговорил: — Поутру мы собрались на охоту, приехали еще герр оберфюрер, Бирман и Зольберг… Мы долго бродили по лесу, но ничего особенного не нашли, а герр штандартенфюрер и Зольберг хотели уехать только с трофеем. Наконец, герр штандартенфюрер заприметил косулю, захудалую и уже, верно, старую. И Зольберг тоже… Герр штандартенфюрер приблизился к ней слишком близко, а Зольберг… выстрелил и попал в герра штандартенфюрера. — Она была далеко от меня! — сурово вставил Ягер, — А эта старая пьянь не разглядела! Анна вздохнула и, не сказав ни слова, поспешно удалилась в ванную. Вернулась она с аптечкой в руках и попросила Ягера сесть в столовой; Тилике, не знавший куда себя деть в неловкой тишине, поинтересовался, не нужно ли чего и вскоре был отпущен Ягером домой. Поглядев на Анну, а затем на командира, он вздохнул и удалился. Анна сняла с него рубашку, осматривая медленно кровоточащую рану и, обработав пинцет спиртом, аккуратно погрузила его во внутрь. Ягер невольно зажмурился, тяжело выдыхая. Пуля вышла почти сразу, и Анна бросила ее на вату. Ягер, наблюдая за ней, заметил ее чуть сдвинутые брови, сосредоточенный взгляд и дергающийся уголок губ. Он знал, что она злится и предпочел бы выслушать ее гнев, чем выносить это удручающее молчание, которое было особенно тягостным, чувствуя вину и ее правоту. — Ваше молчание убивает меня, Анна. — признался он, пока она обрабатывала рану. — А пуля, видимо, нет. — процедила она, и он впервые увидел ее такой свирепой. — Это была случайность. Анна промолчала и, найдя в аптечке иглу, продела в нее нитку и сделала первый стежок. Ягер вновь поморщился, однако больше от ее безмолвия, чем от боли. — Я не хотел причинять Вам неудобств… — примирительно начал он, отмечая ее медленный вздох, и тягостно продолжил, когда так и не услышал ответ, — Мне жаль. — Нет, не жаль. — строго отчеканила она, накладывая последний шов, — Думаю, Вам нравится издеваться надо мной. — Анна… — А если бы он попал не в руку, а в грудь?! — она яростно взглянула на него, — И Вы бы не дожили и до середины пути из Нюрнберга?! Теперь промолчал Ягер, не отрывая от нее взгляд. Впервые он видел в ней что-то искрящееся, пускай, злое и тревожное, но такое… живое. Анна непонимающе смотрела на его обожающий взгляд, который, в конце концов, ее обескуражил, и злость пропала. — Я… — задумчиво начала она, вздохнув, — мне страшно представить, если Вы… что-то с Вами произойдет, а я так и не успею… Ягер мягко прикоснулся к ее волосам здоровой рукой, и она замолкла. Анна выдохнула, отчего-то облегченно и нежно погладила его руку, не замечая мужского дыхания рядом с собой. Лишь один ее прямой взгляд, и Ягер осторожно потянулся к ней, встречая ответный порыв. Он целовал мягко, нежно, боясь напугать, чувствуя ее робкие ответы, и, не выдержав, углубил поцелуй. Предплечье болезненно саднило, однако Ягер, совсем не замечая боли, обхватил ее двумя руками, заставив наклониться к нему. — Герр штандартенфюрер… — простонала она, когда он отстранился, дав ей вздохнуть. Ягер хотел вновь прильнуть к ней, однако Анна увернулась. Она смотрела на него возбужденно и устало — и он впервые видел этот взгляд, который, как знал Ягер, скрывает много детского. О, как же он хотел припасть к ней и успокоить, но понимал, что только испугает. И вновь та надтреснутая нотка зазвучала в его голове, как мантра, от которой ему стало еще тягостнее. — Нам нельзя… — судорожно прошептала Анна, проводя пальцами своим чуть припухшим губам.***
Весь оставшийся день они не виделись: Ягер не выходил из кабинета, а Анна, придумывая себе работу, вспомнила про сад, а забот, как ей было известно, там на целый день хватит. К вечеру, когда все дела были кончены, Ягер пошел к себе, а Анна, к облегчению своему, не застав его в столовой, сняла грязные рабочие перчатки и прошла в ванную. Она не хотела думать о нем, понимая, что лишь измучает себя. Однако с наступлением ночи воспоминания жестокой дробью выстрелили в ее сердце, и Анна вновь забилась в тихой истерике. Она сама не знала, отчего плачет и почему ее сердце сжимается так, что ей трудно вздохнуть. Но именно в эту совсем обычную ночь Анна впервые так остро осознала свое одиночество и никчемную ненужность даже себе. Она более не плакала, лишь ощущая тягостную дыру в груди, отчего непреодолимая слабость аккуратно закутала ее в свой плен. Анне казалось, что совсем скоро потеряет сознание, но единственно, на что ей хватило сил — дойти до его комнаты. Она, держа дрожащий кулачок у двери, не решалась постучать, хотя удивительно желала увидеть его теперь. Несмело и тихо стукнула по деревянной двери. Ягер открыл почти сразу, и его взгляд в мгновение стал тревожным. — Что-то случилось? — Мне так плохо… — еле выдавила она, — пожалуйста, обнимите меня. И он разом притянул ее к себе, зарывшись носом в ее макушку. Анна крепко обхватила его, тихо всхлипнула, чувствуя небывалое облегчение. Ягер, видя ее такую слабую и тоненькую, которая тотчас, обнаружив его взгляд на себе, сконфузилась, поспешно вытирая слезы, нежно, почти по-родительски погладил ее по голове, затем по щеке, проведя по скатывающейся слезинке. Анна прижалась щекой к его ладони, что-то глухо простонав, и разглядывая Ягера, который смотрел на нее ласково и участливо, медленно потянулась к нему и вновь прильнула. В его объятиях ей было тепло и спокойно, словно ничего терзающего ее прежде не существовало вовсе, и ее прежней жизни тоже не существовало. Анна задумалась о том, что хотела бы разом позабыть все, даже, что связано с отцом и матерью, чтобы никогда не чувствовать эту щемящую в сердце тоску. Она вновь заплакала, цепляясь за его рубашку.***
Утро Ягер ждал с особенным нетерпением, беспокоясь об ее состоянии. Вчера она выглядела такой несчастной и потерянной, что он невольно задумался о том, сколько еще таких ночей у нее было, о которых он не подозревал, а наутро совсем не видел перемены. Ягер с необычайной тщательностью обдумывал каждое свое слово, чтобы не спугнуть ее в предстоящем разговоре, однако когда увидел Анну в столовой вмиг забыл о придуманном. Она была бледнее, чем в последние дни, проведенные в пансионате, и несчастное выражение ее теперь стало еще и уставшее. Завидев его, Анна стыдливо потупила взгляд, неловко кивнула и поспешно удалилась на кухню. Ягер понял, что застал ее врасплох и потому поспешил за ней, чтобы не дать время обдумать, и вновь принять свой равнодушный вид. Он напугал ее своим приходом, и Анна, по обыкновению своему, склонила перед ним голову. Ягер выругался про себя. — Анна… — Простите меня, герр штандартенфюрер. — выпалила она, судорожно закусив губу, — Я… мне вчера не здоровилось. Я не хотела Вас тревожить. — Анна, это ничего, — сказал он с искренним участием, — то есть, поверьте, я рад, что Вы вчера пришли ко мне. Признаться, я давно этого ждал… — Именно такого ждали? Разве не другого?.. Ягер невольно зарделся, потупив взгляд, сразу догадавшись, что она подразумевала. Он совсем не отрицал, что жаждал с ней близости, и сначала именно такой, о которой упомянула Анна, но потом еще и вкупе с близостью сердечной. — Вам не нужно бояться просить у меня помощи, Анна. Я обрадуюсь любой Вашей просьбе… Она опустила глаза, словно провинившаяся в чем-то, и Ягер вновь угадал в ней испуг и такую робкую растерянность, будто прикоснись к ней, и она тут же исчезнет. Анна что-то раздумывала и, как ему показалось, эти ее рассуждения стали причиной внезапно появившегося озабоченного вида. — Я мог бы стать Вашим другом, — осторожно начал Ягер и поспешно добавил, увидев ее недоуменный взгляд, — если Вы позволите. Я думаю, мы могли бы стать менее несчастными, чем теперь. — Но Вы и я… — Я не вижу в этом ничего предосудительного. А условности, — он простодушно усмехнулся, — к черту. Анна стояла в замешательстве и мялась, и вид у нее вновь был таким, что вот-вот захнычет. Ягер в мгновение угадал в ней потребность человеческих отношений и чрезмерную усталость, и, как показалось ему, именно усталость от напускного равнодушия. Видимо, угодил, подумал он и впервые рассудил о ней, после сетуя, что раньше не понял, чрезвычайную ее доброту. А добрые, как было ему известно, падки на такое простодушие, потому что сами такие. Она постояла застенчиво секунды две и робко кивнула.***
Ягеру пришлось непросто в последующие дни, поскольку часто, почти ежечасно, приходилось бороться с ее внезапным отдалением. Анна как будто жалела, сомневалась и вновь уходила куда-то вглубь себя, демонстрируя строгость и нарочито холодный, вежливый тон. Тогда Ягер отвлекал ее чем-то совместным: то книгу почитать и после обсудить, — он все же заставил себя вникнуть в Гофмана — то поставить пластинку ее любимого Шуберта, то прогуляться по саду. Как отмечал Ягер, ее внезапно одолевал приступ отстраненности, но так же быстро и спадал, когда она отвлекалась, поскольку, как считал он, притворяться равнодушной ей становилось все сложнее, особенно когда он спрашивал об ее любимых писателях. Также Ягер не без удовольствия увидел ее увлекающуюся натуру, когда она рассказывала о Достоевском; Анна находила его совсем не мрачным писателем, напротив, в его произведениях она видела много надежды и раскаяния. Он был удивлен ее анализом, ведь вспомнил, что как-то в юности ему попался Достоевский, — Ягер даже не помнил точно произведение — но его он совершенно не впечатлил, в отличии от его отца… Тогда Ягер без раздумий повел Анну в библиотеку, в особенное ее место, в дальний угол, где стоял красивый деревянный шкаф. — Мой отец хотел внушить мне такую же любовь к Достоевскому, которую питал и он, — объяснял Ягер, открывая шкаф, и достал толстую книгу в старом переплете, — но я не разделял его чувства. А «Бесы» — единственная уцелевшая книга из нашей библиотеки. Любимый роман отца… — Никогда не видела подобного издания… — сказала Анна, рассматривая книгу. — Отец попросил русского романиста, друга нашей семьи, бежавшего из России во время революции, перевести. А тот так увлекся, что даже заготовил переплет. Ягер протянул ей книгу, и Анна с воодушевлением ребенка пролистывала страницы, порой останавливаясь, и с интересом читала. — Оставьте себе, если хотите, — простодушно предложил Ягер. Она неуверенно взглянула на него и закрыла книгу. Он выругался про себя, понимая, что она вновь сконфузилась его вниманием, однако Анна продолжала смотреть, теперь робко и сочувствующе. Ягер наблюдал в ее глазах мелькнувший скорбный вопрос и мягко ответил: — Спрашивайте обо всем, прошу Вас. Он знал о чем она спросит и с колющим облегчением ждал вопроса, ведь помимо Евы ни с кем об этом не говорил. Ягер хотел поделиться именно с Анной, поскольку был отчего-то уверен, что она-то непременно разделит его тоску. — Ваши родители… — робко начала она, — если Вам горько говорить об этом… — Уже нет. Они погибли чуть больше десяти лет назад… — он вздохнул, но без грусти, — Они возвращались из Кельна, и поезд сошел с рельс. В тот год, спустя месяц после похорон, сгорел и наш дом в Мюнхене. — Мне очень жаль, герр штандартенфюрер… — тихо сказала Анна, с мрачной задумчивостью, и Ягер решил окончить. Он старался не расстраивать ее и не касаться более прошлого. Как он сам рассудил, так будет лучше, ведь у них только будущее. О, он уже видел их будущее, размышляя об этом перед сном. Ягер мечтал, что однажды спадет с нее прежняя скованность, она доверится ему, и они будут преданно дружны. Он знал еще с самого своего детства, что чересчур привязчив и глубок в своих суждениях и чувствах, и потому отпускать даже предателей для него становилось горько и мучительно, но в Анне он вмиг разгадал похожие чувства и чрезмерную преданность, и открываться ей, такой понимающей, для замкнутого из-за тяжелого опыта Ягера было проще. Он именно в этот их период остро ощутил потребность в ее близости, но только душевной; хоть он по-прежнему желал ее как женщину, но более всего желал еще как друга, с которым можно поделиться о прошедшем дне и своих переживаниях, ведь больше у него никого и не было. Ягер подозревал об ее недурном образовании, однако Анна, разумеется, с присущей ею скромностью, то есть, когда лишь он сам просил, анализировала музыкальные шедевры классической музыки, рассказывая о чувствах и мотивах автора к написанию данного произведения. Видеть ее сконфуженной ему было в удовольствие и не потому, что намеренно так хотел, а лишь из-за того, что не смог; не смог спрятать своего обожающего взгляда, и он вновь ее испугал. Однако, что Ягер заметил с недавнего времени, что Анна сама будто бы одергивала себя и потихоньку привыкала. О, да, она привыкала к его взглядам, мягкому тембру, который не предвещал опасности, как раньше ей казалось, и особенному отношению. У них даже завязался по этому поводу спор. — …я, поверьте, долго крепился с этим, даже тяготился сам, однако ничего мне теперь не поправить, — неловко объяснялся Ягер, — как есть. Для меня огромное удовольствие слушать Вас и что же с того, что я позволяю себе такие взгляды? Это, напротив, лишь восхищение, а Вы вновь о насмешке думаете. — Да разве я что-то новое говорю, герр штандартенфюрер? О музыке или литературе? Это все известное и в школах преподают, а Вы находите необычайный восторг, словно впервые. — Но так и есть. — благодушно ответил он, но, заметив ее взгляд, поспешно добавил, — То есть, разумеется, я знаю, но… — Ягер внимательно взглянул на нее, затем, усмехнувшись, продолжил, — неужели Вы думаете, что я так восхищаюсь музыкой или литературой? — А чем же? — насупилась она. Ягер усмехнулся и не поверил бы ей, если б не знал ее честный характер. По его разумению, Анна не умела играть, лебезить и изворачиваться, а если он и ошибался, в чем совсем сомневался, то она бы непременно уже оказалась с ним в постели. — Вами, Анна. О, как она прелестно зарделась, растерялась так, словно он сказал ей непристойность, однако, как считал Ягер, для нее, такой измученной и, по натуре своей, невинной — сколько бы лет ей ни было — мужское внимание приходилось чем-то обременительно неизбежным, особенно после ее вынужденного поношения, рассудил он. Однако Ягер не жалел, что сумел прояснить, поскольку видел в ней друга и уже был убежден в ее взаимности, но помимо этого, она оставалась для него женщиной, которую он непременно желал осчастливить — если бы только позволила, думалось ему, то прямо сейчас — и подобным отношением начал ее приготовлять. Бушующую пылкость унял, а бережное и уважительное отношение демонстрировал, но опять же осторожно, чтобы не напугать. Анна сначала, разумеется, конфузилась и, как он и предполагал, не нашел в ней ответного ласкового кокетства, лишь какой-то виноватый взгляд, словно ей было стыдно за то, что Ягер к ней так относится. А он ведь начал совсем с простого — с цветов. Она со сдержанной улыбкой поблагодарила и поставила цветы в вазу. Тогда он подумал, что они ей не понравились и спросил напрямую, дескать, какие по душе, на что она взглянула на него почти с дикостью и, замявшись, ответила, что пионы. Но, как знал он, пионы уже давно вышли, и вновь задумался. Спросить еще раз было бы странностью и глупо, рассудил он, и, в конце концов, ни к чему не придя, скупил весь цветочный магазин и доставил домой. Анна, разумеется, была в изумлении и, как ему показалось, в ужасе, и он в непонимании спросил: — Вам не нравится? — Герр штандартенфюрер… — выдавила она, осматривая первый этаж, весь заставленный цветами, — Вы… Не стоило. — Я хотел Вас порадовать и… признаться, поухаживать за Вами. — За мной? — Да. Я полагаю, Вы знаете мое истинное отношение? А началось у нас… — он неуверенно кашлянул, — совсем не так, известно. Но я надеюсь исправить. — Герр штандартенфюрер… — Я заранее знаю все Ваши отговорки. — добродушно ответил Ягер, отчего-то улыбнувшись, — Но, как я уже сказал, это лишь условности. Анна взглянула на него в замешательстве, почти не веря, и, облизнув сухие губы, осторожно проговорила: — Неужели после всего, что с нами произошло, Вы… до сих пор? — Да. — отчеканил он и, не выдержав, потупил взгляд, — И еще сильнее, чем прежде. Они помолчали, чувствуя былую неловкость, однако Ягер, решившись, взглянул на нее и поначалу рассудил, что Анна засмеялась, пока не разглядел скатывающиеся по щекам слезы. Он осторожно притянул ее к себе, погладил по голове, что-то нашептывая, сам после не вспомнил, помнил лишь, что начал целовать ее. Ее слезы добили его совсем, и Ягер начал зацеловывать ее лицо — он отчего-то тогда рассудил, что так ей полегчает, поскольку именно в ту секунду счел, что его ласки уберегут ее от предстоящей истерики. Сцена вышла больной, почти как в бреду: Ягер вновь извинялся, она говорила, что уже простила и чтобы он забыл, как она забыла, однако она не могла остановиться, все плакала… Он в исступлении целовал ее руки, что-то бормотал, вытирал слезы и замер на секунду, рассматривая ее лицо. Его глаза были затуманены, и он, кажется, ничего возле себя не видел и не соображал вовсе. Ягер устремился к ней и поцеловал; хотел нежно, но не смог вынести и крепко прижался к ее губам. Она тогда не отпрянула, сама тянулась и охотно; осторожно прикоснулась к его щекам, нежно погладила шрамы, а он глубоко поцеловал ее в последний раз и, собрав остатки воли, отстранился. Переводя дыхание, Ягер ласково взглянул на оторопелую Анну, которая поглядела на него с секунду и вновь припала к его груди.***
Они не разговаривали, словно боялись, что слова украдут ту странную интимность, воцарившуюся между ними. Ягер все еще видел отголоски ее нервного расстройства, потому и не отходил от ее постели, рассматривая ее с нежным обожанием, когда она засыпала. Но ее сон был короток, и Анна, проснувшись, вздрагивала словно от страха, однако, как заметил Ягер, ее взгляд смягчался, когда она видела его подле себя. О, в ту минуту он разом все почувствовал и прочитал на ее лице, потому и остался рядом, а если б захотела, рассуждал он, вмиг ушел, поскольку не способен более ей сопротивляться. Но она не захотела, взглядом просила остаться; Ягер знал, что приляг он рядом, Анна бы не воспротивилась, не испугалась теперь, однако он себе не позволил… Опустился на пол, совсем рядом с ней, с ее руками и, сгорая от желания прикоснуться к ним поцелуем, однако не смел без ее-то позволения. Усталость мрачной тенью опустилась на ее тело, и Анна, совершенно бледная и вымотанная, засыпала, если нервы позволяли или если бодрствовала, тянулась к нему рукой и играла с короткими волосами. И тогда он с особенным удовольствием касался губами ее кисти, — именно той, на которой, как и у него, был рубец — когда ее пальцы гладили его шрамы. Анна не отдернула руку, и Ягер, совсем от себя не ожидав, вновь зацеловал ее и заметил то неловкое выражение. Ей было стыдно, что он так припадал, с такой полыхающей нежностью, диким восторгом и дрожью… Она вновь растерялась, но попыталась унять и ощутила… ответное. Что-то, прежде ей неизвестное, воспламенилось у нее внутри, в груди или животе, она не разобрала, однако неминуемо желала лишь единственного — его продолжения. То, чего боялся Ягер более всего случилось — позвонил герр оберфюрер и потребовал его в министерство. От нее это не укрылось, и по карим глазам он все разом понял. Анна молча встала с постели и ушла в его комнату приготовлять китель. Ягер находил в ней прежнее бессилие и появившееся после припадка спокойствие и лишь, когда она подала ему китель, он заметил умело скрываемую тень отчаяния. Она даже не взглянула на него, села в столовой и хрипло заговорила: — Я уже собрала Ваши вещи, герр штандартенфюрер. Анна оставалась непоколебимой, но Ягер теперь уже слишком хорошо ее знал и если не мог точно распознать ее новую эмоцию, тщательно скрываемую, то непременно чувствовал. С недавнего времени он пришел к выводу, что больше не в силах пытаться ее понять или предугадать, Ягер умел лишь одно — ее чувствовать. Между ними повисла, уже казавшаяся другом, неловкая пауза, но он хотел что-то сказать, однако, заметив это, Анна поспешно ответила: — Не надо, герр штандартенфюрер. Уж лучше, пусть будет так… Пусть все закончится, не успев начаться. — выпрямившись, она встала перед ним, — Не говорите ничего и идите, прошу Вас, герр штандартенфюрер… Иначе я Вас никогда не отпущу. Ее слова были всем для него, потому что она сама была всем для него, единственной надеждой на спасение от мрака войны, что покрыл давно его жизнь. Теперь Ягер понимал и, взглянув на нее в последний долгий раз, вышел из дома.***
Ягер готовился к очередному приказу герра оберфюрера и гадал, куда его отправят. Наверняка, Днепр, размышлял он, когда подходил к кабинету. Герр оберфюрер встретил его в гнетущем настроении и не слишком распространялся; Ягер сначала решил, что, дескать, подготавливает к чему-то, и у него невольно разыгралась фантазия, особенно после продолжительных пустых разговоров с поникшим начальником. Когда не выдержав, Ягер все же поинтересовался об его настроении, тот что-то буркнул, затем воскликнул: — Она меня доконает! Женщины! И тогда герр оберфюрер пустился в терзающие его рассуждения, касаемые фрау Шмидт. Он то неустанно на нее жаловался, то сам же и оправдывал, испытующе поглядывая на Ягера, в котором находил поддельное понимание. Ягер, ранее отказавшийся от бокала коньяка, без сомнений потянулся за ним, изредка кивая продолжающимися изречениям герра оберфюрера. После, как он оставил свои душевные терзания, они поговорили о делах, и Ягер выслушал очередную, неоправданно напыщенную оду Германии и непобедимость Рейха, но от него все же не ускользнула некоторая усталая пауза в словах начальника. Ягер понимал, что герр оберфюрер, так или иначе, должен поддерживать боевой дух в сердцах солдат, однако делал он это неправдоподобно и выглядело самонадеянно, словно ребенок пытается провести. Герр оберфюрер странно поглядывал на него, всячески избегая застывшего вопроса в глазах Ягера. В конце концов, дойдя до крайней точки нервного возбуждения, он совсем замолчал и, как ему показалось, герр оберфюрер обрадовался его внезапному выпаду. Не став форсить пустой беседой, они вскоре разошлись. Разговаривать с герром оберфюрером Ягеру стало отчего-то особенно тягостно, еще и осознавая, что дома его дожидается Анна… Он лишь раза два позволил себе подумать о ней за вечер, ибо знал, что воспоминания неминуемо затянут его в круговорот навязчивых мыслей и душевных мытарств, что, разумеется, он не выдержит… Вернувшись домой, Ягер застал ее по-прежнему сидящей в столовой; он глядел на Анну с задумчивой усталостью и сил на нежный порыв у него не осталось. Она повернулась, и в полумраке ее лицо выглядело еще утомленнее. Он не мог разглядеть, но знал, что она плакала, опять же почувствовал. Почувствовал и ее одиночество, и горе, что она перенесла, даже предположил ее мысли, которые она передумала в его отсутствие. И в эту минуту, даже сейчас, он был чрезвычайно счастлив от понимания того, что она плакала по нему; то есть, он не желал ее слез, — ни за что на свете, подумал он — однако они были необходимы, для нее же, чтобы дать понять, что в ее сердце есть ему место, как бы она страстно это не отрицала. Ягер невольно вспомнил, как и он стенал по ней ночами, отчаянно желая ее милости, и осознание неизбежно поразило его утомленный ум… — Как же Вы меня измучили во все время… — хрипло заговорил он, не замечая ее. Анна встала, медленно подошла к нему, попутно вытирая слезы. Ягер, глядя куда-то в сторону, как зачарованный, продолжал: — Если я был бы настоящим мужчиной, то совершил бы милосердный поступок, отправив Вас в тот же Заксенхаузен или к Еве после первого Вашего отказа… Но я продолжал нас обоих мучать. — Зачем Вы все это говорите? — спросила Анна дрожащим голосом. Ягер взглянул на нее почти с усмешкой и, облокотившись об стену, вздохнул: — Я думал… у нас все же получится, но получилось все нервно, с каким-то надрывом. Я хотел уберечь Вас от всего Вашего мрачного прошедшего, а я только и делаю, что напоминаю. И плачете теперь Вы из-за меня. Не так я хотел… Разглядев ее взгляд даже в темноте, он не вынес и тяжело поплелся к окну. Ему нестерпимо хотелось упасть, прямо здесь, заснуть на холодном полу, лишь бы на секунду забыться… — Вы больше не любите меня? — Мне никогда не разлюбить Вас. — усмехнувшись, ответил Ягер, — И сейчас я люблю еще сильнее, чем когда-либо, — он повернулся к ней, — поэтому я не могу… не могу. Я был уверен, что сделаю Вас счастливой, но как я могу дать Вам то, что не имею сам. Я… я устал, Анна. У меня внутри все мертво… Анна видела, как в нем что-то неустанно маялось, и он этим тяготился. Он говорил про надрыв, и она видела этот самый надрыв, сначала в себе, а теперь в нем, до того они были похоже измучены. О, она прекрасно понимала и внимала его правоте, однако нечто чуждое, но важное отворачивало ее от его слов, и Анна могла подобрать сотни опровержений на любой его выпад, оправдав как угодно, хоть ненастной погодой, хоть возможной болезнью. Ягер внимательно следил за ней, особенно когда она начала приближаться и тянуться к нему. Он убирал ее руки, просил не трогать, отворачивался, но Анна медленно и уверенно наступала, говорила, что все наладится, и она не оставит его одного что бы он ни говорил. Но, понимая, что под ее манящим напором Ягер все равно сдастся, решил не медлить и вырвался из ее обволакивающего омута, и поспешным шагом направился к выходу. — Куда Вы пойдете? — спросила Анна, подойдя к нему в передней. — Останьтесь со мной, прошу Вас. — Я делаю это ради Вас… После Вы поймете, что так лучше. Хотя бы раз в жизни я должен поступить правильно. Он еще что-то говорил, но Анна уже не слушала лишь прильнула к нему, мягко расцеловывая его лицо. Ягер продолжал отворачиваться, убирал ее руки, вновь бормотал, чтобы она одумалась, однако Анна, целуя шрамы, нежно поглаживала его волосы, прошептала ему в губы: — Я так ждала Вас… а Вы снова хотите уйти. Не надо, — она вновь поцеловала его шрам на щеке, — хватит друг друга мучать. Ягер, обессилено выдохнув, прижал ее к себе, пока она продолжала целовать его лицо и что-то нашептывать. Ее слова звенели в голове, и он, полностью ей подчинившись, радовался тому, что она все же не дала ему уйти. — Ты — единственная и всегда будешь… — шептал он теперь в исступлении, когда Анна спустилась на его шею. — Неужели Вы действительно готовы были оставить меня? — серьезно спросила она, чуть отстранившись. — Если без меня ты была бы счастлива — да. Я не хочу быть более твоим горем. Анна осторожно провела по шрамам и, взглянув в его затуманенные глаза, мягко коснулась губ. Ягер ответил любовно, с неистовым удовольствием, нежно лаская ее губы. Она обхватила его за плечи, несильно сжимая их, чувствуя, как его рука бродит по спине. — Прошу, не останавливайтесь… — горячо прошептала она, когда Ягер зацеловывал ее шею. Он подхватил ее на руки, и она, не ожидав, тихо ахнула, но не испугалась и вновь потянулась к нему. Ягер, порой не успевая отвечать на ее нежные порывы, дошел до своей комнаты и осторожно уложил ее на постель, подтягивая несколько подушек. Анна, удобно устроившись, потянула отстранившегося Ягера к себе, заключив в объятия и поцеловав.***
Медленно пробуждаясь, Ягер осторожно провел рукой по другой половине постели и лениво раскрыл глаза. Анны рядом не было, и он, предполагая об ее настроении, поджидал очередной утомительный день. Может, уехать в Нюрнберг, рассуждал он, пока умывался. Он долго раздумывал о вчерашнем, однако ни к какому разумному выводу не пришел. С недавнего времени, как заметил Ягер, разум стал ему не подвластен совсем или тоже был воспален, он не знал. Да, впрочем, не о разуме своем больном он теперь думал, а вновь о зазнобе, тяготившее его сердце. Хоть бы сдалась, думал он, когда решившись, после долгих минут ожидания чего-то, спустился вниз. Ягер застал Анну, по обыкновению ее, на кухне и вмиг почувствовал ее нервозность. Она, заметив его, повернулась, и они, лишь разглядывая друг друга, молчали, пока Анна, тихо кашлянув, не заговорила: — Что-то случилось, герр штандартенфюрер? Вы выглядите обеспокоенным? Ягер не сдержал нервный смешок и отчего-то ему стало до жути неловко. Он раздумывал над ответом и, понимая, что пауза становится все нелепее, а сил на выдержанный бонтон у него больше не было, решил оставить и говорить, как чувствует. — Вы верно угадали, Анна. Я действительно обеспокоен, что Вы вновь переменитесь ко мне… Она молчала с секунду, затем медленно подошла к нему, оставляя небольшое расстояние между ними. Ягер не сводил глаз с ее лица, с особой скрупулезностью следя за каждой ее черточкой, чтобы уловить малейшее изменение, однако ее лицо оставалось спокойным; и не таким, каким он привык его видеть — с примесью равнодушия, а теперь иначе — облегченное и расслабленное, будто что-то внутри ее раньше тяготило, а сейчас наконец разрешилось. — Отвергать… — она на мгновение задумалась и улыбнулась, — у меня давно нет более сил, а когда я приняла… будто совсем вылечили. Будто и не было ничего с нами плохого. Сначала я считала, что это лишь секунда, верно, помутнение, иначе быть не могло, но… одно Ваше присутствие, звук шагов, тембр голоса и сами лишь Вы… заполняете во мне что-то больное и горькое. И мне совсем легче становится. Ягер, словно в бреду, внимал каждому ее слову, борясь с очередным приступом неудержимого желания, и она, как показалось ему, разглядела в нем это вожделенное выражение и, хоть не испугавшись, стыдливо опустила глаза. — Вы боитесь меня? — Ваша страстность сначала пугала меня, но… теперь я, наконец, понимаю Вас, герр штандартенфюрер. Тяжело удержать себя, когда так любишь. Ягер разом пересек то малое расстояние между ними и нежно впился в ее губы. Анна, улыбнувшись в поцелуй, обвила его шею, мягко ответив.***
В последующие дни Ягер никуда не выходил и не выпускал Анну, если она, разумеется, его хорошенько не просила. О, ей было по-прежнему неловко перед ним, когда он так обнажал свои чувства, она смущалась, не знала, что ответить, однако теперь не отстранялась, а лишь с любопытством изучала то, что чувствовала подле него. Целая вереница чувств ярким фейерверком загоралась в ней от одного его прикосновения и ей вновь становилось неловко, однако Ягер всегда все сглаживал поцелуем или ласковым словом. Он помогал ей изучать в себе женщину, продолжая ухаживать, и теперь всегда был за это вознагражден. Ягер с удовольствием баловал ее, однако, как он заметил, его внимание было ей приятно, а не излишества. — Тебе не нравится? — спросил он, когда увидел лишь сдержанную улыбку на бриллиантовые серьги, которые преподнес ей. — Благодарю, герр штандартенфюрер, но… я не могу взять. Ягер еще боролся с ее субординацией и еще больше с ее скромностью. — Почему? — Право, это очень дорого, герр штандартенфюрер… — Но я хочу на тебя тратить, Анна. — он отложил красную коробочку и нежно взял в руки ее лицо, — Чем мне тебя порадовать? Она смущенно потупила взгляд, прикоснувшись к его рукам. — У меня есть Вы, а больше мне и не надо… Анна и не подозревала, как способна в мгновение всколыхнуть все его сердце и тогда он, уже не соображая, притягивал ее к себе, крепко заключив в объятия, и в исступлении целовал. И вновь выходило нервно и надрывно, но Ягер уже примирился с этим, ведь рассудил, что по-другому не умел. Он зацеловывал ее отчаянно, страстно, что-то бормотал, потом немного отстранялся и вновь набрасывался. Анна, привыкшая к его выпадам и, возможно, выпадами не считая, ласково поддавалась ему, целуя в ответ, если поспевала за его напором, и тихо смеялась, когда, перейдя на шею, он нежно покусывал ее. Ягер ошибся, когда полагал, что женщина заключается лишь в подарках, цветах и нарядах. Для Анны было важно состояние, которое он, сам того не замечая, давал ей. Она чувствовала себя желанной, и это впервые ее не пугало; его близость теперь казалась для нее особенно волнующей, заставляя поежиться от приятного дрожи. Анна любила наблюдать за ним, когда он не видел, однако всегда ловил ее на этом, и она, смутившись, виновато опускала взгляд, а он простодушно подсмеивался. Поначалу Анна робела перед ним и, несмотря на исступленное желание, не целовала его, а лишь отвечала. Ягер, разумеется, видел и все понимал, а потому и не настаивал. Единственное, в чем она себе не отказывала — в заботе о нем. Теперь она с нескрываемым удовольствием читала ему, — только расположившись у него на груди, иначе он противился — по-прежнему готовила и сидела подле него, теперь лишь из одного удовлетворения. Однако желание поцеловать его крепло с каждым проведенным с ним днем и однажды, когда Анна вызвалась помочь ему побриться, а он, разумеется, поначалу вежливо отказывал, неубедительно скрывая жгучее желание, но под ее мягким напором сдался и с особенной радостью, как показалось ей. Он притянул ее к себе на колени, и она, удобно устроившись, робко улыбнулась, ощущая приятное тепло, разливающееся в груди от его близости. Каждое ее движение было нежным и любовным, изредка Анна поглаживала его волосы и, чувствуя мужской взгляд, вновь улыбалась. Закончив, она аккуратно вытерла его лицо полотенцем и, очаровавшись пронзительным взглядом, сама того не понимая, потянулась к нему; сначала поцеловала кратко, еле коснувшись, но все же не выдержала и крепко впилась в губы. Ягер обвил ее талию, теснее прижимая к себе, целовал нежно, не перехватывая инициативы и, почувствовав волю, Анна углубила поцелуй, мягко врываясь в его рот языком, лаская и вылизывая. Страстно ответив, Ягер запустил пальцы в ее волосы, распустив прическу, и аккуратно потянул за них. Анна, тихо простонав от его прикосновений, чувствовала мягкий язык, сплетающийся с ее, и, не выдержав, укусила. Распалившись, Ягер крепко прижал ее к себе и, страстно поцеловав в последний раз, нежно укусил за подбородок, поцелуями спускаясь на шею. Анна блаженно улыбнулась, чуть подсмеиваясь, как в бреду, пока он горячо расцеловывал ее шею, мягко захватывая зубами нежную кожу. — Клаус… — сладостно выдохнула Анна. Ягер медленно отстранился, и она, погладив его по волосам, улыбнулась и потянулась за поцелуем. Он мягко, но кратко ответил и нежно потерся своим носом об ее. — Что? — По имени меня назвала… — прошептал Ягер, поцеловав ее в щеку, а затем снова опустился на шею. — Да? — Анна, крепче обхватив за плечи, поцеловала его в висок, — Я и не заметила.***
Ягер был в высшей степени рад ушедшей робости Анны и ее проявляющейся смелости. О, как он обожал, когда, сам того не ожидая, чувствовал ее руки, обнимающие его сзади — Анна умела подходить тихо, почти бесшумно и порой ему казалось, что делала она это намеренно. Они теперь часто говорили, совсем не молчали; Ягер заметил, что Анна с природной ею простотой рассказывает о своем детстве и теперь спокойно, без надрыва. Он волновался об ее душевном спокойствии теперь вдесятеро, чем прежде, однако, пытаясь разгадать в ней перемену, все же ее не видел. Сейчас, когда страх не сковывал ее сердце, и ласковое отношение Ягера победили ее, Анна понемногу приходила в себя. Забывшись в его объятиях, она забывала и всю когда-то причиненную ей боль. Анна не задумывалась более о разумности своих поступков в отношении Ягера, в конце концов, принимая это за необходимость. Ей он был необходим и все его страстное обожание, которое прежде пугало. Ягер ранее походил на душевнобольного, на помешанного, но теперь он был в этом не одинок; страстность передалась и ей, как болезнь, и Анна более не представляла своей жизни без него. Все произошло стремительно, рассуждала она, но после понимая, что у них давно все началась, еще в S III, а, возможно, раньше, еще в госпитале, когда в первый раз спасла его… как давно это было, подумалось ей, сколько всего произошло, ведь это было в сорок первом, а сейчас уже сорок третий. Анна задумалась, порой удивляясь — и знала, что и Ягер удивляется про себя — тому, что их так необыкновенно свели обстоятельства. Однако теперь она лишь радовалась этому, несмотря на все тяготы, что ей пришлось пережить… — Ты часто приезжала сюда в детстве? — спросил Ягер, когда они вечером лежали на постели. Анна теперь читала ему изредка, он больше любил слушать ее рассказы о детстве и, как она сама называла, своей прошлой жизни. Она охотно делилась воспоминаниями и спрашивала его, хотя, как ей казалось, он не очень распространялся, а больше слушал. — Не так, как бы хотела. Но мне всегда нравилось в Берлине, дедушка мне многое показал здесь. А музей Боде произвел на меня потрясающее впечатление! — Боже, там так скучно… Анна засмеялась и, приблизившись к нему, нежно поцеловала. Ягер и сейчас не упустил возможности и, притянув ее, заключил в объятия и углубил поцелуй. — А в какой комнате ты останавливалась, когда приезжала? — спросил он, когда Анна расцеловывала его шрамы. — В этой. — Что ж, — он улыбнулся, — не стоит менять устоявшийся порядок. Теперь это твоя комната. — А как же ты? — Я останусь здесь… если ты, разумеется, позволишь. Анна с улыбкой кивнула.***
Ягеру не удавалось проснуться раньше Анны, чтобы полюбоваться ею; проснувшись, он всегда находил постель пустой, однако совсем не расстраивался. Он с недавнего времени совсем разучился расстраиваться, по большей части времени пребывая в настроении более чем приподнятом, даже по утрам. Его уже устоявшимся ритуалом было осторожно выйти в столовую, чтобы Анна не слышала, и тихонько наблюдать за ней, пока она что-то готовила. Ягер особенно любил смотреть на ее обыкновенные жесты, находя в них уютную гармонию, совсем, казалось бы, обыденную, но ставшую для него бесценной. Ведь тогда ему хотя бы на мгновение казалось, что однажды ей совсем станет легче, и хорошего в ее жизни станет больше, чем было плохого. Ягер часто лелеял эту надежду и делал решительно все, — порой ошибаясь в рассуждениях ее потребностей — чтобы чем-либо порадовать Анну. О, если б мог, он непременно бы забрал всю ее печаль, однако тень мрака все же порой нападала на нее, и Ягер, при всем его страстном желании, оставлял ее одну, пока сама не приходила и просила обнять. Тогда он, уже не сдерживая себя, зацеловывал ее, шептал что-то успокаивающее и, в конце концов, видел, как она сама льнула к нему, зарываясь в его груди, и тихо плакала. — Я рада, что у меня есть ты… — шептала она, когда он вытирал ее слезы, и, потянувшись, целовала его. Ягер любовно заправил выбившуюся прядку волос ей за ухо и поцеловал в ответ. — Я хочу, чтобы ты знала, что в любой момент, что бы ни случилось, ты можешь прийти ко мне со всем, что тебя тревожит. Анна смиренно улыбнулась, опуская глаза, и невольно, совсем уже неосознанно, потому что делала теперь часто, прикоснулась к его лицу, поглаживая шрамы. — Мне кажется, я влюбляюсь в тебя, Клаус. Он, сначала опешивший, неловко улыбнулся и, поцеловав ее ладошку, счастливо выдохнул: — Значит, ты на верном пути.***
Спустя несколько радостных дней, Ягер все же заметил странную перемену в Анне. Она по-прежнему глядела на него нежно и трепетно, однако более не бросалась к нему поутру, завидев на лестнице, не усаживалась к нему на колени и вновь целовала лишь, когда он тянулся к ней. Сначала, не понимая причины, он не обращал внимание, но когда Анна легла у себя, в той каморке прислуги, как-то невнятно обосновав, Ягер сразу решил выяснить, однако ничего так не добился: Анна пожаловалась на дурное самочувствие и, не желая беспокоить, ушла к себе. — К себе? В эту каморку? — недоумевал Ягер, присев на кровать, где она уже расположилась, — Скажи, что тебя беспокоит. И я все разрешу… Она кратко взглянула ему в глаза, затем на его руки и, отодвинувшись, прижала одеяло к себе. Анна смотрела куда-то в сторону, и вид ее стал озабоченным. — Liebste , ты снова боишься меня? — Нет… конечно, нет. Не думай так. — А что мне думать? Ты снова отдаляешься от меня, а я… — Прости меня, Клаус. — вдруг перебила она, наконец, взглянув на него. Ягер замолчал, замечая ее нервный вид и учащенное дыхание. Анна странно разглядывала его, покусывая сухие губы, и теребя уголок одеяла. Он, осмотрев ее с секунды две, подвинулся ближе, взяв в руки ее лицо. — Боже, какая ты горячая. У тебя, верно, лихорадка. — Я здорова. — сказала она как бы раздражении и убрала его руки, — Уходи. — Анна… — Я хочу побыть одна, — проговорила она резче, чем хотела и поспешно добавила, — пожалуйста. Ягер виновато взглянул на нее, молча встал и вышел. После он долго размышлял об этом, находя причину ее настроения в себе, однако совсем необоснованную. На следующий день Ягер, по заведенному своему ритуалу, спустился вниз бесшумно и застал ее на кухне. С виду она выглядела так же, как и прежде, то есть до внезапной перемены, однако, завидев его, улыбнулась, но все же, как заметил он, сникла. Он несколько раз старался к ней подступиться и, конечно, уже выучившим ее характер, издалека и ненавязчиво, почти деликатно. Однако Анна вновь воздвигла вокруг себя неприступную крепость, через которую не смогла бы пробиться даже его «Пантера». Они ведь не поссорились, но Ягера стойко преследовало это чувство, и он как бы, сам того не замечая, впадал на нее в обиду. Решив выждать, он скрылся у себя в кабинете и дабы спастись от разрывающих его на части мыслей, погрузился в изучение документов, что намедни, еще в ту встречу, дал ему герр оберфюрер. Эти документы — ничего особенного для Ягера не представляли, лишь проверить отчетность лагерей и написать свою, подкрепив анализом ошибок, если таковые имелись. К полудню позвонил герр оберфюрер и оповестил о своем скором визите к нему вместе с Бирманом. Ягер хоть и выругался про себя, однако не отказал. Наверняка напьются и ничего не вспомнят, подумал он и спустился вниз. Он знал, что подобные визиты не отличались важностью какого-либо дела, а способствовали лишь дружеским связям. Ягер не желал никого видеть, особенно когда с Анной вновь не ладилось и его мрачный вид, который он не сумеет спрятать, станет причиной любопытного обсуждения. Когда он рассказал Анне о скором визите гостей, она приняла сдержанно и пообещала, что к их приходу все будет готово; Ягер вновь предпринял попытку наладить, однако она обдала его пыл ледяным тоном и поспешно удалилась на кухню. Вымотанный душевными терзаниями, Ягер выдохнул и разом решил напиться вместе с пришедшими вскоре гостями. Как Ягер и предполагал, герр оберфюрер и Бирман — его адъютант — явились исключительно ради дружеского общения. Ягер на великосветские беседы гостей отвечал скупо, если совсем отвечал, однако герр оберфюрер, уже захмелевший, словно и не замечал и продолжал смеяться с Бирманом. Но от Ягера не ускользнул внимательный, почти придирчивый взгляд герра оберфюрера на Анну, и он, вмиг догадавшись, как-то невзначай, но с нескрываемым раздражением заметил: — Теперь немка. Вы особенно за это тяготели, не так ли, герр оберфюрер? Герр оберфюрер придвинулся ближе и растянулся в хмельной усмешке. — Сам должен был понимать, Клаус. А не русской унтерменшей увлекаться. — залпом осушив бокал коньяка, он тяжело выдохнул, — Совсем потерялся… — Благодарю Вас, герр оберфюрер, за ревностное участие. — нарочито учтиво ответил Ягер, фальшиво улыбнувшись. Однако герр оберфюрер остался доволен и, благородно кивнув, подлил еще коньяку и разговорился с Бирманом. Ягер вздохнул и, поняв, что гости, уже совершенно увлекшись разговором и коньяком, скорее всего, не заметят его исчезновения, выскользнул изо стола и бесшумно прошел на кухню. Анна, стоявшая у плиты, не услышав его приближающихся шагов, невольно ахнула, когда он с жаром обнял ее за талию и страстно впился в шею. — Клаус, пожалуйста… — прошептала она, дрожащими пальцами стараясь убрать его руки со своей талии. — Я не могу… — горячо прошептал в ответ Ягер, расцеловывая ее шею, — не могу выносить твоего равнодушия. Что опять между нами происходит? — Как ты мог так подумать? — спросила она, пытаясь отстраниться, — Прошу, Клаус, сюда могут войти. — Плевать… Скажи мне. Анна промолчала, аккуратно убрав его руки, и высвободившись из объятий, поспешно отошла к окну. Ягер, уже распылившись в своих чувствах, тяжело дыша, последовал за ней, однако прикасаться больше не смел. — Что случилось?.. Скажи. Почему ты вновь избегаешь меня? Она помолчала еще с минуту, чувствуя на себе его пронзительный взгляд и, не выдержав, повернулась, теребя в руках уголок фартука. — Я… право, не знаю… то есть, я хотела сказать, что я совсем к тебе неравнодушна, даже напротив… Я никогда не испытывала к тебе такого… к кому-либо. Ягер испытующе глядел на нее, заметив, что она избегает его взгляда. Анна выглядела обеспокоенной, нервной и почти напуганной. Она хотела собрать мысли в одну точку, правильно выразиться, но от его недавней страстной эскапады все вмиг рассыпалось, и вновь то странное тепло разлилось по ее груди, а после и по животу. — Когда я смотрю на тебя, я хочу… — Что? — резко подхватил Ягер, — Что ты хочешь? — У меня все внутри горит лишь от одного твоего прикосновения… — жалобно продолжала она, — А когда ты целуешь меня… мне всегда мало. Он, с нестерпимой жадностью разглядывая ее, более не мог соображать, и вновь прежнее желание, теперь же переплетаясь с колющим страхом, застилало ему глаза. Ягер и не предполагал, что такой разговор коснется их, считая Анну слишком целомудренной, чтобы это обсуждать, однако был ей чрезмерно благодарен. Он ведь не настаивал, разумеется, из-за уважения, но, вскоре признавшись себе, понял, что, скорее, из-за страха. Ягер, с данным ему воспитанием и по натуре своей, не был трусом и презирал всякое подобное проявление, однако с недавнего времени дрожал от одной лишь мысли обидеть ее. И по его разумению, если б он хотя бы позволил себе намек, то непременно все вновь было потеряно, несмотря на его неистовое желание обладать ею. Как же он хотел прильнуть к ней, зацеловать и, наконец, не боясь, вновь признаться… и Ягер бы это сделал, даже шагнул к ней, но услышал раскатистый голос Бирмана за спиной и нервно скрипнул зубами. Пылкий порыв тотчас испарился, когда Бирман хмельным голосом позвал его развлечь заскучавшего герра оберфюрера. Ягер заметил неловкое движение Анны, попятившуюся к плите, и, вздохнув, нежно взглянул на нее и прошел в столовую. Ягер уже давно хотел выпроводить захмелевшего герра оберфюрера и до сих пор отпускающие нелепые шутки Бирмана, и, потерпев еще около с часу, почти бесцеремонно сообщил о позднем времени. Бирман, взяв под локоть еле плетущегося герра оберфюрера, попрощался, разойдясь в лестных речах об имении, выпивке, пока Ягер его не осадил. Когда они уехали Ягер, вздохнув с облегчением, поднялся к себе в кабинет; после продолжительного вынужденного пребывания в обществе он, сколько себя помнил, всегда желал уединения. К вечеру, часу в шестом, когда Ягер, словно предчувствуя, спустился к покончившей со всеми хлопотами Анне и застал ее в гостиной. Ее уставшее лицо сосредоточилось на пуговице, которую она пришивала тоненькими пальцами к его рубашке. Анна не сразу заметила его и развернулась лишь когда он присел рядом с ней. По ее выражению, всего вмиг мелькнувшее, Ягер разом прочитал волнение и робость. — Ты сожалеешь, что рассказала мне? Она вздохнула и, закрепив пуговицу, потянулась за ножницами, и отрезала нитку. — Сначала жалела, но после поняла, что так лучше. Чтобы тебя не мучать. — Анна с минуту что-то про себя раздумывала, а потом, резко повернувшись, растеряно взглянула на него, — Я… снова это чувствую, даже когда ты лишь сидишь со мной. Это словно болезнь… Я не знаю, что происходит, и это пугает меня. Ягер осторожно прикоснулся к ее лицу, убирая со лба несколько выбившихся прядей за ухо. Анна шумно выдохнула, прикрывая глаза, и отстранилась. — Но ты не отвергаешь… — Как я могу, Клаус, тебе сопротивляться? Да и не хочу… — Тогда… — он мягко коснулся губами ее плеча, — что же? Анна вновь помолчала, и Ягер заметил, как она вся стремится к нему, как пылают щеки, чувствовал ее дрожь. Еле удержавшись от волнующего приступа нежности, он выжидающе разглядывал ее, наблюдая ее подрагивающие приоткрытые губы. — Мне будет больно? — Неужели ты думаешь, что я на это способен?.. — Конечно, нет. — она повернулась к нему, — В том-то и дело, что я совершенно уверена, но я боюсь воспоминаний… вспомню, не выдержу и все испорчу, что между нами только прояснилось, а я так всем этим дорожу. Следя за ее потерянным выражением, Ягер уловил нечто странное, прежде никогда им невиданное на ее милом лице. Он раздумывал мгновение и, догадавшись, ласково улыбнулся. — …но в омут броситься хочется. — закончил он, поймав ее обескураженный взгляд. Анна невесело усмехнулась, подтверждая его правоту. — Хоть когда-то… когда-то я перестану бояться. — Ты борешься не со страхом, Анна, а со своим желанием. Ты не можешь принять, что желаешь меня… — с нескрываемой горечью ответил Ягер, не смея глядеть на нее; он совсем решил даже не реагировать на всякое ее шевеление, ибо знал: вновь увидит или почувствует — опять пропал, — Почему же? Ты понять не можешь, ну, так я тебе разъясню: ты все принять не в силах, что чувствуешь ко мне. Разум еще сопротивляется и надеется на… — он усмехнулся, — спасение. Может, ты меня и не боишься более, но не веришь. Не веришь в то, что я к тебе чувствую и что так проявляю. А ты все не веришь, стыдишься, неловко тебе… чужого ты во мне видишь, вот что! — Ягер вскочил с места, отошел к окну и нервно, опять надрывно засмеялся, — А мне… мне-то лишь поминутно тебя видеть и за тобой куда угодно идти… Я ведь теперь, а, признаться, еще давно, может, с лагеря начал видеть в тебе все совершенство, но тогда я отрицал. Теперь же признаю, замираю и сгораю в удовольствии всякий раз лишь от твоего взгляда. — он замолчал, разглядывая заходящее солнце, — А, впрочем, если я уж начал откровенно, то, пожалуй, закончу. Удивительная ирония: ты не веришь, верно, не мне, а всем обстоятельствам, что сложились вокруг нас самым фантастическим образом. Я тоже поначалу не верил, но не об этом, не об этом… Я хотел сказать, что не верю тебе, вернее твоим чувствам. — он вновь усмехнулся, — О, как бы я хотел поверить в твой нежный ответ, но… какой-то странный блеск в твоих глазах я видел, да и сейчас вижу. Поначалу не понимал, разумеется, но когда этот блеск стал все чаще появляться, догадался наконец! Это — горечь… а только отчего? — Ягер медленно повернулся к ней с видом безумца, пристально разглядывая, — Молчишь?.. Верно, сама не понимаешь. Ну, я же сказал, что разъясню: от меня. Зря ты меня тогда не пустила… Может, и разрешилось бы. Я тебе по-прежнему все напоминаю, а знаешь, что будет после? Ты возненавидишь меня. А потом, возможно, и себя за то, что не дала мне умереть… во все те разы. Анна, выслушав, не заметила спускающиеся на щеки слезы и, вытерев их, поднялась и подошла к нему. — Что ты говоришь, Клаус? Настолько пьян? — Нет, сегодня я трезв, как никогда. — с саркастичной усмешкой закончил он, не взглянув на нее. Она молча разглядывала его опешившим взглядом и вновь не заметила слез. Ягер нарочито игнорировал, даже слишком пренебрежительно. — Как ты смеешь?.. — отрешенно проговорила Анна, вбирая воздух в легкие, — После всего, что мы пережили, ты обвиняешь меня? И в чем? Что я не верю? Да, Клаус, я признаюсь. Ты верно угадал. Я не верю, потому что, существуя в лагерях каждый день, я считала последним. А сейчас я здесь. И для меня до сих пор все как во сне! Но ты не поймешь меня… ты даже не сможешь постичь, каково это жить в постоянном страхе и содрогаться от каждого шороха. И ты прав, я нахожу фантастическими те обстоятельства, что свели нас, потому что так не бывает! Я, заключенная… — она потупила взгляд, горько улыбнувшись, — А то, что я надеюсь… это не про то. Я надеюсь, что я, наконец, может, когда-нибудь вновь стану той, кем была. Что во мне вновь будет, что сияло раньше, смеялось и пылало. Что ты однажды увидишь меня живой, безудержной и настоящей, а не то, что от меня осталось! Анна постояла подле него, размышляя о своем, устало рассмеялась разок и поднялась на лестницу. — Неужто ты и впрямь думаешь, что я возненавижу тебя? — спросила она не своим голосом, остановившись на четвертой ступеньке, — О, теперь я на это не способна.***
Ягер не мог успокоить расстроенные нервы и мерил шагами спальню в страстном нетерпении. Его одолевало смятение вперемешку с каким-то сильным и неистовым возбуждением, которое даже пугало. Ему стало нестерпимо жарко, он почти задыхался и метался из угла в угол, подобно дикому зверю, мечтавшему вырваться из клетки; и мне надо вырваться, а после напиться, разом промелькнуло в его затуманенном разуме. Напиться Ягер видел своим единственным — и привычным — спасением, чтобы забыться и не разрывать себе сердце былыми воспоминаниями… Оживившись, он быстрым шагом прошел к двери, с размаху отворил ее и пошевелиться более не мог. На пороге стояла встревоженная Анна, болезненно содрогаясь, внимательно рассматривая его. От Ягера не ускользнула тень странного нервного облегчения на ее лице, и он вновь ощутил это необыкновенное удовольствие лишь от одного взгляда на нее. Анна нетерпеливо упала ему в объятия, и Ягер, целуя, почувствовал ее мокрые щеки. — Прошу тебя, liebste, не плачь… — мягко прошептал он, вытирая слезы с ее лица. — Почему… почему ты думаешь, что мне чужой? — задыхаясь пролепетала Анна, кратко поцеловав его в подбородок, — Ты — единственный, кто у меня остался… — Поэтому и думаю. От одиночества и безысходности ты кинулась ко мне. — Да, потому что ты и есть мое спасение. — она осторожно прижалась к нему, поглаживая по груди, — Зачем же сопротивляться? Мы ведь и правда так несчастны, Клаус. А я ведь… ведь так же, как и ты замираю от одного лишь взгляда на тебя, — добавила она, немного помолчав, — и понимаю. Поверь мне. Ягер взял в руки ее лицо и внимательно взглянул на нее своим возбужденным взглядом. — Как давно я тебя ждал, meine Liebe, — и он неистово впился в ее губы своим самым жадным поцелуем. Анна ответила мягко и глубоко, смакуя его на вкус, и потянулась к его рубашке; пуговицы легко поддавались ей, и она почувствовала его руки, снимающие с нее платье. Оказаться перед ним обнаженной совсем уже не пугало, даже как-то особенно разжигало, и Анна, откинув его рубашку, страстными поцелуями спустилась к шее. Ягер, уже не соображая, подхватил ее на руки, расцеловывая ее лицо, и отнес на кровать. Она глядела на него так нежно, беззащитно, доверяя, что у него невольно закололо в сердце; он, совсем себя не сдерживая, нежно зацеловывал ее губы, шею, грудь. Ягер ласкал неистово, торопливо, как во сне, боясь пробуждения, чувствовал ее мягкие руки, которые притягивали его к губам. Он целовал крепко, прерываясь на короткие вздохи, а после вновь набрасываясь. Анна ласково гладила его по волосам, плечам и что-то глухо мурлыкала, когда Ягер, не удержавшись, прикусил ее шею. Он целовал самозабвенно, умело переплетая нежность и страсть, слыша ее учащенное дыхание и колотящееся сердце. Ягер аккуратно развел ее бедра, наблюдая за ней; Анна лишь прильнула к нему, поцеловала в шею, за ухом и увлекла его чувственным поцелуем. Проведя рукой по животу и ниже, Ягер ощутил на пальцах ее значительное возбуждение и, отстранившись, чтобы вздохнуть, взглянул на нее почти непонимающе. Анна, зачарованно рассматривая его, улыбнулась и решительно кивнула. Его движения были осторожными, плавными; Ягер целовал ее нежно, чтобы не испугать, дав ей привыкнуть. Анна ответила страстно, прижимая его к себе, ласково бродила пальцами по спине и, медленно отстранившись, откинулась на подушке. Увидев ее беспомощный и почти испуганный взгляд, Ягер поцеловал ее в нос, ласково шепча: — Не бойся… — найдя ее руку, он переплел их пальцы и улыбнулся, — я хочу слышать твой голос. Ягер еще раз медленно толкнулся и с ее губ сорвался стон, такой нежный, что, не выдержав, он пылко поцеловал. Анна потянула к нему руки, заключая в объятья, поддавшись навстречу. Ягер был осторожен, думая лишь об ее удовольствии, однако ее ласки слишком манящие и трепетные… и он, тяжело выдохнув, двигается быстрее. Анна цепляется за него, целует, где попадется, что-то неразборчиво шепчет. Ее стоны становятся глубже и чувственнее, пока не обрываются сладостным вскриком. Совершив последний толчок, Ягер с силой сжимает ее руку и рычит в макушку, вдыхая аромат ее волос. Тяжело дыша, он любовно разглядывал ее вспыхнувшие щеки и растерянный взгляд и, наклонившись, мягко поцеловал и отстранился. — Нет… — тихо отозвалась Анна, когда Ягер хотел подняться, — останься со мной так. Потянувшись к нему, она заключила его в теплые объятия и поцеловала в лоб. — Я люблю тебя… Ягер оторопело взглянул на нее, пока смысл этих слов дошел до него и, мягко улыбнувшись, поцеловал ее в нос, заметив, как Анна прикрыла глаза от удовольствия. — И я тебя люблю.***
Анна, по обыкновению своему, проснулась раньше Ягера и пролежала так, не шелохнувшись, больше часа. Она рассматривала его такое умиротворенное и бледное лицо, с отчетливыми морщинами, которых теперь стало больше; она гладила его осторожно, чтобы не разбудить, иногда целовала и прижамалась к нему, чувствуя тепло, заставляя ее всю трепетать от нежности. Ей хотелось рассмеяться совершенно искренне, как девочке, впервые за столько времени. И все прежние мысли, раздумья и сомнения вмиг стали призраками, больше не подпитываемыми ее страхом и горечью; их словно никогда и не существовало. Анна совсем ни о чем не думала, кроме него, который мог вселить в нее неистовый восторг лишь одним своим присутствием. А сейчас, когда Ягер спал так спокойно, она довольствовалась одним видом, нежно очерчивая его черты, невесомо касаясь губами. Приступ нежности и страстного трепета находил на нее внезапно и, не удержавшись, Анна неистово зацеловывала его лицо, поглаживая по волосам. Ягер невольно поморщился и распахнул глаза. — Прости, — виновато прошептала она, — я не удержалась… Он, не ответив, довольно улыбнулся и горячо поцеловал.***
Его страстная лихорадка теперь стала любовным опьянением, которое, как ему думалось, передалось и ей. Они не могли насытиться друг другом, каждую ночь превращая постель в поле страстного боя, в котором оказывались только победители. Однако днем они походили на супружескую пару, чья нежная привязанность переросла в единое родство. Анна всегда целовала его поутру и улыбалась такой улыбкой, которую Ягер прежде никогда не видел ни у одной женщины; ей очень уж полюбились его рубашки и у них нередко случались споры, которые Ягер с улыбкой проигрывал. Анна, любившая час после обеда почитать, простилась со своей привычкой, поскольку Ягер считал своим долгом томно вздыхать, всем своим видом демонстрируя одиночество и мучения. Она поначалу не обращала внимание, посмеиваясь, однако, когда Ягер начал недвусмысленные поползновения, — видимо, совсем отчаявшись — Анна, вздохнув, отложила книгу и ответила на поцелуй. Анна, помня рекомендации доктора Зиберта, долго дискутировала с Ягером по их соблюдению, отстаивая каждый пункт, однако удивилась, когда он охотно согласился, совсем не споря, на последнюю рекомендацию — принятие лавандовой ванны. Когда обрадованная Анна начала все приготовлять, Ягер, как и делал теперь всегда, мешал ей, отчего она лишь заливисто смеялась. — Посиди со мной… — мягко попросил он, когда уже опустился в ванну, — пожалуйста. Анна не могла сопротивляться его улыбке и мягкому голосу, которым, она была убеждена, он говорил только с ней. Она присела на бортик ванны, нежно проводя рукой по его лицу; Анна могла поклясться, что слышала его сладкое мурлыканье, однако, как уже знала, он никогда в этом не признается. Ягер осторожно коснулся губами ее пальцев, затем ладони, поцелуями продвигаясь к кисти. Анна, прикрыв глаза от удовольствия, вновь впала в чувственную истому, как и делала всякий раз, когда он касался ее. Его нежность распаляла в ней страсть и, приятно изумив Ягера, более нетерпеливой оказалась Анна: изогнувшись в дугу, она прильнула к нему и крепко впилась в губы. Он прижал ее к себе, осторожно увлекая в ванну, и она, не ожидав, ахнула и сладко улыбнулась. — Ты снова провел меня, мой хитрый немец… — прошептала она, когда он зацеловывал ее шею и стягивал мокрое платье.***
В один из дней Ягера вызвали в министерство на очередное, неважное, по его мнению, заседание. Встревоженной Анне он объяснил, дескать, ничего страшного, однако так и не смог унять ее беспокойство. Перед самым его уходом, она долго целовала его, горячо шептала, что любит, доводя себя почти до слез. Ягер страстно целовал в ответ, но, в конце концов, нехотя отстранился. Последние «я люблю тебя» он выкрикнул ей из салона своего «Майбаха» и, любовно взглянув на нее, вновь такую встревоженную и нервную, Ягер тяжело вздохнул и выехал за ворота. Как он и предполагал, заседание ничем не отличалось от тех, что он посещал ранее: бесполезные обсуждения, вопросы без ответов и привычное: «Прошу, господа, не резюмируйте поспешно!» напыщенного герра Вайнера. По окончании заседания многие, как обычно бывало, были не прочь пропустить пару бокалов, но Ягер, удививший всех отказом, поспешил домой, отчего-то проигнорировав изучающий взгляд герра оберфюрера. Выйдя на улицу, он заметил почти черное небо, заволоченное тучами: начинал накрапывать дождь. Густой ливень обрушился на летний Берлин, и, проезжая мимо площади Жандарменмаркт, Ягер пожалел местных зевак, ищущих укрытие, но лишь на мгновение, ведь его мысли вновь вернулись к ней. Когда он приехал и вышел из машины, то промок почти сразу же и поспешил к имению. Анна, в своем легком льняном платье, с радостной улыбкой выбежала к нему навстречу и бросилась в объятия. Ягер, совсем опешивший, резко подхватил ее, стараясь крепко прижать к себе. — Liebste, что ты делаешь?! — дрожащим голосом воскликнул Ягер, — Какой ливень! И босиком! Анна стояла на его мокрых сапогах, только раз шмыгнув носом, не замечая холода и пронизывающей ее дрожи. — Я знаю… — с улыбкой сказала она, — Не сердись, дорогой. Я лишь так рада, что ты вернулся. Не выдержав, Ягер сдался и умилился ее детскому восторгу. Анна нежно потерлась об его руки, когда он коснулся ее мокрого лица. И несмотря на холод, жгучее чувство вновь разлилось по их венам почти с одновременной силой, и они, уже не замечая дождя, заключили друг друга в объятия и поцеловались.***
После Ягер ни раз вспоминал изучающий взгляд герра оберфюрера. На следующий день тот сообщил ему о вызове на фронт. Ягер не предполагал, как расскажет об этом Анне, однако, когда все-таки решился, не ожидал от нее стойкой реакции. Конечно, она заплакала, но теперь без надрыва. Анна собрала его вещи, приготовила его любимые тушеное мясо с овощами и вишневый пирог, они вместе отобедали почти как супружеская пара, и оба старались не вспоминать, что к вечеру его уже здесь не будет. После обеда Ягер ушел в библиотеку и поставил ее любимую пластинку Шуберта. Анна пришла на звуки музыки и улыбнулась, увидев его сидящем на кресле. Она присела к нему на колени, он крепко обнял ее за талию, и они молча слушали пластинку, не говоря ни слова. Когда пластинка остановилась, скрипнув иглой, они все еще сидели, обнявшись, и сами не поняли, как потянулись друг к другу. Они занимались любовью страстно, почти отчаянно, не в силах оторваться друг от друга, желая как можно дольше продлить мгновение, но часы пробили шесть вечера и, по их ощущениям, слишком быстро. Анна проводила его на вокзал и, стоя на почти безлюдном перроне, пока поезд не прибыл, — и молясь об его задержке — Ягер ей что-то говорил, и она внимала каждому слову, стараясь ничего не пропустить, и любовно рассматривала его ставшее родным лицо. — …не думай обо мне часто, я не хочу, чтобы ты тосковала. Не оставайся одна подолгу, а лучше сразу поезжай к Еве, она будет очень рада тебе. Ей сейчас тоже нужна поддержка, ведь Тилике уже отбыл… Анна внимательно взглянула на него и совершенно серьезно сказала: — Пообещай, нет, поклянись, что вернешься ко мне. — Я клянусь. — зачарованно выдохнул Ягер и прижал ее к себе, откинув сумку с вещами. Она крепко обняла его, уткнувшись в грудь, и тихо заплакала. — Liebste, прошу тебя, не рви себе сердце. Я обязательно вернусь и… и все будет хорошо. Анна отстранилась, отвернувшись от него, вытирая слезы с раскрасневшихся щек. Она всем сердцем хотела ему поверить и ее просьба об его клятве несколько месяцев назад показалась бы ей в высшей степени забавной, ведь как на войне возможно иметь уверенность? Анна и сейчас осознавала свою наивность, однако его клятва, верно, призрачная, так была необходима для ее любящего сердца. Лишь мощный гудок прибывшего поезда отрезвил ее, и Анна, тяжело выдохнув, страстно впилась в его губы, обвивая шею. Ягер ответил горячо, нежно, и отпрянул, лишь когда они оба начали задыхаться. — Иди. — твердо сказала Анна, отдышавшись, — Иди, Клаус. Вздохнув, Ягер вновь прильнул к ней, зацеловывая ее лицо и руки, которые тянулись к нему. — Я люблю тебя, — страстно прошептал он и поцеловал ее в висок. — И я тебя люблю. Ягер еще раз взглянул на нее, поднял упавшую сумку и быстрым шагом поднялся по ступенькам поезда.