Удар

Есть вещи, которые Райнеру Брауну видеть не обязательно: то, как Имир сбегает с Хисторией практически из-под его носа, или то, как приседает для очередной быстрой и болезненной подсечки, едва не укладывая того на лопатки на импровизированном ринге раньше положенного. Ему и без того уже достаётся сполна. Синяк под левым глазом у Райнера наливается подозрительно быстро. Отёчный, сине-фиолетовый, и кожа под веком припухшая и вздутая настолько, что если ткнуть иголкой, то точно тонким фонтанчиком брызнет кровь. Иголки у Имир с собой нет, а вот желания закончить это всё поскорей хоть отбавляй. — Райнер, — зовёт она. Вряд ли он слышит: толпа вокруг них сходится плотным кольцом, приближается с каждый ударом, будто пытаясь обнять, и Имир тесно, а ещё до ужаса громко — люди галдят, подначивают, выплёскивают скопившийся за неделю негатив. Имир свой негатив выплёскивает Райнеру на лицо, проезжаясь кулаком прямо по надутому фингалу. — Кончай вести себя как девчонка! До девчонки ему, на самом деле, довольно далеко: он приходит сюда уже второй раз, а это что-то да значит. В первый раз ему не везёт с соперником: Галлиард, хищный и резкий, жадный до эмоций и мести, укладывает его на лопатки в первые же пять минут. Зрителям короткие бои не по нраву, и поэтому Райнеру не везёт во второй раз, с ней. До выносливости Имир ему пока далеко, пусть он и старается. — Сучка, — Райнер выплевывает совсем не задевающее её слово, а после сплёвывает на землю зуб: очередной удар приходится прямо в челюсть, а пятница — день боёв без скучных правил. Придираться тут не к чему. — Давай, ну, — Имир подначивает его снова, но только для того, чтобы подольше подержать в нетерпении гудящую толпу. Она может закончить бой за два следующих хука и слиться с арены с оттопыренным карманом денег и поглаженным эго, но вместо этого тянет. Эйфория от внимания жаждущих зрелища заводит не хуже, чем предварительные ласки. На губах у Имир расползается улыбка. Белым всплеском мажут по толпе светлые волосы — а может, ей кажется, — и внутри всё дрожит. Она укладывает Райнера на лопатки за те самые два удара, пообещав себе помедлить подольше через неделю. Рифлёная подошва тяжелого ботинка упирается сопернику в вяло вздымающуюся грудь, люди вокруг скандируют её имя, круг будто бы сжимается ещё сильней. Очень хочется поскорей свободно вдохнуть, и Имир не отказывает себе в роскоши: ныряет прямо в руки зрителей, пробирается между возбуждённых от чужой крови тел, мешает свой пот с чужим, свой экстаз от победы — с общим. За углом тише и спокойнее, там можно наконец во все лёгкие втянуть в себя воздух, дышать, пока не начнёт мутить и темнеть перед глазами, по памяти перебирая ногами до скудно оборудованных раздевалок. — Ты видела? — Имир преодолевает расстояние до шкафчиков в пару широких шагов — ноги после арены будут болеть только завтра, ужасно не скоро, — и вжимает Хисторию спиной в один из них. Металл, не в пример её горячим рукам, обжигает холодом. — Видела? Имир знает, что Хистория смотрит каждый раз от и до, но снова и снова переспрашивает. Ей, в целом, не нужен ответ — она проглатывает тихое «да», плотнее наваливаясь на Хисторию и собирая слова губами, слизывая их языком, выискивая обожание и радость в чужом горячем рту. Имир знает: Хистории не сильно нравится привкус крови, но нравятся её руки на теле, и в этом отказать, как всегда, сложно. Имир задирает легкую майку, шершавой и мозолистой ладонью обводит небольшую упругую грудь и спускается вниз. Собственную идею упросить Хисторию надеть юбку она восхваляет сдавленным стоном, стоит завести руку той между ног и почувствовать, что не только она тут вышагивает по грани с ярким, ублюдочным возбуждением от битья чужих морд. — Тебе понравилось, — констатирует Имир. Губы снова сами собой растягиваются в улыбку, пальцы давят на ткань белья — влажную, тёплую, будто бы нарочно тончайшую, словно её и нет. Хистория что-то отвечает, но в ушах звенит, а перед глазами снова мутнеет; губы вжимаются в изгиб тонкой шеи, оставляют мокрые, розоватые следы, метят и присваивают и так принадлежащее только ей. Пальцам до одурения хочется пробраться дальше — ей самой хочется сдвинуть ткань и толкнуться в томную, тёплую глубину, развести пальцы в стороны или даже согнуть, срывая с губ более громкий стон, пока по запястью будет практически течь. Хистории много не нужно, никогда не было; она дрожит и без пальцев внутри, без языка на взбухших сосках, без хватки в густых волосах, и это, думает Имир, заводит сильнее избитого, вдавленного в пол Райнера Брауна. Хистория кончает, стоит ей надавить сквозь ткань чуть сильней — вмиг расслабленная, разморенная, дрожащая и льнущая к ней всем телом, оставляющая невесомые поцелуи поверх веснушек на щеках и носу. Райнер заходит в раздевалку, стоит Имир провести языком по влажной, терпкой коже на нехотя отнятой от Хистории ладони. Есть вещи, которые ему просто необходимо видеть. Имир улыбается; возможно, это ударит больнее её кулака.