Вероятность соприкосновения

      Ей становится трудно дышать. И ничего сделать нельзя: в горле непроизвольно собирается ком, руки потеют, а в мозгах раздаётся отчётливое:       — Ты скажешь мне спасибо.       Пенни медленно ломает тест, сжимая его в кулаке, и из порезов сочится кровь. Её организм не мог позволить иметь ребёнка, её состояние не могло обеспечить правильное развитие, и уж точно она не собиралась становится матерью; дядя никогда об этом с Пенни не говорил и всё прекрасно понимал. Она потрепаная жизнью, с кучей проблем и болячками, должна заботится о ком-то другом? Нет уж, увольте.       Её физиология вообще построена на зачатии, а не рождении. Тогда какого хера?!       Они с Талоном еле-еле уживаются, и только потому, что её часто нет дома, а у него расстройство намного масштабнее. Сам с собой договориться не может, что думать о социуме?       Гаджет, всё ещё не веря, разжимает ладонь, уже достаточно скользкую и багровую, чтобы начать беспокоиться.       Пенни с досадой пересчитывает все тонкие пластиковые полоски, и зажимает рот рукой: час ночи, а будить соседей себе дороже. Крик рвётся наружу, разъедая трахею, и она кусает запястье, лишь бы не начать истерику. Глаза начинают слезиться, дыхание окончательно спёрло, и ей приходится вспоминать самые дерьмовые моменты в жизни, для того, чтобы перекрыть этот чем-то похлеще.       Пенни знает себя и понимает, что аборт сделает только если на кону будет её жизнь. Никогда и никому не признается, что мысли об опеке в последнее время мелькали очень часто.       Но был ещё один вопрос: от кого? Та несерьёзная интрижка с бетой? Никакой близости не было.       Ха-ха, если это не тот чересчур понимающий бармен из клуба...блять.       Блять, блять, БЛЯТЬ.       Пенни зачесывает волосы назад, пропуская пятерню слишком резко, и боль возникает где-то там, далеко-далеко. Это не отрезвляет ни капли, и мозг не начинает работать быстрее. Даже наоборот: всё путается, смешивается, и она не думает, что слишком много вариантов имеют хоть какое-то отношение к реальности: раза два от силы напивалась до беспамятства, и в угаре страдала хернёй. Максимум снимала ту бедную девочку, и так ничего и не сделав, уснула на плече у перепуганной омеги.       За это стыдно до сих пор.       Пенни Браун не могла залететь от шизофреника, которого знает поверхностно, не могла никак.       Причин много: они предохранялись, и чисто физически ей не было дано природой.       Когда там стадия торга, не подскажете? Лучше было конечно до принятия, но она обязана расставить всё по полочкам, взвесить за и против.       Входная дверь хлопнула, и стены задрожали. С потолка грозила посыпаться штукатурка.       Его вонь заполнила всё пространство и Пенни зажала чистой рукой нос, предполагая, что так сможет спастись.       Хлопок. Жалобный звон стеклянных вставок шкафа. Размашистые, тяжёлые шаги стремительно приближались, и Талон с самым разъярённым лицом показался в проходе. Его грудь часто вздымалась, руки сжаты в кулаки, и весь вид говорит о спешке. Ещё бы, он даже не снял пальто.       — Скажи спасибо своей сестрице, — она повернула голову к окну.       Молчание душило.       — Мозг у тебя за всё это время так и не вырос.       Пенни скривилась. Как она могла так сильно влипнуть? Как и любой другой человек.       Он моментально оказался рядом, и скосив глаза, оглядел весь бардак.       Аборт отметается. Это точно и железобетонно, как глупость её дяди.       Талон продолжал стоять над ней, и Пенни с каждой секундой становилось хуже; начинало подташнивать, и голова загудела, разъедая все мысли, которые так тщательно пыталась собрать в кучу.       Он развернулся и вышел.       Пенни кусает губы, да так, что теперь медный привкус на весь язык.       Талон снова вернулся, с кувшином в руке и толстой упаковкой салфеток.       — Кто?       Она молчит, в который раз пытаясь успокоится.       — Стильштейн трепло.       Пенни подождёт, может вспомнит.       Он сжимает челюсть, наливает в стакан, и залпом выпивает.       Догадливый.       — До дна, — Талон не смотрит на неё, протягивает стакан, тычет прямо под нос.       Пенни берёт, потому что не хочет выговоров которые только всё усложнят.       Она двумя глотками осушает ёмкость и, тут же утирает рот, опуская голову вниз.       Всё. Конец.       Допрыгалась.       — Что будешь делать?       Пенни невесело хмыкает, откидываясь на кремовую спинку; диван холодный, ей трудно вспомнить, когда открывала окна и закрыла ли их вообще.       — Подумай.       — Жить перехотелось?       — А если да? — Браун трёт кровавые руки, пытаясь согреться.       Он одним резким движением смещает её к себе и укрывает верхней одеждой. По сути ничего не меняется, но теперь глаза щиплет, будто режет на куски, но хлюпать носом Пенни не собирается, и просто жмётся спиной к его боку.       — Поживём — увидим, — женщина давит гадкую улыбочку и принимает из когтистой руки влажные салфетки.       Если она, конечно, выживет.