Вероятность соприкосновения

      Серо. Тихо. Холодно.       И ничего больше.       Не гудит привычно холодильник, часы застыли, а в голове пустота, которая на удивление кажется привычной. Ни шума ни шороха, и Талон был прав: это одна вещь из списка действительно хорошего времяпровождения. Ничто тебе не мешает; как будто находишься в трансе, и из-под полуприкрытых ресниц все кажется монотонно-пустым.       В комнате чистота и ни одна пылинка или ниточка не торчит, раздражая глаз. Итак раскалённый разум выл о несправедливости жизни и бардаке, неспособности остальных людей уважать себя и других; пока кто-то не положил на голову руку и молча намекнул на то, что надо отдохнуть. Или как минимум остыть.       Проклятые студенты и их личная жизнь, которая каким-то боком должна должна касаться женщину с проблемами серьёзнее потерянной помады.       Иногда кажется, что это она должна учить его жить, и даже готовить, а не он её. Но пока что всех всё устраивало, а менять — зачем и для чего? Нет никакой необходимости.       Не нужно делать ничего: по привычке спешить, волноваться, и писать план для работы, сверяться с расписанием, продумывать каждую мелочь и беспокоиться за Тома.       Он лежит, перевернувшись на спину; на странное равнодушие Пенни не обращает внимания. Должно быть, так и нужно? Возможно.       Она берет грубую, ледяную ладонь в свои руки и, лениво повернув голову, уже который раз ищет шрамы собственного авторства: тонкие, длинные, белые почти незаметные полосы; на его теле надо открыть музей: как можно, и как не надо обращаться с оружием разного калибра, холодным или огнестрельным.       Кожа сухая, как будто только вернулся с мороза в дом.       Талон впринципе похож на мертвеца, и от него за метр веет замогильной, несвойственной нормальному человеку, почти осязаемой ненавистью. Особо примечательно, что люди всё равно тянут свои руки, летят как мотыльки на необычный, странный огонь, и застывают с разочарованными лицами: ожидания не оправдались, и им не удалось даже понять причину его присутствия в старой, пыльной библиотеке, превратившейся в заброшенный архив.       Когда к ней подходят с вопросами, Пенни отвечает не задумываясь:       — Меньше знаешь, крепче спишь.       Почему-то, по университету не гуляют слухи, и какие-то невероятные истории, в которых Талон непременно должен участвовать; а может она просто не слышала. Они часто сидят вместе, пока Пенни разбирается с очередной замудренной лекцией и объясняет тему не слишком заинтересованным студентам.       Иногда попросить Талона закончить занятие за неё — значит перестать чувствовать себя клоуном в цирке. Отрывать его от заумной книжки не хочется, но он без лишних вопросов невозмутимо продолжает рассказ; и, к всеобщему удивлению, Талона слушают, не шевелясь и еле дыша. Полушепот был единственным звуком в аудитории, и под монотонный голос загадочного библиотекаря буянить не хотелось никому.       А сейчас Талон действовал на неё точно так же, но без слов.       Время тянулось, неспешно текло, и Браун без четкой цели прокручивала в голове всевозможные воспоминания.       Пенни не хотела, спать, но глаза её слипались. Она хотела бы утонуть, исчезнуть, слиться с этим человеком, чтобы не нашли. Пусть все эти надоедливые люди оставят в покое больную голову.       Он неохотно перетягивает её к себе, укладывает на грудь, и пока Пенни медленно превращается в массу без костей, свободной рукой ерошит растрёпанные волосы.