Вероятность соприкосновения

      И снова чистый белый мир. И снова здесь, и снова там.       Он поднимает голову, касается чистой и почти прозрачной рукой неосязаемой стены. А этих стен и не существует: все только в голове и горле, не передавленном; и все равно ничего не получается сказать.       И как-то грустно. С другой стороны — тишина.       Он садится, затем рассматривает свои ноги, странно красиво смотрящиеся на стерильно-белом фоне сознания. Знает, что это сон, знает, что ничего не меняется и сегодня удастся посидеть. Но это знание не позволяет дышать: вскоре над ухом мягкие губы щекочут уродливую (только по его мнению) кожу:       — Привет.       Тепло.       Кажется, что сейчас он находится в Хрустальном куполе. Витражи и свежий воздух мерещатся быстро и так же исчезают. Ему нравится.       Обычно такая красота не снится.       На опущенные плечи опускаются длинные, прекрасные ладони. Узловатые пальцы нежно убирают пряди; Талон поджимает колени к груди. К этому было сложно привыкнуть. И очень легко забыть. Медленно, будто боясь сделать что-то не то, они блуждают от челюсти до шеи, по спине и позвоночнику. Старается согреть.       Когда Генри так делал, он ощущал себя фарфоровой статуэткой.       Приятной на ощупь, гладкой. Красивой и дорогой, за такую отдали бы немало. И можно прекрасно вписаться в коллекцию дедули-старьевщика, или попасть к важному человеку, стоять на самом видном месте и ловить восхищённые взгляды гостей лорда.       Талон улыбнулся.       Слабо и грустно.       Генри положил свою голову ему на плечо; раньше было наоборот.       — Я хочу к тебе.       — Я тебя жду.       Он опять сомневается.       — У тебя есть дела? — больше похоже на утверждение.— Их много. Возможностей уйти — ещё больше. Но ты все ещё тут.       Они говорили об этом только один раз.       — Держаться тяжело, я знаю и понимаю. У нас слишком много времени, ведь знаешь. Ты можешь бросить все, и прямо сейчас взять этот ножик, лежащий под твоей подушкой. Но тогда смысла в ожидании не было.       — Хочешь сказать...       Он хохотнул:       — Я не умею говорить.       А ведь правда.       Талон поворачивает голову. Чужие руки приятно обвивают плечи.       — Ты виноват. Я не оправдываю. И никогда не буду. Может быть, повезет и мы встретимся в следующей жизни? — Генри заглядывает в глаза, не ждёт ответа.       Потому что знает его.       — Ты сказал что мы встретимся. Если существует перерождение, как же ты собрался меня найти?       — Это будет легко, — он щурится, и обнимает крепче.       Талон качает головой.       Какой же бред.       — Я всегда тебя жду. А еще я всегда хотел, чтобы ты жил.       — Не думаю, что у меня получится это сделать. Особенно в твоём понимании.       — Пффф. Скажи что справки подделали и Артур просто так спустил на тебя шесть....       — Не надо.       — Изменения есть. Поэтому я здесь.       У Талона нет аргументов. Просто нет.       Он не хочет и не будет их находить.       Как всё просто. Необычная лёгкость гуляет по всему телу.       — Это всего лишь твоя голова.       — И ты моя шизофрения.       Это плохо. Он вспоминает мальчика, который дал ему множество хороших советов.       — Действительно! Меня никогда не существовало и всё это — твои выдумки.       А теперь его нет. Лекарства работают.       — Да.       Это уже не бред.       — Я не буду говорить.       Но до сюрреализма далеко?       О.       — Почему? — он раздосадованно дует губы, — А так хотелось....       — Ах ты! — Генри тыкает в бок, прямо под ребро. — Не будет этого.       — Ты придёшь?       Тристан желает, чтобы так случилось снова.       — Возможно, — полуулыбка привычно успокаивает.       Произошло ещё раз.       — Только не переставай ходить на сеансы и слушай свою девушку.       Талон не сразу понимает:       — Кого?       Они говорят о Пенни.       — И её тоже заставляй. Пропуски — это херово.       Что?       — Ты назвал Пенни моей девушкой?       — А разве это не так?       Молчание.       — Ладно, до этого ещё далеко... Подругу? Ты живешь за счёт того, что она тебя устроила на работу, потом...       — Мне неприятно.       — Извини. Но я прав.       — Да.       Он прав. Но слышать больно другое.       — Вот и договорились.       — Скоро зазвонит будильник. Ты только не пугайся. Он около твоего уха. И не бодайся, когда она закинет на тебя ногу: выбьешь глаз.       — Откуда ты...       — Помни — я это твоя голова.       Он подносит палец к губам, улыбается ещё шире и растворяется.       Растворяется всё.       Он перестаёт видеть свои руки и ноги, ощущать что-то или кого-то за собой. Оно исчезает. Медленно, неумолимо, но чертовски спокойно и тихо. Можно сказать, красиво.       Так же уходит белый: красный снова мешает нормально жить.       Талон лениво приоткрывает один глаз: лимонный и подобные цвета окрасили всю комнату, и яркая рыжая точка в вышине неба уже успела надоесть.       Типичный, холодный январский рассвет приветливо портит настроение. Он вздыхает, закрывая лицо рукой.       Пенни тяжеловато дышит у него под локтем: значит всё-таки заболела.       Он говорил, предупреждал её вчера. Сама упрекает, и никогда не слушает.       Бестолочь.       Через секунду и правда раздается звон заебавшего будильника.       Генри не напутал: женщина барахтается от резкого звука.       Утро обещает быть неплохим. Правда, придётся идти в аптеку.       И больше не покупать грустным людям с больным горлом коктейли на морозе.