Бля, Вад, ну чё за привычка языком чесать, ещё и замедляясь при этом. Если уж начал программу восстановления, то делай как подобает. На Волкове шрамов уже достаточно, сам видишь.
Реакция Вадика всегда говорит за него точнее, чем он сам. И Олег его слишком хорошо знает, чтоб делать вид, что ничего не происходит [или не произошло]. Ещё как. Только вот так просто лететь на крыльях старой любви в когда-то родные руки он не планировал. Хотелось ли? Да. Пиздец как. И бесило это невозможно.
Он тебя ещё недавно истязал всего, естественно не испытывая и капли стыда за это. А сейчас, видимо хоть как-то пытаясь загладить сделанное, исправлял собственные же ошибки.
От рук на собственных боках зашевелились волосы на загривке. Волков сощурился, медленно выдыхая носом. Напряжение было каким-то невероятным. Да и у самого Олега встал; если не тогда же, то почти сразу следом.
Хочется, но колется, да, Олег?
Ты же знаешь, у Дракона всегда всё просто.
Ладонь, которой накрыл руку Дракона, не давая развязать полотенце, сжал чуть сильнее. Вад прижимается ближе, нежно [совсем ему не свойственно, от чего только хуже] целуя шею. В квартире становится жарче одновременно с тем, как быстро начинает биться сердце. Блять, ну пожалуйста. Голова всё знает и понимает. Что нельзя ТАК, нельзя С НИМ, блять, но сердце.. Сердце вновь подводит. Олег упирается свободной рукой в его плечо, стараясь встретить свои недовольным взглядом с его.
— ты, блять, совсем ахуел?
Олег хрипит, но злостно и низко.
Пальцами обхватывает за плечо, впивая ногти в кожу.
— думаешь, что меня можно так просто отхуярить, попрыгать с бинтами вокруг, и я запою от счастья, во имя..
Поперёк горла, прям как рыбья кость, встаёт фраза: «великой любви». Вад его не любит. Олег это знает.
— и я тут же всё забуду?
Не забудет, нет. Ещё и думать будет об этом постоянно, потому что он не Дракон. Он это дело хоть и не любит, но делает постоянно и на ура.
Говоришь ты красиво, Волков. Мы даже почти все тебе поверили. Да только тело твоё совсем иначе себя ведёт. Горячее, напряжённое, [далеко не от перекиси жгучей].
— сука.
Горько так и резко бросает, той же рукой его теперь уже ударяя в плечо. Выть хочется от несправедливости. Почему, блять, именно ты, Вадь? И именно, блять, сейчас! Волков бьёт ещё раз, резко хватая за шею сзади. Лбом ко лбу. Кого сейчас ты предаёшь этим больше всего? Разумовского, тем, что не переставал любить Вадима? Вадима, после которого ушёл к Разумовскому, не начиная того любить? Или себя. Столько лет пытаясь сбежать от одной лишь вещи [человека], чтоб по итогу оказаться в самом начале.
Внутри ебучая мясорубка перемалывает собственные чувства и эмоции.
Олег делает вдох, и накрывает чужеродные губы своими. Хуже не будет. Это невозможно. Похуй на тыщу и одну новую трещину и гематому. Совсем скоро боль отойдёт на второй план.
Поцелуй лишь на несколько секунд ощущается нежным, даже с учётом обветренных и разбитых губ у обоих. Грубее. Сильнее. Глубже. Очертить белоснежный ряд, языком не толкаясь, а встречаясь с его на половине пути. Вадик горячий. И во рту у него ебаное жаркое [не месиво, а жарко́е] месиво [приятного аппетита].
Собственный стояк болезненно пульсирует, видимо приветствуя давно забытое [если бы] ебало. Волков подаётся вперёд, отводя Вадика то ли к подоконнику, то ли в холодильник спиной. Будет он ещё смотреть, конечно, блять, десять раз.
Идя на столь рискованный шаг, Вадик ждал чего угодно и первое, всё же, получил — пиздюлей в плечо. Ну, с кем не бывает, побесится да перестанет. Однако этим не должно было закончиться, у него в планах была нехуйная такая игра в сопротивление. Вот только Волков решил пойти на опережение, заставая [врага] врасплох. Нужно отдать ему должное, у него получилось.
От такого резкого рывка за шею, земля не просто ушла, её буквально вырвали из-под ног, заставляя Дракона пошатнуться. Губы грубые и одновременно нежные, словно желали этого все грёбаные десять лет, выискивая среди чужих именно е г о. Рассудок моментально покинул светлую [и далеко не в плане пиздатых идей] голову, опустошая под ноль. Хочешь — вбей в неё что угодно, она согласится и примет за правду любой бред. Особенно происходящий сейчас.
Пятиться назад было неудобно до бешенства, но сейчас было совершенно неважно, на что наступать и куда вжаться, важнее было только стянуть надоедливое полотенце с бёдер окончательно, мельтешащее красной тряпкой для [Дракона] быка. Несдержанный выдох в чужие губы и скользнувший ответно язык по чужому, а меж тем сброшенная на пол навязчивая ткань. Ебучий Волков совершенно обнажённый и такой же, как и сам Вад, до ожогов горячий. Жарко не по-детски.
Контраст нихуя не мягкого подоконника, откуда поддувало с улицы, и вжимающегося пылающего жаром тела окончательно сорвали все тормоза. Будь у Дракона ручник, от него бы уже не осталось даже рычага, не говоря уже о сожжённом сцеплении. Этот чёртов Олег, в любой ситуации дохуя спокойный снаружи, знал все рычаги давления и умел завести одним лишь [не]осторожным движением, а бывало даже словом. Чёрт бы тебя побрал, Волче.
Вадик по-джентльменски стянул с себя [почему не раньше? А хуй знает] куртку, на мгновение отстраняясь с замеревшим в страхе [а вдруг передумает] сердцем, чтобы следом за курткой отправить и свитер. А затем с новой волной возбуждения прижимает к себе бывшего-бывшего [[напарника ли?], теперь лично руководя процессом и сжимая чужую шею грубой ладонью. Всё почти как раньше, где-то под палящим солнцем Сирии. Или блестящей на смоляном небе Луной. Только он и его Волков с автоматом наперевес где-то в кустах, подальше от других ребят. Разве что сейчас ни ребят, ни кустов, ни Сирии нет и близко.
Бёдрами вжавшись в подоконник, словно желая в нём раствориться к чёртовой матери [Олега. И об этом он ещё обязательно пошутит], пальцами подцепил чужую руку, опуская к своим штанам. Мол, дерзай, хули ты даже яйца не мнёшь, как в первый раз, Олеж. Удовлетворённый рык вибрацией отдался и в собственные губы, когда Вадик языком скользнул меж чужих губ, напористо и без особого разрешения. Теперь он мог позволить себе куда больше, зная, что ему не откажут.
Реакция у Дракона вся в его стиле, да подобающая сложившемуся у них положению. Отпусти, Олег. Не сейчас. Давай обо всех моралях позже, по утру, например [как с похмелья]. Думать, по правде говоря, и правда сейчас хотелось меньше всего. Дай себе шанс забыться. Столько лет хотеть этого, перечёркивая любые мысли, да заталкивая их как можно глубже. Кто ж знал, что ручка, которой Вадик писал в твоей башке, была с невидимыми чернилами. Ты думал, что прошло всё, а он вот. Подсветил, и всё снова читается. Наслаждайся.
Одежду снимать принимается, а Волков взгляд прямой держит, сосредоточенный совсем. Словно у них тут не без пяти минут секс, а собрание акционеров, блять. Видимо это так Дракона и манило. А может, тысяча и одна существующая причина, которая скрывалась за татарским лицом.
— руки.
Волков коротко отстукивает Вадима, когда тот пытается подтянуть Волковскую руку на собственный стояк. Дальнейшая игра уже будет по другим правилам, Дракон. Расслабься и получай удовольствие. Выкапывай все воспоминания.
Поцелуй не заставляет себя ждать, и Олег с радостью отвечает на него, жадно вылизывая чужой рот. Хо ро шо. Вадик вкусный. Что-то с ментолом. Привкусом сигарет. И конечно же пот, намешанный с запахом Волковской крови. Не взбалтывать.
Разрывает поцелуй на вдохе, ощущая лёгкое жжение в лёгких.
Да уж, не забывайте дышать, товарищ.
Пальцами подцепляет алую майку, что пряталась под свитером, и аккуратно заводит под неё руки. Оглаживает бока, с более сильным нажимом проходясь по рёбрам. Обтянутая [нихуя не из-за худобы, а напряжения] кожа на тех, и быстрое дыхание. Что такое, Дракон? Тебя же ещё тогда выдержке учили. Вспоминай, сказали же уже. Одна осечка, и всё прекратится. У Волкова всё было просто.
— подними.
Зенками снизу вверх, утягивая следом майку, что небрежно улетает куда-то на пол рядом с ними.
— ноги шире.
На ширине плеч, Вадь, помнишь?
В с п о м и н а й!
Волков касается носом чужой шеи, медленно и шумно втягивая чужой запах. Сразу же прикусывает обнюханное место, пальцами обхватывая пуговицу на джинсах. Щелчок. Вниз едет собачка. Слегка приспущенные штаны, и запущенная лапа поверх чужих трусов. Стояк нащупывается тут же.
Пройтись пальцами по пропитанным смазкой трусам, с лёгким нажимом поглаживая набухшую головку, [для больших ощущений, блять?]. Собственное возбуждение, что уже давно стянулось в плотный клубок начинало ныть. Но эту сладкую пытку планировалось растянуть как можно дольше. Олег выдыхает у уха, вслушиваясь в каждый чужеродный вдох-выдох и бубнёж.
— не шевелись.
Приказным тоном шепчет уже куда-то на мочку, следом облизывая ту и чуть прикусывая. Почему-то начинают гореть плечи и руки до запястий. Берёт Вадима за руку, и ладонью накрывает собственный стояк, параллельно запуская пальцы под резинку трусов, чтобы тут же обхватить его член. Параллельные движения руками вниз, и медленное вверх.
— шевельнёшься и пожалеешь, жаным [душенька/дорогой].
Блять. Блять. Блять, Волков, автомат в руках и физические упражнения тебе явно на пользу пошли, но куда же так напористо?
Вадик готов был поклясться, что до этого момента ни разу хуй в руках не держал [ни в своих, ни в чужие не давал], потому что Олег делал это слишком по-особенному. Да ладно тебе, чешуйчатый, ты просто перевозбудился и слишком долго представлял волче в своих влажных фантазиях. Но как бы не так.
Ощущения слишком сильно давили на мозг, до искр из глаз и шумных вздохов — вот бы прямо сейчас кончить, да обосрать всю малину [или клубнику, скорее].
Вадик был слаб до этого, с волчьей хваткой и таким же звериным оскалом [не будем забывать про говорящую подвеску]. И слишком открыт перед ним, за что потом, утром, наверное, себя обязательно отругает.
Послушно опустил руку, куда направлял её напарник, хватаясь слишком резко. Пульсирующий член слишком хорошо ложился в руку — ты глянь, Олеж, как влитой — и так же охуенно-чётко-ровно скользил в кольце пальцев. Вад любил играть по е г о правилам, пускай никогда вслух не признается в этом, однако, себе уже смог, и на том спасибо. А если Волков ещё пару раз потянет губами за мочку или прикусит кожу на шее — не дай боже — то вовсе вслух об этом запоёт.
Возбуждение нарастало донельзя быстро, накрывая с макушки до самых кончиков пальцев [и рук, и ног]. И как бы не издевался над ним волче, хуже ему явно не становилось. Вадик ведь тот ещё садист, когда дело касается выбивания информации или просто пыток веселья ради, но будучи в крепких лапах он становился полной своей противоположностью, любящей погрубее да потуже [если в ход шли разного рода ограничивающие в движении штуки]. Боль заставляла удовольствие раскрыться по-особенному, по-своему ярко и гармонично.
А может это всё были отголоски военных лет и бешеной юности? Кто знает, да, Олеж?
Неумение контролировать себя даже когда это нужно — одна из главных черт Дракона, о которой он и жалел, и одновременно нет. Сжимая член как можно сильнее, большим пальцем пару раз мазнул по чувствительной головке, собирая смазку. Вот бы попробовать на вкус. Ты ведь всегда и везде такой — дерзкий, с привкусом железа и волчьих ягод — убийственно хорош, Волков.
Голова шла кругом от блядских приказов. Этот тон он ненавидел и обожал с самого начала, желая и по ебалу дать, и беспрекословно подчиняться, отдавая себя на милость [целиком и полность] Олегу.
— как прикажешь, волче.
Без тормозов и жить, и ебаться было куда интереснее, потому у Вада они не работали никогда. Особенно рядом с ним. И сейчас он, руководствуясь тупыми животными инстинктами, бодро толкнулся бёдрами в принимающую руку. Хорошо, но этого мало. С л и ш к о м.
Ранее снимавшая шею ладонь, поползла выше, пальцы вплелись в короткие волосы на затылке, интуитивно сжимая и прижимая к себе. Куда ещё ближе? Да похуй, лишь бы ощущать е г о каждой клеточкой тела и брать по максимуму, пока имеется такая возможность. Пока он имеется во всех смыслах этого слова.
— не ебу, что ты задумал, но давай скорее, иначе я за себя не отвечаю. и не смотри на мою былую выносливость, Олеж, с тобой это больше не работает.
— Вадим.
Волков начал уже совсем иначе. Ещё ниже. Ещё грубее.
— тебе же было приказано не шевелиться.
Волков нихуя не шутит, когда рычит у его уха злостно, прекращая в это же время движения рукой.
— это последнее предупреждение. на колени.
Левой рукой обхватить подбородок, чуть приподнимая тот. В глаза заглянуть повелительно, всем видом показывая, что шутить сейчас ни-ху-я не намерен. И лучше делать то, что говорят. Пальцами соскальзывает на губы, большим обводя те, да толкая внутрь. Слегка надавливает на челюсть, тем самым напоминая про озвученный ранее приказ.
А все точно хорошо понимают, что глыба, метр девяносто, с пожизненно выгоревшими на солнце волосами, и каменными мышцами, сейчас опускается на колени? Конечно, Вадик понять можно было. Такой же метр девяносто секса, знойный брюнет, татар, ну и просто ахуительный мужик, да ещё и в кровавых подтёках [с кучей синяков] в приказном порядке диктовал условия. Эм. А кто бы, блять, не согласился?
Лапу запускает в волосы, проходясь по тем от лба до загривка. То ли приглаживает, то ли как собаку почёсывает. Один хуй.
— открой рот.
Пальцы, что вновь покоились на подбородке, сейчас возвращались в чужую пасть. Олег обвёл большим язык, тут же сощурившись.
— высунь.
Какого это, Вадь, рядом с такой достопримечательностью?
Хотя ладно, Волковский хуй скорее как чудо света.
Эмоции сейчас были ахуевшие. Хоть нож хватай, глотку перерезая, Вад точно не шелохнётся. Но прямо сейчас хотелось сделать всё для себя. Не для того, кто оставил тысяча и одну метку на теле [пиздабол], а для себя любимого.
— руки за спину.
Волков обхватывает правой член, поднося его к приоткрытому рту. Пальцы левой пропускает в волосы уже на макушке, сжимая те, но ещё не так сильно, как будет уже через минуту.
— шире.
В зрачках пляшут огни [не тех ли совместных костров?], а губы вытянуты в тонкую линию. Олег проталкивает член до конца глотки, не позволяя Вадику отстраняться. На секунду даже прикрывает глаза, на выдохе медленно опуская грудь. Б л я д с т в о. Как же, сука, хорошо.
— соси.