ЖожоCry2008

      Так тепло под одеялом, когда рядом тело крепкое, к которому можно прижаться посильнее. Когда за окном вьюга неугомонная, когда в календаре отмечена неделя январских каникул.       Новый год праздник чудесный. Бессмертных и Пешков ожидаемо провели его вместе. Когда на кухне две родительницы вместе занимаются приготовлением праздничного ужина, а в зале Николай на максимум выкручивает новогодний плейлист, настроение поднимается до небес.       Целоваться в комнате закрытой тоже приятно очень.       Приятно очень, когда можно.       Потрогать, обнять, прикоснуться лишний раз, чмокнуть в рандомное место, потому что хочется.       Потому что взаимно.       Хорошо, когда под бой курантов тоже можно. Поцеловать, с лëгким привкусом шампанского и мандаринов, но и всë ещё винограда, внутри ощущая только безграничное счастье.       Ведь родители видят, и испытывают тоже только счастье.       А сразу после курантов можно и к Саньке с девчонками. Гулять до утра с колонкой и бенгальскими огнями, весело смеяться на всю улицу, чувствуя внутри какой-то очень важный трепет, будто опять стайка бабочек щебечет, что вот он, новый год, новая жизнь. Совсем другая теперь, кажется, навсегда счастливая.       Под утро завалиться наконец домой, в тëплую кровать.       Проснуться уже ближе к вечеру. Да, прижаться к телу крепкому. Так хорошо. Русые волосы аккуратно с глаз чужих убирать, еле касаясь, кончиками пальцев. Провести дальше по скуле, по линии подбородка. А внутри тепло не меньше, чем под одеялом пуховым.       Ваня как произведение искусства. Как скульптура. Неописуемой красоты. Во сне у него трогательно подрагивают ресницы, волосы светлые раскиданы по всей подушке. Бледная кожа выглядит так по-аристократичному в темноте комнаты, и лицо, что выражает спокойствие и умиротворение, тоже.       По венам мëд течëт, или любовь раскалëнная. Опять сердце то быстро трепетом заходится, то в миг останавливается, когда Бессмертных в царстве Морфея губами причмокивает.       В голове засело только одно:       Ваняваняваняваняваняваня…       На языке сладостью оседает:       Красивый.       Приятно в мыслях застревает, как аксиома, как то, что точно не требует доказательств, ведь это очевидно.       Всë крутится, хочет соскользнуть, и кто Серëжа такой, чтобы помешать.       Серëжу учили всегда говорить правду.       Прилагательное с губ слетает легко, с наслаждением, и повторяется бесчисленное количество раз, как и дорожки, проделанные сухими губами по миловидному лицу.       По любимому.       Пешков сплетает их ноги вместе, так нежно, что самому Ване, если б видел он, плакать бы захотелось. Как осторожно руками поперëк торса обнимает, жмëтся слепо ближе, чуть ли не урча от наслаждения.       Можноможноможноможно…       Ему можно, Сергею Пешкову, ему одному.       Ему одному дозволено делать всë, что потребует чувство, изнутри разрывающее.       Это когда хочется приласкать, заботиться, даже просто шапку поправлять на улице холодной, хочется приятно делать, хочется улыбку видеть, хочется улыбку эту, только ему адресованную, сцеловывать «виноградными» губами.       Больше всего на свете младший желает три вещи:       Смеяться так, будто не знает никаких невзгод.       Идти вперëд, будто других путей не существует.       Любить так, чтоб до потери пульса, до звëздочек перед глазами, до слëз от счастья.       И всë это подразумевает, что с ним.       С Иваном Бессмертных.       И только он может помочь.       Жить правильно, чтоб остальные думали, что вы рехнулись.       Чужая, нет, родная рука вдруг двигается легонько, а в следующую секунду ответно обнимает тепло, к себе прижимает.       Над ухом, куда-то в висок, или затылок, хрипло выдыхают:       — Кудрявый, ты чего плачешь?       Но что тут можно сказать? Это сложно объяснить, просто вдруг слëзы сами собой пошли, по щекам розовым, просто вдруг желание неописуемое появилось, эмоций слишком много, по-другому их выразить не получается.       — Просто ты такой хороший, Ивань, такой хороший.       Очи болотные, затягивающие всë глубже в себя, смотрят так понимающе, так, что дыхание снова перехватывает.       — Ну что ты, солнце, тише.       Чтобы кудрявый снова с рыданиями чувственными в плечо Ване зарылся, от того, что с Бессмертных даже плакать уютно.