' ' '
— Вань, как ты и просил, я всё узнала, и очень вовремя, прошу заметить, — женщина заходит на кухню к сыну, по пути включая чайник. — У Серëжки нашего день рождения совсем скоро, двадцать восьмого! Самое время думать над поздравлением. — Мам, спасибо огромное, ты лучшая просто! Я спишусь с Аминой, мы что-нибудь обсудим. А у тебя есть идеи? — Да придумаем, не переживай, — она ласково и со смехом трепëт парня по волосам отросшим, на что тот лишь улыбается благодарно. — Почему вообще ты сразу у Амины не спросил? — Ну ма-а-ам. Она же его лучшая подруга, вдруг бы проговорилась? Нет, я, конечно, в ней не сомневаюсь, но так, на всякий. Ну, то есть… — воздух разрезается громким смехом, что явно не приводит младшего в восторг, — Так, всё, мам, отстань, я не знаю! Лучше подскажи, что делать. — Насчёт подарка я тебе точно не помощник, но если ты хочешь романтику, могу посоветовать цветы. Думаю, тонкой натуре Пешкова как нельзя подойдёт.' ' '
Сверху налетает что-то тяжëлое, мгновенно вырывая из сладкого сна и пугая до чëртиков. Это «что-то» пищит радостно и обнимает крепко. Чтобы собраться с мыслями и понять, что это человек, а даже точнее лучшая подруга, нужно некоторое время, проведëнное в недоумении. Серëжа инстинктивно прижимает девушку в ответ и вдруг смеётся со столь странного пробуждения. — Серëжа! С днём рождения, котик! — как только она замечает, что друг не спит. Приятно. Тепло разливается где-то под рёбрами и хочется глупо улыбаться. — Спасибо, спасибо, Амин, правда. Темноволосая вдруг загадочно ухмыляется и отползает на кровати назад, открывая вид на ещё одного человека в комнате. Кареглазый переводит на него взгляд и в груди вновь появляется знакомое спокойствие. Русый держит руки за спиной и немного смущëнно улыбается, терпеливо ожидая каких-либо слов или намëков на реакцию. Уже пятнадцатилетний выглядит для него, как всегда, потрясающе. Мило спутанные ото сна кудряшки, пижама со всем известной кошкой, заспанное личико без типичного макияжа. В груди щемит приятно. Это ощущается теперь больше как стабильное и постоянное чувство, чем накрывающая с головой эйфория и влюблëнность. Может ли он сказать, что любит? Рано и совершенно не нужно сейчас. Глупо, очень глупо. — Иди уже сюда, дурачок, чë стоишь, — младший руки обыденно в сторону Вани тянет, желая как можно скорее попасть в объятия родных рук. И он попадает. Иван одной рукой Пешкова к себе аккуратно притягивает и поцелуи краткие в кучеряшках обьëмных оставляет. Свободная рука из-за спины небольшой букет показывает, и у Серëжи дыхание моментально сбивается. Может ли Ваня сказать, что любит кудри патлатые, коленки разбитые, заколки яркие, чокеры на шее тонкой? Это вычурно и парни так не одеваются, не выглядят. Белые и сиреневые ромашки, гипсофилы перевязанные светло-розовой лентой. От них сквозит такой нежностью и красотой, что отвести взор не является возможным. Но перевести его на светящиеся болотные глаза, бегающие по его лицу, Сергей в состоянии. Хочется сказать так много, хочется сделать так много, хочется мир человеку напротив подарить, лишь за то, что он есть, лишь за то, что рядом, за то, что чувствует. Но Пешков лишь невесомо пальцами скользит по руке, букет сжимающей, другой рукой за волосы светлые к себе прижимая, и целует мягко. Может ли Ваня сказать, что любит глаза, чëрным подведëнные, губы пухлые, пар сладкий? Многие это считают неправильным и противным.' ' '
Тëмный локон завивающийся подхватывают и осторожно новой заколочкой закалывают. И ещё одной. Серëжа, кажется, не дышит. Спугнуть боится. Бессмертных таким сосредоточенным выглядит, стараясь случайно больно не сделать. Кроме невероятной красоты цветов Иван подарил всë, что у него ассоциируется с его парнем. Баночку с чëрным лаком для ногтей, виноградную одноразку, чокер с шипами, значок с их общей фотографией, и много разноцветных аксессуаров для волос. От его внимательности к таким мелочам глаза слезятся, но плакать, даже от радости, при старшем не хотелось, ведь он сто пудов и так волнуется на счёт подарка. Закончив с волосами, Ваня медленно переходит к шее, цепляя пальцами с немного длинными ногтями чокер и пытаясь застегнуть его на молочной коже, заботливо отодвигая в сторону пышные кудри. Боится прищемить. Пешков с замиранием сердца неотрывно глядит в зеркало перед ними. Слишком волшебно, слишком сюрреалистично, слишком приятно. Может ли Ваня сказать, что любит оберегать и заботиться? Раньше он за собой такого не замечал.' ' '
По заранее обговорëнному плану Иван выводит Пешкова из его квартиры в определённое время. Серёжа понятия не имеет, что именно происходит и куда его ведут, но слепо идёт за русым. Разрешает себе быть ведомым в его тёплых руках. С ним не страшно. Бессмертных ладонь чужую мягко сжимает и кудрявые волосы за ушко заправляет, не переставая комплиментами осыпать. Зеленоглазый говорит абсолютно искренне, даже не думая блефовать. Может быть, всё-таки любит? Каждый локон тёмный, манеру речи нахальную, глаза карие, блестящие всё же от слёз. От слёз счастья. Потому что там, под подъездом, откуда Ванюша его за ручку вывел, стоит и Амина, и Саня, и Эвелина, и Бессмертных старшая, на пару с его родителями. Огромные шары воздушные разных форм и цветов тихонько на ветру морозном покачиваются, пока нескладный, но определённо самый лучший хор в жизни пятнадцатилетнего, состоящий из самых близких, напевает такое заезженное «Happy Birthday to you». Парень рядом за плечи притягивает к себе, смотря на сменяющиеся одна за другой эмоциями на лице именинника, который смеётся удивлённо и размазывает по щекам солёные дорожки, градом стекающие. Потому что в Ване Серёжа был уверен на все сто двадцать. И ещё ни разу не ошибся, получая отдачу под двести пятьдесят. У старшего у самого глаза щипать начинают, и такого он точно не чувствовал, наверное, ни разу. Так может ли Ваня сказать, что любит? Смотря как все усаживаются за стол, в центре которого разместили торт праздничный со стройными рядами свечей, с мерцающем пламенем… — Ива-а-а-ань, иди скорей сюда, я сейчас буду свечки задувать и желание загадывать! Ваня думает, что нельзя любить ни кудри патлатые, ни коленки разбитые, ни заколки яркие, ни чокеры на шее тонкой. И это совсем не потому, что «вычурно» или из-за того, что кто-то посмел решить, что якобы парни так не одеваются и не выглядят. Хуйня всё это. Пешков, в затишье волшебного момента, на секунду глаза усердно зажмуривает и дует на маленькие огоньки, вмиг потухшие. Кухня заливается аплодисментами и смехом, а русый почему-то взгляда отвести не может, пока в мыслях снова и снова появляется: Красивый. А ведь любить нельзя и глаза, чëрным подведëнные, губы пухлые, пар сладкий. Не потому, что многие это считают неправильным и противным, пошли они подальше. А ведь просто Серёжа, правда, очень красивый. И добрый. И чувствительный. И чувственный. — Я… я бы хотел вам сказать… Я так вам благодарен, вы не представляете, — руками прикрывает глаза и стоящий позади старшеклассник мягко обнимает. Ему объятий не жалко. Эй, Вань, когда успел стать таким тактильным? Целует в щёчку порозовевшую и снова это чувство глупое, совершенно глупое. Когда хочется смеяться и уснуть в чужих руках. Нет, всю жизнь засыпать в чужих руках и просыпаться в них же.' ' '
— Что ты тогда загадал? Тихо. Гости недавно ушли, оставляя двоих парней в одной комнате на одной кровати, тихо переговариваться, глядя в потолок. — Так нельзя, Ванют, иначе не сбудется, — мурлычет куда-то в шею, лениво пальчиками водя по торсу чужому. — Очень хочешь чтоб сбылось? — усмехается, понимая глупость своего вопроса. — Конечно хочу, любимый. — Значит там точно что-то про меня, — зеленоглазого тут же щипают в бок, на что тишина наполняется смехом. — Какой ты уверенный, ни чё се! — кареглазый хихикает и снова к уху наклоняется, чуть задевая губами виноградными мочку. — Ну, возможно. Затяжка паром из электроники новоподаренной и глаза опять сонно слипаются, веки будто становятся под тонну каждое. С Бессмертных всегда так. С ним всегда только умиротворение и сладостный покой. А у самого Бессмертных весь день на уме дума сложная. Но, кажется, в конце дня она нашла ответ нужный. Правильный. Нет, не может. Не любит он кудри патлатые, коленки разбитые, заколки яркие, чокеры на шее тонкой. Не любит и глаза, чëрным подведëные, губы пухлые, пар сладкий. И это совсем не потому, что «вычурно» или из-за того, что кто-то посмел решить, что якобы парни так не одеваются и не выглядят. Хуйня всё это. Да, многие это считают неправильным и противным, но пошли они подальше. Невозможно любить что-то. Но, наверное, Ваня мог бы решиться подумать, что любит. Серёжу Пешкова, например. И, наверное, он любил бы его и без кудрей, и без чокеров, и без подводки. Любил бы всегда, в любом виде, в любом настроении, в любом возрасте. Может ли? Может ли Ваня сказать, что любит? Может ли Ваня сказать, что любит Сергея Пешкова? Сказать пока нет. Но, когда-нибудь, обязательно. Он обещает. Но пока он разрешает себе об этом думать и заснуть в чужих руках. Как и мечтал.