Мятные леденцы

      Он добирается домой на метро, потому что иррационально боится волей непредсказуемого случая снова наткнуться на Полину. Хотя это глупо, поскольку Чикаго достаточно велик для того, чтобы такие случайности имели самые минимальные шансы.       Дома Микки чистит зубы несколько раз, но в итоге ему кажется, что во рту всё ещё осталась омерзительная горечь. Он только теперь понимает, что ощущал её всё последнее время. Весь последний десяток лет. Просто Микки настолько привык к ней, что она незаметно стала частью его жизни.       Когда он наконец без сил валится на диван с бутылкой пива и позволяет себе закурить электронную сигарету, мобильник сигналит новым текстовым сообщением. Микки снова принимает вертикальное положение и, прежде чем взять телефон с журнального столика, поворачивает голову в сторону окна. Пока он добирался домой, на улице успело окончательно стемнеть. Мягкий свет с верхушки мачты городского освещения проникает в комнату сквозь приоткрытые жалюзи. Микки поднимается и шлёпает босиком по затёртому, но мягкому и чистому ковру, нехотя переставляя едва подъёмные ноги. Вместо того, чтобы прикрыть жалюзи плотнее, он полностью поднимает их наверх и распахивает окно, впуская в квартиру прохладный вечерний воздух.       Вечер Чикаго пахнет автомобильным выхлопом, попкорном и немного рыбой, которой накидывает бризом со стороны озера Мичиган. Вечер Чикаго не пахнет Йеном Галлагером, но Микки всё равно ощущает на себе этот запах, хотя он давно сменил одежду и даже принял душ.       Он, блять, пропитался Йеном насквозь и, очевидно, это произошло ещё в те времена, когда они были юными и такими глупыми, что серьёзно могли надеяться, будто сумеют преодолеть всё то дерьмо, которым являлась тогда их жизнь.       Вдохнув поглубже, Микки возвращается обратно на диван и наконец решается заглянуть в телефон. И нет, блять, он не надеется увидеть там сообщение от рыжего, боже упаси. Микки это нахрен не упало. Больше нет. У него есть сын и он будет думать только о нём и ни о ком больше. Ни о ком, у кого ебучие оранжевые космы, веснушки на бледной коже, которые спустя годы поблёкли, но их всё ещё чертовски много. Ни о ком, у кого самая глупая и очаровательная на свете улыбка и самые, блять, зелёные в мире глаза.       В верхней части экрана мобильного есть оповещение мессенджера. Когда Микки открывает его, то видит, что сообщений пришло два. Первое от Ева и второе практически сразу вслед за ним. Глядя на адресата, Микки не может вздохнуть, не опасаясь при этом подавиться к чертям собственным грёбаным сердцем, которое мгновенно подпрыгивает и начинает стучать где-то в районе горла.       Он открывает сообщение Ева, игнорируя то, что там написал ему рыжий ублюдок. Микки больше это не интересно.       «Пап, только, пожалуйста, не сердись, но я дал Йену наш адрес. На самом деле мне пришлось, потому что он почти умолял меня на коленях)) И я не преувеличиваю! Утром мне показалось, что у вас есть какая-то история. Вернее, я знаю, что она есть у тебя, а теперь, кажется, понимаю, с кем. Мне рассказала тётя Мэнди ещё в прошлом году. Не злись на неё, потому что я сам спросил. Ты же знаешь, каким я могу быть… Ей пришлось сдаться под страхом проснуться утром побритой налысо))»       Блять, настойчивым он может быть. Упёртый паршивец. Микки прерывает чтение и сжимает двумя пальцами переносицу, закрыв глаза на несколько секунд. Его сердце снова колотится как бешеное. Он открывает глаза и читает дальше:       «В общем, ещё раз — не сердись, но Йен, видимо, поехал к тебе. И да, я прямо сейчас ложусь спать, поэтому можешь не звонить. Позвоню тебе утром, сразу, как только проснусь. Люблю тебя, пап».       — Блять. Ёбаный нахуй! — голос Микки дрожит.       Он не знает, что чувствует, но это всё точно какое-то сплошь сюрреалистичное… что-то. Микки понятия не имеет, сколько времени ещё сидит и глупо пялится на экран своего мобильного, раз за разом перечитывая сообщение от сына. Своего, блять, собственного сына, который… Иисусе. Маленький негодяй оказался ещё хитрее, чем Микки когда-либо мог представить.       Ему кажется, что он совершенно отвратительный отец, потому что даже не представлял себе до сих пор, как сильно Ев заботится и болеет о нём. Неужели, блять, Микки так чертовски облажался, что его проклятая вселенская тоска так явно написана на его унылой физиономии?       И да, прямо сейчас Микки страшно зол, но не на Ева и даже не на болтливую курицу сестру, которой никогда не удавалось удержать за зубами её длинное помело. Он привычно злится на самого себя, за то, что Микки Милкович — страдающая киска с хроническим недоёбом — оказался таким очевидным неудачником, что его собственный отпрыск заметил это и решил взять ситуацию в свои маленькие детские ручонки.       Микки не просто злится. Он в бешенстве, потому что сраный рыжий мудак посмел не только вот так запросто и совершенно беспардонно снова вломиться в его жизнь, расковырять старые, почти затянувшиеся раны и посыпать их солью. Он ещё и позволил себе манипулировать чужим ребёнком, ребёнком Микки, играя на его чувствах к папаше — неудачнику.       Он закрывает мессенджер, не прочитав сообщение от Йена. Вместо этого Микки открывает список контактов и находит в них номер придурка, который сам собственноручно за каким-то ляхом сохранил в своём мобильном. После пары секунд размышлений Микки решительно жмёт на зелёную трубку вызова. Рыжий отвечает так быстро, словно только и ждал, когда Микки позвонит. Это бесит ещё больше, если такое вообще возможно.       — Буду у тебя дома через полчаса, — заявляет Йен почти спокойно и как ни в чём не бывало. Словно они с Микки только что договорились о грёбаной, мать её, встрече.       Микки вскакивает с дивана и начинает нервно расхаживать по полутёмной гостиной, как взбесившийся тигр в клетке. Натыкается в темноте на мебель и сжимает телефон так крепко, что тот того и гляди затрещит в его кулаке.       — Ты чё, блять, о себе возомнил, Галлагер? Давно твоим еблом никто по полу не возил? Так я, блять, исправлю это.       — Микки, просто успокойся и подожди, пока я приеду.       — Успокоиться, блять? Совсем, сука, охренел? Ты воспользовался тем, что мой ребёнок не такой тупой уёбок, как его отец!       — Был.       — Что, блять?       — Я говорю, его отец был уёбком. С этим я не спорю.       С обратной стороны трубки слышится шум: сигнал машины, визг тормозов и слабая фоновая музыка. Йен тихо ругается сквозь зубы, выключив радио или убавив громкость до минимума.       — Ты чего творишь, гондон? — вопит кто-то издалека. Микки понимает, что Йен опустил боковое стекло.       — Пошёл нахуй, урод, — огрызается Йен в сторону от телефона. Звуки с улицы тут же становятся тише, что означает снова закрытое окно. — На чём мы там остановились? А, точно. Я сказал, что признаю, раньше ты был уёбком. Но теперь ты не такой, Микки. Я вижу это.       Микки чувствует, что понемногу остывает, словно его уложили в ванну и пустили прохладную воду.       — Чё, блять, это вообще значит? — вяло интересуется он просто для того, чтобы заполнить повисшую тишину эфира.       — Это значит, что я сожалею о той херне, которую наговорил тебе сегодня в пабе и хочу начать всё заново. И я, блять, приеду к тебе, хочешь ты этого или нет. И мы продолжим наш разговор. А если вздумаешь не открыть мне свою грёбаную дверь, то я вынесу её вместе с дерьмовой рамой, так и знай.       — Я всегда могу просто съебать из дома и не дождаться тебя, — фыркает Микки. — Об этом ты, блять, не подумал?       За трубкой раздаётся короткий нервозный смех. Йен резко жмёт на клаксон. Микки понимает это, когда слышит сигнал его машины после характерного шлепка ладони о руль.       — Конечно, я об этом подумал, мудак, — заявляет Йен. — В таком случае я просто сяду у тебя под дверью и подожду, пока ты не заебёшься корчить из себя сраную девочку и не вернёшься в свою чёртову квартиру.       — Блять, ты всё тот же долбанутый придурок, Галлагер, — устало ухмыляется Микки, роняя зад обратно на диван.       — Ты когда-то любил этого придурка, — отвечает ему Йен его же словами и, не дожидаясь ответа, сбрасывает вызов.       — Любил, блять, — бормочет Микки дрожащим голосом в пустоту, сглатывая подступивший к горлу ком. Кажется, и сейчас люблю, ублюдок. Эти слова он не произносит вслух.       Продолжая сжимать телефон, он опускает руки и запрокидывает голову, уложив её на спинку дивана. Сидит так ещё несколько долгих минут, прежде чем вспоминает, что так и не открыл сообщение, которое прислал ему рыжий перед тем, как прыгнул в тачку и понёсся через весь Чикаго очертя голову, чтобы снова увидеть Микки.       Микки подносит мобильник к лицу и открывает мессенджер. Он боится, не успел ли Йен удалить своё сообщение, но то всё ещё на месте.       «Ничего не окончено, Милкович».       Не то чтобы Микки реально ожидал признаний в любви или какой другой душещипательной херни, но, блять, он не в силах подавить в себе острого разочарования, перемешанного с глупой щенячьей надеждой.       Мобильник Микки снова издаёт сигнал сообщения.       «Как проходит свидание? Можешь не отвечать прямо сейчас. Просто заметила, что ты онлайн».       Это Полина. Микки понимает, что широко улыбается, только в тот момент, когда у него начинают болеть щёки. Эта девчонка чертовски странная. В какой-то момент Микки даже начинает сомневаться, реальна ли Полина вообще, или это лишь плод его медленно подступающего безумия.       «Дубль один прошёл как полный пиздец. В ожидании дубля два. Если выживу и не сяду за убийство, напишу тебе утром».       Микки хмыкает, перечитывая своё сообщение, прежде чем отправить его Поли. Чёрт. Они только пару часов как знакомы, а Микки, блять, уже придумал для неё сокращенно-ласкательное. Прекрасно, мать его. Микки Милкович превращается в сентиментальную кралю.       Проходит полчаса, затем сорок минут. Микки смотрит по Нетфликс какой-то заезженный сериал. И нет, он не хватает свой мобильник каждую секунду, чтобы взглянуть на время. Просто его ноут стоит на компьютерном столе и он открыт, и на его заставке горят неоновыми цифрами электронные часы размером со сраный штат Иллинойс.       На пятидесятой минуте Микки вскакивает с дивана и закрывает проклятый гаджет, чтобы тот перестал уже мозолить ему глаза. Прекрасно. Так гораздо лучше. Если рыжий мудак вдруг передумал или струсил, развернувшись обратно на полпути, то это ведь только его проблема, верно? Микки его веснушчатая физиономия здесь нахуй не упала. Он отлично справлялся без присутствия Галлагера в своей жизни. Почему бы ему не справиться теперь?       Спустя час после того, как они так мило пообщались с Йеном по телефону, Микки начинает овладевать беспокойство. Рыжий нёсся к нему как сумасшедший. У Галлагера всегда были слишком длинные ноги. Что если он, блять, вообще забыл, где в машине находится педаль тормоза? Он ведь запросто мог угодить в аварию. Чёртов ублюдок.       Микки хватает мобильник с журнального стола и открывает журнал вызовов. И, блять, если его пальцы немного дрожат, когда он жмёт на контакт под именем «Оранжевая башка», то это просто от того, что он сегодня забыл поужинать. Собственно, Микки пропустил даже свой обед. Только и всего.       Как только динамик у его уха оживает, Микки сразу попадает на голосовую почту. Он не слушает, какую очередную глупость Йен наговорил на свой автоответчик.       — Твою мать, Галлагер.       Ровно минуту Микки раздумывает, не стоит ли позвонить Липу, но потом вспоминает, что да, блять, прекрасно. У него нет его номера. Что он вообще за отец, раз отправил своего сына в гости к другу и даже не обзавёлся номером телефона его родителей? Или хотя бы домашним.       В любом случае, время уже достаточно позднее для звонка. Поэтому Микки наскоро переодевается в джинсы и чёрную толстовку с изображением Микки Мауса, — да, блять, он носит толстовку с диснеевским Микки, только потому, что Ев подарил ему её на Рождество — хватает с полки в прихожей ключи от Шевроле и выходит из квартиры. Он понятия не имеет, что собирается делать, но знает, что должен сделать хотя бы что-то, пока окончательно не поехал крышей или не заработал нервный срыв.       Как только Микки спускается вниз и выходит на подземную парковку, его взгляд тут же врезается в серебристый Мустанг. Он практически уверен, чей именно это Мустанг. Хотя бы потому, что жильцы их многоквартирного дома — это по большей части люди из среднего звена. Вряд ли кто-то из них в состоянии позволить себе разъезжать по городу на грёбаном ни хрена не дешёвом масл-каре.       На секунду Микки застывает на месте, соображая, стоит ли ему подходить к машине Галлагера, после чего решительно направляется вперёд. Потому что, блять, пора бы ему уже отрастить наконец яйца и научиться смотреть в лицо своим страхам.       Рыжий сидит на водительском сиденье. Стекло на его двери опущено, руки сжимают руль так крепко, что если бы Микки не трясло мелкой дрожью от не ко времени разбушевавшихся нервов, он бы подумал: как вообще эта штуковина ещё не выдралась к хренам из приборной панели?       И… боже. Выражение лица Йена определённо стоит того, чтобы Микки проделал весь этот путь, хотя вполне мог бы уже спокойно дрыхнуть в своей постели, пуская слюни на подушку. Глаза Галлагера, и без того нелепо огромные, как у героя анимешных мультфильмов, сейчас напоминают два здоровенных блюдца, губы искусаны и плотно сжаты. Микки не может припомнить, видел ли он когда-либо Йена таким перепуганным.       Бегло оценив состояние машины, Микки понимает, что тачка цела. По крайней мере, это может означать, что придурок не попал по пути в ДТП и, чего доброго, не переехал кого-то ко всем чертям. Он выдыхает с долей облегчения, однако Микки всё ещё понятия не имеет, чего такого страшного могло приключиться с Галлагером, что он сидит здесь, трясётся, как осиновый листок, и боится покинуть салон своей машины.       — Эй, ты там в порядке? — интересуется Микки, подойдя ближе и положив локоть на крышу Мустанга с той стороны, где сидит Йен.       Рыжий поднимает на него глуповато-ошарашенный взгляд и несколько мгновений выглядит так, словно не представляет, кто вообще перед ним стоит. Потом пару раз моргает и — Иисусе! — приходит в себя до того, как Микки уже почти собрался помахать рукой перед его лицом.       — Я… — начинает Йен, но ему приходится откашляться, прочищая осипшее горло, прежде чем продолжить. — Я понятия не имею, сколько времени сижу тут.       Микки мог бы разволноваться за душевное состояние рыжего, если бы голос Йена не звучал так жалобно. Даже если б захотел, Микки не в состоянии побороть улыбку, которая сама собой расплывается на его лице.       — В последний момент очко заиграло, Галлагер? Собирался отсидеться и просто съебать по-тихому обратно?       — Пошёл ты!       И снова этот щенячий взгляд. Микки вздыхает и закатывает глаза, потянувшись вниз и открывая водительскую дверь.       — Выходи уже из грёбаной тачки, чувак. Тебе всё равно не стоит сейчас садиться за руль.       Йену удаётся покинуть салон машины со второй попытки, потому что он забывает, что всё ещё пристёгнут ремнями безопасности. Микки фыркает, глядя на мышиную возню, но никак не комментирует. Отходит в сторону, давая неуклюжему рыжему место, чтобы развернуться.       — Так… это твоя тачка? — спрашивает он вроде бы без видимого интереса, чисто с целью проявить внимание и отвлечь Йена.       Ну, и просто для справки, да. Микки совершенно похрен, чем занимается его грёбаный бывший, что в состоянии позволить себе такого монстра.       — Моя, — соглашается Йен, остановившись. Роется в карманах джинсов, откуда достаёт измятую пачку сигарет. — Клиент подарил пару лет назад.       Клиент, блять?       — Клиент, блять? Заебал, слышь, не кури здесь, — Микки нервно выхватывает сигарету изо рта Йена и жестом заставляет его спрятать её обратно. — Ты чё, грёбаный мальчик по вызову или что-то в этом роде?       Он не может не отметить, как багровый румянец расползается по щекам Йена. Если он попал в точку, чёртов мотор Микки точно остановится прямо сейчас. Вот только, какого сраного хрена? По всем правилам ему должно быть всё равно, однако, почему-то это не так. Совсем, блять, не так.       Он может вздохнуть с долей облегчения, когда глаза Йена снова расширяются. Кажется, рыжему не нравится то определение, которое Микки использовал для указания рода его занятий и это обнадёживает.       — Я не сраный эскорт, Микки, — огрызается Йен смущённо и обиженно.       — Просто хастлер? — Микки не может удержать язык за зубами, даже если бы ему хотелось.       — Я массажист, ясно? Решил выучиться после того, как чуть не угодил в тюрьму, когда меня поймали на подделке документов.       Микки помнит, как это было. Йену не хватало пару месяцев, чтобы уйти в армию добровольцем. Но ему так не терпелось поскорее свалить от Микки как можно дальше, что он без лишних раздумий подделал документы и ушёл под именем Липа Галлагера. Микки не уверен был тогда и не знает сейчас, имеет ли право в чём-то его винить. Если бы ещё последний факт помог как-то облегчить его боль, от которой Микки едва не загнулся после его ухода.       Они с Йеном как раз заходят в лифт, когда Микки вдруг осеняет.       — Не знал, что массажисты, блять, так дохуя зарабатывают, — фыркает он с недоверием. — Это грёбаный Шелби GT, чувак.       — Нед был не просто клиент. Не совсем, — неохотно признаётся Йен.       Микки приходится почти полностью задержать дыхание, чтобы его колени перестали трястись. Помещение лифта настолько мало, что им с Йеном приходится стоять почти вплотную друг к другу. Их плечи соприкасаются, Микки может чувствовать даже через два слоя ткани, какая у рыжего горячая кожа. Его притягивает к Йену словно каким-то дурацким магнитом. Всегда притягивало. Микки не отрицал этого раньше и уж точно не станет отрицать теперь. Как там, блять, говорил тот бледный чувак в «Сумерках»? Йен Галлагер — личный особый сорт героина для Микки Милковича. Верно на все сто процентов.       — То есть, блять, этот ебучий Нед был клиент с привилегиями, — сквозь зубы догадывается Микки, хотя он и не хочет озвучивать всё это. — Ты с ним трахаешься, и он подарил тебе тачку. Всё ясно, блять. Как я и говорил, ты сраный мальчик по вызову, чувак.       Они выходят из лифта и подходят к двери в квартиру. Микки достаёт ключи из кармана своей толстовки и открывает дверь, впуская их внутрь.       — Микки, — зовёт Йен, но Микки не может себя заставить посмотреть на него.       Вместо этого он стягивает с себя толстовку, схватившись за ворот на шее, и швыряет её на диван в гостиной.       — На кухне есть кофе в кофейнике, — кидает он через плечо, направляясь в ванную. — Или можешь подождать. Я вернусь и сварю новый.       Ему нужна всего минута, чтобы просто плеснуть в лицо прохладной водой и побыть немного в одиночестве. Если Микки не спрячется от Йена прямо сейчас, то сомневается, будет ли он в состоянии контролировать свои действия. Ему до подкожного зуда хочется просто повалить рыжего ублюдка на чёртов диван. Или схватить за шкирку, затащить в свою спальню и трахаться с грёбаным мудаком, пока он, сука, не сдохнет прямо на Микки и, блять, внутри Микки. Пока сучёныш не забудет всех своих ёбарей, которых за эти годы наверняка было столько, что Микки не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы сосчитать. Потому что, блять, это Йен.       Когда Микки наконец удаётся взять себя немного в руки, он выходит из ванной, чтобы обнаружить Галлагера на своём диване. Йен сидит и пристально рассматривает фотографию Микки и Ева, рассеянно поглаживая пальцами вдоль гладкой хромированной рамки.       — Кто вас фотографировал?       — Мэнди.       Микки пожимает плечами и направляется к кухонной стойке, чтобы вылить старый кофе и сварить свежий. Раз уж поспать ему сегодня точно не светит, то по крайней мере Микки необходимо немного кофеина. Чтобы привести в хотя бы относительный порядок мысли, которые с момента, как они встретились с Галлагером, мечутся в его тупой башке, как перепуганные белки. Он обязан вернуть себя в подобие нормы до завтрашнего утра, когда Ев вернётся домой.       Микки меняет фильтр в кофеварке, засыпает свежий молотый кофе и заливает воду. Нажимает на кнопку, когда буквально всей своей спиной чувствует близость невероятно горячего тела Йена. От которой руки и затылок Микки сразу покрываются предательскими мурашками.       — Я больше не встречаюсь с Недом, — тихо произносит Йен. — Уже почти год.       Они стоят так близко друг к другу, что Микки может чувствовать кожей чужое тёплое дыхание. И этот, блять, чёртов запах мяты и табака, и…       — Круто, — вякает Микки, не оборачиваясь. — Поздравляю. Или, блять, соболезную, как угодно.       — У меня нет никаких серьёзных отношений, — сообщает Йен на этот раз уже с нажимом.       Господи, да что, в самом деле, за херня!       — Слышь, рыжий, — Микки резко разворачивается на пятках, чтобы тут же почти столкнуться с Йеном лицом к лицу. — Ты можешь ебать, кого хочешь. Мне, блять, похуй, веришь?       — А если это ты. Если я хочу тебя? — шепчет Йен на выдохе.       Он наклоняется совсем немного и теперь почти дышит Микки в рот. Микки в свою очередь задерживает дыхание, потому что… блять. Блять! Твою ж…       — Это твои грёбаные проблемы, Галлагер, — выдыхает он наконец в губы Йену и вопреки собственным словам прижимается ртом к этим губам, обхватив ладонью затылок Йена.       Микки Милкович — сраная безвольная тряпка. Не то чтобы прежде он сам этого не знал. Разумеется, он знал. Всё, что касается каким-то образом Йена Галлагера, всегда было чёртовым краеугольным камнем в жизни Микки.       Их поцелуй скорее напоминает жадные укусы двух жутко голодных, почти умирающих людей. И это на самом деле так, потому что, будь проклят Микки, если он не изголодался по этому. По этой сумасшедшей химии между ними, по этим до одурения сладким губам со вкусом табака и мятных конфет. По этим рукам, — сухим и тёплым, удивительно нежным, но в то же время настойчивым — которые сейчас лихорадочно шарят под его растянутой домашней футболкой. Царапают и гладят, цепляются за Микки, как утопающий цепляется за спасательный круг с последней надеждой выбраться из водоворота.       Микки опускает руки, лихорадочно шарит ими, пока ему не удаётся наконец протиснуться через туго затянутый ремень узких штанов Йена. С силой сжимает пальцами подтянутые ягодицы рыжего и глухо рычит в поцелуй, как раненый, истощенный зверь.       Йен плотно прижимает Микки к кухонной стойке за его спиной. Микки остаётся только подчиниться, поддаться невероятному соблазну и тихо, почти обречённо стонать, пока чужой язык жадно исследует его рот, вылизывает нёбо и линию зубов, нетерпеливо ласкает язык Микки. Это похоже на настоящее сумасшествие, но Микки только рад этому. Он хочет сойти с ума, хочет поддаться и наконец получить то, о чём мечтал столько долгих и невероятно мучительных лет. Получить хотя бы немного Йена.       Их одежда исчезает с разгорячённых тел в считанные секунды. Микки даже не успевает понять, в какой момент он оказывается совершенно голым и разложенным на пустой барной стойке, как рождественская индейка. Рот Йена путешествует буквально по каждому миллиметру его горящей кожи и, блять… Если Микки не двинет кони от удовольствия прямо сейчас, то это будет просто пиздец как здорово. Потому что тогда он непременно сдохнет с членом Галлагера в своей грёбаной голодной заднице, как всегда и мечтал.       Йен ласкает и вылизывает грудь Микки, кусает по очереди сперва один сосок, потом другой. Микки вскрикивает каждый раз. Ему, блять, похрен. Это ведь Йен, мать его, Галлагер. Его Рыжий. Только его и, блять, ничей больше. Микки почти готов орать об этом на весь сраный Чикаго. Был бы готов, если бы его рот был в состоянии издавать более-менее связные звуки, не похожие на вопли похотливой течной кошки.       Губы Йена спускаются ниже, к животу Микки, оставляя после себя влажную дорожку и, наверняка, несколько заметных засосов на бледной коже. Горячий язык обводит пупок и мучительно медленно следует вниз, избегая пока прикасаться к члену Микки, который по ощущениям уже дымится и течёт, как сломанный кран.       — Боже, как я скучал по этому, — горячо бормочет Йен через поцелуи, которыми уже осыпает внутреннюю сторону бедра Микки.       И Микки уже готов взорваться к хренам и разлететься на тысячи маленьких кусочков. Готов умолять Йена прикоснуться к нему так, как Микки жаждет больше всего. Однако развратный ублюдок не торопится. Продолжает вылизывать бёдра Микки, ласкать их своими чертовски нежными и сильными руками. И — Боже! — Микки под этим ртом плавится, как кусочек масла, который кто-то оставил лежать на солнце.       Когда рыжий наконец снова поднимается выше, о кожу Микки уже смело можно зажигать фитили.       — Я почти забыл, какой он на вкус, — с трепетом шепчет Йен и легонько дует на влажную головку стоящего члена Микки, от чего Микки вздрагивает и покрывается мурашками от макушки до самых пяток.       — Так вспоминай, блять, — язвит он с возбуждённой кривой ухмылкой.       Пиздец. Оказывается, он ещё способен ворочать языком. Невероятно!       Йен наклоняется ниже и без предупреждения втягивает в рот член Микки сразу целиком. Пропускает его в горло и задерживает там, сглатывая вокруг головки, пока Микки извивается как угорь на барной стойке и старается не орать во всю глотку.       Кто-то тут определённо усовершенствовал свои навыки. Микки игнорирует укол ревности и ему это удаётся весьма легко, потому что… Его вдруг простреливает невероятным удовольствием от яиц до самого затылка. Что это, блять, за хуйня?       Микки приподнимается на локтях, в то время как рыжий выпускает член из своего рта.       — Чё, блять, за апгрейд? — стонет Микки, когда Йен с довольной ухмылкой вываливает свой язык, в центре которого красуется блестящий серебряный шарик. — Ох ты ж, чёрт, — возбуждённо бормочет Микки и валится обратно спиной на прохладную поверхность стойки. — Какого хрена я сразу не заметил? — хнычет Микки.       Йен щёлкает языком, и пирсинг едва слышно позвякивает по ряду верхних зубов.       — Возможно, ты был слишком занят тем, что ощупывал мой зад, — дразнит он.       Облизывает член Микки от основания до кончика, прижимает шарик к уздечке, обводит языком текущую головку. Микки страшно трясётся и потеет, как грёбаный… хрен его знает кто. Твою мать, да что за чёрт! Они ведь только что сосались, как два пубертатных подростка. Очевидно, Микки так поплыл от этих долгожданных поцелуев, от близкого контакта с блядским сладким ублюдком, что не смог бы понять, даже разорвись в его квартире боевая граната.       И, бля, если Галлагер не оставит в покое член Микки сию секунду, то Микки кончит. А он пока не готов к этому. Точно, блять, не сейчас.       — Эй, Йен. Йен, блять! Остановись, — требует Микки сдавленным, хриплым голосом.       Спустя пару секунд его поплывший взгляд встречается с больным и испуганным взглядом. Микки понимает, что ему стоит успокоить Йена, показать, что он не собирается передумать и оттолкнуть его, но он позволяет себе несколько мгновений мстительно насладиться триумфом.       — Просто хочу, чтобы ты трахнул меня, а такими темпами я, блять, долго не протяну, — объясняет он наконец после затянувшейся паузы.       Зелёные глаза Йена вспыхивают почти дьявольским огоньком, несмотря на очевидный вздох облегчения. Микки не успевает даже вякнуть, как оказывается висящим на плече рыжего, куда тот закидывает его одним лёгким движением.       — Сука… Какого, блять… Галлагер, твою мать, поставь меня.       — Заглохни, Милкович, и признавайся, какая из спален твоя?       Йен увесисто и звонко шлёпает Микки по заду, отчего того неожиданно насквозь прошивает острым, почти нечеловеческим возбуждением. Микки не удаётся подавить задушенный стон, который — он сам понимает это — выходит настолько порнушным и развратным, что Йен мгновенно застывает на месте.       — Ми-икки…       — Только попробуй что-то вякни, мудак. Моя комната первая по коридору. Шевели, сука, культями.       Рыжий — паскудина — смеётся весело и самодовольно. Открывает дверь в комнату Микки пинком и в два шага подходит к кровати. Прежде чем откинуть покрывало на пол и швырнуть Микки на мягкий, пружинистый матрас, ублюдок кусает его за ягодицу, после чего зализывает собственный укус, успокаивая кожу мягким, тёплым языком. И, ёб твою мать, Микки снова стонет. Да, он стонет, как последняя похотливая шлюха. Если завтра утром он не сдохнет от стыда, то как минимум ему долго придётся подыскивать место, чтобы спрятать труп. Но прямо сейчас с Микки всё в порядке. Даже более чем, если уж быть до конца честным.       Выстрелив нарочито злобным взглядом в сторону развеселившегося Галлагера, Микки переворачивается на живот. От контакта с мягким хлопком простыней его стоящий колом член начинает ныть и пульсировать. На этот раз Микки удаётся подавить судорожный всхлип, в основном потому, что он зарывается лицом в подушку. Он лежит так несколько долгих секунд, стараясь не делать неосторожных движений, пока до него не доходит, что Йен всё ещё ни разу не прикоснулся к нему после того, как Микки оказался на кровати. Микки тяжело и сорвано вздыхает и оглядывается через плечо, приподняв голову.       — Ну, и хули ты уставился, как проститутка на библию? Смазка под матрасом. Резинки есть у тебя?       Йен несколько раз моргает, но Микки успевает заметить в его глазах столько нежности и чистого восторга, что у него от этого сосёт под ложечкой.       — Ээ… Резинки, кажется, остались в машине, — признаётся рыжий совершенно несчастным голосом.       Микки обречённо роняет голову обратно на подушку и снова поднимает её через несколько мгновений.       — Ну, ты лошара, Галлагер.       — Ты поверишь мне, если я скажу тебе, что чист?       — А у меня, блять, выбор есть?       — А ты? — спрашивает Йен осторожно.       — Чист, — бубнит Микки в подушку.       Разумеется, сука, он чист, как иначе? С тех пор, как Микки в последний раз трахался с живым, настоящим чуваком, а не ебал себя резиновым дилдо, прошло минимум два года, если не все три. И это он трахал того чувака, и конечно на Микки был презерватив.       Йен за его спиной медленно опускается коленями на кровать. Матрас прогибается под его весом и жалобно поскрипывает. Микки вдруг неожиданно и остро осознаёт, что кроме него и иногда Ева в этой постели ещё никого и ни разу не было. Точно не в таком ключе, как сейчас. Рыжий будет первым и почти на сто процентов единственным. Как он навсегда останется первой и единственной любовью глупого придурка Микки Милковича.       Микки запускает руку под матрас, нашарив там новый тюбик смазки.       — Только сильно там не нежничай, блять. Мне не это сейчас нужно, — последней фразой Микки фактически признаётся Йену в том, какая страшная нетерпячка его накрыла, но ему насрать. Пусть ублюдок гордится, мать его, ему-то что.       — Микки, — отложив смазку на край постели, Йен нависает над Микки.       Он наклоняется ниже и… Господи, боже! Рыжий начинает ласкать его спину губами, попутно разминает длинными, этими сильными пальцами затёкшие, твёрдые мышцы.       Микки даже не понимал до сих пор, как сильно он был напряжён. Вот только этот неуместный массаж наверняка вполне может довести разгорячённого и страшно возбуждённого Микки до оргазма.       Ему хочется раздражённо зарычать, но вместо этого Микки предсказуемо стонет. Нет, скорее он скулит и выгибает спину, подставляясь под ласки Йена и, мать его, это уже точно ни разу не нормально. Микки чувствует себя грёбаным Хатико, который вопреки всему наконец дождался своего хозяина. Ему дико стыдно от этого, но в то же время просто невероятно хорошо.       Йен спускается поцелуями вдоль изогнутого позвоночника Микки, несколько секунд массирует его поясницу, и яйца Микки с каждым движением поднимаются всё выше. Такими темпами они скоро совсем уйдут в полость таза, как у недоношенного младенца. Микки отчаянно хочется взбрыкнуть и заставить уже нежного паршивца завязать со всем этим мягким, ласковым дерьмом, но он не может. Да, он не может. И пускай каждый, кто знает историю Микки Милковича, рискнёт что-то предъявить ему по этому поводу.       Наконец Йен отстраняется, его руки и губы исчезают с распалённой, горящей кожи Микки. За спиной слышится долгожданный щелчок крышки тюбика со смазкой, но снова повисает пауза.       — Ты, блять, меня до инфаркта решил сегодня довести? — обречённо ноет Микки, приподняв голову.       Йен сжимает его ягодицу одной рукой, слабо массирует, гладит пальцами промежность. Блять, да что же это! Микки только от этих почти невесомых прикосновений готов извиваться на постели, как уж на сковородке.       — Может… — начинает Йен и снова ему приходится откашляться. — Может сделаем это лицом к лицу?       Чёрт. Чёрт! Микки замирает, его спина напрягается так, словно он готов сейчас же выбраться из-под рыжего, смыться из комнаты и запереться в ванной. Во всяком случае, именно такие мысли приходят ему на ум после предложения Галлагера.       — Нет, — всё, что он в состоянии выдавить из себя.       И пускай он наверняка — почти на сто процентов — пожалеет позже о своём решении, но Микки всё это на самом деле не нужно. Он почти уверен, что всё, происходящее здесь и сейчас ни к чему не приведёт впоследствии. Поскольку Микки Милкович — всё ещё жалкий трус и полный, мать его, кретин. Его до чертей пугает даже сам тот факт, что Галлагер снова появился в его жизни. Свалился как снежный ком на глупую голову.       Микки боится — если ему придётся смотреть во время секса в эти зелёные, чёрт возьми, такие любимые глаза, то он просто потом не сможет снова представить свою никчёмную жизнь без Йена. Но он, блять, должен. Микки просто обязан двигаться дальше. Потому что ему есть ради кого жить. У него есть сын, который нуждается в нормальном отце, а не в поехавшем крышей придурке, который после одного единственного траха с бывшим расклеился, как сраная картонная коробка под дождём.       Йен, хвала небесам, никак не комментирует решение Микки. И если Микки удаётся подавить разочарованный всхлип по этому поводу, то он, блять, в порядке. Микки в полном порядке.       Когда первый скользкий и тёплый палец прижимается к напряжённому входу, Микки твёрдо приказывает себе не стонать, как последняя безвольная девчонка. Ему приходится для этого крепко вцепиться зубами в подушку и уткнуться в неё носом. Пусть он лучше задохнётся ко всем чертям, чем снова выставит себя перед Галлагером трясущимся, бесформенным месивом.       Если бы ещё всё было так просто. Йен проталкивает палец внутрь лишь на две фаланги, и вся решимость Микки рушится к чертям, как хлипкий карточный домик. Пока палец рыжего двигается внутри, сгибается и задевает все самые чувствительные точки, Микки сам не понимает сразу, что начинает двигать бёдрами, задирать свой нуждающийся зад перед Галлагером. Он так долго мечтал об этом!       К одному пальцу добавляется второй, и Микки понимает, что ему настал полный и безоговорочный пиздец. Но он всё ещё держится. Да, он держится. Почти. По крайней мере Микки до сих пор не издал ни единого достаточно громкого звука. Задушенный скулёж в недра обслюнявленной им подушки можно в расчёт не брать, верно? Верно ведь?       Блять, заебись, он уже разговаривает сам с собой.       Йен добавляет третий палец. Микки слышит, каким тяжёлым и шумным стало дыхание рыжего. Его собственное сердце уже стучит у Микки в ушах, кровь несётся по венам, как несокрушимый селевой поток. Чёрт. Чёрт, Микки нужно это. Он хочет в себя член рыжего. Микки хочет его везде: в заднице, во рту, в своих дрожащих руках. Какого хрена он до сих пор даже ни разу не прикоснулся к Галлагеру там?       — Мик… ты сможешь немного расслабиться? — хнычет Йен, продолжая работать пальцами в теле Микки. — Если не трахну тебя сейчас же, то кончу. Миик…       Да он издевается. Кто, сука, вообще говорит такие вещи мужику, когда тот возбуждён, как чёртов паровоз на спидах?       — Раньше ты, блять, со мной не нежничал, — сдавленным голосом напоминает Микки и шипит сквозь зубы, когда рыжий медленно вынимает из него смазанные пальцы, тут же беспардонно вытирая их о простынь. — Я не хрустальный, Йен. Не сломаюсь. Еби, блять, давай уже, пока я дрочить не пошёл.       За спиной Микки слышится короткий смех и тихий всхлип, когда Йен наносит смазку на свой член. Свой прекрасный, охуительный, мать его, член!       — Некоторые вещи никогда не меняются, — возбуждённо фыркает Галлагер. — Ты всё то же хамло, каким я тебя помню.       — Тебя, блять, это заводит. Разве нет?       — Ещё как, Микки, — шепчет Йен, теперь нависая над Микки и склонившись к самому его уху. — Меня всё страшно заводит в тебе.       Микки честно собирается сказать в ответ рыжему какую-нибудь очередную пакость, но всё, что он может — это снова сдавленно скулить. Потому что член грёбаного ублюдка прижимается к скользкому, растянутому входу Микки и начинает медленно — сука, слишком медленно! — толкаться внутрь. И если Микки не сдохнет от наслаждения прямо сейчас, то это непременно произойдёт во время его оргазма, который, к слову, не за горами.       Микки понимает, что долго не продержится. Он слишком скучал по этому — по этому потрясающему чувству живой наполненности, по хриплым, судорожным вздохам за своей спиной, по горячим ладоням, крепко сжимающим его вспотевшую и дрожащую задницу. Он, блять, скучал по блядскому рыжему мудаку! Очевидно, куда сильнее, чем готов был себе признаться, если такое в принципе возможно.       — Чёрт… Чёрт!       — Боже, Мик, так туго. Ты должен… должен расслабиться, иначе я… ох, бля…       Йен толкается в тело Микки полностью. Микки чувствует, как яйца рыжего прижимаются к его напряжённым ягодицам. Они оба громко стонут. Микки пытается расслабиться. Сука, да, он пытается, но это… Это чертовски хорошо. Так хорошо, что почти слишком для возбуждённого, распалённого как печка Микки.       Наконец, после нескольких секунд самого тупого аутотренинга в его жизни, Микки всё же удаётся немного взять себя в руки и расслабить мышцы, чтобы позволить Йену начать двигаться. Что тот тут же и делает. Рыжий больше не нежничает с ним. Начинает трахать Микки жёстко и с оттяжкой. Периодически звонко шлёпает Микки по горящей заднице, после чего они оба почти подвывают каждый чёртов раз. Микки от удовольствия, рыжий от того, что дырка Микки в эти моменты сжимается так туго… Просто удивительно, что они оба ещё не кончили.       Во всяком случае, для Микки это совершенно не проблема, потому что его забытый член тесно трётся о простыню, пока Йен, очевидно, пытается втрахать Микки в матрас. Микки наверняка смог бы почувствовать под собой целую лужу предэякулята, если бы не успел сам к этому времени превратиться в бесформенную жижу, растекающуюся под Йеном Галлагером.       Чего он не ожидает от слова совсем, так это того, что Йен вдруг вырвется из его трясущегося тела и перевернёт Микки под собой грубым, властным рывком.       — Хочу видеть твоё лицо, когда ты будешь кончать с моим членом в своей заднице, Милкович, — рычит рыжий, закинув ноги поплывшего Микки к себе на плечи и врываясь в него резким движением.       И Микки отпускает себя. Стонет и вопит под Галлагером, пока тот жёстко, почти жестоко, размашисто трахает его. Комната наполняется их стонами, рычанием и запахом секса, от которых Микки ведёт со страшной силой. Он сейчас не думает ни о чём, только о том, что готов умереть вот так, под своим рыжим. Он, блять, любит этого ублюдка. Любит так сильно, что хочет откусить свой глупый язык, пока тот не начал жить собственной жизнью и разбалтывать обо всём, о чём Микки ревел в подушку долгими, одинокими ночами. О чём он думал каждый грёбаный день на протяжении, кажется, тысячи лет вдали от Йена.       — Думаешь, я не знаю, что ты позволял ей трахать тебя? — недобро рычит Йен, продолжая выбивать из Микки дух. — И сам ты трахал её. Блять, я уверен, что не прошло и дня… после… Чёрт! Ты же такая похотливая сучка, Милкович. Ты… я, блять, так любил тебя, скотина! Микки, я…       Микки приходится зажмуриться, потому что чёртовы непрошенные слёзы уже вовсю льются из глаз потоком, который он просто не в силах контролировать. Его пальцы вцепляются в предплечья Йена и точно оставят на них синяки. Короткие ногти царапают бледную кожу рыжего, от чего ублюдок стонет ещё громче.       — Открой глаза… Мик, — требует Йен, чередуя слова с сорванными вздохами. Микки реагирует не сразу, за что тут же получает лёгкую затрещину, от которой его щека мгновенно вспыхивает как от ожога. — Открой свои блядские глаза и смотри… Сука, смотри, кто, блять, тебя трахает.       На этот раз Микки не может не подчиниться. Он не может, даже если бы захотел. Но Микки не хочет этого. Всё, в чём он сейчас так отчаянно нуждается — это увидеть эти огромные, наверняка, злые, но всё равно ласковые глаза. Использовать их в качестве якоря, чтобы не уплыть на волнах своего собственного безумия.       Микки с трудом разлепляет опухшие от слёз веки и видит… чёрт, он видит, что рыжий тоже ревёт. Его щеки мокрые и покрыты лихорадочным пятнистым румянцем, густые оранжевые ресницы потемнели от влаги и слиплись острыми стрелками. Губы Йена искусаны почти в кровь и дрожат, пока между ними вырывается тяжёлое, неровное дыхание вперемешку со стонами и звериным рычанием.       Стоит их горящим взглядам встретиться, как Йен начинает стонать ещё громче. Его движения становятся неритмичными и беспорядочными, пока Микки не чувствует в своей заднице пульсацию члена рыжего. Пока Йен кончает глубоко внутрь, его ладони стоит только накрыть твёрдый как камень член Микки, как Микки взрывается и воет от самого невероятно острого и болезненного оргазма в своей жизни.       После нескольких судорожных вздохов Йен немного успокаивается. Теперь Микки не видит злости в его глазах, только сильный и искренний испуг. И Микки, блять, всё равно. Ему плевать на то, что рыжий почти молниеносно уносится в ванную и пропадает там, по ощущениям Микки, целую вечность. После чего возвращается снова свежий и, блять, вполне довольный жизнью. Даже причёсанный, однако, по-прежнему голый и чертовски сексуальный.       Микки даже не реагирует, когда Йен бережно очищает его задницу от спермы и смазки. Прямо сейчас он чувствует себя выжатым, как сухофрукт, который только что вынули из сушилки. И не только в физическом плане, гораздо больше эмоционально. После того катарсиса, который им обоим довелось только что пережить, очевидно, именно Микки нисколько не полегчало.       К его удивлению, когда Йен закончил с ним, он не одевается и не уходит. Рыжий ложится у него за спиной, когда Микки сворачивается калачиком в позе эмбриона, подтянув к себе колени.       — Это ты, блять, бросил меня, — шепчет он, просто потому, что должен наконец отпустить всё это дерьмо. — Если бы ты позвал меня с собой… Если бы ты, сука, только намекнул…       Ёбаный чёрт! Микки понимает, что снова ревёт, как сраная девочка, но ни хрена не может с этим сделать.       Йен оборачивается вокруг Микки тёплым, уютным покрывалом. Обнимает его поперёк живота, плотно притягивая к себе.       — Прости меня, Мик.       — Дело сделано, рыжий.       От собственных последних слов у Микки страшно ноет в груди, но он, блять, обязан расставить все точки раз и навсегда.       — Микки, мы… Мы ещё можем…       — Я так не думаю, — отрезает Микки, не позволяя Йену закончить.       Йен позади него обречённо вздыхает и больше ничего не говорит. Микки чувствует своей спиной, как отчаянно колотится о грудину сердце его рыжего, и его собственное от этого почти разрывается на жалкие куски. Но Микки это выдержит. Он просто обязан. Потому что у него есть сын и Микки любит его всей своей истерзанной душой. Еву не нужно всё это. Им было хорошо вдвоём десять долгих лет, и Микки не собирается ничего менять. И нет, это всё не потому, что он не может себя заставить поверить Йену. Хотя… Кто бросил тебя однажды, вполне способен сделать это снова.       Уткнувшись носом в затылок Микки, рыжий теперь дышит почти спокойно. Микки понятия не имеет, должен ли он заставить Йена уйти или попросить остаться хотя бы на эту ночь. Йен решает за него.       Когда после муторных и бесконечно долгих минут — или часов — Микки наконец удаётся заснуть, ему снится рыжий, веснушчатый мальчик, которого он когда-то любил так сильно, что это было почти больно.       Наутро Микки просыпается один, в остывшей постели, всё ещё сохраняющей запах мяты и секса, запах его рыжего, и с зияющей чёрной дырой в груди, которую — он уверен — не сможет заполнить никто и ничто.