***
Когда Микки первый раз встречает Йена посреди следующей недели — это происходит случайно. Собственно, насколько возможны подобные случайности в принципе, когда живёшь в таком городе, как Чикаго. Они договариваются с Полиной, что встретятся за чашкой кофе и пригласят Мэнди, потому что сестра Микки — чёртов трудоголик и совершенно не знает, как нужно отдыхать. И у Мэнди выдаётся выходной в среду, а Микки слишком заебался сидеть дома сиднем и пялиться в свой ноутбук. Они как раз расправляются каждый со второй чашкой кофе и огромной горой банановых блинчиков, когда колокольчик на входе в кафе радостно позвякивает, и в дверях возникает Рыжий на пару с Липом. — Тэми точно меня уроет, — жалуется Лип. — Она чует запах сигарет, как грёбаная немецкая овчарка. Йен в ответ весело смеётся, ободряюще хлопая брата по плечу. На секунду застывает на месте и роется в карманах. — Вот, держи, — протягивает Липу мятный леденец. — Термоядерная штука. Только не ешь сразу после кофе, чувак. Гарантирую, что твой язык облезет. Видеть улыбку Галлагера для Микки — всё равно, что смотреть на яркое летнее солнце без какой-либо защиты для глаз. Это больно и захватывающе, и у Микки от этого ёкает в груди и начинает щемить между рёбер. Все, что он может сделать — это просто сидеть и глупо таращиться на Йена через плечо Мэнди, пока их взгляды с Галлагером наконец не встречаются. Рыжий выглядит… Ох, чёрт, он выглядит как объект самых горячих и влажных фантазий Микки Милковича, даже если принять во внимание темные круги под его глазами и не совсем здоровый цвет лица. Как может бледный человек стать ещё бледнее? — Твою… — улыбка сползает с лица Йена, и Микки от этого хочется забиться под стол и скулить жалобно и отчаянно. — Мне больше не хочется кофе. Увидимся дома, Лип. Йен выметается на улицу так быстро, словно за ним гонится стая бешеных собак. Держи на привязи своего бультерьера. Мэнди качает головой, продолжая молча — что само по себе пиздец как удивительно — потягивать свой кофе. Полина выглядит искренне переживающей и расстроенной за Микки, большое ей за это спасибо. Микки нерадостно хмыкает, но все равно протягивает руку в приветственном жесте, когда Лип, проводив взглядом своего брата, подходит к их столику. — Привет, — говорит он, скосив напряжённый взгляд на Мэнди. Микки понимает. Он, блять, помнит, что у этих двоих была история задолго до того, как Лип познакомился с Тэми. Неужели они с Рыжим тоже выглядят сейчас такими вот фееричными долбоебами? — Не ссы, Галлагер, — фыркает Мэнди, пересаживаясь и освобождая стул. — Я не кусаюсь, можешь присесть, раз уж твой брат такой козел, — Микки таращится в чашку с остывшим кофе, притворяясь глухим, но Мэнди этим не проймёшь. — Вы, блять, оба козлы, ясно? — рявкает она и тычет вилкой Микки в ладонь, когда тот собирается стянуть с ее тарелки последний блинчик. — Лип, это Полина, Полина — это Лип, — коротко и без энтузиазма знакомит их Микки. — Лип — это означает Филипп? — догадывается Полина. Лип несколько раз кивает и улыбается на одну сторону, но дружелюбно. — В основном люди думают, что мои родители были хиппи или что-то вроде того, но по факту всё банально. Филипп Галлагер к вашим услугам. Тот придурок, который только что сбежал — мой младший брат Йен. Если вы подруга Микки, уверен, вы в курсе. — Схуя ей быть в курсе? — огрызается Микки. — О, ради всех святых, — Мэнди закатывает глаза. — Заткнись, Микки. Вряд ли ты впечатлишь кого-то из сидящих здесь своим идиотизмом, так что можешь не стараться. Полина, Микки не рассказывал тебе, что когда он только начал трахаться с Йеном, то уверял того, что он не гей? Да, ему, типа, блять, просто нравилось принимать в свою задницу чужой член. Вроде как, это было весело. Верно, Микки? Рядом со столом слышится сдавленный «эмм». Все оборачиваются и видят молоденькую и совершенно обалдевшую официантку, сжимающую в руках чашку кофе для Липа, который, очевидно, частенько здесь бывает в это время дня. И который, сука, теперь наблюдает за развернувшимся глупым шоу почти с плотоядным интересом. Микки ещё никогда так не был близок к тому, чтобы совершить над кем-то публичную экзекуцию. Но он сдерживается, потому что… не то чтобы его сестру можно было чем-то заткнуть, если уж клапан наконец-то прорвало. Мэнди и так молчала по этому поводу слишком долго. По всей видимости, сучка копила в себе силы, чтобы наконец однажды макнуть Микки в его дерьмо физиономией по самые, блять, сраные уши. — Я думаю, каждый имеет право на ошибку, — пытается вступиться за Микки Поли, когда официантка ставит кофе перед Липом и поспешно сбегает за стойку. Пару мгновений Мэнди смотрит на неё, видимо, мысленно рассуждая о степени её наивности, но потом просто начинает смеяться. И если бы Микки не знал свою сестру как свои пять пальцев, он бы, возможно, решил, что ей действительно смешно. — Ошибка, милая, — это когда ты ночью не включил свет в туалете и пописал на крышку унитаза, — заявляет Мэнди, наконец прекратив ржать, как лошадь. — А когда двое встречаются спустя десять лет и, даже поняв, что всё ещё влюблены, трахают друг другу мозги — это, блять, не ошибка. Это похоже на массовое слабоумие в последней стадии. — Блять, да захлопни уже свой пиздельник, Мэндс, — наконец не выдерживает Микки. От злости его уже трясёт так сильно, что чашки на столе скоро начнут подпрыгивать и звенеть. — О, вот видишь, Поли, мой брат как всегда, само очарование. — Окей, блять. Захлопни свой пиздельник, пожалуйста, так лучше? М? — Знаешь, Микки, Мэнди в чём-то права, — Лип решает вступить в дискуссию, и Микки заведомо знает, что проиграл эти грёбаные дебаты. Он как раз борется с желанием уебаться мордой о стол, когда Галлагер начинает развивать свою теорию, о которой, блять, его никто здесь не просил. — Я о том, что все мы можем иногда вести себя как мудаки, но вы с Йеном — это реально мудачье мудачьё в квадрате. Микки кладёт локти на стол и хватается за голову, почему-то, защищаясь. — У меня, блять, есть приоритеты поважнее, чем чей-то член в моей жопе, ясно вам? Чего он не ожидает от слова совсем, так это того, что Лип вдруг пнёт его под столом ногой, чтобы привлечь к себе внимание Микки. Когда Микки поднимает взгляд, на него смотрят совершенно ледяные и совсем уже не добрые глаза. — Если ты, блять, ёбаный ушлёпок, решил, что правильный, но одинокий и несчастный отец лучше, чем счастливый, но не идеальный, то хочу тебя огорчить, Микки, ты пиздец, как проебался во всём этом дерьме. — Галлагер, отъебись нахер, — пытается устало отмахнуться Микки, но не тут-то было. Липа уже понесло, как недавно Мэнди. Микки сомневается, что сможет выдержать эту массированную атаку и не повредиться после этого умом. — Йен наверняка рассказал тебе о Тэми и обо мне, — продолжает Лип, не обращая внимания на просьбу Микки. — Фактически, мы всё ещё женаты, но это в основном формальность. Теперь Фред живёт полгода с ней и полгода со мной, так мы договорились, — Микки хочет напомнить ему, что всего пару дней назад видел Тэми в его доме, но не успевает вставить слово. — Не пизди, блять, и дай договорить. Я не пытаюсь сказать о том, что вы с Йеном вот так сразу возьмёте, окольцуете друг друга, станете полноценной ячейкой сраного общества, и наконец у Ева будет не один грёбаный родитель, а два, как у большинства. Я сейчас о том, что дети — это не чёртовы питомцы, которым насрать на то, о чём их хозяин ревёт белугой одинокими ночами в холодной постели, лишь бы вовремя давал пожрать и чухал за ухом, когда у него есть для этого настроение. Они, блять, люди. Они всё понимают. Думаешь, мой ребёнок просто так, из дурацкой детской прихоти, пытался месяц назад назначить для меня свидание со своей учительницей? Да нихуя. Он просто хочет, чтобы я перестал каждый ебучий раз коситься на него щенячьими глазами, когда он разговаривает по телефону с мамой. Он, блять, видит, как мне, сука, хреново быть всегда одному и корчить из себя идеального папашу, пока моё сердце и чёртовы яйца — да, твою мать, это тоже важно! — готовы в один прекрасный момент просто взять и взорваться ко всем ебеням. Несколько секунд Микки просто сидит и таращит глаза на Липа, у которого от напряжения по лбу катится капля пота. — Эй, Галлагер, успокойся, блять, я понял, о чём ты говоришь, — наконец произносит Микки, когда фонтан красноречия Галлагера старшего наконец иссяк. — Блять, ты не поверишь, но ничего так не бесит человека, как предложение успокоиться, — огрызается Лип. Только теперь Микки замечает, что парень выглядит усталым, почти измученным. И видимо у них с Тэми не всё так ладно, хотя она и вернулась, чтобы снова жить с ним и с сыном под одним потолком. Очевидно, что от этого стало только хуже. Микки почти готов наконец сдуться и уступить в этом глупом споре. Признать, что да, блять, он кретин и не отрицает этого. И его сын здесь по большому счёту ни при чём, просто Микки чёртов трус и боится снова быть брошенным и ненужным. Микки набирает в лёгкие побольше воздуха, всё ещё опустив взгляд в крышку стола, когда Мэнди облегчает ему задачу, сама того не понимая. — На твоём месте, Лип, я бы так сильно не старалась. У некоторых людей голова — это просто декоративное приложение к жопе. Ну нахуй. Микки вскакивает на ноги и хватает ветровку со спинки стула. — Всё сказали? — он смотрит на каждого по очереди и просто зверски жалеет сейчас, что взглядом нельзя никого убить. Мэнди не смотрит на него, её глаза изучают людей, снующих за окном, как стая беспокойных муравьёв. Лип не отворачивается, но из его ноздрей больше не валит дым. Он выглядит скорее опустошённым, чем довольным собой, и Микки от этого мстительно хорошо. Полина… Чёрт возьми, он совсем про неё забыл, но он разберётся с этим позже. Над столиком повисает неприятная, тяжёлая тишина. — Охуенно. Спасибо, блять, всем на добром слове. Пойду, поищу, чьи бы ещё надежды не оправдать, — выпаливает Микки на одном дыхании и выходит из-за стола, чуть не уронив при этом стул.***
Весь остаток недели Микки проводит, почти не высовывая носа из своей квартиры. Он работает, помогает Еву с уроками, хотя его сыну это никогда не требовалось, просто сейчас, очевидно, Ев понимает, что Микки нужно его общество как никогда раньше. Микки в очередной раз убеждается, что его ребёнок куда умнее, чем его чокнутый папаша-неудачник и, кажется, полный, мать его, кретин. Микки не отвечает на звонки, если только это Ев не звонит ему и не просит забрать из школы пораньше. Он не читает сообщения Полины. В пятницу вечером, когда Евгений уже пожелал ему спокойной ночи и лёг спать, Микки сидит на краю своей постели и медленно разворачивает обёртку мятного леденца, который умудрился незаметно стащить со столика в кафе, когда Лип положил его рядом со своей чашкой. Он долго изучает зеленоватую, прозрачную конфету, перекатывая её между большим и указательным пальцами, прежде чем наконец отважиться положить её на язык. Как только вкусовые рецепторы Микки стремительно обволакивает прохладной, сладкой волной, внутри него словно открываются какие-то шлюзы. Микки лениво гоняет во рту леденец, растирает его языком по нёбу и вспоминает… Вспоминает, какими они были юными и глупыми, сильными и слабыми одновременно. Микки вспоминает Терри и Светлану, тот день, когда родился Ев и, блять, он понимает, что никто из его чокнутого окружения не был виноват в том, что жизнь Микки в какой-то проклятый момент покатилась ко всем чертям. Никто, кроме самого Микки. По мере того, как мятный привкус на его языке тает, становится всё более эфемерным и слабым, ком в его груди растёт в геометрической прогрессии, пока не поднимается к самому горлу. Микки падает спиной на постель, накрывает лицо подушкой и истошно, тоскливо воет, так долго, как только позволяет почти полное отсутствие доступа кислорода. И нет, блять, он не плачет. Больше нет. Возможно, у Микки просто закончились слёзы или что-то вроде того.***
Утром в субботу Микки просыпается с глупой надеждой, что сможет уговорить сегодня Ева остаться на выходные дома. Они как раз вместе завтракают, когда раздаётся звонок в дверь. — Не знаешь, кого могло принести в такую рань? — вяло спрашивает Микки, глядя на сына, но тот только пожимает плечами. Отводит в сторону взгляд, неожиданно заинтересовавшись чем-то на барной стойке. Микки медлит пару мгновений, удивлённо наморщив лоб, когда звук домофона снова начинает разрывать в клочья его ушные перепонки. — Блять, да иду я, — ворчит он, неохотно шоркая ногами к входной двери. — Кто? — нетерпеливо рявкает Микки в трубку. — Впусти меня, придурок. — Какого хрена мне это делать, Мэнди? — Потому что, иначе я сейчас спущусь на парковку и нарисую маркером здоровенный член на капоте твоей сраной тачки, мудак. Микки уверен на все сто, что именно это она и сделает. Мэнди — это Мэнди. Она никогда не разбрасывается пустыми угрозами. Грёбаные Милковичи. — Тупая сучка, — бормочет Микки, нажимая кнопку на панели домофона. Когда он возвращается на кухню, Ева уже там нет. Микки находит его в гостиной, сидящим на диване, скрестив под собой ноги. На полу рядом с диваном стоит рюкзак Евгения. Вид у мальчишки виноватый, но очень решительный. — И какого хрена всё это должно значить? — спрашивает Микки, стараясь звучать безразлично, хотя и признаёт, что ему сложно удаётся проглотить обиду. — Мэнди пригласила меня на выходные к себе, — неохотно объясняет Ев, опустив взгляд. — Мы поедем навестить дядю Игги. — Блять, Игги? — удивляется Микки как раз в тот момент, когда Мэнди врывается в квартиру, как гигантский огненный шар, сметая всё на своём пути. — Ты решила, что потащить моего сына в окружную тюрьму — пиздец какая хорошая идея? — обращается он к сестре. — Совсем, блять, чердак потёк? Никуда он не поедет, ясно? Е-ев. Микки оборачивается и смотрит на сына. Евгений всё ещё сидит на диване, сжавшись в маленький трясущийся комок. Микки понимает, что парень готов вот-вот разреветься, хотя за последние лет пять Микки не помнит, когда в последний раз он видел, как его сын плачет. Чёрт. В последнее время это стало происходить до боли часто. — Боже, — Мэнди закатывает глаза так сильно, что они того и гляди окажутся у неё на затылке. — Ну ты и осёл, Милкович. Малыш, нам с твоим папой нужно поговорить. Подожди меня в своей комнате, окей? Ев понуро кивает и плетётся в свою спальню, когда Микки перехватывает его на полпути. Он садится перед сыном на корточки и обнимает мальчика, крепко прижимая к своей груди, сердце в которой болезненно сжимается от чувства вины и полной безнадёги. — Прости, малыш. Твой отец… — Лучше всех на свете, — обрывает его Ев и пылко обнимает Микки вокруг шеи. После чего почти сразу отстраняется и смотрит Микки в лицо. Его голубые глаза вдруг неожиданно напоминают Микки их с Мэнди маму. Воспоминание короткое, как укол, и немного болезненное, но Микки понимает, что это именно то, что ему сейчас необходимо. — Мы с Мэнди решили, что тебе нужно чем-то отвлечься, — решительно заявляет Ев. — Что это значит? — интересуется Микки недоверчиво, но Ев просто звонко целует его в щёку, чтобы тут же вывернуться из хватки Микки и скрыться в своей комнате. Твою мать, эта семья точно однажды доконает его. Микки поднимается на ноги и неохотно топает к кухонному островку, где Мэнди уже устроилась за стойкой и лениво допивает кофе Микки из его чашки. — Игги звонил среди недели. Просил привезти Ева. Сказал, что соскучился, и я склонна верить ему, учитывая… Она замолкает, рассеянно перемешивая ложкой несуществующий сахар в полупустой чашке. Микки подходит к стойке и облокачивается на неё так, чтобы их взгляды находились друг напротив друга. — Почему ты, блять, не сказала об этом раньше? — Серьёзно? — фыркает сестра. — В какой момент я должна была тебе это сказать, кретин? В тот самый, когда ты сидел за столом в кафе, как сраный пенёк с ушами, и строил глазки с разбитыми сердечками Йену? В тот момент? — Ты могла позвонить мне, — упирается Микки. Мэнди перестаёт наконец таращиться в чашку и поднимает на него глаза. — Ты не брал грёбаную трубку, идиот, — напоминает она. И да, возможно, так и было. У Микки выдались неприятные несколько дней и… Чёрт, он даже не может себя заставить обижаться на Ева за то, что тот не сообщил ему о звонке Игги. Микки в принципе сомневается, что в то время смог бы спокойно отреагировать на перспективу снова остаться одному на оба выходных. С понедельника у Ева начинаются летние каникулы в школе, и скорее всего Мэнди оставит его у себя минимум дня на три. — И что это за дерьмо с тем, что мне, блять, нужно отвлечься? — спрашивает Микки недовольно, зная при этом заранее, что именно ответит ему Мэнди. Его опасения подтверждаются, когда Мэндс достаёт из заднего кармана своих джинсов новенькую пластиковую карту и толкает её Микки через стойку. — Что это за хрень? — рычит Микки, глядя на карточку наверняка таким же взглядом, как кролик смотрит на голодного удава. — Вечерний абонемент в тренажёрный зал, — спокойно объясняет Мэнди. — Я, блять, вижу, что это нихуя не пропуск через врата рая. Какого хера этот тренажёрный зал находится в ебучем Бойс-тауне? — Потому что в гей-клуб ты всё равно не пойдёшь, остолоп. Это всего-лишь зал для занятий фитнесом, просто там занимаются ребята твоего кроя, ясно? — Ты чё совсем ебобо? Я не настолько ёбаный гей, и, блять, не настолько отчаялся, чтобы ходить по сраным педерастическим борделям. — Это. Просто. Тренажёрный. Зал! — чеканит Мэнди. — От постоянного сидения дома ты, блять, скоро свой собственный член только в зеркале сможешь разглядеть. Оторви уже наконец от дивана свою чёртову голубую задницу, пойди и позанимайся, пообщайся, блять, с живыми, настоящими чуваками. Трахнись, блять, в сраной душевой кабинке. Мне что, учить тебя нужно, как тридцатилетнему одинокому мужику пойти и выпустить пар? — Мне, блять, двадцать девять, — вяло бубнит Микки и… понимает, что сестра права. Ему на самом деле нужно отвлечься, пока его чёртова черепушка не взорвалась ко всем хренам от постоянного эмоционального и — блять, да — сексуального напряжения. Микки уже даже не помнит, когда в последний раз дрочил, а единственная ночь, проведённая с рыжим, мать его, ублюдком, только раззадорила его проклятое неудовлетворённое либидо. Он протягивает руку и накрывает ладонью карточку, которая лежит рядом на барной стойке и выглядит почти зловеще на взгляд Микки. Чёрт возьми, он такой слабовольный и мягкий придурок.