______
Во второй раз все прошло лучше: Кацуки снова исследовал пространство, почуяв, что оно полностью принадлежит ему, и теперь Изуку был интервентом. В третий раз Кацуки даже не потрудился перейти на его сторону, и Изуку отправился на свою, заново знакомясь со второй половиной своего старого вольера и выкапывая несколько ракушек, которые он хотел, но спрятал в песке и забыл о них. Он оставляет одну на месте лежанки Кацуки, а затем возвращается к себе, и тогда открытая дверь становится ежедневным явлением. Вскоре после этого, когда Изуку уже полностью смирился с запахом и вкусом Кацуки у себя под боком, на своих вещах, в своем пространстве, когда он возился в своей норе, раздувая песок, Изуку понял, что Кацуки притаился снаружи. Более крупный самец не вошел, но он завис, сжав кулаки. Он хмурится, но это ничего не значит, Кацуки всегда хмурится. Изуку плывет вперед, высунув голову наружу, подперев ее руками. — Каччан? — спрашивает Изуку, не боясь. — Деку. — Отвечает он, внутренне борясь с чем-то. Затем он выставляет кулак в сторону Изуку. Заинтригованный, Изуку подходит ближе, ближе, чем он думал, чтобы протянуть руку. Он намеревается схватить кулак, возможно, это будет странное приветствие в океане или что-то в этом роде, но вместо этого Кацуки разжимает руку, и что-то металлическое падает в ладонь Изуку. Это булавка, которую люди носили на груди. Она была красного цвета с четырьмя лепестками, что-то вроде цветка, без подложки, поэтому ее острая сторона вонзилась в кожу Изуку. Несмотря на это, Изуку тут же захихикал от счастья, поворачивая свою новую блестящую вещицу взад-вперед и проводя ею по пальцам, чтобы почувствовать холодный металл. Он поднимает взгляд на Кацуки, чтобы поймать крошечную, крошечную ухмылку и… это был… румянец? Затем Кацуки закружился в пузырьках, уходя от Изуку в сторону, словно ему обрезали плавники. Изуку вновь обратил внимание на свою булавку, прекрасная вещь, как Кацуки получил ее — загадка, но он почувствовал тепло в животе, и инстинкты начали соединяться с его догадками. Он хихикнул, радостно крикнув в воду: — Спасибо, Каччан! — С ещё одним, довольным щебетанием, которое щелкнуло у него во рту. Вода на другой стороне стала самодовольной.______
И подарки продолжались. Проснувшись однажды утром, Изуку обнаружил на подстилке из водорослей безупречно вычищенную тушку рыбьей кости, все еще целую и невредимую. Она была очень красива, словно произведение искусства, и Изуку отвел ей почетное место в своем логове. Когда Кацуки отправился на обход, ему в руки сунули еще одну, а затем более крупный мер проплыл прямо над Изуку, где тот загорал, огромный, теплый, и вложил обе руки в руки Изуку, чтобы тот мог взять свой новый подарок. Кацуки продолжал плыть дальше, не оглядываясь, но Изуку не возражал. Кацуки мог бы услышать, как он затаил дыхание, потрясенный и польщенный болтающимся водным талисманом, сделанным из того, что выглядело как обрывки украденного планшета, проволоки, устричных раковин и чьей-то ручки. — Мне нравится. — Шепчет про себя Изуку, и в награду ему из зелени раздается гулкое ворчание Кацуки, звук настолько доминирующий и намеренный, что сотрясает душу Изуку до неузнаваемости. Он, очень нерешительно, мурлычет. Кацуки резко останавливается, застыв на месте, и Изуку видит, как его светловолосая голова высовывается из зелени и смотрит на него расширенными глазами. Мурлыканье Изуку растворяется в смущенном хихиканье, и он прячет свое улыбающееся лицо в ладонях. Затем он решает, что настало время для ответного подарка. Приличного. — Лучший способ завоевать кого-то, Изуку, — говорила ему мама много-много лет назад, — это через его желудок. — Тогда ее зеленые глаза сверкали так ярко. Он, будучи еще щенком, смотрел вниз, на ее мягкий объемный живот, утешительный и теплый, и думал об этом. — Зачем мне лезть к ним в живот? Я не хочу причинить им боль. — Глаза Изуку расширились. — А если это убьет их? — В детстве у него всегда быстро наворачивались слезы на глаза, как и у его матери, которая растерянно моргала, а потом разразилась мелодичным смехом. — Не когтями, милый, а едой. — Глаза Инко смягчились, и она откинула его волосы с лица. В этот самый момент Яги-сан пронесся над водой к ним, гулко отдаваясь в их уютном коконе. — Я здесь! — Всемогущий! — Воскликнул Изуку и быстро поплыл на поиски очередной новой закуски, которую принес мужчина, чтобы они попробовали. Инко присоединилась к нему на вершине, даже вынырнула из воды, чтобы сесть на край и пообщаться без слов. Он приносил для нее устриц, которые ей нравились, и они ели их вместе, пока Изуку резвился в воде. Иногда, когда Изуку вспоминает те детские воспоминания, он смутно задается вопросом, была ли у его матери и Яги-сан… ну… Это не его дело, полагает он. Но это не мешает ему задаваться вопросом, не стало ли одиночество и невозможность быть с Яги-сан как следует, так, как хотело ее сердце, слишком тяжелым для его матери. В конце жизни Изуку крепко обнимал ее и поднимался вверх, и они смотрели на облака и звезды, чтобы слезы скатывались по их лицам и смешивались с водой в волосах. Но это было в прошлом. Сегодня было важнее. Сначала Изуку собирает лучшие водоросли с кормушек, которые Кацуки презрел, и связывает их в прекрасную съедобную чашу. Затем он выныривает из воды и нетерпеливо щебечет, пока не появляются Киришима и Яги-сан, озадаченные и с широко раскрытыми глазами, но они делают то, чего требует мер. — Подарки для ухаживания! — Восторженно шепчет Киришима господину Яги, пока Изуку с напряженным вниманием и острыми глазами перебирает предоставленные им вещи. Изуку морщит рот, а затем смотрит на Яги-сан, жуя острыми зубами губы, пытаясь придумать, как это изобразить. Он делает вид, что что-то ест, а затем кашляет, хватаясь за горло, задыхаясь и высовывая язык, чтобы помахать рукой. — Острое? — С сомнением спрашивает Яги. — Я бы не подумал, что морское существо захочет съесть что-то острое. — Не может быть, ты шутишь? В природе мерсы вызывают друг друга на съедение иглобрюхов в качестве забавной подростковой игры. Кажется, я знаю рыбу, которая будет острой на вкус, дай мне парочку. — Киришима вскочил, взволнованный. — Не бери его из нынешнего аквариума, Недзу сшил бы наши шкуры вместе, чтобы согреться! — отзывается Яги, присаживаясь на корточки, чтобы пообщаться с Изуку. — Это для Кацуки-куна? — Яги указал на чашу с водорослями, которую Изуку держал прижатой к боку. — Да! — Изуку трепещет, его щеки покраснели. — К-мило. Твердый звук «к» кашляет, как от щелчка, но Яги улавливает это слово. — Ты думаешь, он милый? Я рад. Я думаю, ты ему тоже нравишься, мой мальчик. — Яги улыбается в ответ на жеманный взгляд, который Изуку бросает через плечо в воду, где Кацуки можно было увидеть лишь слегка, длинную темную фигуру в воде, патрулирующую в очередной раз. Яги знал, что патрулирование — это механизм преодоления трудностей, но иногда он думал, что, возможно, Кацуки больше времени проводит у океана. Прошло еще около десяти минут, Изуку пригнулся, чтобы полить свои жабры и мирно напевал себе под нос, прежде чем Киришима вернулся с ведром. Он с размаху положил его перед Изуку, на его лбу блестел пот, и он остро ухмылялся. Изуку потянулся и достал большого фиолетового ежа с огромными шипастыми перьями, затем рыбу с большим красным плавником, с полосками и большим сосущим ртом. И, наконец, огромную улитку с великолепной раковиной. Изуку смотрит на Киришиму с восхищенным ликованием: — Спасибо, Ки-ши-ма! — Он собирает свои новые предметы, с особой жестокостью бьет рыбу об землю, чтобы она не уплыла, складывает новые лакомства в свою миску с водорослями и ныряет под воду, направляясь к искусно незаинтересованному Кацуки. Яги рассмеялся и встал, морщась от боли в костях. Он поворачивается к своему коллеге и заикается, потому что по его щекам катятся крупные слезы. — Он назвал мое имя! — Киришима плачет, обхватив Яги своими мощными руками, сжимая их, вероятно, слишком сильно для его старых суставов. Под водой сердце Изуку билось быстрее, чем он думал. В его руках была причудливая миска с острой рыбой, шипастым ежом, улиткой и несколькими другими закусками, которые они предоставили. Две закуски были даже человеческими: «сушеное манго» и что-то под названием «конфеты». Он прочистил горло, когда достиг края подстилки Кацуки, давая понять большому черному меру, что он здесь. Опираясь на локоть и не обращая на него внимания, Кацуки едва поднимает голову, чтобы взглянуть за спину, и красным глазом замечает робкую фигуру Изуку и миску ручной работы в его руках. Интерес растет, и Кацуки позволяет себе искусно перекатываться, выставляя на показ свои мускулы. — Что, Деку? — грубо спрашивает он, лицо его почти не читается, если не считать того, как его глаза перебегают с подарка Изуку на его лицо, на листья, на хвост. Изуку, глубоко копаясь в колодце инстинктивной уверенности, смело пробирается к зеленой постели Кацуки, позволяя своему хвосту легонько лечь параллельно черному. Красные глаза приковывают его к себе, и что-то проносится по лицу Кацуки, когда Изуку предлагает ему застенчивую улыбку с лукавым взглядом из-под волос. Он протягивает миску. — Для тебя. — Изуку держит чашу почти у груди Кацуки, пока блондин исследует. Красные глаза расширяются от удовольствия при виде ежа, поэтому Изуку прячет эту информацию подальше в своем сознании. После одного долгого, бесконечного момента Кацуки одной рукой забирает у Изуку миску, их пальцы скрещиваются, и Изуку прикусывает нижнюю губу. Кацуки не говорит «спасибо», Изуку и не ожидает этого. Он смотрит на шикарное блюдо с тем, что могло бы быть улыбкой на лице любого другого человека, а затем, с нарочитой медлительностью, откладывает его в сторону. Изуку чувствует тяжесть в животе. — С ними что-то не так? — Спрашивает он вдруг, не в силах больше молчать. — Я спросил наших смотрителей, и они принесли мне свежие деликатесы, не должен ли я был убить острую рыбу? Она должна гореть во рту, я подумал, что тебе это понравится. А что насчет улитки, ты не любишь улиток? Но у нее очень красивая раковина, видишь, как она меняет цвет? Я могу… — Изуку издал писк, когда плавным движением Кацуки рванулся вперед и обхватил его одной большой рукой, тянул и толкал, пока Кацуки не оказался в дюйме над Изуку, прижавшись к его зеленой подстилке. — Каччан? — Изуку задыхается, руки слегка прижаты к твердой груди. — Это хорошо. — Кацуки хмыкает. — Хватит болтать. — А потом он прижался щекой к щеке Изуку и задышал ему в ухо, обдавая струйками воды, и Изуку затрепетал в морских водорослях прямо в его объятиях. Кацуки что-то урчит, и каждый инстинкт в теле Изуку требует откликнуться, и он глубоко мурлычет, хвост выгибается дугой и трется прямо о хвост Кацуки, и о, это невероятное ощущение. Кацуки урчит снова, темнее, и Изуку чувствует его стиснутые зубы, прижатые прямо к его шее, и о, о, это еще более невероятно. Каждая частичка Изуку чувствует, что сейчас взорвется, и его руки скользят вверх по широкой груди к плечам, а затем они прижимаются грудь к груди, хвост к хвосту, толкая Изуку вниз, в кровать Кацуки. Это было так интимно, как Изуку еще никогда не чувствовал, и ему захотелось повернуться и оголить шею, но он искусно сопротивлялся, глядя на Кацуки краем глаза. В ответ на него загорелись красные глаза, и Кацуки, очень намеренно, расправил плечи, втягивая большую часть себя вверх, вдоль Изуку, полностью закрывая его, загораживая солнце. Внезапно раздается быстрый, дерзкий щелчок зубов на шее Изуку прямо под острым ухом. Изуку не может сдержаться, он издает возбужденный стон, воркуя в воде, которая казалась на сто градусов слишком горячей. — Деку. — Кацуки урчит в его волосы, проводя носом по прядям и по чувствительным пушинкам. Изуку вздрагивает и подрагивает под его руками, и Кацуки вдавливает в его затылок злобную ухмылку. — Ка-аччан? — Пробормотал в ответ Изуку, почти сходя с ума от ожидания, но тут Кацуки отодвинулся от него, и Изуку соскользнул с кровати, чтобы иметь возможность дышать. Свернувшись вокруг своей трапезы, Кацуки посылает ему темную, похотливую ухмылку, показывая зубы и рюши, выбивающиеся прямо из головы. Он привлекателен, и опасен, и вроде как маленький засранец, но Изуку был… он был… он даже не мог сказать. — Увидимся позже. — Кацуки отстраняется от него с полным ртом проглоченной улитки, и Изуку, ошеломленный, даже не возражает на этот раз. — Пока, Каччан, — Изуку возвращается на свою территорию, проскальзывает в свое логово, ложится на спину и смотрит на свои различные дары. В его центре ощущается жжение, которого он никогда раньше не чувствовал, и он знает, что если бы он проверил, то обнаружил бы, что его бугор набух и ждет. Вау. В целом, казалось, что все идет довольно хорошо.