Под его чарами

Обыватель глуп и ничего не знает. Его невежество меня просто вымораживает. Не то, чтобы я был сведущ в магии, вовсе нет, я даже не претендую на роль эксперта, но это просто невозможно выносить. Люди вешают зеркала над своими постелями, ставят на пролетах лестниц, бьют вдребезги и не собирают осколки, не говоря уже о том, чтобы их закапывать. Смотрят в них без надобности, рассматривают свои половые органы и творят прочие непотребства. В их домах стоят предметы, буквально способные свести с ума и изменить сущность навсегда. Можно потерять связь с собой и мнимой реальностью, попросту поправляя свою помаду слишком часто. При этом обладающих великой силой вместо того, чтобы учить ей владеть, обыватель запирает в психбольницы, что, может показаться, гуманнее, чем сожжение на костре, как делали прежде, но – только представьте. В один день в вас открывается сила. Вы не способны высвободить ее, ничего о ней не знаете, она распирает вас изнутри, больше не получается познать себя, открытую силу и окружающий мир без искажений. Вы заперты в белой комнате с мягкими стенами? Прикованны серебром к койке? Нет, хуже – вы заперты в себе. Крутитесь, бегаете, выживаете, подстегиваемые великой силой, которая гонит вас в петлю. Сколько невинных умирает от человеческого невежества? Обыватели. Они презирают меня. Для них я прислужник дьявола, подозрительная личность, наркоман, убийца их детей. Не то, чтобы это было неправдой, но ведь они сами не лучше. Зарабатывают свои "чистые" деньги, чтобы потом потратить их на свое и чужое развращение. А про меня ни черта знать не хотят, но судят. Вот и выходи потом на улицу. Хотя все эти колдуньи, ведуньи, ведьмы, жрицы чертовы не лучше. Вот родился ты мужчиной – прекрасно, добро пожаловать на алтарь в виде несчастной кучки маринованных органов с кристаллами и травками сверху. Если повезет – как и я, живи свою неприметную жизнь себе на здоровье, но даже на "здрасте" не рассчитывай. На взгляд ниже, чем с Эвереста, тоже. Отдельная головная боль – копы. Что поделать, высоко и не очень поставленным чиновникам подавай власть, славу и деньги, как прийти к этому без магии? Ирония жизни, ха-ха… Так что, дорогие федералы, прошу меня простить, не обращайте внимания на исчезнувших девственниц и бездомных алкоголиков (хотя их органы мало на что пойдут, это да...), не ждите дома неудавшихся отцов, ушедших за хлебом. Крыша подтекает только тогда, когда собственный идиотизм позволяет твоему подлунному делу стать достоянием обывателей и общественности. Как у всех уважающих себя дилеров со здравым рассудком (или его остатками), у меня были довольно обширные связи в полиции, так что один звонок куда надо – и под видом вещдоков кот, гора черного шмотья, книг и глупых банок-склянок едет ко мне домой, чтобы захламить мне пол-помещения. "Спасибо, буду должен" и перетаскивание коробок вечером после долгого рабочего дня в лавке. Думаю, стоит немного рассказать о доме, в котором я жил. В середине прошлого века был основан город, первые жители которого были беглыми ведьмами и их возлюбленными, как правило бежавших из более консервативных стран, где влияние магии было слабее науки или религии. Строительство спонсировали люди богатые и влиятельные, желающие покровительства от по-настоящему могущественных нелюдей мира сего. Дома строили как можно ближе к природе, почти вплотную к лесам и озерам. Город никогда не был большим, и лишь пару-тройку десятилетий назад, в середине этого века он стал придатком более крупного рассадника цивилизации. Мой дом, маленький с виду особняк, был примерно ровесником города. Место было выбрано с умом – легко попасть что в самую плодородную часть леса, что на самое крупное лесное озеро, бывшее главным местом проведения ритуалов. Потратив некоторое количество времени, можно было дойти до скрытой от незнающих глаз бухты, которую посещают теперь разве что океанские волны и редкие знатоки вроде меня. На улице, помимо моего, было еще несколько маленьких родовых поместий, сейчас уже нежилых: потомственные ведьмы предпочли переехать ближе к центру или же были убиты соседками по кварталу. Знакомая не понаслышке история. Мой отец продолжал держать лавку, которая и была главной кормилицей поколений моих родичей. Что-что, а сырье для колдовства нужно всегда. Травки, свечи, кристаллы, ножи, ступки, бутылочки с заклинаниями (весьма паршивыми и простыми), куча всякой мелочи и дряни – колдовского мусора было много. Весьма много, и разнообразию можно было позавидовать. Думаю, дело было в написанном на роду по отцовской линии таланте к бытию травницами и предпринимателями. Уж в чем, а в бизнесе моя семья дело знала. Так что дело наше цвело и пахло с самого начала истории этого города. Мои родители встретились во времена второй эзотерической революции. Бурные шестидесятые сводили самых простых людей с азами магии, многие находили в себе зачатки весьма посредственных способностей, гадали, писали не менее глупые и посредственные книги о магии, искали истину в разных религиозных направлениях. Город заманивал обывателей, был наполнен ими, как подопытными кроликами, а затем стал раскрывать им свое истинное лицо. Магазин отца вышел из подполья, больше его товары не были рассчитаны на городскую элиту – как один из первых, он стал славиться у обывателей. Появилась неоновая вывеска, которая завлекала глупцов за дверь, ведьмины колокольчики стали чистить ауру заходящих сотни раз на дню. Бизнес рос как в первые годы своего существования, после которых из-за тяжелого гнета проклятий бывших партнеров и покупателей дело почти умерло. Отец не обладал никакими практическими магическими знаниями – как и всегда, они передавались по женской линии. Это помогало ему найти общий язык с несведущими людьми, что сделало его магазин ориентированным скорее на обычных невежд. Хоть люди более высокой осведомленности и нелюди презирали моего отца за такой стиль ведения дел, из-за бытия представителем почетного рода основателей города он был вхож в круги городской элиты. Там они встретил мою мать. Она приехала из неизвестного мне района Франции, чтобы вести магическую практику в престижном по ведьминским меркам месте с большим спросом и, разумеется, конкуренцией. Впрочем, последнее для нее не было проблемой. Созданием она было экстраординарным. Невероятно прекрасным и притягательным. Она была настоящей аристократкой для подлунного мира. Из крайне влиятельного древнего и сильного рода. Да, многие ее прародительницы горели на кострах французской инквизиции, но некоторые смогли крепко устоять при дворе французских королей, за что пепел родственниц не стал большой платой. На подобные места была большая конкуренция. Борьба буквально не на жизнь, а на смерть, но многие столетия семья моей матери выходила оттуда победителем. Сколько революций пережил ее род… и вот она. Ребенок новой французской волны, невероятно прекрасная. С небрежно растрепанными черными волосами до пояса, длинной челкой, спадающей на глаза. Лак винного оттенка, красная помада с нечетким контуром от страстных ночных поцелуев. Легкая загадочная улыбка. Эти фотографии я не доставал с момента ее смерти из комода-зеркала, закрывавшего вход в ее комнату в коридоре. В те годы она была стильной и утонченной, напоминая главную героиню фильма “История любви”. В ней чувствовался истинный дух old money, каждый при взгляде на нее понимал, что перед ним существо изысканное – и необыкновенно могущественное. Она имела довольно сильную защиту от заговоров и прочих заклятий, в отличие от ее мужа. Довольно скоро после свадьбы они завели себе спиногрыза в лице меня. Как по мне, лучше бы они этого не делали. Я знаю крайне мало подробностей из жизни моих родителей. До сих пор их брак для меня загадка. Вообще у ведьм не принято выходить замуж. Но моя мать это сделала, так еще и с человеком, существом, гораздо ниже ее по иерархии. Но одно было ясно: у матери было много завистниц и завистников. Хватило только одной, чтобы разрушить все мои шансы вырасти в любви, заботе и стать здоровым способным жить, а не выживать человеком. На мою семью легло сильное и беспощадное проклятье. Хотя и без него мне приходилось худо. Отец все время был в лавке, мама сидела, заперевшись в просторном подвале или у себя в комнате, из которой постоянно доносились крики и невнятное бормотание. По ночам она исчезала, но по понедельникам и воскресеньям мне удавалось услышать звуки страстной любви, что давало мне веру в светлое будущее. Я проклинал порою отца за то,что он женился на моей матери. Как бы нежно я ее не любил, будь я плодом другой женщины – был бы сейчас нормальным женатым человеком, по выходным дням сидящим за столом с родителями и обсуждающим прибыли. Но все вышло так, как вышло, и вряд ли кто-то мог это изменить. Когда мне исполнилось шестнадцать, я практически стал хозяином всего дома и отцовского дела, потому что теперь мой отец не был способен делать хоть что-то. Сильное проклятье легло на него. Мать всеми силами пыталась защитить и теперь не отходила от него не на шаг. Весь дом заставили банки с заклятиями, и каждый день я находил новые разбитые, с растаявшим воском или просто испорченные, ходил и проверял их все, закапывая изжившие себя на заднем дворе. Около часа я тратил на то, что ухаживал за огромной теплицей, полной лечебных и ядовитых растений. Мама ходила и накладывала заклятья на все предметы в доме. Я был обвешан амулетами и исписан защитными знаками так, что похож на один из прилавков в магазине, где был теперь продавцом, но это не сравнится с тем, во что превратился отец. Этот в прошлом вечно радостный, коренастый, с рыжей бородой и больше похожий на хиппи, нежели на мужа ведьмы, человек прекратился в свою ослабшую, дряблую, постаревшую на несколько десятилетий копию. И так всегда бледная и стройная матушка стала больше напоминать свой труп. От волнения и истощения, морального и физического, она потеряла свое прежнее величие. Теперь я не мог удостоиться даже ее легкой улыбки и нежного прикосновения холодной руки с длинными красивыми пальцами. Раньше она вечерами спускалась в черных атласных или бархатных платьях прошлых веков и говорила со мной о чем-то глупом и отвлеченном. В детстве она читала мне сказки и о том, как ее предки покоряли своей красотой и мощью великих королей древности. Теперь я видел ее медленное истощение. Я исчез. Я был призраком в собственном доме. Незаметным отражением, мимо которого все проходили, не смерив взглядом. Так длилось до тех пор, пока мама не выбилась из сил настолько, что буквально начала засыпать на ходу. В тот день – помню это, как вчера, – у меня была смена. Прибежав в комнату отца на звук падения, я увидел его до безобразия изуродованный труп, весящий на перепачканной кровью веревке. Под ним была куча испражнений. Его вены были буквально выпотрошены, куски растерзанной в клочья плоти на руках свисали на тонких ниточках кожи. Грудь была так глубоко изрезана, что можно было увидеть его просвечивающие наружу кости и органы. Я не мог это осознать и поверить, но факт: он сделал с собой это сам. Долгие месяцы после я не видел свою матушку. Только по ночам она ходила по всему дому, она не плакала, но я знал, что она уже не жила. Количество бутылочек с охранными заклинаниями увеличилось, как и амулетов на мне. Все зеркала были вынесены и захоронены как можно дальше от дома. Осталось только одно, заговоренное матерью из последних сил. В одну ужасно холодную и бессердечную ночь она позвала меня в свою комнату. Я не был там больше не до, не после. Она сказала, что готова принести себя в жертву, чтобы передать мне всю свою защитную магию. Аргументировала она это тем, что так сможет меня защищать, как не смогла моего отца. На мое семнадцатилетие я должен был принять смерть моей матери. И такова была цена моей жизни. Этот день я помню довольно смутно. Памятью о нем стал ее самый сильный амулет. Она наказала его не снимать. Я смутно понимал, что он должен как-то спасти меня от участи большинства мужчин в семьях ведьм. От самоубийства. Защищал не только он – вообще все, что было связано с моими родителями, где чувствовалось их незримое присутствие. Они были в запертых комнатах, ножах, которые норовили отрубить мне конечности, но каждый раз моя неровная рука промахивалась и попадала по столу. В передозировках снадобий и наркотиков, которые заканчивались для меня только змейкой крови из носа, в зеркалах, которые разбивались, стоило мне, засмотревшись, увидеть в своих чертах призрак матери. Память ли меня защищала или атмосфера самого дома – не знаю, но вне его я себя не видел. Я даже не помнил их имен. От прошлого остались мои записи в дневнике, написанные предательски дрожащей рукой и залитые слезами. Со дня ее смерти, этого бессмысленного жертвоприношения, я не проронил ни одной. Говорю же, идеальный барыга чужими жизнями. Ни капли сожаления или сочувствия. Ни капли страха. Желание собственной смерти, подавленной правой рукой погибшей матери, мумифицированной и лежащей в собственной комнате в коробке из тисового дерева. Вот кем я был. На задний двор выходила веранда. На ней я привык курить все сигареты. Непрошенные, бессмысленные, все еще не убившие меня раком легких или поджелудочной железы палочки. Там, под раскидистым кустом жасмина, лежали остальные фрагменты тела моей матери. Задний двор, по сути, представлял собой сад и теплицу, постепенно переходящие в лес. Так что я в любой момент мог открыть калитку и пуститься в лесную глушь. Два этажа неприкаянной жизни. И огромный подвал, наполненный моим в прошлом живым товаром. На первом этаже была лавка, медленно переходившая в кухню, которая была продолжением холла. Весь дом был причудливой смесью разных времен. Мебель девятнадцатого века, артефакты шестого, психоделическая лампа, мягкие пуфы на полу с кальяном – гордость моего отца. Куча старых пластинок и проигрыватель, старые плакаты – следы моего последнего увлечения в шестнадцать лет. Кухня была единственным местом, где мне нравилось находиться. Сейчас она была в запустении и увядании, но прежде это было место, которое озаряли лучи закатного солнца. Приезжала моя бабушка, варила какие-то легкие зелья. Бессмысленные афродизиаки и загадочные микстуры, которые потом шли всей семье в еду. Наконец-то спускалась мать, отец приобнимал ее за изящную талию, и я получал свою суточную дозу счастья. Еда была теплой и приятной. Пахло духами и отцовской травкой. Сушеные травы и фрукты висели, просвечивая в закатном свете. Мягкий антикварный диван принимал меня в свои подушечные просторы и я часто засыпал в нем, когда не замечал, как меня крадет Морфей. Сейчас же весь дом был как и его хозяин: неживым, призраком прошедшего времени. На втором этаже было две комнаты, несущие в себе отметку смерти двух самых близких мне созданий. Зеркало-комод с лекарствами и частью вещей моей матери, которые я мог бы когда-нибудь захотеть увидеть, как напоминание о том, что я не всегда был таким и моя жизнь могла быть совершенно другой. * Уставший больше, чем обычно, я зашел на кухню. Впервые за многие годы холодильник был чистым и полным еды. Духовка, которая стала пристанищем пауков, работала, и из нее выглядывал тыквенный пирог, которого я не ожидал там увидеть, ведь обещано было печенье. Но потом я удивленно нашел и его на столе. Все было невероятно чисто. Банки с водой и окурками-червяками, набитыми, как селедки в бочке, куда-то исчезли. На их место встали хрустальные пепельницы, которые принадлежали моему отцу и раньше стояли в буфете, теперь тоже чистом. Старые лампы были заменены на новые, вместо приглушенного зеленого света повсюду был теплый и мягкий. Даже был притащен старый торшер, который прежде был в коридоре без какой-либо работы. На столе стояло много посуды и еды. Я даже не мог вспомнить, чтобы подобные вещи имели место быть в моем доме. Как и прежде, повсюду появились кучи книг и склянок взамен кучи старых, выкинутых или сожженых мною. Я обернулся. На меня пристально смотрел огромный ком черной шерсти и надменности. Он как-то презрительно развернулся и пошел жаловаться на мудака с дредами своему хозяину. Лен стоял за плитой и не обращал на меня внимания. На нем был плохо запахнутый шелковый халат, подметавший пол, хоть Лен и стоял на каблуках. Личное оскорбление, ведь по холодным доскам Моего дома я привык ходить босиком. Он продолжал колдовать над плитой, практически не обращая на меня внимания, но все же пригласил меня за стол. За мой стол. Пригласил. Ишь, какой добрый. Видимо, сегодня у нас был тыквенный день. Рагу из тыквы и прочих овощей, тыквенный пирог, печенье приятного тыквенно-оранжевого оттенка и тыквенная запеканка. На отдельном блюде лежало запеченное мясо довольно странного вида. Сейчас же на плите булькало какое-то непонятное варево, пахнущее пряно и терпко. До меня начали доходить пары алкоголя и чего-то еще. Он умело разлил эту жидкость по нескольким баночкам причудливой формы и в две кружки. Каким-то образом он распознал мою любимую и поставил ее рядом с моей тарелкой. Ничего не спросив, он положил мне почти всего, что наготовил. Я с аппетитом принялся уплетать все предложное. Было и вправду удивительно вкусно. Я не испытывал такого удовольствия от еды уже многие годы. Ее аромат наполнял мои ноздри и легкие, согревал все внутренности. Вкус и приятная текстура разливались по языку. – Ты ешь пока, а я вот где-то минут через 40 пойду работать. – Уже? – Я проглотил остатки печенья. При этой принцессе даже с набитым ртом не поговоришь! – Не боишься, что тебя загребут? – Нет, не боюсь. Но ты там воспользуйся своими свзями, что по поводу… мммммм… закрытия дела? – Не думаю, что это может быть большой проблемой. Но, насколько я понял, есть свидетель. Он вполне может принять решение не молчать о том, что видел. – В том то и дело, он практически ничего не видел. Я стоял так, что он мог заметить лишь мою спину. – Хм… а говорит, что видел натурально демона в зеркале. Ну, так, как сказал знакомый, записано в его показаниях. Лен задумался: – Дверь. Она не закрывалась, ключи были где-то спрятаны, в круг моего обзора они не разу не попадались. Даже через одежду не проглядывали. Но… В этот раз все было не по плану с самого начала. И это моя вина. Надо было быть осторожнее. А еще лучше мне надо было в следующий раз его убить. Выждать. Но я этого не сделал, я слишком полагался на себя. Самоотверженность – враг любого разумного человека. Я давно это понял и принял за свое кредо. Как же это, черт возьми, глупо и смешно. Этот чрезмерно полагающийся на себя человек заставил меня его нарушить. – Было еще кое-что. Ты же не думаешь, что я настолько идиот, чтобы… – Он слегка переменился в тоне: – Ты сегодня как, ночью работаешь? Как ловко он перескочил с одной темы на другую.Не хотелось мне на такое отвечать. Нет, сегодня я не работал. Но это и не значит, что я был свободен – по ночам в целом и этой ночью в частности. Как бы не были сильны заклинания и покровительство моей покорной матушки, от кошмаров избавиться было невозможно. Я еле спасался от того, чтобы в них не умереть. Стоило мне хоть немного прикрыть глаза, как я сразу же проваливался в их пучину. Их я запоминал надолго. Они преследовали меня наяву. Постоянная усталость, мой вечный спутник, была наполнена галлюцинациями, остатками образов из моих кошмаров. То, что я называл сном, вовсе не было отдыхом, – это был вечная борьба за свое сознание. Перед сном я выкуривал косяк Черного омута и опускался в его недры. Никакая отцовская травка не могла меня успокоить. Куря же его, я пропадал. Сознание просто исчезало. Тело продолжало существовать, но собственное "я" и все, что его составляло, уходило куда-то далеко. По извилинам мозга гулял сквозняк. Только был страх, что мое место в моем теле не занимал кто-то другой. Знаю я, что это довольно опасно. Это даже нельзя было назвать наркотиком, чисто магическое снадобье. Его использовали шаманы прошлого и ведуньи настоящего, чтобы отыскать что-либо в вашем беззащитном отделившимся разуме. Еще это помогало найти то, что человеку не принадлежит. Все навязанные мысли, сущности – все это оставалось в оболочке. Можно было сделать иначе – просто взять и покинуть свое тело, больше никогда не возвращаясь в свою бренную оболочку. Но я всегда возвращался. Курение этого, иначе не скажу, дерьма было тяжким. Приходилось тратить много усилий на то, чтобы скурить косяк целиком. А потом приходилось ждать мучительные мгновения, растянутые в часы, до тех, пока разум не покинет тело. Я не знал, о чем я там думал в отключке. Этих пару часов для меня не существовало. Зато тело могло отдохнуть. Всю ночь я пичкал себя всем, чем можно, тело работало на износ, но лишь бы оно могло это делать. О, мои драгоценные эликсиры жизни и прогнивания, я потратил на вас все деньги и буду продолжать это делать. – Не работаю, но занят. – Нет-нет, я не к этому. У тебя я видел Черный омут в шкафчике, на месте специй. Могу предложить что получше. И, кстати, как себя чувствуешь после еды? Как? Расслаблено и спокойно. Физически заполнено. Еле веря, что такое вообще возможно испытывать своим потрескавшимся телом. – Весьма недурно. Ты что-то добавлял в еду? – Ну, знаешь, еда – тоже магия. Можешь что угодно говорить про обывателей, но некоторые домохозяйки постигли магию кухни, за что я их уважаю. Сидят, весь день драят квартиру под ментальные и фигуральные удары плеткой от мужа, нянчат детишек, но при этом три раза в день, по расписанию, совершают колдовство. Думаешь, просто так женщины больше предрасположены к магии? – Ну а ты, Великий и Ужасный? – Ну а я, как и ты, – плод своей матери. Так еще и весьма специфических наклонностей. Последняя фраза меня немного озадачила,так еще и возмутила. Что это он имел в виду под моими наклонностями? Он начал насыпать на бумагу какие то непонятные травы, к виду которых я не привык, хотя сам многие выращивал. Если уж на то пошло, Черный омут я сам прекрасно выращивал и подготавливал, так что, можно сказать, травник из меня был хоть куда. Он весьма профессионально скрутил косяк, довольно плотно забитый и выглядевший очень аккуратно, в отличие от моих гигантов, протянул мне и начал убирать стол. Шмаль пахла крайне непривычно. Это не был ядреный запах, пробиравший меня до костей, как это было с большинством трав и смесями, пригодными для раскуривания в вспомогательных разуму целях. Аромат был довольно нежный и даже свежий. Сладковатый и приятный, он не вызывал у меня доверия. Какая-то легкая дребедень, которая вряд ли возьмет мой тяжело восприимчивый и прожженный организм. Но я поблагодарил Лена и поднялся к себе в комнату. Почему то я не хотел огорчать его, поэтому принял его подношение. Я закурил. Через несколько затяжек я ощутил полное расслабление всех своих конечностей. Тело упало на жесткий матрас. Моя рука еле держала самокрутку. Затяжка за затяжкой, мое тело погрузилось в сон или же некий расслабленный транс, рука последним усилием выкинула окурок в пепельницу, и я пропал. Окруженный сладким дурманящим дымом, я был очарован его действием. Расслабление и пробирающие нотки наслаждения... Поверить не могу. Уже проваливаясь в сон, я понял, что подсел на эти неясные мне травы. Я спал. Без сновидений.