***
Юнги хотелось бы, чтобы солнечные лучи, освещающие его комнату сейчас, так же осветили и внутренности его головы. Чтобы вытравили из неё все тёмные и неправильные мысли, которые сидят в нём слишком долго и вместо того, чтобы постепенно исчезать, они только увеличиваются подобно снежному кому, пробуждают в нём неестественные, грязные, запретные желания. — Солнце, прошу, помоги, я теряюсь в этой тьме, она меня пугает. Сколько раз за эту почти бессонную ночь Юнги проговорил эти слова он не знает, да и не хотел бы знать, дабы не потонуть ещё глубже в отчаянии и собственной аморальности. Юнги бы не так сильно беспокоился, если бы ему понравился просто парень, это пройденная практика, его не этот факт смущал. Ему не нравилось то, что влечёт его именно к этому, не парню, мужчине — Чон Чонгуку. И Юнги бы плюнул на возраст, на социальный статус, и продолжил бы мечтать, если бы этот человек был один и хоть на какую-то степень был так же увлечён им. Юнги чувствует себя отвратительно, паршиво, ему не хочется смотреть в зеркало и видеть в его отражении свои глаза, что на чужого человека смотрят не так, как подобает. Не хочется чувствовать эту раздражительность при воспоминании девушки Чона, не хочется вспоминать его прикосновение к своим рукам и думать о том, что ему оно, чёрт возьми, понравилось и окажись он в этой ситуации снова, он бы не отдёрнул руку. Более того, он не позволил бы и Чону убрать их с себя. Юнги не хочет, просто не хочет, чтобы в его голове хоть как-то находился Чон Чонгук, не хочет желать снова заглянуть в его глаза, как и не желать его прикосновений к себе, и ведь в этих желаниях прикосновения эти… они ужасны, Юнги не должен, неправильно, ужасно и так… так хочется. И если бы эти мысли были единственными противниками его сегодняшнего сна, Юнги бы это пережил более спокойно, да только когда он начинал засыпать, он снова видел сны, а чей-то голос в голове противным шёпотом твердил, что они непременно сбудутся. В этих снах разметавшиеся по сырому асфальту смоляные волосы, стеклянный взгляд, устремившийся куда-то вверх, багровое пятно, расплывающееся на белоснежной рубашке, и руки самого Юнги, замаранные в этой крови, которые он смог признать только по тату на ребре безымянного пальца. К слову, если он не встанет сейчас с постели и не начнёт собираться, то он опоздает на сеанс битья как раз этого тату. Но Юнги не поднимается не потому, что усталость, сохранившаяся с прошлого дня и увеличившаяся за эту ночь, не позволяет, а потому что ему страшно. Юнги точно запомнил, что тату была ещё в заживляющей пленке, а место, где произошли события из его видения, напоминало парковку его университета, в котором сегодня пройдёт выставка картин по теме «настроение и цвет осени», где должен присутствовать и Чонгук. Юнги бы хотелось думать, что его отказ от тату как-то повлияет на произошедшее, и он даже написал мастеру о том, что желает выбрать другую дату, но стоило отбросить телефон и прикрыть глаза, как приходит точно такое же видение, только без тату. Ему хочется кричать и крушить всё на своём пути, да только ничего из этого не поможет. Соскочив с кровати, Юнги хочет тут же побежать к офису Чонгука и там кричать о том, что ему нельзя приходить на эту чёртову выставку, но вместо этого он лишь оседает на пол, обхватив голову руками и обречённо мыча о том, что это не поможет. Чон не послушает его и всё сделает по-своему, а Юнги после такой выходки точно увезут в больницу для душевнобольных, где после его будет допрашивать полиция о том, как он узнал о покушении на жизнь Чон Чонгука, которое привело к его гибели. От этих самостоятельно накручиваемых мыслей Юнги падает спиной на пол и бьёт по нему ногами, издавая страдальческие звуки. Он не знает, как ему поступить, как предупредить и спасти того, кто является личной гибелью всего светлого в самом Юнги. Он не хочет его видеть, как-то сталкиваться, и уж тем более не хочет снова заводить с ним разговоров о его скорой гибели. Но разве может Юнги не спасти его? Разве может просто закрыть на это глаза? Он не знает, и теперь даже с Хосоком поделиться своими сомнениями не сможет, потому что тот явно негативно настроен по отношению к Чону. Юнги не пытался поговорить с другом о произошедшем в галерее, потому что стоило раз упомянуть об этом, как тот начал злиться, что дало Юнги понять, говорить они об этом не будут. Он не обижался на друга за тайны, которых, он уверен, у него не одна и не две, но его коробило то, что он остался один на один с ситуацией, и он не уверен, что сможет справиться с ней в одиночку. Ему нужен хоть кто-то, кто бы мог хоть немного, но выслушать его, облегчить его терзания. Но такого человека, которому настолько сможешь доверять, в принципе сложно найти, в случае же с Юнги почти невозможно. — Юнги, что произошло? — перестав мычать, Юнги замолкает и, открыв глаза, сталкивается с удивлённым лицом дяди. Чёрт, Юнги совсем забыл, что тот сегодня хотел уехать позже. — Только не говори, что передумал с дизайном? — усевшись на корточки напротив, спрашивает, а Юнги, приподнявшись, непонимающе смотрит на мужчину. — С каким дизайном? — Я думал, ты передумал насчёт тату, вот и сходишь тут с ума и не выходишь, — пожав плечами, отвечает дядя, — но теперь понимаю, что это что-то другое. Можешь рассказать, если хочешь, — ненавязчиво предлагает, а Юнги готов кричать, что он хочет больше, чем просто рассказать. Он хочет достать из себя наружу всё то, что мучает его, и бессовестно переложить это на кого-то другого. Он нуждается в разговоре, после которого ему полегчало бы. Но, не смотря на его замечательные отношения с дядей, который ему и отец, и мать, и брат, он не может рассказать ему. Боится, что тот с ума сойдёт, если узнает, кого приютил в своём доме. Хватает отца Юнги, сидящего в тюрьме, и гибели мамы, сестры дяди, а тут ещё и сам Юнги, видящий будущее во снах. Нет, Юнги очень любит Хэри и не желает ему такого взрыва мозга. — Я очень хочу поговорить, но не могу, потому что это никак не относится к тату, — обречённо выдыхает, снова укладываясь на пол. — Да и говорить о таком не просто совсем и не нужно. — Хорошо, — кивнув, мужчина следует примеру Юнги и тоже укладывается на пол, — тогда ты можешь не говорить прямо, или не говорить вообще. Я бы не навязывался, но обычно, если тебя что-то тревожило, то рядом с тобой всегда был Хосок, а сейчас ты один тут убиваешься. Значит ты и с ним не можешь поговорить об этом, но держать всё в себе тоже не стоит, это тяжело, уж поверь, я знаю, — ухмыляется дядя, и Юнги мысленно соглашается с ним. Он на самом деле не завидует жизни дяди. Сестра Хэри, мама Юнги, погибла, когда малышу и четырёх лет не было. Она поздно возвращалась с работы, её ограбили и убили двое мужчин, которых поймали с поличным и тут же посадили, но легче от этого никому не стало. Хэри потерял старшую сестру, Юнги маму, а после он потерял и отца, который, не справившись с горем, запил. И будучи в пьяном состоянии устроил где-то дебош, за что его и посадили. И судя по сроку заключения, он ещё и убил кого-то, Юнги не знает точно и не пытался узнать. Хэри предлагали отдать Юнги в приют, но он не согласился и забрал его к себе, воспитывал как мог. Он не ставил запретов или ультиматумов, всегда старался во всём поддерживать Юнги, а тот старался не доставлять ещё больше проблем дяде и быть хорошим племянником, на которого Хэри всегда сможет положиться. Юнги очень любил Хэри и был благодарен ему, именно по этой причине он и не хотел рассказывать дяде о том, что с ним происходит. Он не хотел, чтобы тот однажды пожалел о своём решении воспитывать племянника, буквально забив при этом на свою жизнь. Но и в то же время, проматывая сейчас в своей голове его слова о том, что держать всё в себе не стоит, и Юнги может просто не говорить о тревожащих его мыслях прямо, парень решает прислушаться к этому совету и попробовать. — Мне очень стыдно, дядя Хэ, и я не знаю, что мне делать, — тихо начинает, прикрыв глаза. — У меня есть желания, которые превратят меня в плохого человека, если я хотя бы попытаюсь их исполнить. А ещё я знаю о том, что замышляется нечто плохое против одного человека, но если я расскажу ему, он мне не поверит, — замолкает, сглотнув, — никогда не поверит, — ещё тише добавляет, больше для себя, чем для дяди. — Но и оставить всё так я не могу, понимаешь? — поднявшись на локти, спрашивает так, будто от ответа дяди будет зависеть его жизнь. — Я хочу, очень хочу, — слова снова теряются, а голова обречённо опускается. Юнги устал, не только физически, но и морально. Ему кажется, что за эти пару недель он ощутил груз сразу нескольких жизней, от которого так хочется избавиться. Сбросить его со своих плеч, крича тому, кто его на них набросил, что он дурак, раз думал, что Юнги способен это вынести. Нет, Юнги не способен, он не выдержит и непременно улетит в пропасть, холодную, бездонную, где не будет ни души, что способна понять его, но, не смотря на всё это, самым главным желанием Юнги остаётся… — Я хочу спасти его, — открыв глаза, поворачивает лицо к дяде, и последнему кажется, что он в глаза не двадцатиоднолетнего юноши смотрит, у которого вся жизнь впереди, а обречённого старика, что уже понял всю жестокость реальной жизни и смирившийся с ней. — Чтобы кого-то спасти, нужно самому крепко стоять на ногах, как и забыть о собственном страхе. — проговаривает дядя, меняя позу и подгибая под себя ноги. — И я уверен, ты сможешь это сделать. — потрепав чужое плечико, Хэри хочет как-то ободрить племянника, поддержать лучше, чем так, но это всё, что он может сделать. — И я уверен, что бы ты не сделал, ты не станешь плохим человеком, Юнги. — Плохим, может, и нет, но аморальным точно, — усмехается парень. — И что же это за желание такое, раз заставляет тебя так думать? — Хэ более чем уверен, что парень не ответит, но всё же спрашивает. — Я желаю того, кто не принадлежит мне и никогда не будет, — тихо отвечает, — но даже зная это, я не могу перестать желать. — Желать чего-то или даже кого-то не является чем-то запретным или верхом аморальности. И если это желаемое не даёт больше поводов желать его, то оно пройдёт. — Хэри уверен, что понял, в каком именно смысле выражался Юнги, говоря о не принадлежащем ему желаемом, и сейчас, глядя на Юнги после произнесённого, убеждается в своей правоте и вздыхает. Он понял всё то, что рассказал ему Юнги, просто без деталей, но от этого понимания ничуть не легче, ведь помочь парню он не сможет ни с одной из проблем. И не спасает даже то, что две эти проблемы крутятся вокруг одного человека, которого Юнги желает не только спасти, но и как человека желает. — А ещё бывает такое, что человек гонится за чем-то запретным, что вызывает в нём бурю эмоций, совсем не замечая того, что по-настоящему желаемое совсем близко. — добавляет, надеясь, что Юнги задумается над этими словами, и поднимается с пола на ноги. — А ещё я могу отвезти тебя в тот салон, если ты не передумал, — протянув руку племяннику, он предлагает помочь подняться, а Юнги, кивнув, принимает её и, поднявшись на ноги, крепко обнимает дядю. — Спасибо, дядя Хэ, — тихо проговаривает, прижимаясь к родному человеку, — мне действительно стало легче. — Вот и славно, — отвечает, потрепав синие в свете солнечных лучей волосы, — а теперь собирайся скорее, чтобы не опоздать. Юнги кивает и отходит к кровати, берет с неё телефон, надеясь, что ему ещё не ответили о перенесении времени, но сообщение уже было. Его спрашивали, на какое время Юнги хотел бы перенести свой сеанс, и ему было жутко неудобно писать о том, что он передумал переносить. В ответ ему пришёл смеющийся смайлик и, глядя на него, Юнги выдохнул. Видно, этому мастеру просто всё равно на то, какие причуды у людей бывают, и нормально к этому относится. Это уже радовало. Также Юнги радовал получившийся с дядей разговор. Пусть и некоторые слова из него он не понял и ещё долго будет думать над ними, но теперь Юнги уверен в том, что он сделает всё возможное, чтобы спасти этого неверующего ни во что Чон Чонгука. И может быть тогда, перестав пересекаться с ним, он сможет отпустить и мысли о нём. Ведь Чон точно не будет давать Юнги поводов продолжать желать его, так что совсем скоро это безумное влечение пройдёт. Нужно просто немного подождать. Остановив старенький форд у небольшого тату-салона на окраине города, Хэри желает Юнги удачи и просит не ждать к ужину, после чего уезжает, а сам Юнги, стоя перед зданием, глубоко вдыхает и выдыхает воздух, собираясь с духом. Он несколько лет мечтал сделать тату, загорелся этим желанием, когда увидел чернильные рисунки на руках Хосока, но всегда очень боялся. Сначала не знал, как к этому отнесётся дядя, а потом, когда решился спросить у него и получил одобрение, не знал, какой именно рисунок хотел бы отпечатать на своём теле. Спустя ещё какое-то время Юнги решил, что первым его тату будет символ бесконечности, который он в своих снах часто видел, но тогда пришёл следующий страх. Страх боли. Юнги бы не сказал, что он прям неженка, но как и любой нормальный человек боль не любил и чувствовать её не хотел, а Хосок, узнав на каком месте Юнги собрался набивать тату, многозначительно присвистнул и сказал, что это достаточно болезненное место. Эти слова остановили Юнги ещё на несколько месяцев, но сейчас ему казалось, что он решился. Пока не приехал сюда. Сейчас Юнги снова думает. Он вспоминает то, как сильно он всегда боялся боли, как всячески старался избежать её, а сейчас по собственному желанию приехал сюда именно за порцией этой боли, ещё и поблагодарит за это. Ну не дурак ли? Так ли сильно ему нужно это чёртово тату? — А он был прав, ты действительно трусишь. Юнги поворачивает голову на незнакомый, но явно обращённый к нему голос, и непонимающе смотрит на парня, прижимающегося спиной к стене здания. Из-под его кепки торчат светлые, явно крашеные волосы, а не закрытая воротом лёгкой ветровки шея покрыта тату. Он смотрит прямо на Юнги, когда подносит к губам сигарету и, закурив, двигается к нему. — Передумал? — остановившись в трёх шагах от парня, выдыхает колечко дыма, а Юнги ещё больше удивляется. Кто такой этот парень? И почему говорит с ним так, будто они давние знакомые? — Прошу прощения, мы знакомы? — решая не играть в угадайку, прямо спрашивает, морщась от неприятного запаха сигаретного дыма. — Не совсем, ты не знаешь меня, — отвечает незнакомец, после чего протягивает к Юнги руку, представляясь, — Ким Тэхён, это со мной ты говорил о тату. — добавляет с ухмылкой, когда Юнги легко пожимает его руку. — Здравствуй, Тэхён, но откуда ты знаешь меня? — У этого парня отсутствуют не только глаза, но и всякая логика, — доносится с порога открывшейся двери салона ещё один незнакомый голос, и взгляд Юнги моментально переводится в ту сторону. — Прошу прощения? — только и может сказать Юнги и ресницами хлопать. Вышедший из салона парень подходит к Тэхёну и забирает из его пальцев сигарету. Выглядит младше его, как и в росте заметно уступает. Тоже с крашеными, но в серый цвет волосами, тату не видно. Он затягивается и смотрит на Юнги таким взглядом, будто он сделал ему какую-то гадость, тогда как они даже не знакомы. Ну, или Юнги не знает этого человека, тогда как эти двое его точно знают. Но откуда? — Это Чимин, — отвечает за друга, или не просто друга, судя по тому, как обнимает его за талию и прижимает к себе, — он тебя не очень любит. Окей, если эти парни добивались того, чтобы у Юнги глаза на лоб полезли, у них это получилось. Теперь он совсем ничего не понимает и даже не знает, как и что спросить, чтобы понять. Юнги даже думает, что и не стоит что-то выяснять, а нужно просто развернуться и уйти, но блондин снова заговаривает, вынуждая выслушать. — Хосок много о тебе рассказывал, — проговаривает Тэхён, и Юнги готов выдохнуть. — И предупредил, что ты можешь передумать в последний момент, всё же приехать и снова передумать. Вот я и вышел подождать тебя, — пожимает плечами, затягиваясь сигаретой из пальцев Чимина. — Так как насчёт тату? — снова интересуется, когда Чимин забирает из его губ сигарету и отбрасывает её. — Я думаю, — начинает говорить Юнги и снова ловит неприязненный взгляд Чимина, чувствует, как ему становится не по себе от него и хочется сбежать. — Я думаю, что ещё не готов, — помявшись, отвечает, на что Чимин только фыркает и возвращается обратно в салон под взглядом наблюдающего за ним Тэхёна. — Я пойду, извините, что побеспокоил. — кивает в сторону ушедшего парня и, развернувшись, снова слышит прилетевшие в спину слова блондина: — Если ты переживаешь из-за Чимина, то не стоит. Плюс он не смешивает работу и личное. — Так мастер он? — обернувшись к парню, удивлённо спрашивает. — Но ведь ты сказал… — Я сказал, что ты со мной говорил, я тут вроде менеджера. Бьёт Чимин, и ты не найдёшь мастера лучше, — с улыбкой добавляет. — А ты, смотрю, работу и личное не особо разделяешь? — выгнув бровь, интересуется Юнги. — Тебе же нравятся тату Хо, так все они выполнены руками Чима, так что, — пожимает плечами, разведя руки в стороны, после чего шагает ко входу. — Так ты идёшь? — в пол-оборота спрашивает и, получив тихое неуверенное угуканье от Мина, растягивает губы в довольной улыбке. — Ты не пожалеешь. — Уже жалею, — совсем тихо выдыхает и проходит следом за блондином, не понимая, почему Хосок не предупредил о том, что его будут ждать, и в принципе умолчал о том, что так хорошо общается с работниками этого салона и что Юнги тут недолюбливают. Пройдя за блондином, Юнги на какое-то время замирает. Он совсем иначе представлял себе это место, а сейчас с неподдельным интересом разглядывает светлое, он бы даже сказал уютное помещение и картины, висящие на стенах. На одной из них Юнги задерживает взгляд, с интересом и даже восхищением разглядывая линии и мазки, сделанные художником. На холсте было изображено дерево - плакучая ива - в тёмных тонах, и она настолько заворожила его, что он не сразу почувствовал взгляд на себе, как и не услышал оклик своего имени. — Пришёл поглазеть или перейдём к делу? Юнги возвращается в реальность и поворачивается к недовольному лицу Чимина, который стоял напротив него, скрестив руки на груди, и притоптывал ножкой. Такой, казалось бы, маленький и миленький, но по факту ходячая бомба, которая готова взорвать собой Юнги. И откуда только в этом человеке столько неприязни к нему? — Я тебя даже не знаю, но являюсь ненавистным для тебя человеком. Почему? — спрашивает, на самом деле желая понять. Ему хватает неразберихи в самом себе и происходящем в его жизни, и появившегося Чон Чонгука в ней, так теперь ещё и эта непонятная парочка. Эта вселенная явно желает свести Юнги с ума. — С чего ты взял, что я ненавижу тебя? — цокает Чимин, заставляя Юнги снова чувствовать себя дураком. — Тэхён сказал, что ты недолюбливаешь меня, да и сам ты симпатии не проявляешь, — отвечает и ловит кривую усмешку, искажающую чужое лицо. — Я тебя не ненавижу, ты мне просто не нравишься, — отвечает, приняв из рук подошедшего Тэхёна чашку с ароматным чаем, — и решай уже с тату, я не Хосок, бегать за тобой и уговаривать не буду. — не реагируя на шиканье Тэ, Чимин пожимает плечами. И сделав глоток из чашки, проходит мимо Юнги и скрывается за дверью комнаты, в которой, вероятно, и проводятся сеансы. Юнги же, глядя вслед ушедшему парню, задумывается над его словами. Он сказал, что не ненавидит его, но Юнги в эти слова не верится ни разу. Он чётко чувствует исходящий негатив в свою сторону от этого человека, ещё и Хосока зачем-то приплёл, ещё и в таком контексте. Разве Хосок бегает за ним? Да никогда такого не было. Ещё и слепым его зачем-то обозвал. Странный парень, и Юнги точно не следует оставаться здесь, дабы не действовать этому человеку ещё больше на нервы, и жалкие крупицы собственных в этом месте не оставлять. Уверенный в своем решении уйти, Юнги шагает к выходу, но чьи-то руки хватают его сзади за локти и ведут в противоположную сторону к двери, в которую ушёл Чимин. — Поговори с ним и увидишь, что он душка, — тихо проговаривает Тэхён, перед тем как втолкнуть Юнги в комнату, которая действительно оказалась кабинетом, в котором и набивали тату. — Никак решился? — не поднимая головы от стола, на котором лежали листы с различными эскизами, спрашивает Чимин, а Юнги проклинает Тэхёна и готов нервно смеяться от произнесённого им «душка» в адрес этого парня. — Садись сюда, — указывает на стул у небольшого квадратного столика, и в этот момент Юнги кажется, что голос мастера звучит уже не так холодно и неприязненно, наоборот, спокойно и как-то обыденно. Может, и не будет ничего плохого в том, чтобы набить это тату, и сделать это именно здесь? — Хорошо, — тихо отвечает, усаживаясь на указанное место. — Эскиз тот же? — Да, — так же тихо отвечает, смеясь про себя со слова «эскиз». Обыкновенная восьмёрка, на битьё которой и время вряд ли бы захотелось тратить мастеру. — Хосок сказал, что место достаточно болезненное? —Чимин подготавливает машинку у столика, так же не глядя на Юнги, полностью поглощённый этим занятием. — Да, — наблюдая за действиями блондина, отвечает, — но всё же спрошу, это прям очень больно? — А ты боишься боли? — подняв на Юнги глаза, неожиданно спрашивает, отчего Мин теряется и не может произнести и слова, тогда как Чимин продолжает. — Чем больше ты её боишься, тем больнее будет. Самовнушение, знаешь ли, сильная штука. Слушая эти слова Чимина, Юнги снова странно себя чувствует. Сейчас этот парень говорил с ним не просто спокойно, а даже как-то по-дружески. А ещё сам смысл этих слов. Раньше Юнги тоже верил, что самовнушение очень сильно может влиять на происходящие в твоей жизни события, с момента же его встречи с Чонгуком он стал в этом очень и очень сомневаться, думая, что если самовнушение и работает, то только лишь в обратную сторону. Сколько бы он говорил себе не думать об этом человеке, всё выходило ровно наоборот. Вот чёрт. Даже сейчас он снова думает о нём, а в голове звучит его голос, обрывки фраз, которые Юнги хотел услышать, да только чтобы они были произнесены всерьёз, именно с тем вложенным смыслом, в котором и нуждался Юнги, чтобы успокоиться. В первую встречу в галерее Чон сказал, что верит ему, но это ведь на самом деле ни разу не так, и от этого Юнги снова чувствует поглощающую его с головой печаль. А от неё в голове снова почему-то всплывают воспоминания о тех фото, которые Юнги видел в интернете. Перед глазами чётко вырисовывается Чонгук, держащий под локоть свою девушку, и его взгляд. И в этот раз, вместо того чтобы отогнать от себя это видение, он тщательнее присматривается, и видит в этом взгляде ничего. Резко открыв глаза, Юнги мотает головой, думая, что это как раз таки его самовнушение не туда его ведёт, но вместо стоящего перед ним Чимина он видит только следующее фото, и снова концентрирует внимание на его глазах. Там пустота. Не та, которую Юнги видел, когда сам смотрел в глаза Чона. Он видел скорее пропасть, на дне которой что-то точно есть, что сверкает издали, завлекая этим слабым сиянием прыгнуть в неё и разгадать, а во взгляде же Чонгука на девушку нет абсолютно ничего. Всё, что сверкает у него в глазах, только отблеск от вспышек фотокамер. — У него нет к ней чувств, — слетает с мгновенно пересохших губ вслух, а взгляд приобретает ясность. Сам того не осознавая, Юнги направляет его к Чимину и спрашивает. — Но разве будет человек с тем, к кому ничего не чувствует? Чимин, всё это время наблюдающий за парнем, теряется лишь на какое-то мгновение, но быстро собирается и отвечает: — Только если он настолько жесток к себе, или он глупец, — пожимает плечами. — И я так понимаю, Хосоку ты не отвечаешь потому, что любишь кого-то другого? Свет в глазах гаснет и тут же возвращается. Что? Что это только что было? Зачем Юнги сказал это вслух, и эти слова Чимина? На что он не отвечает Хосоку? И любовь? Нет. Глупости какие. Какая к чёрту любовь? — О чём ты говоришь? — совсем запутавшись в своих мыслях, тихо спрашивает Юнги, надеясь, что Чимин и не услышит этого вопроса, потому что ему отчего-то страшно слышать на него ответ, а Чимин лишь вздыхает и отходит к своему столу, берёт в руки чашку со своим чаем и бутылку с водой. Возвращается и даёт её Юнги, а сам делает пару глотков тёплого ещё чая. — Так ты правда не видишь, что Хосок влюблён в тебя почти со дня вашего знакомства? — нарочно ли Чимин задал этот вопрос именно в тот момент, когда Юнги начал пить, или нет, в любом случае Юнги захлебнулся. Покрасневшими и заслезившимися от сильного кашля глазами он смотрел на Чимина, который подошёл к нему и похлопал по спине, помогая откашляться, и не понимал. Какие к чёрту чувства? Это же не правда. Они просто друзья. Хосок никогда не говорил и не делал ему ничего такого, чтобы Юнги подумал, что у него к нему какие-то большие, чем дружба, чувства. Перестав кашлять, он вытирает мокрый подбородок рукавом кофты и снова задумывается. И от того, какие мысли начали не просто появляться в его голове, а просто врываться в неё и переворачивать там всё вверх дном, становилось плохо. Неужели это правда? Чимин смотрит на парня, на его растерянность, и почти жалеет о том, что сказал. Он ошибся, Юнги действительно не замечал чувств его друга, хоть и не понятно, как у него это получалось. Разве что смотрел он на него только с закрытыми глазами, тогда как и слепой мог за версту увидеть этот влюблённый взгляд и прозреть. Так казалось Паку. Но, как бы то ни было, Юнги не нарочно не замечал чувств друга и сейчас на самом деле очень растерян, хотя ему, судя по его вопросу, и без того хватало не самых приятных мыслей и вопросов. — Я не знал, — тихо отвечает юноша, в этот момент забыв обо всём, что до этого волновало его. Чонгук и его девушка, боль от тату, видение, которое должно сбыться сегодня и всё остальное. В голове пустота, а в мыслях только взгляд «друга», которым он всегда смотрел на него. Его вечные попытки помочь, утешить, его порой странное поведение и слова. А ещё Юнги припоминает все те разы, когда говорил ему, что не хочет никаких отношений, что они ему не нужны, что это пустая трата времени и никто не примет его с такими странностями. Какой же Юнги дурак. Хосок ведь буквально ему сказал тогда, что он его принимает любым и не считает его странным, а наоборот, особенным, причём не из-за дара, а из-за того, какой он сам по себе. Вот теперь, услышав эту фразу Юнги и наблюдая за тем, как его глаза наполняются слезами, Чимин по-настоящему жалеет. Очевидно, что Хосок был для него другом, братом, близким человеком, но никогда не любимым как мужчина, и от этого ему сейчас очень плохо. Ведь он понимает, какую боль причинял дорогому для себя человеку на протяжении долгого времени. Ещё и у самого есть чувства к кому-то, кто не Хосок. И судя по его вопросу, этот человек несвободен, но занят кем-то, к кому нет чувств. Да, всё максимально понятно, только вот к улучшению ситуации это понимание не приводило. Извиняться будет глупо, и никому это не нужно. Поэтому Чимин молчит. Он вообще никогда не видел смысла в извинениях. Само по себе это слово «прости» кажется ему таким смешным и глупым, и неважно то, насколько искренне оно было произнесено. Легче от этого слова никому не станет, память не сотрётся, сделанное не исправится, как и боль никуда не уйдёт. Чимин никогда не извиняется и не принимает извинений от других, даже Тэхён за их почти пять лет вместе это понял и принял эту логику Пака. Но глядя на парня, который буквально сейчас растекался по стулу красной лужицей, становилось совестно, и даже мысли о том, что он переживал за друга, не служили уже оправданием. Он не только раскрыл глаза Юнги на чувства их общего друга, но и мог всё испортить, и теперь как никогда понимает, почему Хосок каждый раз отмахивался, стоило ему заговорить о том, чтобы он уже перестал мучиться и признался. Хосок боялся именно такой реакции, а Юнги теперь может подумать, что тот дружил с ним только из-за своих чувств. Отлично, Чимин, молодец, помог другу. — Почему он не говорил, зачем столько времени молчал? — уставившись на блондина, спрашивает Юнги, но больше себя, чем его, потому что только по взгляду чужих глаз понял, что ответ ему не понравится, а если спрашивать только себя, то больно от ответа не будет. — А ты бы ответил ему взаимностью? — ещё не успев договорить до конца, Чимин понимает, что будет чувствовать себя ещё паршивее после заданного вопроса, но ещё одним из качеств Чимина было не ходить вокруг да около. О чём он и напомнил Хосоку, когда тот сказал, что посоветовал Юнги прийти сюда. — Он не хотел потерять тебя, — добавляет, пусть и с уверенностью, что ситуацию уже не улучшит, — и чтобы ты не чувствовал себя ответственным за его чувства. — Но именно это я и чувствую, — вскрикивает парень, обхватив голову руками. — Я не хочу, чтобы ему было больно, но я не могу, не смогу, я… — Ты любишь другого, — не спрашивает уже, утверждает, а Юнги перекашивает от этого слова. — Это не любовь, — подскочив на ноги, слишком эмоционально отвечает, будто пытается оправдать самого себя, и Чимин это чётко видит, — разве можно влюбиться в человека, только увидев его? Я не люблю его, я только хотел спасти его, потому что… — смолкает, весь пыл с него спадает так резко, будто ледяной водой облили. А почему он так жаждал спасти его? Он ведь столько раз видел подобное, но даже не пытался что-то сделать после пары неудач, так что же изменилось сейчас? Почему для Юнги это так важно? И ведь даже Чонгук об этом спрашивал. Он спрашивал, почему для Юнги так важно не допустить этого, а Юнги тогда так и не ответил, и не может ответить до сих пор даже самому себе. Потому что каждое из этих объяснений, которые он пытался привести, слишком смешное, нелепое и так по-детски наивно. Он с самого начала что-то почувствовал, но не когда увидел его у трибун, не когда подошёл к нему, и даже не тогда, когда они стояли почти вплотную. Юнги что-то почувствовал, находясь рядом с ним в видении, когда ему казалось, что он находится в этой машине вместе с ним. Он не просто видел его, он его чувствовал, будто получил доступ к чему-то большему, чем просто видеть, будто на самом деле пережил этот момент наперёд. Возможно ли это? Спросите об этом у нормального человека с нормальными снами. В жизни Юнги возможно всё. Даже влюбиться в человека из своего видения, почувствовав в нём что-то похожее, что-то такое, что заставляет чувствовать неизведанные до этого эмоции, что-то, что не хочется прекращать чувствовать, но и в то же время хочется бежать от этого, потому что строго запрещено. — Так что, не любовь? — добивающий вопрос, которым Юнги хотел бы поставить точку во всех своих думах. — Не любовь, — соглашается, а мысленно предлог «не» в скобки помещает и перечёркивает. Но лишь в голове, иначе нельзя, иначе будет больнее, чем наносить тату на одно из самых болезненных мест. Потому что имя человека, выгравированное на сердце, которое потом ни одним лазером не сведёшь, причинит куда больше боли. Уже причиняет. Желанием спасти убивает.***
Солнце за окном давно село, а звук напоминания на телефоне разрывает тишину комнаты уже минут пять. Юнги стоит у закрытого окна, вглядываясь в темноту. Приложив ладонь к прохладному стеклу, переводит взгляд на безымянный палец правой руки. Разглядывает прозрачную плёнку, под которой теперь красуется красивая восьмёрка, значение для которой он так и не придумал, как и не нашёл ответа на свой вопрос, что задаёт с тех пор, как вернулся домой из салона. Он всё думает, стоит ли ему идти на эту выставку, и что может его там ждать. Или кто. Кого бы он хотел там видеть, а от кого предпочёл бы держаться подальше. Казалось бы, такой простой вопрос, и ответ на него настолько же прозрачен и понятен, как эта заживляющая плёнка вокруг его пальца. Да только этот ответ не заживляет и не является правильным. Казалось бы, к единственно правильному ответу прибавился ещё один возможный вариант, и он кажется ему не менее правильным. Юнги хочет от кого-то спрятаться, только вот от кого? От Чонгука, от которого нужно прятаться? Потому что он вызывает в нём ненужные и неправильные эмоции и желания. Или от Хосока, которого считал лучшим другом, братом, а теперь не знает, как себя вести рядом с ним и от которого именно хочется спрятаться? Хм, вот и тот самый ответ. И Юнги бы мог остаться дома и никуда не идти, да только видение истекающего кровью Чонгука не даёт о себе забыть, как и желание защитить этого человека. С другой стороны, Юнги думает, а нужно ли ему всё это делать, если этот человек ему всё равно не верит и считает глупостью всё происходящее? Пиликающий и так сильно раздражающий сейчас звук телефона давит на мозг и заставляет барабанные перепонки едва ли не взрываться, но вместо того, чтобы отключить его, Юнги продолжает стоять напротив окна, прижимая руку к стеклу. От его дыхания окно начинает запотевать, и Юнги вырисовывает на этом месте знак вопроса. Ответ не появляется, лишь рисунок будто впитывается в стекло, заставляя Юнги обречённо прикрыть глаза и опуститься на корточки. Сколько и кого угодно ни спрашивай, решение он должен принять сам, вне зависимости от полученных ответов. — Для одного всё глупости, а для другого слишком серьёзно. А что же имеет большую важность для меня? — усевшись на полу и вытянув ноги, сам себя спрашивает и хочет оторвать себе голову. Нет головы — нет мыслей, а если нет мыслей, то нет проблем. Кто-то мог бы сказать Юнги, что побег от проблем не является способом их решения. И если бы такой человек сейчас появился перед ним, он бы плюнул ему в лицо с наилучшими пожеланиями сходить куда подальше, потому что он и сам это знает. Но что ещё остаётся человеку, который не знает, как решить эти проблемы, которого они пугают и буквально заставляют сходить с ума? Все эти умники, бросающиеся фразами, случайно запомнившимися из интернета, понятия не имеют, что происходит с человеком, загнанным собственными мыслями и вопросами в угол. И окажись кто-то другой на его месте, он бы точно так же не знал бы, что делать. И пошли бы к чертям все те люди, начинающие свои невероятно правильные советы со слов «а вот будь я на твоём месте…». Вот когда будешь, вспомни о своих советах, а сейчас заткнись и не суйся. Юнги и сам не понимает, откуда в нём столько раздражительности и злости, что закипает в нём и желает быть выплеснутой на каждого, кто к нему подойдёт, подобно кипящему маслу, от того и остановить её он не может. Единственное, что делает Юнги, так это подскакивает на ноги и подходит к столу, взяв телефон и выключив, наконец, это напоминание, и отбрасывает его на кровать. Он и так помнит, что сегодня за день, а теперь ещё и знает о нём больше, чем положено. И куда бы ему деть эти проклятые знания, от которых буквально голова пухнет и вот-вот взорвётся? Телефон снова пиликает, на этот раз один раз, что говорит о пришедшем на него сообщении и, вероятнее всего, оно от Хосока. Из Юнги же выходит только очередной вздох, потому что он уже слышит, как кто-то припарковался перед домом. И кто это, гадать не нужно — кроме дяди, который сегодня снова задержится в мастерской, это может быть только Хосок. Юнги должен выйти и что-то сказать ему, но что именно, он до сих пор не решил. Они планировали вместе поехать на выставку, а Юнги теперь планирует только безболезненный способ самоубийства. Именно самоубийства, потому что этот вариант кажется единственно действенным, чтобы избавиться разом от всех проблем и вопросов. Безболезненным, потому что Юнги боится боли несмотря на то, что тату всё-таки сделал. Он был слишком загружен всем тем, что вывалил на него Чимин, ещё и сам Юнги себе много додумал, так что он почти ничего не почувствовал, находясь в какой-то прострации. А блондин мастерски этим воспользовался, не став продолжать тяжёлый разговор, а принявшись делать то, за чем Юнги и пришёл к нему. Доносится стук в дверь и в этот момент он кажется таким требовательным и подгоняющим, что Юнги хочется закричать, чтобы ему дали чуть больше времени, потому что эти несколько часов пролетели для него будто минуты, и их было совсем недостаточно для того, чтобы хоть что-то решить. С другой стороны, думает Юнги, времени всегда недостаточно, когда ты его так сильно желаешь, а потому выходит из своей комнаты, медленно направляясь к входной двери. — Самовнушение штука сильная, — повторяет про себя слова Чимина, уповая на то, что этот способ сработает, и он сможет пережить этот вечер. Он просто скажет себе, что всё так же, как и прежде, и всё идёт так, как и планировалось, как и должно быть. Хосок его лучший друг, который заботится о нём, потому что они близки как братья, а не потому, что тот влюблён в него. Он идёт на эту выставку, потому что хочет этого, потому что они с Хосоком давно об этом договаривались, а не для того, чтобы искать там Чон Чонгука, взрослого мужчину, состоящего в отношениях, которые Юнги никоим образом не волнуют, и не для того, чтобы докучать ему своими «глупостями». Если что-то и случится, это не забота Юнги, в конце концов, ему и в видение это сложно верится. Этот человек всегда в окружении охраны, а в его видении он был на той парковке один, что уже невозможно. А вспоминая о том, что одно из его видений уже было не точным, в правильность этого уже верится с трудом. Полностью отдавшись этим мыслям и провозгласив в своей голове только их правильными и нужными, Юнги поворачивает ключ в двери и распахивает её, уверенный, что этот способ сработает. Как там говорят? Надежда умирает последней? Так вот, надежда Юнги сейчас изо всех сил цепляется за край пропасти, в которую так хочется сейчас упасть самому Юнги. Не скажи человеку о том, что он может видеть свой нос, так он его и не будет замечать, и жить будет спокойно, не приглядываясь к нему постоянно. Так же и с чужими чувствами. Не сказал бы Чимин о чувствах Хосока, Юнги бы и дальше их не замечал, и не придавал бы всему тому, что он делает, даже его взгляду, куда большее значение, чем казалось раньше. И как бы эгоистично это ни звучало со стороны Юнги, без этого знания ему жилось бы намного лучше и спокойнее, чем сейчас, когда он даже в глаза другу посмотреть не может. — Ты ещё не готов? Только не говори, что передумал, — разочарованно выдаёт Хо, оглядывая Юнги и его повседневную одежду, состоящую из простых тёмных джинсов и худи. — Нет, просто отвлёкся, — качает головой тот и отходит в сторону, пропуская парня в дом, — подождёшь меня, я быстро переоденусь. — Хорошо, — кивает и проходит, замечая, что Юнги нервничает, а потому, когда тот собирается уже скрыться в своей комнате, ловит его за руку и разворачивает к себе, успев уловить его мелкое дрожание. — Юнги, ты хорошо себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает, прикладывая тыльную часть ладони ко лбу замершего парня. — Или ты снова что-то увидел? Ты ел сегодня? Или после тату плохо себя чувствуешь? — Да-да, я в полном порядке, — сбивчиво отвечает Юнги, возможно, слишком резко отцепив от себя чужую руку. — Говорю же, просто отвлёкся и совсем забыл про выставку. Я быстро, — добавляет и исчезает за дверью своей комнаты, прислонившись к ней спиной. И кого он пытался обмануть? Ничего уже не будет как прежде, а голова снова взрывается от того, сколько же раз Хосок проявлял к нему эту свою заботу не как друг, а как тот, кто любит, следовательно, переживаний от этого больше. И сейчас Юнги не совсем понимает, что его тревожит больше. Сам факт наличия этих чувств к нему у друга или то, что он их не замечал столько времени? Одно Юнги понял сегодня точно — не все секреты стоит узнавать.***
Просторное помещение галереи заливает приятный мягкий свет, сверху доносится ненавязчивая музыка, а где-то слышны шепчущиеся голоса, к которым Юнги старается не прислушиваться, своих в голове достаточно. Они приехали около получаса назад и по настоянию Юнги начали обходить галерею со второго этажа. Хосоку было не принципиально, потому он без возражений согласился, Юнги же хотел убедиться в том, что наверху не стоит его картина. Конечно, хотелось бы, чтобы её вообще тут не было, но Юнги будет рад хотя бы тому, что она не наверху. Обойдя полностью второй этаж, лишь иногда задерживаясь у некоторых картин, Хосок предлагает пойти вниз, на что Юнги кивает и идёт следом за старшим, по-прежнему стараясь не показывать своего внутреннего напряжения, которое возрастало в нём с каждой минутой всё больше. Самое страшное в этом было то, что Хосок наверняка заметил перемену в поведении Юнги, просто молчит пока что. Юнги бы хотелось, чтобы он и дальше это делал, потому что, если тот начнёт задавать вопросы, он понятия не имеет, как отвечать на них, а также боится наговорить лишнего, ведь способ самовнушения о том, что всё осталось как прежде, не работал от слова совсем. — О, вы тоже здесь, — Юнги и Хосок оборачиваются на знакомый приятный голос и сталкиваются взглядами с Ким Сокджином. Он выглядит не так, как на паре: волосы, уложенные наверх, открывают лоб, а костюм нежного лазурного цвета подчёркивает все преимущества фигуры и широкие плечи. Он выглядит как принц из диснеевских сказок, оставляя все сомнения в его красоте, а его лучезарная улыбка заражала желанием улыбнуться в ответ, что Юнги и сделал, поздоровавшись с профессором. — Профессор Ким, добрый вечер, — склонив голову в лёгком поклоне, отвечает Юнги. — Вы тоже любите живопись? — спрашивает, пока Хосок, на удивление, молчит. — Да, это у нас что-то вроде семейного, — отвечает Сокджин, — я слышал, что ты тоже рисуешь, и тут должна быть и твоя картина, Юнги? — О, я не знаю, — пожимает плечами тот, чувствуя неловкость, но и что ещё ответить, тоже не знает. Он понятия не имеет о том, какое решение принял Чон. — Ну, если она здесь, то мы её увидим, — стараясь сгладить повиснувшую неловкость, быстро отвечает профессор, — а ты, Хосок, тоже рисуешь? Или пришёл поддержать друга? — Поддержать, — быстро и резко отвечает, заставляя Юнги обернуться к нему и обратить на него нахмуренный взгляд. Сокджин же своего удивления от тона студента не выказывает, — Мои каракули только на стене в детском саду развешивать, — спокойнее добавляет Хосок, пытаясь улыбнуться, получается криво, и видят это все. Юнги замечает, что между его другом и профессором явно какая-то кошка пробежала, только вот какая, не понимает, и хочет ещё что-то добавить, дабы разрядить ситуацию, но телефон в кармане брюк начинает вибрировать. Он, извинившись, отходит в сторону, чтобы ответить на звонок дяди. — Не устал ещё врать? — проговаривает Сокджин, стоило Юнги скрыться из виду, и тут же ловит на себе неприязненный взгляд Хосока. В этот момент он даже не пытается его скрыть или как-то сгладить, так же и Джин перестаёт улыбаться. Сейчас им ни к чему эти маски. — Чхве Хосок, — повторяет новую фамилию парня и морщится, — ты серьёзно? — Тебя спросить забыл, — огрызается тот. — Да плевать на меня, — отмахивается Джин, — но ты же врёшь всем, кто тебя окружает, — кивает в сторону отошедшего Юнги, — а если он узнает правду, что тогда будет? — Только попробуй, — за один шаг преодолев расстояние между ними, Хосок шипит тому в лицо, забывая при этом о том, что их может кто-то увидеть. — Ты правда думаешь, что я бы рассказал? — не веря своим ушам и выпучив глаза, спрашивает Сокджин. — Ты уже прославился своим болтливым языком однажды, я тебе больше не верю, — сверля взглядом, отвечает, сморщив лицо, будто что-то противное съел. — И не нужно опять говорить, что это был не ты. — Не буду, но и сейчас я имел в виду не себя. Твой брат сейчас здесь, и мой тоже, — добавляет, и тогда Хосок отходит на пару шагов назад, оглядываясь по сторонам, проверяя, не идёт ли Юнги или кто-то ещё. — Если они поймут, что это ты, то вряд ли будут молчать. — Намджун меня видел всего пару раз в жизни и не узнает сейчас, даже стоя впритык, а с Чонгуком я уже виделся, он промолчал. Так что, если что и всплывёт, то лишь с твоей подачи. — Ты не знаешь Чонгука? Он же всегда был на стороне вашего отца… — Он это сделает только в случае своей выгоды, — несмотря на то, что Джин говорил чистую правду, Хосок всё равно перебивает его и не желает снимать с него ярлык виноватого. — А пока этой выгоды нет, ему всё равно. Так что лучше ты держи свой рот на замке и не доставай меня своими нравоучениями, которым и сам не следуешь. Хосок уходит и не успевает увидеть погрустневшего лица. Хотя, думает Джин, если бы и увидел, наверняка не заметил бы, как и всегда. Так же не поверил бы в его слова о том, что врал Джин только тогда, когда пытался выгородить этого полудурка, за что потом тоже получил сполна. Юнги обещает дяде, что всё будет хорошо и уже скоро он поедет домой, после завершает звонок. Выдохнув и убрав телефон, Юнги думает, стоит ли ему идти обратно к Хосоку, и в этот же момент ужасается себе. Когда бы он вообще так думал? Никогда. Он всегда искал его поблизости, всегда шёл к нему, всегда нуждался в нём как в друге, а сейчас… Сейчас он тоже нуждается, только вот удовлетворить эту нужду стало не так просто. Почесав затылок, Юнги решает пойти в уборную и умыться, чтобы глаза от недосыпа не слипались как сейчас, а потом, возможно, вернуться к Хосоку и попросить того увезти его домой. Он не знает, как ему теперь вести себя с другом, но он точно знает, что здесь он оставаться больше не хочет. За всё время, проведённое здесь, он не увидел Чонгука. Может быть, он и не пришёл, картины Юнги наверху нет, значит точно можно уходить. Кивнув этим мыслям, Юнги идёт в сторону уборной, на ходу печатая сообщение Хосоку с просьбой встретиться на улице и уехать, и не замечает, как врезается в чьё-то плечо. Телефон падает из рук на светлый пол и покрывается трещинами, и сам Юнги едва не валится туда же, но чьи-то сильные руки обхватывают его за талию, не давая этому произойти. Приоткрыв веки, Юнги щурится от света ламп, попадающего в глаза, отводит взгляд и сталкивается с другим, которого видеть не хотел, но сильно желал. Больше он не думает о разбитом телефоне, о Хосоке, видениях, ни о чём более. Чонгук здесь, продолжает поддерживать его, и Юнги бы встать ровно на ноги, чтобы мужчина отпустил его. Но не взирая на все «неправильно», Юнги этого не хочется. Юнги знает, что это неправильно, но оправдывается перед собственным разумом, спорит, говоря, что в этом нет ничего такого, Чон просто не дал ему упасть, но противный мозг отрицает, говорит ему, что будь это любой другой человек, Юнги бы просто поблагодарил и уже давно отошёл от него в сторону. Юнги признаёт, да, с этим человеком всё совсем иначе, и применяет другую тактику против мозга. Как бы глупо не звучало, но он просит самого себя не осуждать, а позволить продлить этот момент ещё хоть на пару жалких секунд. А ещё Юнги думает, что раз Чонгук и сам его не отпустил, значит не так уж всё это неправильно. Не хотел бы, не держал… Желаемое дало ещё один повод, чтобы продолжить желать. — Ты можешь видеть, что произойдёт, но не видишь куда идёшь? — вопрос, звучащий совсем беззлобно, вытягивает из приятной неги, в которую стал погружаться Юнги, заставляет вернуться в реальность, поставить ноги на ровный, жесткий, сравнимый с этой же реальностью, пол. Отстранившись, Юнги бросает ещё один неприкрытый взгляд на мужчину, снова убеждая себя в том, что не нужно ему этого делать, и отворачивается, собираясь просто уйти, пока ещё имеет силы, чтобы сделать это. Делает шаг, второй, а дальше — ступор. Юнги думает, может, ему всё же стоит предупредить Чонгука о том, что, возможно, произойдёт с ним сегодня? Тем более Юнги точно видел в своём сне белый костюм Чона, именно такой, в котором он стоит сейчас перед ним. Да, конечно, сон может снова не сбыться, как это было и с картиной, но он ведь просто предупредит его в последний раз, а что делать с этой информацией Чонгуку, решать только ему. — Послушайте, — развернувшись, резко начинает юноша, но до конца договорить уже не может. Сейчас Юнги видит не только Чона, но и ту девушку. Чонгук обнимает её за талию, пока она, улыбаясь, что-то тихо говорит ему, а у Юнги пол из-под ног уходит. — Ой, вы хотели что-то сказать? — заметив растерянность Юнги, спрашивает Эмили. — Простите, что перебила, говорите, — девушка искренне улыбается, давая Юнги возможность говорить, а сам Юнги смеётся про себя. Потому что она и была той, кто заставил его замолчать, лишила возможности предупредить. — Если вы хотели узнать насчёт картины, то она в конце того коридора, — Чонгук указывает куда-то в сторону, пока Юнги говорит себе собраться, и кивает. — Да, именно это я и хотел сказать, точнее, спросить. Именно о картине, — сбивчиво объясняет, — я пойду. — Подождите, — окликает девушка, и Юнги чертыхается. Он не держит зла на эту девушку, но готов послать на её маленькую головку кучу проклятий, если она сейчас же не даст ему уйти отсюда. — Так это вы написали ту картину? — спрашивает, стоит Мину поднять на неё свой взгляд. — Она очень красивая, — добавляет после слабого кивка парня. — Чонгук на неё почти сутки смотрел, не отрываясь, я уже думала, он её дома оставит. — с лёгким смешком проговаривает девушка, совсем не подозревая о том, какие дыры проделывает сейчас в Юнги, как и о том, что вновь обращённый взгляд Юнги на Чона именно её вина. А Юнги действительно смотрит на него, и смотрит он долго, изучающее, пытливо. Ему казалось, что и сам Чонгук впал в такой же ступор от произнесённых девушкой слов, видел на его лице следы неловкости и чего-то ещё, чего понять не мог. Но в одном он был уверен, Чонгук точно не хотел, чтобы Юнги узнал об этом, как и в том, что взгляд мужчины снова изменился. И эти изменения Юнги совсем не нравятся. Его взгляд сейчас слишком похож на тот, который Юнги хотел бы видеть в этих глазах. — Она и впрямь завораживающая, было сложно отвести от неё взгляд, — проговаривает, прокашлявшись, — вам не стоило пытаться спрятать её. — глядя на мальчишку в упор, добавляет, а Юнги шумно вбирает воздух. — Да, она так выделяется среди остальных, — продолжает девушка, внимательно наблюдая за лицом студента и мужа. — Как вам пришло в голову изобразить осень именно так? В таких тёмных, но ярких, а не грязных цветах, как это делают многие другие. Да что там, даже я, когда думаю об осени, именно так её и представляю: опавшие листья, лужи и слякоть. — Во сне увидел, — не глядя на девушку, отвечает и, извинившись, уходит прочь. Он осознавал, что сказал эту фразу именно для Чонгука, как и то, что не стоило её говорить, но не понимал, почему снова не послушался голоса разума. Решив отмахнуться от этих мыслей, Юнги ускоряет шаг и двигается к выходу, но стоило ему только вытянуть руку к двери, как его хватают за локоть и резко разворачивают, лишая возможности сбежать, но увеличивая это желание в сотни раз. Юнги смотрит на Чонгука, который снова непонятно для чего остановил его, как он неприлично крепко, но и в тоже время мягко сжимает его руку, и теперь точно готов уйти под землю. Потому что так быть не должно, потому что Чонгук снова даёт повод думать о нём после, а желать ещё сильнее. — Картина у вас, что вам ещё нужно? — тихо спрашивает, глядя на хмурое лицо из-под чёлки. — Это я должен у тебя спрашивать. Ты хотел что-то сказать, пока не подошла Эмили. Так вот как её зовут, отлично. Очень нужная информация для Юнги, которую он знать не желал, но её в него впихнули и заставляют проглотить, а если будет пытаться выплюнуть, то задохнётся. Впрочем, Юнги вполне устраивает второй вариант. — Кто так сильно жаждет твоей гибели? — вопросом отвечает, снова стирая все рамки приличия. О них и невозможно думать, когда взрослый, старше на семь лет, мужчина продолжает держать тебя за руку и находится в непозволительной близости от тебя. Какие к чёрту могут быть приличия в этот момент в голове? — Хм, и снова мы говорим о моей смерти, — усмехается безрадостно, опустив взгляд. Смотрит на собственную руку, сжимающую чужую, понимает, что надо бы отпустить, ведь парень не бежит больше. Стоит тут, смотрит своим грустным взглядом на него, на лице его снова тысячи слов написаны, а Чон как неподготовленный к уроку школьник думает, что не помешал бы переводчик. — Хосоку ты тоже смерть предсказал, вот и заобщались? — Нет, но он помог мне в одном из таких случаев, — снова слишком честно отвечает Юнги, совсем не думая о последствиях сказанного, о том, почему Чонгук упомянул Хосока, но вспомнив о другом. — Почему ты без охраны? — обращает внимание на то, что они стоят совсем одни, и он не заметил никого из людей Чона, пока они разговаривали. — Почему тебя это волнует? — Потому что сегодня она может тебе понадобиться, — мгновенно отвечает, и плевать, что ему снова не поверят. Так Юнги хоть на толику, но будет спокойнее, зная, что Чон предупреждён. — Помнится, ты говорил, что не знаешь, когда точно что-то произойдёт, или это относилось только ко сну с аварией? — Юнги только начинает открывать рот, чтобы ответить, почему он уверен, что беды ждать именно сегодня, но Чонгук нарочно не даёт ему этого сделать. — А ещё на меня должна была упасть картина, — напоминает о ложном видении, и весь пыл Юнги пропадает. — Так, может, охрана мне нужна именно от тебя? — Не обязательно, — сглотнув, отвечает, — достаточно не останавливать меня, когда я пытаюсь уйти, — забирает из чужой хватки свою руку, взгляд опускает, пытаясь навязать себе мысли о том, что ничего удивительного или же обидного в словах Чона на самом деле нет. Любой нормальный человек на его месте подумал и сказал бы так, ненормальным бы было, если бы случилось так, как Юнги хотелось, если бы Чон поверил ему. Не отдавая себе отчёта в действиях, Чонгук снова хватает парня за руку, открывает рот, собираясь что-то сказать, но слова не выходят. Юнги вдруг зажмуривает глаза, его тело начинает дрожать как в лихорадке, а дыхание учащается, будто он только что тысячи километров пробежал, и оседает на пол. Чонгук опускается на пол следом за парнем, не понимает происходящего, прижимает его к себе, зовя по имени, и старается не взорваться от мыслей о том, что это единственное, что он может сейчас сделать. Юнги отдалённо слышит чужой голос, пытается к нему тянуться, но картинка перед глазами не даёт этого сделать. Он снова видит парковку, видит, как Чонгук идёт к машине один, и откуда-то появляется неизвестный Юнги мужчина, наставляя дуло пистолета на него. Он что-то быстро говорит Чонгуку, после чего стреляет и исчезает, а Чонгук падает на асфальт, зажимая рукой сильно кровоточащую рану. -Ты умираешь, — тихо шепчет, — ты не должен умереть, — открыв заплаканные глаза, проговаривает, пытаясь подняться, но Чон, вопреки всему, не отпускает. — Не выходи на парковку, вызови свою чёртову охрану, чтобы они проверили её, — не говорит, кричит почти, пребывая на грани истерики, — ты слышишь меня? — обхватив чужое лицо ладонями, прикрикивает Юнги и сейчас он готов на всё, только бы ему поверили. — Зачем ты говоришь это мне? Почему? — в данную секунду Чонгук верит, что этого парня и правда посещают видения, потому что невозможно сыграть такое состояние вот так точно, но, как ни странно, это не так сильно волнует сейчас Чона. Он хочет знать ответы именно на заданные вопросы, почему для этого человека так важна его жизнь? — Неужели ты не понимаешь? — притягивая чужое лицо ближе к себе, тихо спрашивает юноша, вглядываясь в тёмные омуты. — Я хочу спасти тебя, — отвечает. И плевать совсем на то, как это звучит, как выглядит. Он сказал так, как оно есть на самом деле, а подробностей о том, не влюбился ли Юнги в этого человека, никто сейчас не спрашивал и знать не желает. — Почему ты не даёшь мне этого сделать? Поверь мне лишь раз, и я оставлю тебя, только позволь не дать тебе умереть. Прошу, — совсем тихо добавляет и, слушая свой голос в этот момент, как и голос откуда-то извне, соглашается со словами Чимина. Юнги влюбился, окончательно и бесповоротно, а значит он не может позволить этому человеку умереть, ни при каких раскладах. А речи о том, что это неправильно, посылаемые мозгом, отвергает. К чёрту это неправильно, он ведь ничего плохого не сделал и не собирается. Любить не запрещено, как и спасать того, кого любишь, а значит Юнги всё делает правильно. — Потому что ты не должен спасать меня, — так же тихо Чонгук отвечает, укладывая свои ладони поверх чужих и чуть сжимая их, — потому что это не твоё дело, — не грубо, не резко, грустно скорее, будто с нотками сожаления и небывалой мягкости. Да только как бы мягко ни звучал этот голос, по факту он режет Юнги этими словами. А когда убирает ладони Юнги от своего лица, подтверждает это ощущение, и снова вынуждает желать задохнуться. — Тебе стоит сходить к врачу, слишком бледно выглядишь. — полностью отстранившись от парня, Чон поднимается на ноги и поправляет полы задравшегося пиджака, стараясь не смотреть на продолжающего сидеть на полу Юнги. — Почему ты не веришь мне? — тихо спрашивает, не поднимая глаз, стоит Чону сделать шаг от него. — Я верю, — замерев, отвечает и не врёт, не пытается быть жалостливым по отношению к сумасшедшему, он правда верит. В этот раз верит, даже не получив какого-то более весомого подтверждения, чем слова и этот момент. — Тогда почему? — Потому что, — развернувшись в пол-оборота, перебивает, не желая больше слышать ничего из того, что может сказать этот человек. — Я уже сказал, это не твои заботы, — более похожим на свой обычный, но с оттенком лёгкой печали тоном добавляет и уходит, больше не оборачиваясь, хоть и услышал совсем слабое «но я всё равно хочу спасти». Чонгук не знает или не хочет понимать, или даже признавать причины, по которым Юнги так сильно желает его спасти, но точно знает, что всё это пора прекращать. Пусть этот студент действительно по каким-то сказочным причинам может предвидеть его гибель, Чонгук должен что-то предпринять, чтобы он не лез в это, и для этого есть две причины. Первая и самая элементарная — то, что происходит в жизни Чонгука, и угроза этой самой жизни, никак не относится к Юнги, ему не должно быть до этого дела. Вторая — если о нём узнают, то и ему может угрожать опасность. Чонгуку хватает обязанности нести ответственность за одну жизнь, которой является его жена. А переживать за мальчишку, который лезет не в своё дело и продолжает переворачивать внутренний мир Чона, совсем не вписывалось в его планы. Да что там, сам Юнги никак не вписывается ни в один план Чонгука, как и в его жизнь в целом. Он не должен был появляться, не должен был заставлять сомневаться в себе и верить в то, что у остальных людей оказывается под сомнением. Юнги не должен поселять в Чонгуке странные желания, не должен был заставлять его чувствовать нечто необъяснимое. То, что более, чем неправильно, но и не меньше, чем желанно. Чонгуку нужно выбросить весь этот бред из головы, перестать думать, как и продолжать обдумывать несбывшееся, казалось бы, предсказание Юнги. Картина этого мальчишки не упала на Чонгука, но она все же стала тем, что, как он надеется, только начинает убивать его. Она убивает его идеалы, внутренние принципы и правила морали, стирает в нём все границы, тем самым позволяет смотреть на чужие губы и желать прикоснуться к ним, пока они были невероятно близко, а сейчас разрешает продолжать думать об этом желании и сожалеть о том, что он не сделал этого. Чонгук правда сожалеет, и куда больше его мысли занимают именно эти сожаления, чем то, что сегодня он может погибнуть и на физическом уровне. И именно это пугает Чонгука больше всего, именно это заботит, а потому он, не отдавая себе отчёта, идёт на парковку с целью поскорее уехать отсюда. Эмили с охраной, за неё можно не беспокоиться, а позже он придумает очередную чушь о неотложных делах, чтобы оправдать свой внезапный уход, но сейчас он хочет убраться и побыть в одиночестве. — Какая приятная встреча, Чон Чонгук. Не успев открыть дверцу авто, Чонгук замирает, сглатывает и вбирает в лёгкие больше воздуха. Он знал, более того, он ждал этого момента ещё до предсказаний Юнги. Чонгук знал, что человек, так отчаянно желающий ему смерти, в скором времени даст о себе знать, но не думал, что это произойдёт именно так. Чонгук думал, что у него будет шанс побороться за свою бессмысленную, но всё же жизнь, а сейчас он понимает, что этой возможности лишён. Он абсолютно один на этой чёртовой парковке, без охраны, без оружия и без желания на самом деле бороться с этим человеком. — Кан Тэон, — сжав вытянутую до этого руку в кулак, Чонгук оборачивается и встречается взглядом с мужчиной, позвавшим его. Он ровесник Чона, и разница между ними составляет лишь пару месяцев, он так же не уступает в росте, как и в мышечной массе. Когда-то их знакомые шутили о том, что если поставить их спинами к людям и сделать одинаковые причёски, то сложно будет узнать, кто из них кто, так как они были очень похожи. И сейчас, не смотря на пройденное время и то, что волосы этого человека, в отличии от Чоновых, осветлены и собраны в низкий хвост, они не сильно изменились. Внешне они по-прежнему очень похожи, а внутренне, как и несколько лет назад, слишком отличаются. Тэон определённо ждал этой встречи, но и Чонгук ждал её не меньше. Он ждал, когда за ним придёт его личный палач и совершит свою месть за разрушенную, по его мнению, жизнь. Чонгук ждал этой встречи, чтобы снова сказать то, что не он был тем, кто сломал жизнь Тэона, а он сам сделал так, что она разрушилась, ступив на кристально белую дорожку, рассыпанную на чёрном столе и губящую жизни. Вот и собственную погубил, но продолжает искать виноватых. Так думает Чонгук и не отступится от своего мнения даже в том случае, если на самом деле умрёт на этой парковке от рук этого человека. — Ты быстро, я думал, придётся ждать дольше, — проговаривает, доставая из кармана расстегнутой кожаной куртки пачку сигарет и закуривая, — или любовь к любительским рисункам поубавилась? — спрашивает, выдыхая дым, и подходит ближе к Чону. — Ничуть, и я бы не назвал работы некоторых студентов любительскими. Думаю, даже тебе показались бы интересными некоторые из них. — откидывая всякое здравомыслие, Чонгук тоже делает шаг навстречу этому человеку, — Не хочешь пойти посмотреть? — Хм, смотрю, тебя не покинуло твоё тупое чувство юмора, Чон, что странно, учитывая твою чопорность. — Мы оба знаем, что это не так. Не такой уж я и чопорный, — отвергает эти слова, глядя прямо в лицо мужчине. Может, и не стоило предлагать пройти в галерею тому, кого разыскивает полиция вот уже почти год за побег из тюрьмы, но он не удержался от этого порыва. С целью ли поддеть, или на самом деле Чонгуку вдруг захотелось вспомнить прежние времена и пройтись с этим человеком по этому месту, Чон и сам не знает, как и думать об этом будет позже, если, конечно, сможет. — Ты прав, — хмыкая, кивает, ломая собственное колечко дыма, — покурим? — Ты прекрасно знаешь, что я не курю. — Ну да, — соглашается, — а ещё я заметил, что интерес у тебя вызывают не только рисунки местных студентов, но и сами студенты. — проговаривает, заставляя Чона напрячься. — Видишь ли, я наблюдал весьма интересную картину, пока ждал тебя. Тот парнишка внешне очень отличается от твоей красавицы-жены, и я бы не сказал, что в лучшую сторону. — К чему ты клонишь? — слишком резко для старательно сделанного безразличного вида спрашивает. Как бы не хотелось Чону этого признавать, но ему стало слишком не по себе от того, что Тэон видел его с Юнги, и что знает об Эмили, ведь для того куда большим наслаждением будет не просто убить его, а для начала заставить помучиться. А для этой цели нужен тот человек, который небезразличен Чонгуку. Или тот, кого некому будет защитить. — Ты смотрел на него не так, как на свою жену, — ухмыляется Тэон после произнесения последнего слова, и оба понимают, почему, — чёрт, до сих пор не могу в это поверить. И правда ведь женился, — потирая висок свободной от сигареты рукой, посмеивается. — Пришёл обсудить мою женитьбу? — выгнув бровь, задаёт пропитанный глупостью и злорадным смехом вопрос Чонгук. — Мы оба знаем, что это не так, — повторяет Тэон недавнюю фразу Чона, откинув обугленный фильтр, и поднимает на него взгляд. — Для тебя слишком рискованно появляться на улице без охраны. — Для тебя это не менее рискованно, — взгляд глаза в глаза и то, о чём думает сейчас Чонгук, не поддаётся каким-то логическим доводам, как и не имеет никакого здравого смысла. Он смотрит в лицо этого человека — некогда друга, после врага, а теперь и своего будущего убийцы — и думает, что всё могло быть иначе. Они бы могли вместе быть в этой галерее, Тэон бы снова недовольно ворчал о том, что его потащили на детскую выставку, где встретить чего-то по-настоящему завораживающего невозможно, а Чонгук снова спорил бы с ним, говоря, что талант не всегда сидит в пятидесятилетнем алкоголике или наркомане, покончившим жизнь самоубийством. А сейчас, глядя на то, как в руке Тэона появляется пистолет, Чонгук думает о том, что ему тоже непременно понравилась бы картина Юнги и он, возможно, тоже провёл бы за её изучением не один час и нехотя, но признал бы её совершенство. Также он смог бы рассказать по ней о художнике куда больше, чем смог увидеть сам Чон. В чём он, признаться, нуждался, как и признает то, что у Тэона это получалось лучше. — Мне терять уже нечего, — пожимает плечами, снимая глок с предохранителя, — благодаря тебе. — Благодаря мне ты мог не потерять, но сам выбрал иной путь, — снова не признаёт, пусть и знает, что мужчина напротив не согласен, а кто-то мог бы сказать, что Чон откровенно нарывается на эту пулю. Да, Юнги бы точно так сказал. И почему в этот момент Чонгук думает именно о нём, а не о жене, например, или родителях, или хотя бы обо всём том, что не успел сделать или не делает, потому что не хватает смелости признать желание сделать это? Почему последними мыслями в голове Чонгука это странное, но такое притягательно разрушительное желание одного мальчишки спасти его от этого момента? — Хм, ты так ничего и не понял, — с неприкрытым разочарованием произносит мужчина, — жаль. Тэон готов выстрелить, он за этим сюда и пришёл, и лишь из-за некоторых увиденных моментов завёл этот пустой разговор. Он бы, возможно, хотел, чтобы Чонгук как и раньше поделился с ним самыми скверными для него самого тайнами. Как и, возможно, хотел бы промыть ему мозги о том, что женитьба ради выгоды, по наставлению родителей, это настоящий бред и насилие, а снова испытывать тягу к представителям своего пола на самом деле не является чем-то запретным. Что по-настоящему запретно — это жить не свою жизнь с прописанными кем-то другим правилами, которые не нравятся, которые заставляют забывать о своих желаниях, что Чонгук и делает на протяжении всей своей жизни. Вместо того, чтобы плюнуть на эти правила и перестать выискивать одобрение отца через их соблюдение. Нет, Тэон готов выстрелить, это именно то, чего он хотел, что было его стимулом на протяжении нескольких лет. И это единственное желание, которое даёт ему ещё хоть какой-то повод жить. Свершение мести, о которой в какой-то степени пожалеешь, если сделаешь это, но, и оставив её несовершённой, будешь сожалеть ровно также. Тэон же предпочитает жалеть о содеянном, чем наоборот, это и было одним из главных отличий между ним и Чонгуком. Чон не делал, а потом часто сожалел, пусть и очень редко это признавал, как и сейчас до сих пор не признаёт. А ведь именно это сожаление могло бы позволить Тэону сожалеть о несделанном, именно оно могло бы дать ему повод опустить пистолет и уйти отсюда. — Тебе не должно быть жаль, — проговаривает Чон, стоя на месте и не пытаясь сбежать или что-то предпринять, чтобы спастись, вновь и вновь прислушиваясь к ранее сказанным словам Юнги. Этот парень не раз успел спросить его, почему он так жаждет умереть? Чонгук по-настоящему задумывается об этом только сейчас. Он не жаждет умереть, просто к жизни у него жажды нет, нет к ней какой-то тяги или стремлений продлить её. Чонгук вдруг понимает, что его жизнь на самом деле до такой степени бессмысленна и сера, что у него на самом деле нет никаких причин, чтобы держаться за неё. А единственным ярким пятном в его существовании, которое не имело смысла на холсте его жизни, которому и не позволено было там появляться, потому что изначально оно неправильное, оказался странный мальчишка с иссиня-чёрными волосами, покусанными бледными губами и подрагивающими руками во время рисования. — Не тебе об этом думать, — быстро проговаривает Тэон, выдыхая воздух, и давит на спусковой крючок. В тот же миг руку, в которой он держал пистолет, пронзает резкая боль, из-за чего глок падает на асфальт, а вместо пистолетного выстрела тишину прохладного вечера разрывает чей-то крик. — Я вызвал полицию, — Юнги стоит в десяти шагах от Тэона, сжимает в пальцах небольшой камень, идентичный тому, что он кинул в него, и старается не думать о своём страхе. — Чонгук, уходи. — Да, Чонгук, уходи, — посмеиваясь в перерывах болезненных шипений, проговаривает Кан, потирая ушибленное запястье. — А то твой дружок меня камнями в буквальном смысле закидает. Чонгук стоит на месте, не двигается. Он видит Юнги, который вопреки его словам пришёл сюда спасать его, переводит взгляд на улыбающегося сквозь боль Тэона и понимает, что тому не настолько больно, чтобы не подобрать пистолет и не закончить начатое. Он смотрит, наблюдает, решает поиграть, выбрать долгий, но более яркий путь к своей мести. Чон не должен этого допустить. — Юнги, уходи… — Я не уйду, пока ты тут с этим психом, — снова замахивается камнем на обратившего к нему взгляд Тэона, — я не позволю ему убить тебя. — Какой заботливый, я бы на твоём месте послушался, — ухмыляется тот и поворачивает голову на отдалённо слышимый скрип шин по асфальту. Разглядев автомобиль, он растягивает губы в улыбке, понимая, что это за ним и, повернувшись к Юнги, добавляет, — а ты носи с собой камней побольше, так легче будет, — подмигивает и запрыгивает в остановившийся перед ним джип. Юнги не понимает. Он смотрит вслед уезжающему джипу, переводит взгляд на глядящего в ту же сторону Чона и не понимает снова. Почему он дал этому ненормальному так просто уехать? Почему не пытался даже что-то сделать, находясь под его прицелом? Что за странные разговоры, обрывки которых успел услышать Юнги, они вели? Что имел в виду этот мужчина, говоря о камнях? Почему пытается убить Чонгука, на самом деле не желая этого делать? И почему он так просто ушёл, ведь наверняка понимал, что Юнги блефовал? Столько вопросов и каждый из них можно задать повернувшемуся к нему мужчине, да только столкнувшись с ним взглядом, это желание становится второстепенным. Юнги видит злость в этом взгляде, и злость это обращена именно на Юнги, он не доволен его поступком, как если бы Чон пытался повеситься, а Юнги был тем, кто перерезал верёвку. Именно так это видел Юнги и снова не понимал. — Что ты творишь? — подойдя к парню, спрашивает, схватив его за плечи, — я спрашиваю, что ты творишь? — повторяет, повышая голос и чувствуя, как взорвётся сейчас от тех эмоций, что переполняют его. — Я же сказал, это не твоё дело, не лезь, не суйся! Зачем ты пришёл сюда? Ты понимаешь, что он мог и в тебя выстрелить? Или что, героем-спасителем себя почувствовать решил? Ты понимаешь это? — Я понимаю, что ты недоволен тем, что тебя спасли, — тоже начиная закипать, отвечает юноша. — Это только ты думаешь, что спас меня, — безрадостно посмеиваясь, перебивает его Чон, желая просто разорвать на кусочки этого глупца и прижать к себе ближе, чтобы… Чтобы что, Чонгук? Ты хоть понимаешь, о чём ты думаешь? Что с тобой творится? Почему ты стоишь тут и сотрясаешь воздух этим бессмысленным диалогом вместо того, чтобы пойти и узнать, как там Эмили, предупредить своих людей и высшие инстанции о том, что Кан Тэон дал о себе знать. Почему вместо по-настоящему важных дел ты стоишь тут, смотришь на этого коротышку, на его ещё больше покусанные губки, в его глаза, что готовы испепелить тебя сейчас, но и поддержать в то же время? Почему ты злишься на него, не имея сил сказать обыкновенное «спасибо»? И почему, глядя на чужие руки, одна из которых продолжает сжимать камень, ты хочешь оказаться в кольце этих рук? Не обнять, а быть обнятым студентом со странными снами…. Ну точно с ума сошёл. — Я знаю, что это не конец, но и я не остановлюсь, — Юнги отныне плевать, он разрушает последние границы, переступает через невидимую черту, что с самого начала не имела для них почти никакого значения, делает крохотный шаг к нему, стоя теперь почти вплотную. Отбрасывает камень и укладывает свои ладони на чужие прохладные щеки. — Хочешь ты этого или нет, но я спасу тебя, — уверенно проговаривает, заглядывая в самую глубь чужих глаз, и сейчас он видит не просто какой-то отблеск на их дне, он видит настоящее сияние. Именно это сияние становится для Юнги толчком, и именно его он будет позже обвинять, когда осознает, что сделал. Не спрашивая разрешения, не думая о последствиях и о «правильно, неправильно», Юнги притягивает к себе чужое лицо и легко целует плотно сжатые холодные губы. Отстраняется, изучает взгляд, и не видя в нём сопротивления, снова целует, но в этот раз увереннее. И получает ответ. Чонгук обнимает парня за талию, прижимая теснее к себе, целует шероховатые губы, переплетает свой язык с чужим, и именно сейчас, в этот момент, он чувствует себя самым живым на свете. Юнги тот, кто отчаянно пытается спасти его, и, как ему кажется, спасает, но на самом деле он самый прекрасный, но не менее разрушительный яд. Он становится тем, кто буквально вдыхает жизнь в Чона, да только она с самого начала обречена. Целуясь сейчас с ним и сжимая его плечи, Юнги заставляет Чонгука чувствовать себя живым, вызывает в нём бурю эмоций, делится своим теплом и заставляет его буквально таять от того, как ему хорошо сейчас и как хочется ещё. Чего-то, что больше поцелуев, что сделает Юнги ещё более нужным и в тоже время более разрушительным для Чонгука. Юнги его оживит… — Прости, мне ужасно неловко, но я так этого хотел, — сбивчиво дыша и облизывая свои губы, шепчет парень, отстранившись только для того, чтобы позволить им вдохнуть воздуха. — Почему ты извиняешься? — Чувствую себя виноватым перед твоей девушкой. — Она мне не девушка, — Чонгук, если ты ищешь способ сохранить свою никчёмную, ничем не наполненную жизнь такой же, то это уже не сработает. — То есть как не девушка? — искренне не понимая, Юнги отходит на шаг от Чона, пока тот приподнимает руку, на безымянном пальце которой в свете уличных фонарей поблескивает полоска золотого кольца. — Нет, — мотая головой из стороны в сторону, на грани слышимости выдыхает. — Она моя жена. … а Чонгук убьёт их обоих.