(не) спасай меня.

— Блядь! — безудержно вырывается из уст, а гаечный ключ приземляется на бетонный пол, разнося по помещению неприятный звон. Юнги шипит от боли, приложив пораненный палец к нижней губе и слизав с него тонкую полоску крови. Ранка совсем маленькая, он просто срезал кожу на кутикуле, но неприятная боль заставляет едва не плакать чувствительного к таким вещам парня. Хотя, думает Юнги, он будет готов терпеть подобную боль и даже нарочно наносить себе увечья, если это хоть на какую-то толику, но заставит его забыть о той ране, которую пластырем так просто не залепишь как этот палец. Эта рана получена по нелепой неосторожности, да только слишком серьёзна, слишком болит и лишает возможности думать о чём-либо, кроме неё. — Юнги, ты в порядке? Дядя суетливо опускается на корточки перед племянником, убирает с его колен части детали, на которой он попросил его снять гайки, забирает у него руку, чтобы проверить и, когда получается, тяжело вздыхает. Это далеко не первый раз такой неосторожности Юнги, но за эту неделю, что он почти безвылазно проводит у него в мастерской, это уже в шестой раз. Также он спотыкается или поскальзывается на машинном масле, ударяется головой об капот, льёт кипяток мимо кружки и обжигается, роняет на ноги ключи, и это не самое тяжелое, что побывало на его ногах за эти дни. Сейчас вот снова палец. Хэри понимает, что Юнги от чего-то прячется, и с какой-то стороны даже рад тому, что прячется он именно здесь, ведь это какое-никакое, но всё же доверие, но с другой стороны, Хэри волнуется. Юнги и раньше, бывало, отсиживался здесь, пытаясь чем-то помочь, хоть ничего и не понимал в машинах и никогда не тянулся к этому, но он старался и всегда хорошо выполнял поручения Хэ, которые в основном были по типу: открутить что-то, подержать, перенести. Что-то, что не заставляет думать и вникать, но помогает занять руки и убить время. Сейчас же Юнги снова спрятался от внешнего мира, да вот только этот самый мир, судя по рассеянности парня, не покинул его и продолжает чем-то мучить. Хэ пытался поговорить с Юнги, но тот сразу уходил, в прямом смысле. Он просто махал рукой и уходил. Не ходил на учёбу, не притрагивался к кистям, к учебникам и игнорировал существование Хосока. Последнее волновало Хэ даже больше, чем прогулы парня. Хэри думал, что Юнги нужно пару дней, и он снова придёт в норму, да только пошла уже вторая неделя, и изменений нет никаких, только пластыри на руках прибавляются, а лучше бы килограммы. У парня также проблемы со сном и аппетитом. И всё это после той чёртовой выставки, на которой он понятия не имеет, что произошло, но после неё вместо того, чтобы вернуться домой, Юнги пришёл к нему, и это что-то пора бы выяснить, хочет того Юнги или нет. Или хотя бы вытолкнуть его на свежий воздух. — Я в порядке, Хэ, не волнуйся, — бесцветно отвечает парень без грамма убедительности, на что мужчина только качает головой и отвечает: — В последнее время ты так часто это говоришь, что мне начинает казаться, что ты забыл значение этого слова, если вообще знал. — Юнги поднимает на него взгляд, явно собираясь сказать что-то, но посмотрев на лицо дяди, его рот закрывается, не успев произнести и звука, а взгляд снова опускается, что даёт Хэри возможность продолжить. — Ты говоришь мне не волноваться, но именно это и вынуждаешь меня делать. Я знаю, что я не твой родитель, но твоё тотальное недоверие очень ранит меня, Юнги. У меня сил нет смотреть на то, как что-то поедает тебя изнутри, но ты продолжаешь держать это в себе, мучая этим в первую очередь себя самого, а потом и меня, и друга, который с ума сходит, пока ты прячешься и от него. — Ты знал, что я нравлюсь ему не как друг, ведь так? — возможно, это не то, что сейчас должен был сказать Юнги, но он знает, что в данную секунду будет бессмысленно говорить дяде о том, что он ему роднее любого его родителя, и он его любит. Хэри и сам это знает, просто момент такой, а сейчас он молчит в ответ, но глаза его уже рассказали Юнги всё. Он знал. — Как долго ты знаешь об этом, и почему ты не сказал мне? — тихо спрашивает, — почему позволил мне продолжать мучить его? — Так ты из-за этого прячешься? — Ты не ответил на мой вопрос. — Ты на мои вообще никогда не отвечаешь, даже сейчас снова отлыниваешь. И разве это важно, когда я узнал? — Ты должен был сказать об этом мне, а не умалчивать и делать вид, будто не замечаешь ничего. — Юнги, Хосок как-то обидел тебя? — серьёзно спрашивает, поднявшись на ноги и скрестив руки на груди. — Нет, просто… — Тогда я тем более не понимаю мотивов твоих вопросов. И как, по-твоему, я должен был сказать тебе о замеченном? Имел ли я на это право? — серьёзно спрашивает, внимательно прослеживая за вновь опущенным взглядом юноши. — У всего есть границы дозволенного, и насколько я видел, Хосок их не переступал по отношению к тебе. Несмотря на свои чувства, он заботился о тебе именно как друг, как старший брат, а потому я не видел поводов вмешиваться. А также потому, что твоя личная жизнь — это последнее, куда я хотел бы влезать, во всяком случае, если ты сам этого не захочешь. Юнги слушает дядю и понимает, что тот прав, и ему на самом деле не за что его винить. Хэри действительно не должен был рассказывать Юнги, это было бы жестоко по отношению к Хосоку и просто неправильно. И зачем только Чимин ему рассказал? Что теперь делать Юнги с этой информацией? Как ему продолжать общение с Хосоком, в котором он сейчас как никогда нуждается как в друге, которому мог бы выговориться? — Что мне делать? — спрашивает не столько дядю, сколько себя, глядя на раненый палец и на то, как на него накладывается новый пластырь. — В первую очередь тебе нужно перестать прятаться и поговорить с ним, — Хэ догадывается, что этот вопрос от младшего относился не только к ситуации с Хосоком, но всё же решил ответить. Вдруг чем-то, но это сможет ему помочь. — Я понятия не имею, как мне говорить с ним, потому что то, что я хочу ему сказать, может сильно ранить. Я этого не хочу, — глухо произносит Юнги, разглядывая полоску свежего пластыря на пальце. Это уже второй на нём, и так почти на каждом. — Я понимаю, но поверь, молчанием ты ранишь его ещё сильнее. Лучше сразу расставить все точки над i… — Гхм, это как выбирать меньшее из зол, — хмыкает юноша, перебив дядю. — Я чувствую себя таким глупцом, и мне от этого так паршиво, что хочется волком выть, только не на луну, а на собственное отражение в зеркале, от которого тошнит. Поговорим мы или нет, мы уже не сможем быть такими же друзьями, я не смогу, понимаешь? — подняв взгляд на дядю, задаёт скорее риторический вопрос, но Хэ всё равно легко кивает. — Я хочу быть его другом, но я понимаю, что из-за своей осведомлённости теперь о его чувствах и нежелании причинить ему боль многого я рассказать не смогу, а именно это является очень важным для меня. Как мне поступить в этом случае? — С моей стороны это может прозвучать жестоко, но каждый человек должен нести ответственность за свои поступки, так же и с чувствами. Чувства Хосока — это только его чувства, и ты не должен нести за них ответственность, должен был бы только в том случае, если бы ответил взаимностью, а после предал. Также я могу сказать, что он несколько лет дружит с тобой и наверняка сам понимает, что кем-то большим для тебя, чем друг или брат, он не станет, а значит, он знал, на что шёл, продолжая эту дружбу. Я не думаю, что все годы дружбы с тобой он не предполагал, что когда-нибудь у тебя кто-то появится, и ты захочешь рассказать об этом в первую очередь именно ему. — Хочешь сказать, что меня это не должно как-то волновать? — Хочу сказать, что ты не должен чувствовать вину за то, что не можешь ответить ему взаимностью, как и за то, что продолжаешь нуждаться в нём именно как в друге. Человек сам делает выбор, кем ему быть, так что, — разведя руки в стороны, Хэ пожимает плечами, а Юнги поднимается на ноги. — В любом случае вам нужно разобраться с этим. Прятками это не решить, из тебя ничего не выйдет, как и ему не полегчает, а потому пересиль себя и поговори с ним о том, что тебя тревожит. А дальше, как пойдёт. — Хорошо, я постараюсь, — кивает. Юнги не чувствует вселенского облегчения от этого разговора, но на чуточку ему всё же стало легче. Ему действительно нужно разобраться хотя бы с Хосоком, а Чонгук… он ещё непременно поболит и потревожит, но потом всё равно забудется. Юнги постарается, чтобы это было так. — Отлично, а теперь иди, переоденься и вали отсюда, — машет рукой в сторону приоткрытой двери, ведущей в небольшую комнатку отдыха, служившей для Юнги раздевалкой, а для Хэри часто спальней. Впервые за эти несколько дней Юнги не спорит с дядей, а послушно кивает и уходит в комнатку. Пройдя, он едва не спотыкается о слишком близко стоящий к двери диван, чертыхается себе под нос, но удержав равновесие, проходит мимо злосчастного угла дивана и расстегивает застёжки на своём комбинезоне. Поцарапанный палец снова неприятно заныл, и вместо того, чтобы игнорировать это ощущение, он решает полностью отдаться ему, как и чувству сильной усталости в теле. Для разумного человека это глупо и напоминает мазохизм, но для Юнги пока что это был единственный способ не думать ни о чём другом. Так, он мог не думать о чём-то, что причиняло больше боли, что помогало чувству какой-то тупой обиды становиться больше. Этот способ был единственным, который не позволял прокручивать в голове тот странный диалог с чужим ему человеком, его слова о том, что он женат. Это чувство боли, которому он пытался отдать себя целиком и полностью, не шло в сравнение с той болью, которую он ощутил в тот момент, но она хотя бы на какой-то жалкий миг помогала ему. Юнги желал забыть Чон Чонгука. Забыть его взгляд, которым он смотрел на него. Забыть интонацию его некоторых слов, которые будто лазером выжгли у него на черепе, из-за чего кажется, что они и после смерти не забудутся. Забыть ощущения от пребывания в чужих объятиях, неправильного поцелуя, как и желал забыть вкус его губ. Теперь Юнги отчаянно желал забыть того, кого настолько же отчаянно пытался спасти. Полностью переодевшись, Юнги покидает комнатку и, попрощавшись с дядей, выходит из небольшой мастерской на улицу. Белый уличный свет моментально заставляет прищурить глаза. Возможно, дядя был прав, и Юнги действительно провёл в полутёмном помещении слишком много времени, но и куда идти сейчас, Юнги не знал. Домой ему не хотелось, потому что стены там слишком сильно давят на мозг, а также туда в любой момент мог прийти Хосок. И, несмотря на все доводы дяди о том, что им нужно поговорить, и согласие Юнги с ним, он не был готов к этому прямо сейчас. Кроме дома у Юнги была ещё парочка любимых мест: библиотека университета, где он мог прятаться хоть сутками, и любимое кафе на территории универа. Только вот ни в одно из этих мест тоже идти не хотелось. Университет теперь являлся напоминанием о Чоне, и не хотелось сталкиваться с преподавателями, а в кафе он мог встретить однокурсников, которые, увидев его, не упустят возможности перемыть косточки. А еще в кафе он мог встретить Хосока. И как только Юнги смог докатиться до того, что ему стало некуда идти? Как загнал сам себя в угол, и как теперь из него выбраться? Ответы на вопросы не приходят, впрочем, Юнги на это и не рассчитывал. Он уже привык, что все вопросы, которые он задавал на протяжении всей своей жизни, либо оставались без ответов, либо ответы ему, мягко говоря, не нравились. Вдохнув больше воздуха, Юнги решает пойти куда-нибудь, чтобы просто отойти подальше от мастерской, но стоит ему сделать всего несколько шагов, как его слух цепляет резкий скрежет шин по асфальту. Обернувшись, он взглядом упирается в припарковавшийся у дверей мастерской смутно знакомый ему джип, а когда передняя дверь с пассажирской стороны открывается, и мужчина спрыгивает на землю, Юнги кажется, что ноги его на мгновение, но всё же подкосились. Вышедший из машины мужчина с длинными светлыми волосами, собранными в низкий хвост, закинул на плечо чёрную кожаную куртку, размял шею, а после обратил внимание на продолжающего стоять неподвижно Юнги. Лицо мужчины не выражало враждебности или злости, оно было спокойным, а губы растянуты в лёгкой полуулыбке. Да только Юнги видел, более того, кожей ощущал этот ледяной колючий взгляд, которым его внимательно осматривали. Этот человек точно приехал сюда не случайно и явно не в целях познакомиться с Юнги поближе, взять его номер и договориться погулять в парке развлечений. — Мин Юнги, — смакуя и растягивая гласные, произносит мужчина, расслабленной походкой приближаясь к парню. — Костюм тебе идёт больше, чем эти тряпки, — остановившись на расстоянии жалкого шага, выносит вердикт сегодняшнему образу Юнги, не скрывая своего разочарования от увиденного. Юнги был в каких-то потрёпанных тёмно-серых джинсах и вытянутой во все стороны толстовке. Иссиня-чёрные волосы взлохмачены так, будто этот человек забыл о существовании гребня для волос, а про помятое лицо говорить и вовсе не хотелось, но Тэон и это наблюдение озвучил. — Да и в целом выглядишь так, будто на тебе, как на треке, обкатывают каждую машину после починки, — обводит затянутой в перчатку без пальцев правой рукой лицо Юнги и морщится от недовольства. Слушая эти слова, Юнги понимает, что его страх, большая его часть, отошел на задний план. А ещё он понимает, что человек перед ним слишком офигел. Только дядя может вот так критиковать его внешний вид, Хосок и сам Юнги. Так какого черта этот фрукт себе позволяет? — Какого лешего ты тут забыл? — даже не думая о каких-либо формальностях и уж тем более вежливости, спрашивает, не скрывая своей враждебности. Тэон, глядя на мальчишку и прокручивая в голове ещё раз его вопрос, ухмыляется, цокая языком. И, склонив голову набок, снова разглядывает парня перед собой, только теперь больше внимания уделяет деталям. Не внешности, её он успел рассмотреть ещё до этого, а взгляду. Он не совсем понимал, как из поджавшего хвост и уши котёночка всего за какую-то минуту этот парень превратился в бесстрашного тигра? А если точнее, то откуда в нём столько уверенности, что он способен являться таковым? Явно ведь не от глупости эта самоуверенность, как и открытое презрение, нет, этот парень далеко не глуп. Он сразу понял, что приехал Тэон по его душу, но откуда взялась эта смелость? Какие курсы актёрского мастерства он проходил? — Как грубо, — опустив голову, Тэон замечает носки побитых кед парня и хмыкает чему-то своему, снова вводя Юнги в недоумение, которое он моментально старается перевести в злость. Нельзя показывать этому человеку заинтересованность в его поведении, словах или поступках, как и страха показывать не нужно. Юнги уверен, что тот сразу этим воспользуется, что для Юнги будет совсем не выгодно. — А мне казалось, что вы дорожите каждым клиентом, — неожиданно произносит и поднимает взгляд, в этот раз успев уловить короткий миг растерянности парня. — «Маска хороша, да только держишь ты её херово», — думает про себя, а вслух добавляет, — Господин Хэри сейчас сильно занят? Признавать не хочется, но, если этот человек приехал, чтобы напугать Юнги, у него это получается, уже получилось. Только этой фразы Юнги достаточно, чтобы понять, на кого на самом деле нацелено внимание этого подонка, и это куда хуже, чем если бы он прямо здесь приставил пистолет ко лбу Юнги и спустил курок. Умирать не страшно и не так больно, страшнее терять любимых людей в холодных костлявых руках Смерти. — Это я тебе помешал, так со мной и разбирайся, — шагнув к мужчине, Юнги приподнимает голову, чтобы смотреть прямо в чужие глаза, последствий не боится. — Не будь трусом и не приплетай сюда тех, кто ни в чём не виноват, — тихо, но слишком жёстко для своего невинного вида и мягкого голоса выговаривает и только тогда отступает, желая получить правильный ответ. — Какой ты бойкий, — в этот раз Тэон искренне улыбается и даже позволяет своему взгляду выразить что-то, напоминающее одобрение. Юнги же плевать на то, что и как думает о нём этот человек. Свалил бы только с глаз его и в покое оставил. — Но я пришёл не разбираться с тобой, а поблагодарить и… — С чего бы тебе благодарить меня? — перебивает Юнги, не скрывая в голосе отвращения к словам, льющимся из уст этого мужчины. — За то, что спас моего друга, — легко отвечает, не заостряя должного внимания на желчи, льющейся с покусанных губ. Сейчас это не так важно, куда интереснее дальнейшее поведение этого мальчишки. — По-твоему, я похож на идиота? — выгибает бровь и скрещивает руки на груди, перед этим сжав в кулаки пальцы, на которых Тэон успел заметить многочисленные пластыри. Этот жест откликается в нём лёгкой покалывающей болью, но сейчас она была абсолютно незаметна для Юнги. — К чему этот спектакль? — Почему же сразу идиот и спектакль? — пустив лёгкий смешок, теперь Тэон шагает к парню, глядя на него сверху вниз за счёт своего роста, в котором Юнги ему уступал почти на голову. — Я совсем не считаю тебя глупым, как и абсолютно честен с тобой сейчас. — Хах, — не удерживается Юнги от едкого смешка, дёрнув уголком губ и покачав головой из стороны в сторону, и вместо того, чтобы отойти на более безопасное расстояние, он вызывающе задирает голову и приближается ещё на полшага. — Значит, ты благодаришь меня за то, что я не позволил тебе убить твоего друга? — не скрывая насмешки в голосе, Юнги не верит и не собирается верить ни единому слову, слетающих с этих губ, и, когда они снова начинают шевелиться, давая ответ на его вопрос, он демонстративно закатывает глаза. — Не совсем, — шире растягивая губы в улыбке, отвечает мужчина, — как я и сказал, я не считаю тебя человеком, обделённым умом, и уверен, что ты понимаешь, что твоё появление там ничего не изменило. И, если бы я на самом деле собирался убить его, такой как ты точно не смог бы помешать мне. — Больше самих людей я ненавижу, когда они лгут, — Юнги буквально выплёвывает из себя эти слова, чувствуя, как в нём всё сильнее закипает злость, которой до гнева не хватает всего пары секунд, или же вновь открывшегося рта этого человека. — Ты приехал туда с чёткой целью убить его, и ты бы это сделал, если бы я не появился. Он бы умер, истекая кровью от пулевого ранения в область сердца, — сквозь зубы цедит и замечает, как выражение лица напротив моментально меняется от произнесённых им слов, как и взгляд его становится другим, но сейчас Юнги слишком зол, чтобы как следует задуматься об этом или хотя бы остановиться, — Поэтому давись сам своей лапшой, которую ты мне на уши навесить пытаешься, и проваливай, пока снова камнями не закидал. Тэон смотрит на мальчишку, который в порыве своей ярости, кажется, и сам не заметил, как привстал на носочки и вжался своим лбом в его, и наблюдает за его уже не огоньками в глазах, а всепоглощающим пламенем. В этот раз признаёт. Восхищается. Этот парень понятия не имеет, куда он влез, когда камнем выбил из его рук пистолет, как и не представляет, какие последствия могут ожидать его за такие выпады. И Тэон уверен, будь на месте этого кажущимся таким крохотным мальчишки кто-то другой, он бы, не стесняясь прохожих, пристрелил бы его прямо здесь. Но к чему так быстро прерывать игру, когда она становится такой захватывающей с появлением такого интересного персонажа. Его даже убивать жалко, во всяком случае, пока. — Камней здесь нет, — спокойно отвечает в лицо шумно дышащего парня, — но рядом есть кафе, где мы могли бы поговорить за чашечкой кофе, — улыбается, но говорит вполне серьёзно, а реакция Юнги снова невообразимо интересна. Его взгляд выражает тысячи эмоций сейчас, и Тэон даже не уверен, что успел заметить и понять каждую из них, уж слишком быстро они сменяли друг друга. — Иди ты… — Господин Кан, — знакомый родной голос действует на Юнги, как ведро ледяной воды на голову. Он вздрагивает и смотрит за плечо мужчины, замечает стоящего напротив них дядю. — Я рассчитывал, что вы приедете позже, я ещё не закончил… — Это не так страшно, как я и сказал, сроки меня не особо волнуют, мне важно качество, — обернувшись, отвечает, тем самым лишив Юнги укрытия от дяди в качестве своего тела. — За это можете не волноваться, ещё никто не возвращался ко мне с идентичными неполадками, — Хэри дружелюбно улыбается, но улыбка его резко застывает, а потом и вовсе меркнет, когда он замечает стоящего рядом со своим клиентом племянника. — Юнги, ты почему ещё не ушёл? — Хэри мгновенно забывает о том, что он с племянником находится не наедине, а молчание со стороны Юнги не добавляет ситуации улучшения. — Я же сказал тебе идти домой, ты должен поесть и нормально поспать…. — Я телефон забыл, — что он там говорил о лжи в людях? — Вернулся, чтобы забрать, а потом сразу домой, — сбивчиво произносит, проклиная всю эту ситуацию, как и стоящего рядом явно забавляющегося Кана, и прошмыгивает мимо дяди в мастерскую. Проводивший его взглядом Хэри только удручённо кивает головой, когда слышит из-за приоткрытой двери звук чего-то падающего, ойканье Юнги и его крик «споткнулся», и только тогда поворачивается к своему не совсем обычному клиенту. — Прошу прощения, — неловко улыбается, — племянник, — кивает в сторону двери. — Я думаю, часам к восьми вечера всё будет готово. — О, не стоит торопиться, — Тэон внимательно следит взглядом за вышедшим из мастерской Юнги, а после, когда он проходит мимо, снова заговаривает, — я приеду завтра, так что вы тоже отдохните. Легко поклонившись, Тэон прощается с продолжающим улыбаться ему мужчиной и запрыгивает в автомобиль. — Следуй за этим коротышкой, — кивает водителю на заметно отдалившегося от них Юнги и, взяв с бардачка пачку сигарет, выуживает одну и закуривает, наблюдая за тем, как стремительно они приближаются к пареньку. Автомобиль тормозит как раз у выезда из переулка, когда Тэон опускает тонированное стекло и выдыхает дым на улицу и на нахмурившегося Юнги. — Тут камни есть, — указывает Юнги вытянутым указательным пальчиком с тремя полосками пластырей на запущенную цветочную клумбу, у которой действительно лежали весьма большие камни. Если попасть таким в голову, смерти вряд ли удастся избежать. Забавно. — И кафе тоже никуда не делось, — открыв дверцу, Тэон спрыгивает на землю, продолжая сжимать тлеющую сигарету меж губ, — я хочу поговорить. — Нам не о чём говорить, так что оставь меня и моего дядю в покое, и… — Да, да, чтоб я свалил ко всем чертям, — заканчивает за парня, хотя был уверен, что послать его Юнги хотел в несколько иное место, если судить по его выражению лица и интонации голоса. — Но перед этим дай мне договорить, хорошо? — А если нет, то убьешь? — в этот момент Тэону начинает казаться, что у мальчишки отсутствуют всякие инстинкты самосохранения. Он ухмыляется этой колкости, но не менее серьёзно отвечает. — Нет, не убью, — пожимает плечами, — ты волен идти, если хочешь, и не нужно так смотреть на меня, в моих словах нет подвоха, и я не стану кричать тебе вслед, что вместо тебя пойду болтать с твоим дядей. Я лишь хотел кое-что рассказать тебе и задать пару вопросов, но если ты не хочешь, хорошо, не буду беспокоить, — разведя руки в стороны, Тэон отступает назад, собираясь вернуться в машину, но мальчишка снова удивляет, когда приближается к нему сам, а его слова удивляют ещё больше. — Подвоха, может, и нет, но зато есть иллюзия выбора, — уже без прежней злости, но с сохранившейся неприязнью произносит, — ты говоришь, что мне ничего не угрожает, если я откажусь, но своими словами, которые ты бросаешь как наживку, ты вызываешь любопытство и создаешь видимость дружелюбия. Таким образом, ты как бы даёшь разрешение уйти, но на самом деле сказанное тобой является ловушкой. Ты просто даёшь мне почувствовать себя в выигрыше, если я сам выберу пойти с тобой, тогда как победителем при любом раскладе останешься ты. — А если ты сейчас уйдёшь, и я на самом деле позволю тебе это сделать, при этом для тебя не будет никаких последствий? Я тоже буду в выигрыше? Вряд ли. — Ключевое слово «позволю», — подходит ещё на шаг, задрав голову, — я же сказал, не нужно считать меня идиотом. Данный жест — всего-навсего многоходовочка по укреплению ложного доверия. Когда я пойму, что ты не соврал, и последствий за мой уход на самом деле не последовало, мы снова случайно, — сделав в воздухе знак кавычек, морщится, — встретимся, и тогда ты напомнишь, что мне не стоило переживать и уходить. А ещё сейчас ты можешь сказать, что я слишком высокого мнения о себе, и ни в одно место тебе не упёрся, или залезешь в свой джип и уедешь, при этом состроив разочарованное лицо, думая, что я куплюсь на этот драматизм и твою оскорблённость. Тэон глядит на парнишку перед собой и не замечает, как сигарета выпадает из его пальцев. В этот раз ему совсем не хочется смеяться, разве что над глупостью Чона, который упустил алмаз в шелесте ярких фантиков просто потому, что ему так сказали. — Я не из тех людей, которые любят повторять дважды, но сделаю исключение. Я не считаю тебя идиотом, но признаю, что удивлён. Несмотря на то, что я на самом деле не собирался угрожать тебе, я рассчитывал, что после сказанного мной ты согласишься составить мне компанию. — В этот раз Тэон говорит без ставшей Юнги привычной и такой раздражающей улыбки, но от этого он только напрягается. — Ты выразил своё предположение о том, что наша встреча была сегодня не случайна, и отчасти это так. Полностью случайной нашу встречу можно было бы назвать, если бы она полноценно произошла вчера. Мне нужна была неприметная мастерская, и чтобы работа выполнялась качественно, мне посоветовали вашу, а когда я приехал вчера, то заметил, как ты спишь внутри на стуле, и только после я выяснил, что держит мастерскую твой дядя. И сегодня я приехал уже из-за тебя, хотя понимал, что работа ещё не будет сделана. Также ты сказал, что нам не о чем говорить, но я и с этим могу поспорить — когда-то в том университете и мои картины висели. — Зачем ты мне это говоришь? — спрашивает Юнги, пока мужчина не начал снова говорить. — Чего ты хочешь добиться этим? — Твой дядя обеспокоен твоим физическим состоянием, а я в первую минуту нашей встречи сказал, что ты выглядишь паршиво, и уже не раз услышал урчание твоего желудка. Я тоже голоден, потому мы могли бы пообедать вон в том кафе, — указывает пальцем в сторону виднеющегося впереди перекрёстка, — и поговорить, — и пока Юнги не начал задавать ожидаемые вопросы, добавляет, — а ещё я хотел бы спросить, откуда ты узнал, как я хотел убить своего друга? И зачем ты его спас?

***

Зал для совещаний заполнен людьми, сидящими за длинным столом, их лица глубоко задумчивы и серьёзны, пока они слушают презентацию одного из своих коллег. Кто-то из них действительно заинтересован в словах тёмноволосого, британской внешности, парня, а некоторые, наоборот, не скрывают своей напускной скуки. Напускная лишь потому, что открытое недовольство показывать нельзя, а недовольство это лишь от того, что данная идея пришла не в их головы. Мир прогнил, и каждый существующий в нём человек так или иначе воняет этой гнилью. Разница лишь в том, что кто-то эту гниль продолжает плодить, а кто-то остаётся замаранным ею. К какой категории относится Чонгук, он ещё не решил, но в данную секунду больше относит себя к первой. Потому что, не смотря на действительно хорошее предложение нового сотрудника, переведённого из филиала в Лондоне, на данный момент Чонгуку абсолютно плевать на то, что он говорит. И если бы на этом собрании не присутствовал отец, он бы как самый последний подонок, обесценивающий труд других, свернул бы это собрание ещё до его начала. За последнюю неделю Чонгук не проявил и толики интереса к происходящему в компании. Он перестал засиживаться у себя в офисе допоздна, а если и продолжал это делать, то только для того, чтобы не идти домой, где его ждёт жена. Чаще же всего Чонгук бессмысленно шатается по городу, понимая, что кроме работы и дома ему идти абсолютно некуда, но от этих двух мест его стало выворачивать наизнанку. Какова причина такого изменения в нём? Ему даже самому себе в этом признаться страшно. — Благодарю за внимание, — парень, делающий презентацию, завершает её и кланяется, после чего проходит к своему месту. Чонгуку тоже надо бы на своё место вернуться. — Господин Чон, вы прокомментируете это предложение? Да, пора вернуться. — Я считаю, что это предложение более чем заслуживает внимания, — прокашлявшись, отвечает, концентрируя взгляд на присутствующих, когда включается главный свет. — Но оно нуждается в доработке деталей, надеюсь, что вы справитесь с этим в кратчайшие сроки, — обращаясь к сотруднику, он получает в ответ быстрый кивок головой и тоже кивает. — На этом, если ни у кого не осталось вопросов, я бы хотел закончить собрание. Все как один кивают, начиная вставать со своих мест, и только один недовольный взгляд сверлит профиль Чона. Неудивительно, довольным он никогда и не был. — Я не понимаю, — начинает мужчина, единственный оставшийся в кресле, стоило двери зала закрыться за последним сотрудником, — тебе вообще плевать на происходящее в компании? Тебе делают такое туманное предложение, а ты так спокойно на это реагируешь, ещё и поощряешь. — Мы обговаривали это предложение перед тем, как я забрал этого человека из Лондона, и считаю, что его презентация была максимально понятна, — переведя взгляд со своих сцепленных между собой пальцев на отца, Чонгук в который раз задумывается о том, что если этот человек не будет постоянно ворчать на его действия, то пойдёт град размером с картофелину, а если улыбнётся, то начнётся апокалипсис. — Почему ты снова недоволен? — Ты ещё смеешь спрашивать? — ударив ладонью по лакированной поверхности тёмного стола, высокий мужчина с проблесками серебряных прядей на висках и бросающихся в глаза морщинами на лбу поднимается на ноги, — ты и раньше без особой ответственности подходил к делам, а теперь совсем распустился. Твой стол завален бумагами, а Эмили проводит время дома в одиночестве и верит, что ты работаешь на износ! Вы уже два года в браке, столько же времени ты заведуешь здесь, но я пока не вижу какой-то весомой от этого пользы. Нет ни высоких результатов, ни наследника. — Эмили ещё слишком юна для ребёнка, зачем он ей прямо сейчас? — стараясь сохранять спокойствие, отвечает Чонгук, — в компании тоже нет никаких проблем, а те, которые были, решены. Поэтому да, я искренне не понимаю твоего недовольства. — Потому что слишком глуп, чтобы это понять, — с неприкрытой неприязнью выговаривает Чон старший. — На тебя возлагались огромные надежды, но пока что они никак не окупаются. Мы беспрепятственно вышли на рынок Великобритании только благодаря родителям Эмили, конкретно же твоей заслуги в этом нет. За это время мы могли бы продвинуться дальше, но вместо этого встаёт под вопрос наше сотрудничество с Японией. О чём ты думаешь? — Если ты так недоволен мной, так может, Хосока вернёшь? В зале повисает гробовая тишина, и нарушают её только тиканье настенных часов и шумное дыхание побагровевшего Чон Исопа. Казалось, как только секундная стрелка дойдёт до двенадцати, он взорвётся. Чонгук же о своих словах не жалеет почти. — Да как ты смеешь только одно имя произносить этого… — шумный выдох, на шее нервно пульсирует жилка, — этот педик не относится к нашей семье, и давно пора это уяснить! — Ещё один грубый удар по столу. — Как его ориентация относится к нам? — Чонгук, что с тобой? Ты что, снова решил поспорить с отцом, зная, что он не станет принимать твои слова, а значит ты снова останешься в проигрыше? — Люди уже давно нормально относятся к однополым бракам, многие не скрывают таких своих отношений, и это… — Это грязное безумие! — вскрикивает отец. — Те, кто поддерживают это, такие же ненормальные и не понимающие того, что подобное идёт против природы. Есть мужчина и женщина, они и должны делить ложе, рожать детей, а это, мало того, что противоестественно, это отвратительно. В нашей семье такого никогда не будет. И если ты ещё раз попытаешься защитить его, я клянусь… — Меня тоже за дверь выставишь? — поднявшись из-за стола, Чонгук в отличие от Исопа говорит спокойно, как и лицо его не выражает каких-либо эмоций. — Если окажется, что я такой же ненормальный и мерзкий, ты и от меня откажешься? — Я не просто откажусь от тебя, я тебя собственными руками убью. Тебя и того, на кого ты решишь променять нормальную семью. — Покажи мне её для начала, эту нормальную семью, — слетает с губ раньше, чем Чонгук успевает задуматься об этом, но и в этот раз он не жалеет, он много раз хотел это сказать. Из всех нормальных семей их самая ненормальная, и даже не потому, что его младший брат нетрадиционной ориентации, а потому, что отношения в семье как между взаимовыгодными коллегами. Не говоря больше отцу ни слова и не желая дожидаться нового взрыва, Чонгук уходит из зала, и вместо того, чтобы вернуться в свой кабинет, идёт к лифту, собираясь и вовсе уйти. Пройдя в лифт и нажав на кнопку подземной парковки, он устало приваливается спиной к его стенке и прикрывает глаза. В такие моменты он как никогда завидует безбашенному брату, у которого всегда хватало смелости оспаривать любые слова отца, а также, не взирая ни на что, Хосоку хватило храбрости уйти и жить своей спокойной жизнью, в которой решения теперь принимает только он. Чонгук же, как ему кажется, навеки останется с удавкой на шее, конец которой будет принадлежать отцу, а за все те слова, что он наговорил ему сейчас, позже он непременно придёт и покорно извинится. Получит очередной выговор, а после всё пойдёт по новому кругу. Чонгук не умеет воевать с отцом, он слишком зависим от его мнения, слишком желает его похвалы хоть в чём-то. Кто-то скажет, что Чонгук трус и безвольная марионетка в руках отца, и отчасти он будет согласен, но также он добавит, что просто хотел, чтобы отец им гордился. Чтобы ему не было стыдно за своего старшего сына, которого готовили к ответственности раньше, чем в его глазах появилась хоть какая-то осознанность. Чонгук просто хотел и хочет до сих пор быть важным для своего отца, но не как тот, кто продолжит его дело, как наследник компании, а как его сын. Вместо этого он получает только постоянные упрёки, недовольство и критику его действий, и далеко не всегда эта критика обоснована. Он делал для отца всё и не выразил и капли недовольства, когда его поставили перед фактом о женитьбе, с детства ещё зная, что брак — это ничто иное, как ещё одно выгодное сотрудничество. Он буквально ночевал в офисе, стараясь найти те самые новые пути в другие страны, он залатал все бреши, но вместо желанной похвалы, хотя бы самой мизерной, получал только новые упреки. И Чонгук вроде привык к этому давно, но в последнее время такое отношение со стороны отца и постоянное молчание со стороны матери, которую волнует только возможность успеть ухватить платье из новой коллекции известного модельера, стало ранить его сильнее. Он перестал так спокойно относиться к этому, хочет высказывать всё своим родителям, но понимает, что толка от этого не будет. Хосок тоже выговаривал, не стесняясь говорил о своей ориентации, а в последнее своё утро в их доме он спросил отца, не хочет ли тот познакомиться с его парнем. К слову, парня у него тогда не было, просто отец снова его отчитал, а Хосок терпеливостью никогда не отличался. Дальше всё было ожидаемо: отец завелся, только в этот раз всё вышло за рамки. Отец сказал сыну, чтобы тот проваливал из его дома, забыл свою фамилию и не смел возвращаться, пока мозги на место не встанут. Хосок на это лишь усмехнулся, встал из-за разворошенного стола, отвесил шутовской поклон и сказал, что на свадьбу со своим парнем приглашать не будет. Для Хосока это было легко, а Чонгук терпел, не позволял себе такого, как и какое-то время пытался вернуть брата в семью, но тот был непреклонен, как и отец, в своём решении. Сейчас Хосок хорошо живёт даже без фамилии отца, хотя ему было приказано уехать из страны, а Чонгук ещё больше ловит себя на том, что его жизнь, наполненная чужими правилами и устоями, всё больше и больше становится ему не нужной. И неделю назад она могла закончиться, но получила своё жалкое продолжение. И то, как именно она получила его, заставляет чувствовать себя ещё более жалким, а недовольство собственной жизнью выходит на новый уровень, о существовании которого Чонгук и не подозревал. Мин Юнги, паренёк двадцати одного года, живущий с дядей и обладающий даром предвидения. Этот странный человечек неожиданно появился в его жизни и заставил за эти пару недель пожалеть о ней намного больше раз, чем он думал об этом за всю свою жизнь. Юнги утверждает, что хочет спасти его, пытается помочь, совсем не понимая, что каждым своим «спасением» он приближает Чонгука к гибели. Даже сегодня, если бы он сказал отцу, что неделю назад его поцеловал паренёк-студент и ему это понравилось, он бы тут же получил пулю в лоб или в другое место, учитывая гомофобность отца. Юнги его не спас, он ворвался в его жизнь, забрал самый лучший поцелуй в его жизни, заставил все внутренности поменяться местами и исчез, как только узнал, что Чонгук женат, а тот теперь места себе не находит. Не может работать и думать о чём-то, кроме этих шероховатых прохладных губ, вкус которых всё никак не смоется с его, и о своих ощущениях в тот момент. Может, Чонгуку действительно стоило сказать отцу, что брат всё же заразил его, и теперь его безумно влечёт к парню младше себя на семь лет? Пусть стреляет, Чонгук хоть мучиться перестанет. Перестанет избегать жену, как и перестанет прогибаться под постоянным грузом ответственности. Нет, бред, Чонгуку просто нужно выбросить это из головы. Ему нужно вернуться в реальный мир, в котором он должен быть хорошим мужем и примерным сыном. Должен… И кому он только это должен? — Ну, охринеть, сам Чон Чонгук на улице при свете дня, — чья-то реплика вырывает Чонгука из задумчивости и заставляет сфокусировать взгляд на смутно знакомом лице. — Хотя нет, скорее у меня галлюцинации, — хмыкает Пак, окидывая Чона насмешливым взглядом. Чонгук же смотрит на Чимина, держащего за руку Тэхёна, и думает, что чувство, сидящее в нём сейчас, самое странное на свете. Это когда друзья превращаются в ненавидящих тебя врагов. Многовато у него подобных встреч в последнее время. — И тебе здравствуй, Пак Чимин, — кивает и собирается пройти мимо парочки, уже жалея о том, что не поехал на машине, но останавливается, когда слышит следующую реплику парня: — Видать, заболел, выглядит хуже поганки, — пустив смешок, к которому присоединяется и Тэхён, они продолжают идти, а услышавший их Чонгук продолжает стоять на месте, лишь голову опустил. — Если видно, что человеку паршиво, так зачем добивать? — Чонгук уверенный, что его не услышат, выдыхает эту фразу, но неожиданно получает ответ. — Помнится, когда-то этот вопрос задавали тебе, — без смеха уже отвечает Чимин. — Каково почувствовать себя на месте брата? — обернувшись, Чимин безжалостно оглядывает парня перед собой, наблюдает за его все более отчётливо рисующейся безысходностью на лице. — Кстати, сейчас мы как раз идём к нему, тебе сказать точный адрес, которым ты сможешь подлизаться к отцу? — Мне давно известно, что Хосок так и не покинул страну, но я его не выдавал, и в тот раз тоже. — Чонгук отлично знает причину этой враждебности двух своих некогда друзей. Чимин буквально ненавидит его за то, что тот допустил изгнание Хосока и никак не заступился за него. Более того, он считает, что именно Чонгук выдал первое место, в котором не желающий уезжать Хосок спрятался. Тогда отец отправил к нему своих людей подобно бандиту, приказав избить сына и выдать ему билет в одну из самых отдалённых стран. Чонгук узнал об этом только после произошедшего, а когда попытался объясниться, слушать его уже никто не стал. Может, свою роль сыграла и его фраза «я его предупреждал, чтобы угомонился», но Чону всё равно было обидно за то, что на него повесили ярлык предателя, даже не дав шанса высказаться. Чимин на сказанное только хмыкает и отворачивается, а в Чоне что-то снова щёлкает, из-за чего из его уст и вылетает следующая фраза: — Почему все жалеют только его? Будто только ему плохо, будто только он заслуживает этого. — Мы не жалеем его, а поддерживаем, — впервые за всё время подаёт голос Тэхён, — ему нужна была поддержка, потому что он боролся. И продолжает делать это каждую минуту своей жизни, а ты сам сделал свой выбор. Нет смысла жалеть того, кто жалуется на холод дна, но даже не пытается выплыть. — Завершив свою реплику, Тэхён не ждёт ответа и не даёт больше ничего вставить Чимину и, взяв того под руку, уводит его дальше. Чонгук тоже больше ничего не говорит, но и не идёт. Он застыл на одном месте, снова думая о том, каким же немногословным может быть этот парень, но как же сильно он способен ударить всего парой предложений. Если вселенная в этот день намеревалась разбить его морально, у неё это вышло с оглушающим успехом. Для полного убийства не хватает только встречи с Юнги, который снова убьёт его своим желанием спасти. Хотя… вряд ли он попытался бы это сделать ещё раз. И тут ещё нужно подумать, что из этого добивает его больше. Будет ли Чонгук это делать? Очевидно, что нет. Жесткость дна, на котором он находится, стала почти привычной, то же и с холодом. Он существует в ожидании своего конца, который наверняка будет настолько же бессмысленным, как и его жизнь. Но в отличие от жизни его конец может принести кому-то пользу, радость, а кому-то успокоение. Себя Чонгук относит к третьему варианту.

***

Кафе, выбранное Кан Тэоном для разговора, было до смешного простым и совсем не вязалось с его образом. Юнги уже не раз бывал здесь с Хосоком и дядей и чувствовал себя максимально комфортно в этом месте, особенно ему нравилось то, что здесь совсем маленький поток людей, и когда он думал об этом, то старался затыкать свою совесть. Если бы хозяин заведения терпел так много убытков, то давно закрыл бы это место. Тэон и Юнги сели за самый крайний столик, находившийся в углу помещения, дальше от выхода и окон, но с этого места отлично было видно весь зал. Такое решение в выборе столика показалось Юнги немного странным, но он не стал как-либо комментировать это. Юнги в целом не совсем понимает, когда и по какой причине он успел принять это предложение, но после последнего вопроса, заданного Тэоном, Юнги впал в ступор, а тот, воспользовавшись этой растерянностью, просто подхватил его под локоть и потащил за собой. Наверно, это можно было бы расценивать как похищение, но Юнги тоже любопытно, почему этот человек, так сильно желающий гибели Чонгука, называет его своим другом. Может, ему удастся выяснить причину этого? В конце концов, он ничего от этого не теряет. — Что будешь есть? — Тэон, до этого внимательно разглядывающий меню, поднимает изучающий взгляд на Юнги, а вместо какого-то ответа получает только очередную дозу усталого фырканья. Да, он уже успел сказать, что не будет есть, но Тэона это не сильно волнует. — Послушай… — Нет, это ты послушай, ты позвал меня поговорить, и у меня тоже к тебе есть пара вопросов, так что давай сначала обсудим их, а потом уже поешь без меня. — Я позвал тебя поговорить за чашечкой кофе, — напоминает тот, — более того, ты не умрёшь, если поешь со мной, а даже наоборот, у тебя повысятся шансы выживаемости. А то, судя по твоему виду, ты скоро помрёшь от голода, — снова улыбаясь, отвечает, а Юнги от этой улыбки только перекашивает сильнее. — Благодарю за ненужную мне заботу, но ешь сам. — Юнги стоит на своём и отступать не собирается. Тэон это понимает, но все же проговаривает: — Я хочу, чтобы ты поел со мной, потому что не могу есть в одиночестве, а не от заботы о тебе, — Юнги поднимает растерянный взгляд на мужчину, — но раз я тебе настолько противен, то позволь хотя бы, чтобы рядом с тобой стояла тарелка с едой. Тебе это не помешает, а мне поможет. Юнги на это не отвечает, только чувство внутри от своего поступка не очень приятное ощущает. Он знает, каково это — когда не можешь и куска в горло просунуть в одиночестве. У Хосока была такая же проблема когда-то, так что теперь, не смотря на причину первой встречи с этим человеком, он решает не быть полным подонком. — Если платишь ты, то я поем, — не пропустив дружелюбия в свой голос, но уже не так язвительно отвечает, на что получает лёгкий кивок головой. — Само собой, я же пригласил, — Тэон откладывает меню, и в этот же момент к ним подходит официант с подносом. Юнги растерянно хлопает глазами и оглядывает тарелки, не понимая, когда тот успел сделать заказ, и когда это приготовили, — Владелец мой хороший знакомый, ждал меня, знает мой вкус и также порекомендовал ваш сервис, — объясняет, когда официант уходит. — Приятного аппетита, — взяв в руки палочки, Тэон подхватывает ими кусочек говядины и призывает Юнги последовать его примеру. Кушали они молча, и хоть Юнги и не желал признавать, но чувствовать он стал себя немного лучше. Может, и не стоило доводить себя до такого? И зачем он только занимался этой ерундой? Закончив с едой, Тэон заказал для Юнги зелёный чай, а себе бокал пива, и когда официант скрылся из виду, первым завёл разговор. — Ты сказал, что у тебя ко мне тоже есть пара вопросов, так что предлагаю обсудить их по очереди. Только давай, пожалуйста, будем честными в своих ответах. — Могу сказать то же самое, могу ли я быть уверенным в честности твоих ответов? — Отставляет чашку с чаем на стол. Юнги не хочет быть тем, кто расскажет, пусть и не правдоподобную, но правду, а в ответ получит ещё одну порцию лапши на уши. Спасибо, он наелся во всех смыслах. — Слова людей — это, в принципе, то, чему никогда не стоит верить, — сделав глоток из своего бокала, Тэон поднимает взгляд на Юнги и встречается со ставшим уже привычным буйством недовольных эмоций во взгляде. — Но я не собираюсь врать тебе. — Из твоих слов можно понять то, что ты не поверишь тому, что я скажу, а я не смогу убедиться в правдивости твоих слов. К чему тогда этот разговор? — Юнги на самом деле не понимает. Сначала этот человек просит честности, а теперь говорит такие противоречивые слова. — Кто знает, может, к чему-то он и приведёт, — пожав плечами, обыденно отвечает Тэон, — и сейчас ты можешь ответить на мой вопрос или сразу задать свой. — Ты задал два вопроса, на какой из них ты хочешь получить ответ первым? — Не имеет значения, как тебе удобно. — Хорошо, тогда сначала я задам свой, а после твоего ответа сразу отвечу на один из твоих. — Получив в ответ одобрительный кивок, Юнги переходит к своему вопросу. — Почему ты называешь Чон Чонгука своим другом? — Я думал, что первым твоим вопросом будет, почему я хочу убить его, — не скрывая своего удивления, Тэон снова пристально изучает лицо парня перед собой, но в этот раз оно не выражает каких-либо эмоций, только ожидание ответа. — Не уходи от вопроса, — Юнги же не даёт объяснений только потому, что и сам толком не знает причины этого вопроса. Он сам думал, что спросит о причине желания убийства Чона. — И не думал, — приподняв руки, проговаривает мужчина, — я называю его так, потому что он на самом деле мой друг, во всяком случае, являлся им. — Юнги смотрит в чужие глаза, и как бы сильно он не хотел, не видит в них лжи, как и объяснений, которые хотелось бы получить. У него просто в голове не укладывается, как можно желать гибели человека, который, пусть даже в прошлом, но являлся твоим другом. Сейчас Юнги очень хочет спросить и об этом, но уговор есть уговор, так что вместо нового вопроса он даёт ответ на заданный Тэоном ранее. — Я видел его гибель во сне, — Юнги знает, что после сказанного, возможно, этот разговор прекратится, и он больше ничего не узнает, но и врать не собирается. — Я видел, как ты выстрелил в него на парковке университета, и как он умер там. После сказанного наступает тишина. Тэон не смеётся, не задаёт вопросов, а просто смотрит на Юнги, и по его взгляду он не может понять, о чём думает мужчина. Он глядит на него не как на сумасшедшего, да и недоверия в его взгляде нет, но есть что-то другое, что не поддается пониманию Юнги, а от того напрягает. — Хорошо, задавай следующий вопрос, — интонация немного изменилась, но не во враждебную сторону, а в какую-то другую. На лице Юнги недоумение, и оно не скрывается и от Кана. — Что тебя так удивляет? Я же сказал, что будем говорить по очереди. — Чтобы уточнить сказанное мной, тебе не обязательно дожидаться своей очереди. — Мне не нужно переспрашивать, я понял тебя, — от серьёзности в чужом голосе Юнги становится ещё больше не по себе. Почему он такой странный? — Погоди, я понял, ты не понимаешь, почему я так легко отнёсся к сказанному тобой? Почему не стал называть тебя сумасшедшим или вроде того? — Юнги на эти вопросы только кивает, а Тэон продолжает, — потому что я верю тебе. — Произносит как само собой разумеющееся, а Юнги кажется, что он сейчас скатится со стула на пол, а после провалится ещё глубже. Даже Хосок так легко не поверил ему, просто принял этот факт, а именно вера пришла позже. Про Чонгука и вспоминать не стоит. Так почему же этот человек так легко в это поверил? Так легко дал Юнги почувствовать то, в чём он очень нуждался, но от других людей. — Ты только что говорил, что слова людей — не то, чему стоить верить, но так легко веришь в то, что я только что сказал? — онемевшими губами произносит юноша, на самом деле не понимая этого человека. То он называет другом того, кого желает убить, а теперь это. Видно, сумасшедший из них двоих это он. — А ты врёшь? — Нет, — потерянно отвечает, на что Тэон легко улыбается и снова отпивает из своего бокала. — Отлично, тогда задавай свой вопрос, но, если он заключается в интересе о причине моего желания убить своего друга, я лишь скажу, что это месть. — Станет ли тебе легче после совершения этой мести, учитывая то, что ты продолжаешь называть его другом? — Это уже следующий вопрос. — Я и не задавал того вопроса, ты сам сказал. Тэон ухмыляется и мысленно отдаёт парню должное. Он действительно умеет думать своей маленькой лохматой головушкой даже тогда, когда оказывается в мыслительном тупике или непонимании чего-то. — Мне не станет легче, но в отличие от Чона я предпочитаю сожалеть о содеянном, а не наоборот. — То есть ты знаешь, что пожалеешь, но всё равно хочешь это сделать? — тихо, не отрывая взгляда от чужих глаз, спрашивает, почему-то нуждаясь в ответе на этот вопрос больше, чем на какой-либо другой. — Я пожалею в любом случае и в равной степени, а потому, как я и сказал, предпочитаю жалеть о содеянном. А теперь ответь на мой вопрос, я уже ответил на несколько твоих. Я понимаю, что тебе пришло видение о его гибели, но зачем ты пришёл туда спасать его? Неужели тебе не было страшно? Тебе настолько наплевать на свою жизнь или тебя так сильно заботит его? Юнги молчит, пусть и понимает, что это не честно, учитывая то, что Тэон ответил на все заданные им вопросы. Но у него в голове всё это не укладывается. Он не понимает, почему он верит в его видения, и почему он… просто почему он вот такой? Сейчас Юнги кажется, что он познакомился с обычным человеком, с которым, не смотря на его возраст, может говорить на равных и абсолютно честно, и в какой-то степени сам факт этого, как бы безумно это не звучало, ему приятен, но он понимает, что после этого разговора Тэон останется при своём мнении и желании отомстить Чону. Видно, это было что-то, что действительно ранило его, и ранило сильно. Как видно и то, что Чонгук для этого человека был очень дорог, раз он даже сейчас продолжает называть его другом без капли желчи в этом слове. Может, можно сделать так, чтобы эти двое, если не помирились, то хотя бы чтоб Тэон простил Чона? Нет, Юнги, перестань, это не твоё дело. Сейчас тебе нужно думать только о заданном вопросе. Хотя он думал о нём ещё с момента, как тот был задан, но ответа до сих пор не нашёл, а тот, который кажется более правдоподобным, ему не нравится, потому и произносить его не хочется. — Он тебе нравится? — Тэон прерывает затянувшееся молчание именно этим вопросом, просто чтобы быстрее получить ответ на предыдущий, потому что понимает, что Юнги не в состоянии ответить на него. Впрочем, как и на этот, но на него уже ответили его глаза. Мин Юнги, этот мальчишка с острым языком, думающей головой, даром предвидения и отсутствием инстинкта самосохранения влюбился в Чон Чонгука, отрицающего свои не гетеросексуальные желания, и в целом живущим как скот на ферме своего отца. Жаль мальчишку. — Я хотел спасти его, потому что я это увидел. Если я это увидел, значит это было не просто так. — Уклончиво отвечает тот, начиная подниматься из-за стола на ватные ноги, и своим собственным словам не верит. То же он видит и во взгляде Тэона, но сейчас Юнги всё равно. — Твоя правда, — отвечает, допив содержимое своего бокала, — но прими как дружеский совет, хоть мы и не являемся друзьями. Чон Чонгук, этот человек, он не ответит тебе взаимностью, а если и ответит, то позже ты сам об этом пожалеешь. Проще говоря, тебе будет больно, если не задушишь это в себе. — Я душу, — «мне уже больно» при себе оставляет и, развернувшись, уходит. Внутри странные, не особо приятные чувства. Первое, это осознание того, что пока они не заговорили о причине, по которой Тэон хочет убить Чона, Юнги всё это время не испытывал той боли, его не тошнило от запаха еды, и в целом он чувствовал себя каким-то живым. А второе, это понимание того, что сейчас он снова вернётся в то же состояние, в котором был до встречи с этим человеком. Едва Юнги начинает задумываться об этом, как чувствует, что его хватают за локоть чьи-то пальцы и быстро тащат за собой к выходу. Юнги даже начинает казаться, что у него дежавю — за последний месяц его уже не раз так хватали и, возможно, если бы пальцы, вцепившиеся в его толстовку, принадлежали бы снова Чонгуку, он бы никак не отреагировал. Но человек, шедший впереди него, не был Чонгуком, и осознание этого вернуло Юнги в реальность. Как только они выходят на улицу, он тут же выхватывает свою руку из хватки светловолосого парня и собирается сбежать, но врезается в плечо второго человека. Поднимает взгляд на его лицо и сталкивается с обеспокоенностью и даже какой-то злостью на знакомом лице. Хосок теперь сам хватает его за руку и утаскивает к своей машине, молча открывает дверцу и кивает Юнги внутрь. Не желая спорить, Юнги усаживается на пассажирское сидение, вздрогнув от того, с какой силой была захлопнута дверь, и дожидается, пока Хосок обойдёт машину и сядет за руль. Как только это происходит, по салону сразу разносится гул заведённого мотора, а когда они выезжают с парковки на дорогу, он слышит знакомый голос Чимина с заднего сидения: — Вот скажи мне, пожалуйста, ты действительно ненормальный или прикидываешься так хорошо? — спрашивает своим снова недовольным голосом. — Чимин! — Не Чимин, — огрызается на окликнувшего его не менее рассерженного Хосока, — он либо в камикадзе записался, либо башкой своей совсем не думает. — Да что происходит? — не выдерживает Юнги, развернувшись на сидении, и поочерёдно глядит на обоих, ожидая, что ему всё объяснят, но Хосок, как и Чимин, что удивительно, молчат. — Давайте приедем и там уже спокойно поговорим, — без лишних эмоций просит Тэхён, которого Юнги и не заметил сразу и, фыркнув, Юнги отворачивается к окну со своей стороны. И что за безумный день сегодня? Всю дорогу, как Юнги понял только по приезду, к тату-салону Чимина никто не сказал ни слова. В машине сохранялась напряжённая тишина, от которой к концу поездки у Юнги начало пульсировать в висках. Выйдя из машины, они все зашли в салон, но не прошли в холл, как это было в прошлый раз, а свернули влево, где была узкая лестница, ведущая на второй этаж, который оказался жилым помещением. Когда Юнги поднялся по лестнице, не без попытки падения, он сразу увидел длинный персикового цвета диван, а рядом с ним светлого дерева столик, на котором стояла небольшая вазочка с букетиком полевых цветов. Сбоку от дивана было большое окно, благодаря которому в помещении было очень светло. Чуть левее располагалась небольшая кухня, также отделанная в светлых тонах, а по правую от неё сторону располагалась спальня. Минималистично, но светло и уютно. Чимин, отлепившийся от Тэхёна, сразу сел на диван, выпустив из себя усталый вздох, а Тэхён прошёл на кухню к холодильнику. Хосок, шедший позади Юнги, подтолкнул его к дивану, но у Юнги не было никакого желания садиться рядом с Чимином, который смотрел на него снова как на врага народа, но не желая сейчас спорить и усугублять и без того напряжённую атмосферу, он послушно сел, но на подлокотник другого от Пака края. — Да я не кусаюсь, — ухмыляется тот, заметив, как далеко от него сел Юнги. — Сейчас мне так не кажется, — честно отвечает, до сих пор не понимая происходящего. — Так что происходит? Что это было в кафе? — решает сразу перейти к волнующим его вопросам, когда Хосок возвращается откуда-то с креслом-мешком, роняет его неподалеку от Юнги и падает на него. — Это мы хотели у тебя узнать, что ты творишь? — с присущим себе недовольством выговаривает Чимин и поворачивает голову к Юнги, снова обжигая своим взглядом. — Чимин, дай я сам поговорю с ним, — заметив, что парень снова собирается что-то сказать, и наверняка это будет что-то неприятное, Хосок решает спросить у Юнги об увиденном самостоятельно. — Юнги, кто был с тобой в кафе? — стараясь звучать как можно мягче, Хосок переводит взгляд на парня, который чуть нахмурил свои брови, явно не понимая происходящего. Впрочем, Хосок бы очень хотел, чтобы Юнги и дальше не понимал. И держался как можно дальше от Тэона и Чонгука, но если он будет слишком предостерегать его, то у Юнги появятся вопросы, на которые Хосоку придется отвечать, и тогда всё станет ещё сложнее. Юнги с ответом не торопится по двум причинам. Первая заключается в том, что он не знает, как сказать о том, что проводил время в кафе с человеком, от которого пытался спасти спонсора их универа. А вторая, это вопросы самого Юнги. О чувствах Хосока, о которых ему рассказал Чимин, он пока старается не думать. Ещё тогда ему показалось, что Хосок и Чонгук знакомы, и между ними явно есть какая-то враждебность. Также все трое обеспокоены тем, что Юнги был с Тэоном, тогда как тот в прошлом был другом Чонгука. Они точно знают, кем был этот человек, и теперь хотят удостовериться, знает ли Юнги, кто это. Но именно эти мысли не дают ему собраться и выдать хоть какой-то ответ. Но ведь можно зайти издалека, не договаривая некоторых моментов? Это ведь не будет считаться за ложь? Если говорить о честности в целом, то Юнги соврёт, если сделает именно так. Но если говорить о честности перед самим собой, беря в учёт то, что Хосок, судя по всему, скрывал нечто важное от него, а, возможно, еще и врал, ложь Юнги не так уж и категорична. — Это дядин клиент, — подняв, наконец, взгляд от своих пальцев, отвечает, — я пошёл в кафе, чтобы перекусить, и он после дяди тоже туда зашёл. Вот и сели вместе, немного поговорили, — несмотря на то, что Юнги изо всех сил мысленно пытался убедить себя в том, что он и не врёт сейчас, чтобы слова его звучали убедительно, он чувствует на себе колкий взгляд Чимина. Если Хосок пока просто молчит, обдумывая его слова, то Пак уже показывает Юнги, что не верит ему. И это ещё больше отбивало у Юнги желание говорить правду. — Но почему вы так напряжены? Что это за человек? — не смотря на Чимина во всех смыслах, Юнги решает продолжить играть дурачка. — Понимаешь, этот человек не совсем подходит для каких-либо бесед с такими людьми, как ты, — осторожно начинает Хосок, но осторожности его было недостаточно. Юнги ещё больше напрягается, всё больше склоняясь к тому, что был прав в своих суждениях, и от него не просто что-то скрывалось, а ему врут, причём пока неизвестно, кто именно и в чём. — Что ты имеешь в виду? — расправив плечи, Юнги старается показывать своё любопытство от сказанного, а не подозрение, которое плещется в нём наравне с разочарованием. — Что ты имеешь в виду, говоря, что этот человек не подходит для разговоров с таким, как я? — снова задаёт свой вопрос, так как молчание со стороны старшего затягивается. — С каким таким? Кто он такой? — Забудь, — отмахивается, поднимаясь на ноги, — просто по возможности не разговаривай с ним и всё. — Хосок, ну ты же знаешь упрямство Юнги, и ты правда думаешь, что тебе удастся так легко закрыть эту тему? — Нет, подожди, — ожидаемо произносит Юнги, а когда Чимин собирается что-то сказать, Юнги просто тычет в него пальцем с самым недружелюбным взглядом, на какой только способен, — и ты тоже не лезь пока, уже наговорил достаточно, — выговаривает, и Чимин послушно замолкает, хоть и не удерживается от странной для Юнги ухмылки. Чимина же просто удивило то, что этот парень может не только нюни распускать и жить мелким трусом, но и быть вот таким — полным решимости и что-то всё-таки соображающим. — А теперь ты, — повернувшись к Хосоку, теперь Юнги направляет на него свой такой же взгляд и вытянутый, заклеенный пластырями, указательный палец. — Что всё это значит? К чему нужна была эта суматоха в кафе? Кто этот человек и чем отличается от меня, кроме явного денежного достатка? И чем ты и все вы были так обеспокоены, увидев меня с ним? Хосок молчит. Он знал, что когда-то этот момент настанет, и Юнги потребует ответы на все свои вопросы, и пусть он спрашивает это не так, как Хосок себе это представлял в своих самых страшных кошмарах, не задаёт самого болезненного для него вопроса «кто ты?», но сложившаяся ситуация отнюдь не радует. Потому что, если Хосок даст Юнги ответы на эти вопросы, не скрыть уже и остального, а врать очень не хочется. А ведь совсем недавно ему казалось, что он готов завести с Юнги этот разговор и во всём признаться. Сама судьба подавала ему множество знаков, подталкивала и, как бы ему не хотелось признаваться самому себе, даже Ким Сокджин, один из самых ненавистных ему людей, предупреждал его и оказался прав. Хосок должен был рассказать всё раньше. Будет ли он трусом, если постарается выкрутиться и сказать только минимальную часть правды? — Этот человек, Кан Тэон, он бандит, Юнги, — вот так, а теперь нужно только придумать, откуда он это знает, стараясь как можно меньше уходить от правды. — Когда-то он прославился как наркобарон и сейчас должен отбывать свой срок, но, видно, вышел раньше, — ну, слово «сбежал» можно сказать и так, — поэтому мы волновались, когда увидели тебя с ним. Время для новой завесы напряжённого молчания, которую пока что нарушил только Чимин своим усталым вздохом. Нарочно ли он это сделал, устав от концентрации лжи в этой комнате, или неосознанно из него вырвалось, Юнги не понял, но точно знает, что если это и правда, то лишь самая малая часть от неё. Юнги хочет знать правду. Всю. — Откуда ты об этом знаешь? Откуда знаешь этого человека? И откуда знаешь Чон Чонгука? — возможно, последний вопрос не стоило задавать именно сейчас, но Юнги вдруг почувствовал смертельную усталость и невыносимую более тяжесть на своих плечах. Он готов даже выложить всю правду о произошедшем сегодня, только бы остановить всю эту вереницу лжи, что окутала собой всех присутствующих в этой комнате. Юнги более чем уверен, что это касается именно всех, и Чимин с Тэхёном знают о секретах Хосока. Убедиться в своих догадках получается ещё до того, как кто-то из троих парней успевает что-то сказать. Тэхён, всё это время молча подпирающий подлокотник дивана со стороны, где сидел Чимин, весьма шумно откашливается и открывает бутылку с водой. Чимин окидывает Хосока многозначительным взглядом, пока сам Хосок бегает глазами из стороны в сторону, не фокусируясь на чём-то конкретном. — Хорошо, насколько я понимаю, так просто ответов мне не получить, особенно состоящих полностью из правды, поэтому начну первым. — Юнги протяжно выдыхает, сцепив пальцы между собой в замок и уложив их меж своих чуть разведённых ног. — Я действительно понятия не имею, кто такой Кан Тэон и чем он занимается, меня это и не волнует, потому что моё знакомство с ним, как бы выразиться… — Юнги прикусывает нижнюю губу, поднимая взгляд вверх, ищет в голове подходящее слово, а после возвращает его внимательно слушающему Хосоку. — Мы познакомились случайно, он был тем, от кого я хотел спасти человека из своего видения. А этим человеком является Чон Чонгук. Я не знаю и не уверен, хочу ли знать, что вас всех, а главное, тебя связывает с этими двумя, но уверен, что эта самая связь имеется. Я хорошо помню, как ты смотрел и разговаривал с Чонгуком в галерее. Казалось, будто ты ненавидишь его, и причина для этого очень личная. А Тэон во всём этом не просто бандит-наркоторговец, он напрямую связан с Чонгуком, который каким-то образом связан с тобой. Я никогда не задавал тебе вопросов, принимал твоё молчание и спокойно реагировал на то, как ты старался перевести темы наших разговоров с себя на меня, но сейчас я не буду молчать. Я хочу знать, что ты от меня скрываешь, как ты связан с этими людьми и кем являешься ты, Чхве Хосок. Я хочу знать, кто ты. Может ли тишина быть более убийственно болезненной, чем сейчас? Может ли она собою давить на виски с такой силой, что кажется, будто голова уложена под груз или находится между надвигающимися на неё с двух сторон плитами, что вот-вот раздавят её? Способна ли тишина душить собою человека? Заставить давиться ею и отчаянно желать выплюнуть, чтобы глотнуть свежего воздуха, пропитанного чем-то другим, менее болезненным, не колючим, что не будет царапать горло? Сейчас Хосок уверен, что именно эта тишина и сконцентрировалась в этой комнате, окутала его и вот-вот станет причиной его гибели. Кто-то умный скажет, что не тишина его так душит, а не рассказанная правда, но он упрямо отмахнётся от него, пусть и в глубине души признает это. Он никогда не считал Юнги глупцом, но не думал, что тот свяжет всё вот так. Настолько верно и настолько же больно впихнёт в него свои доводы и, наконец, озвучит тот вопрос, которого так сильно боялся Хосок, потому что ответа на него нет. Он не может сказать Юнги, что он Чон Хосок, потому что это давно не его имя. Также он не может продолжать говорить, что он Чхве Хосок, потому что это не будет являться правдой. Да он и сам не знает, кто он такой. Возможно, он бы мог ответить Юнги в своём обычном стиле, где он отрицает всё или выуживает из этого самую не травмирующую правду. И приклеить к ней частички лжи, тем самым состряпав красивую, а самое главное, убедительную ложь. Он уже столько раз это делал со своим отцом и самим собой, так почему же с Юнги не может попытаться? Ответа нет, как и времени на размышления. Юнги поднимается на ноги, подходит к нему ближе, скрестив руки на груди, давая понять, что долго ждать он не собирается. Впрочем, Хосок его понимает, он ему и без того много времени давал, это сам Хосок упустил множество моментов признаться. Нужно просто начать говорить, может, тогда он сможет сказать хоть что-то. Только бы не потерять его… — Ты прав, — остановив, наконец, взгляд на Юнги, тихо отвечает, — я знаю Чонгука и Тэона. Мы все их знаем, — подтверждает сразу две догадки Юнги и тут же болезненно морщится от осознания того, что теперь вряд ли сможет остановиться. — Между мной и Чонгуком на самом деле имеются некоторые разногласия, а Тэон действительно очень опасный человек, Юнги. Я не удивлён тому, что ты пытался спасти Чона именно от него, эти его действия ожидаемы для каждого из нас, но меня удивляет то, что ты не рассказал мне о Чонгуке. О своём видении. С каких пор ты стал всё делать в одиночку? И раз ты как-то помешал Тэону, то ваша встреча сегодня была не случайной, и теперь тебе может угрожать опасность… — Признаю, опасен, — Юнги перебивает его, делая глубокий вдох и пытаясь не думать о том, сколько на самом деле боли причиняет этот разговор. Хосок лишь признал очевидное, то, что отрицать бессмысленно, но чего-то большего он не расскажет, не собирается, а удручённый взгляд Чимина, который тоже, судя по всему, устал ото лжи друга, является доказательством. И теперь Юнги хочет только уйти. — Но он хотя бы честно отвечал на мои вопросы, а не переводил стрелки только на меня, как это снова делаешь ты. — Юнги, я не… — Тогда ответь, если это не так. Скажи, кто ты этим людям? — Он его брат! Две головы моментально оборачиваются к Чимину, у которого закончилось терпение слушать это. Он понимает Хосока и готов был поддерживать его всю оставшуюся жизнь, но понимает, что дальше будет только хуже. Если не сделать этого сейчас, то он не сделает этого никогда и тогда точно потеряет Юнги. И вряд ли тот вернётся к человеку, который может укутать только неизвестностью. — Чонгук его старший брат, вот какая между ними связь, — зачем-то уточняет, хотя, если судить по взгляду Юнги, тот уже понял, кто именно является братом Хосока. И вряд ли это хорошо для самого Хосока. — Хм, так вот почему у тебя тогда переспросили фамилию, и ведь тот раз был не единственным, — нервно дёрнув уголком губ, Юнги снова неосознанно начинает тереть ногтем указательного пальца ребро большого, тем самым срывая с него пластырь и причиняя себе физическую боль, но сейчас он этого не чувствует. Сейчас он, кажется, вообще ничего не чувствует. — Ты говорил, что понимаешь меня, ведь у тебя тоже нет семьи, — безрадостно ухмыляется, подняв взгляд полный разочарования на старшего. — Я и не врал, у меня действительно её нет, — Хосок видит этот взгляд, понимает, что заслужил, а потому старается его выдержать, но и вместе с тем хотя бы попытаться удержать Юнги. — Это то же самое, что и с твоим отцом: он есть, но ты говоришь, что для тебя его нет, а есть только дядя… — Но это не значит, что я взялся из пустоты, как рассказывал о себе ты. И это не то же самое, я рассказывал тебе всё так, как есть, а ты… ты просто умолчал и наврал обо всём, а теперь пытаешься оправдать себя, снова переведя всё на меня, — слишком громко шмыгнув носом, Юнги понимает, что если проведёт здесь, среди этих людей, хотя бы минуту, то просто расплачется, а когда Хосок начнёт жалеть, то он найдёт ему сотни оправданий, и всё простится и забудется, как бывало не раз, но в этот раз он этого не хочет. Сморгнув начавшие застилать глаза слёзы, Юнги идёт в сторону лестницы, но стоит ему попытаться пройти мимо Хосока, как тот ловит его за локоть, прося этим действием остановиться. В этот момент Юнги как никогда верит в то, что Чонгук с Хосоком и правда братья. — Я не хотел врать тебе, Юнги, — не пытаясь развернуть парня к себе лицом, как и не прилагая особых физических усилий для того, чтобы удержать его, Хосок просто хочет успеть сказать хоть что-то, чтобы Юнги хотя бы не так сильно ненавидел его. — И я хотел рассказать тебе всё, но не знал как, а пока я искал этот способ и подходящий момент, лжи становилось больше, и я просто боялся потерять тебя. Я боялся, что ты не захочешь иметь дел с таким, как я, которого прогнали из семьи, который в любой момент может исчезнуть. Я боялся причинить тебе боль. — Теперь можешь не бояться, — освободив себя от чужой хватки, отвечает юноша, радуясь, что его лица сейчас никто не видит. — Ты уже это сделал, а я оказался полным дураком. Если бы не вся эта ситуация, я бы и дальше продолжал ждать момента, когда ты полностью откроешься мне, при этом слушая твои слова о том, что я могу полностью доверять тебе, и всё рассказывать. Хм, но кому мне это рассказывать? Тому, кто мне и толики о себе не рассказал? Просто оставь меня в покое и больше не подходи ко мне. Хосок не отвечает, покорно отцепляясь от чужой руки, а Юнги еще каких-то слов от «друга» и не ждёт. Может, он слишком жесток, но именно сейчас он на самом деле не желает ничего слышать. Только сбежать подальше ото всех, это единственное, чего он хочет. Трусливо, но это его желание, и его не в праве кто-то осуждать. Выбежав на улицу, Юнги шумно и глубоко вдыхает воздух, который к вечеру стал прохладнее, но не чувствует его. Ему кажется, что необходимый ему сейчас кислород не доходит до его лёгких, просто застревает где-то в горле и только душит собой. Не вдохнуть, не выдохнуть, но он пытается дышать этой пустотой. Юнги должен дышать… И кому только он это должен? Ноги ватные, подкашиваются от каждого шага, но Юнги шагает. Дороги толком не видит из-за застилающих и искажающих эту реальность, придающих ей большей болезненности, слёз, но идти продолжает. Он не знает, куда хочет прийти, не знает и верного маршрута, но зачем-то продолжает переставлять ноги, делать эти шаги, которые со стороны выглядят не иначе как жалкие попытки выжить. Выжить в этом мире, реальности и среди всех этих людей. Юнги хочется упасть, просто упасть на этот асфальт и не вставать, сказать себе, что он устал и больше и шага не сделает, но продолжает идти, и плевать, что каждый его шаг равен жалким сантиметрам. Он не упадёт, напротив, попытается снова и ещё раз. Он будет изо всех сил пытаться выжить в этом мире, где нет доверия от того, в ком больше всего желаешь найти его, но находишь в том, в ком и не предполагал, кто не должен был верить и быть честным. В мире, где самый лучший друг оказывается не доверяющим тебе лжецом, но требующим обратного от тебя же. Юнги должен выжить в мире, где он не один, но абсолютно одинок. Он не имеет права сдаться, да только знак бесконечности на его безымянном пальце, с которого содрал он пластырь, кажется, означает совсем иную вечность. Не ту, в которую хотел бы верить Юнги. Сейчас он уверен, что его бесконечность — это вечная боль, гоняющая его по одному и тому же циклическому кругу, и никак его не разорвать, потому что иначе это не было бы бесконечностью. — Юнги. Ну вот, видно, боль была настолько сильна, что у Юнги случился болевой шок, и на его фоне появились галлюцинации с самым мучительно желанным для него голосом. — Юнги, ты в порядке? Кривая улыбка искажает бледное лицо и становится причиной ещё одной трещинки на нижней губе, которую парень тут же прикусывает. Ему не больно, просто он сейчас по и без того неровным швам трескается и разваливается. Он так сильно хочет оглохнуть, ослепнуть, умереть готов, только бы не видеть перед собой этого человека, не слышать его голоса, не чувствовать на себе этого взгляда, что беспокойством пропитан. Не на Юнги должны смотреть эти глаза, не о нём этот человек должен беспокоиться. — Отвали, — еле слышно выплёвывает и собирается пройти мимо, но, предвидя то, как ему попытаются помешать, он выставляет руки перед собой как раз в тот момент, когда Чонгук протягивает к нему свои. — Я же сказал, отвали. — Ты это сейчас серьёзно? — скривился от того, как парень произнёс эти слова, и какой болью они отозвались в нём самом. Чонгук и сам не знает, точнее, не хочет знать, зачем удерживает парня, почему мешает ему снова уйти, как это было в их последнюю встречу. Он просто не может позволить ему снова исчезнуть, перед этим заставив Чона едва ли не молить о скорейшей гибели. Потому что взгляд этот, образ, голос — всё то, из чего состоит Мин Юнги, то, чего Чонгуку до конца и не понять никогда, останется с ним и в нём даже после того, как тот исчезнет. Память об этом моменте вклеится в уже имеющуюся киноплёнку, и эпизод этот не вырвать и не вырезать, разве что вместе с его головой. Чонгук не может отвалить от Юнги, потому что Юнги — это тот единственный, кто заставил его почувствовать себя живым. Да, несомненно, больше желавшим смерти, но ведь у всего есть своя цена, не правда ли? — Ты меня услышал, — выдернув свои руки из чужой хватки, выговаривает Юнги, но и шага сделать не успевает, как Чон отвечает. — А теперь и ты меня послушай. Забери из моей памяти тот день, когда ты начал портить мою жизнь. Забери из меня тот день, когда я стал думать о ненависти к своей жизни больше, чем количество минут в часе, больше, чем часов в сутках. Забери из меня ежедневное чувство тошноты от запаха еды и стен собственного дома. Забери вкус своих губ с моих, забери из меня всё то, что принадлежит тебе. Потому что я живу с этим пару недель, но уже не справляюсь, мне слишком тяжело. Забери это обратно, излечи мою болезнь влечения к тебе, тогда и я оставлю тебя, отвалю, как ты и просишь. Но тогда уйди и забери из меня себя, даже если придётся плоть кусками отдирать, — говоря всё это, Чонгук впервые за очень долгое время как никогда честен, и не только перед Юнги, а главное, перед самим собой. Он не чувствует отвращения к себе, произнося эти слова, он лишь желает, чтобы Юнги сказал, что сделает всё ровно наоборот. Чтобы он сказал, что не оставит его, чтобы он был тем, кто сделает Чона хоть каким-нибудь, но собой. — А если не заберу, что тогда? — и откуда только у Юнги есть силы говорить и просто на ногах ровно стоять? Как может он так спокойно приближаться к нему, глядеть в эти глаза и снова думать о том, что Чонгук сам даёт ему повод задерживать его ещё сильнее, не отпускать и желать продолжать. — Тогда забери меня, — выдыхает, почти касаясь обветренных губ. Что снова слишком, до неприличного близко, но насколько это неприлично и неправильно, настолько же желанны эти губы. — Я не могу тебя забрать, потому что ты не принадлежишь мне, — взяв чужую руку в свою, Юнги поднимает её и опускает взгляд на безымянный палец, на котором словно издевка поблескивает золотым полоска кольца, что почему-то для Юнги символом ошейника стала. Впрочем, по взгляду Чонгука ему кажется, что его мысли не так уж далеки от правды. — Я даже себе не принадлежу, — опустив голову, Чонгук тоже смотрит на кольцо, чувствует его жар, который будто и на шею переходит, сдавливает её, вынуждает задыхаться и одуматься, но он не хочет. Не сейчас, когда он впервые решил быть кем-то, кто следует своему желанию, и пусть ценой за этот шаг будет удушение, оно того стоит. — Прошу, не уходи сейчас. Юнги стоит, смотрит, дыханием чужим дышит и думает, что это те самые слова, которые ему хотелось бы услышать, но вместе с тем он понимает, что ключевым является «сейчас». Чонгук просит его не уходить только сейчас, а после снова отшвырнёт его и уйдёт сам. Забудет обо всех тех словах, которые сказал минуту назад, и будет помнить только те, в которых Юнги своим появлением испортил его жизнь. Тогда как на самом деле они преуспели в этом оба. — Больно? — задаёт вопрос мужчина, глядя на чужие пальцы. Оглаживает их невесомо, чувствует, как дышать ещё тяжелее становится, но тяжесть эта приятна, потому что она желанна, потому что она по собственному выбору. — Не так, как хотелось бы, — Юнги отвечает, подняв взгляд на глаза тёмные, и видит в них то же, что и в своих каждый раз, когда к зеркалу подходит. Эти глаза ищут что-то, кого-то, кто разглядит то, что другим недоступно. Эти глаза ищут того, кому смогут показать всё то, что скрыто в глубине души, то, за что непременно будешь осуждён другими. — Спасать тебя куда больнее. Чонгук приоткрывает губы для ответа, а Юнги пользуется этим для поцелуя. Он не хочет слышать слова о том, что Юнги не должен спасать его, не хочет слышать ничего, что ранит его ещё сильнее. Он прижимается своими губами к чужим, таким холодным. Согреть их хочет, как согреть и душу этого человека, и всё равно, что для этого потребуется отдать всё то, что имеется в нём самом. Совсем неважно и то, почему этого человека ненавидят, почему разорвали нити дружбы с ним, почему предупреждают о боли с ним и за что убить хотят с не меньшими сожалениями, как если бы не убили. Юнги отметает эти мысли, прорывается своим языком в чонгуков рот, ласкает его язык, оглаживает дёсны. Подхватывает нижнюю губу и засасывает, оставляя крохотную ранку на ней от зубов. Они оба понимают, что это на самом деле меньшая боль по сравнению с той, которая может ожидать их впереди. Не расцепляя пальцев рук, Юнги обнимает Чона второй рукой за талию, сильнее к себе прижимает, чтобы чувствовать, чтобы верить, что он правда здесь, настоящий, позволяет себя целовать, рядом быть, и рот его не откроется для новых жестоких слов. Не надо. Не сейчас. Сейчас Чонгук просил его не уходить. — Давай уйдём отсюда, — прямо в губы выдыхает, не желая полностью отрываться от них, боится, что Чонгук передумает, или его собственный мозг найдёт в себе силы и переборет глупое сердце, что на такие безрассудные действия снова толкает. Чонгук не отвечает, кивает только едва заметно, и с разочарованием в горящих жизнью глазах наблюдает за тем, как отдаляется от него чужое, но ставшее таким необходимым лицо. Он не хочет и на мизерный шаг отдаляться от этого человека, пленившего его куда сильнее, чем что-либо в его жизни. Но готов обойти с ним весь земной шар в поисках места, где им будут не страшны правила этого жестокого мира, где можно спрятаться от них. Сейчас Чонгук готов. Юнги, идущий в сторону, куда кивнул Чонгук, не расцепляет своих пальцев с его, шагать даже старается вровень, потому что понимает, что этот момент только сейчас. Сейчас они могут поймать лишь это мгновение, и ухватиться за него изо всех сил. Как сказал бывший друг Чонгука, лучше сожалеть о сделанном, чем наоборот. С этими мыслями Юнги отцепляет свои пальцы от чужих, но лишь для того, чтобы сесть в машину, зная, что там он снова за них возьмется, потому что этот вечер, превратившийся в мгновение, принадлежит им. Только здесь и сейчас они могут принадлежать себе, друг другу и своим желаниям.

***

— Хм, хреново ты душишь, Мин Юнги, — цокнув языком, Тэон отворачивается от окна и даёт водителю знак уезжать, а сам прикрывает глаза, прокручивая в голове увиденную сцену. За сегодняшний день он успел несколько раз восхититься этим человеком, у которого смелости и самоотверженности куда больше, чем у Чонгука. Только вот Тэон более чем уверен, что знает, куда позже приведёт его эта храбрость. Чонгук не первый раз идёт на поводу своего странного, такого неправильного желания. И если в этот раз победит оно, а не доводы промытого мозга, Тэон только порадуется, если же нет, значит, этот человек окончательно потерян и для него, и для самого себя. — Ну что же, Мин Юнги, передаю эстафету тебе. Быть может, тебе удастся дойти до финиша, — полушёпотом бормочет, хотя и сам не сильно в это верит. И дело не только в полученном опыте, а в том, как Чонгук пришёл сюда. Сам бы он не сделал этого шага, только после грубого пинка решился, и сейчас именно Юнги был тем, кто первый решился на поцелуй. Такая знакомая картина. Несмотря на это, Тэон хочет дать Юнги шанс сохранить жизнь Чонгука. Жаль только, что впоследствии может пострадать сам Юнги. Несмотря на то, что он смелее Чона, это не означает, что он сильнее. А сил, чтобы выдержать всё то, что ему предстоит, ему понадобится немало, потому что, несмотря на свою появившуюся симпатию к Юнги и желание пожалеть о не сделанном, обида слишком велика, и хоть как-то, но он должен смягчить её.