(не) спасай меня.

Телефон в кармане толстовки коротко вибрирует, предупреждая о пришедшем на него уведомлении, но Юнги не торопится доставать его. Он понимает, что надо бы это сделать, успокоить Хэ, что с ним всё хорошо, и он просто гуляет, но возвращаться в реальность, даже для этого, совсем не хочется. Юнги не знает, сколько времени он провёл с Чонгуком, какой сейчас час, ему это до лампочки. Всё, что его волнует, это то, что их время, ещё не закончилось, и он может, еще немного, пройтись по этому каменистому берегу, вдали от людей, но до невероятного близко к Чонгуку. И пусть сейчас больше, чем просто прохладно и кончик носа уже покраснел, как и пальцев ног почти не чувствует, Юнги это безразлично, как и то, что за всё это, неизвестное ему, время, никто из них, не проронил почти ни слова. Безрассудно, банально, но Юнги готов провести всю жизнь здесь. Нет, не здесь. С ним. С тем человеком, руку которого сжимает в эту минуту, и даже готов к тому, если она последняя, потому что эти шестьдесят секунд, он точно будет счастлив. Да и умирать становится, уже не так страшно, потому что, кажется, что испытал уже высшее счастье. Как было в какой — то песне «мы любим, и готовы сказать: до свидания». Юнги не уверен в том, что Чонгук разделил бы сейчас его мысли на этот счёт, но он точно знает, что тот сейчас, не менее счастлив или, как минимум, спокоен. Его лицо не хмурится, нет той напряженности. Взгляд его темных глаз, чистый, без примесей в нём чего — то, что могло бы причинить Юнги боль. Как и самому Чонгуку в будущем. Жаль только, что в итоге, всё будет иначе, и Юнги это знает. Не только потому, что его предупредили, он это чувствует. Сейчас, Чонгук сжимает его руку, и выпускать её из своей хватки, он будет с неохотой, но он сделает это. Кольцо, на его пальце, имеет для него, куда высшую важность, нежели собственные желания. И Юнги это не осуждает, права на это даже не имеет, как в прочем и желания хотя бы думать об этом. Но это не значит, что эти мысли не причиняют ему боль, не вызывают желания позорно упасть коленями на эти острые камни и молить Чонгука выбрать другой путь, тот, который не от Юнги, а наоборот, к нему. Именно это и является главной причиной, по которой Юнги не хочет возвращаться в реальность. Она слишком жестока, и он не уверен, что сможет полностью вынести её удар. — Ты замёрз, — утверждает Чон, остановившись и повернув к себе юношу. Оглядывает розоватые от холода, нос и щёки и забирает свою руку из чужой, начиная снимать с себя, длинное серое пальто. — Что ты делаешь? — глупо, но Юнги хочется удостоверится в правильности своей догадки. — Хочу одеть тебя, — без лишних слов, Чонгук накидывает своё пальто на плечи парня, и сильнее запахивает. — Просунь руки в рукава, так быстрее согреешься, и пойдём в машину. — Мне и тут хорошо, — не протестует, просто в машине они чуточку дальше, а тут, на несколько сантиметров, но ближе. Тут, у реальности меньше шансов, пробраться в мозг Юнги и всё испортить. Если они сейчас же сядут в машину, то единственным, о чём будет думать Юнги, так это о том, сколько времени им осталось, когда и каким тоном, Чонгук попросит его покинуть машину, вместо того, чтобы наслаждаться этим крохотным, но таким до больного необходимым, моментом. — Я не хочу, чтобы завтра ты проснулся с жаром. Мне одного раза хватило думать о том, что из-за меня ты мог простыть. — В голове моментально вырисовывается пасмурный вечер, когда Юнги дожидался его у входа в кампанию. Замёрзший и мокрый, но не сдающийся, не отказывающийся от своего дико — безумного желания, спасти его. — А я простыл, из-за тебя. — Не упрекает, просто поговорить с ним хочется. — Из-за своей упрямости, — не соглашается, но лишь на показ. — Или, твоей, — выгнув бровь, Юнги не спрашивает, скорее перед фактом ставит, но вся спесь быстро пропадает. Он, кажется, перестаёт дышать, когда Чон резко притягивает его к себе ещё ближе, схватив за ворот пальто. Горячее дыхание обжигает, но Юнги подобно мотыльку, хочет сгореть полностью, а потому, сам поддаётся ближе, взгляда своего, от глаз напротив не отводит. — Хочешь, чтобы я снова тебя поцеловал? — Юнги задаёт этот вопрос без улыбки, без насмешливости в тоне. Он на полном серьёзе спрашивает об этом Чонгука, понимая, что для того может быть чересчур тяжело, сделать это ещё раз. Он не хочет вынуждать его, нарушать его рамок и границ, он и без того это сделал уже не раз, сейчас, не хочет. Хочет, чтобы Чонгук сам это решил, чтобы именно он, этого хотел. В конце концов, Юнги способен выдержать отказ. Не выдержит он, если Чонгук будет переступать через себя и с ним. Тогда, всё это не будет иметь смысла, а их мгновение, тут же рассыпется, подобно песочному замку, которого никогда и не существовало и не может. Не в этой истории. — Я хочу, — помедлив, всё же отвечает Чон, едва шевеля губами. Он и сам не рассчитывал, что приблизив парня к себе, случится вот такой эффект. Не думал, что пропадёт, глядя на эти губы, забудет, что хотел сказать, сделать и зачем вообще, сделал это. Может, Чонгук именно этого и хотел? Снова почувствовать на своих губах эти. Чужие такие, но такие живые, такие, нужные, необходимые. — Поцелуй меня. — И что с его голосом? Почему в такие моменты Чонгуку кажется, что старший из них двоих, явно не он? Почему этот парень, превращает в мальчишку его, когда дело касается таких вещей? Юнги не отвечает. Лишь приближает своё лицо ближе, высовывает изо рта розовый язычок и осторожно, проводит его кончиком промеж чужих, прося так, раскрыть их, доверится, впустить в себя. И Чонгук доверяет. Закрыв глаза, он приоткрывает губы, впускает язык Юнги исследовать его рот, чувствует, как тонкие, холодные пальчики укладываются на его шею, и ближе к себе тянут, пропуская по телу заряд электрических импульсов. Чонгук не противится, полностью поддаётся этому жесту и желанию, что вытесняет из разума всё, чего не должно быть в нём в этот момент, всё, что могло бы его испортить. Нелепые принципы и правила, которые и не принадлежат ему вовсе. Желания и морали, на которые ему плевать, и только три вещи, остаются главными, не уходящими. Мин Юнги. Его губы и его тонкие, заклеенные пластырями пальцы, на шее. И когда только Чонгук стал таким чувствительным? Когда бы ему было так важно это? Чтобы его шеи касались вот так? Или, дело в том, кто это делает? Да, этот человек точно испортил его жизнь, точнее, её привычный ход, и самое болезненное в этом то, что в этот момент, когда их языки переплетаются в диком танго, что непременно предвестником гибели обоих является, Чон об этом не думает, полностью отдаваясь этому моменту. Он лишь думает о том, чтобы это не кончалось, чтобы Юнги не исчезал, чтобы это всё, не оказалось очередным, странным сном с похабными, и такими, противоестественными, желаниями. С желаниями, когда поцелуя, оказывается недостаточно. — Я хочу написать тебя, — вдруг, оторвавшись от чужих губ, с придыханием произносит, чувствуя, как в голове стало слишком туманно, в груди стало жарче, так же и в паху. Нужно остановится. Каждому из них. — Написать? — глупо переспрашивает, вдруг осевшим голосом. По ощущениям, Чону казалось, будто он только что кричал во всю мощь несколько часов, вот голос и охрип. По факту же, он кричал, да только молча, где — то там, в голове. Ему было мало этого поцелуя и Юнги тоже. И что он чувствовал от понимания этого, больше: страха или разочарования от того, что Юнги всё вот так прервал, он не знал. — Да, — прочистив горло, отвечает, отстраняясь на шаг дальше от Чона и, встречаясь с его недоумением во взгляде, объясняет, — я пишу всё, что вижу в своих снах, в том числе и людей. Но ты до сих пор остался чистым холстом. — И с каких пор, Юнги, ты стал таким откровенным? Почему совершенно не боишься рассказывать об этом Чонгуку? — «А чего бояться? Он же поверил мне, — сам себе, мысленно отвечает. — Пусть и не сразу, как Тэон, но он верит мне сейчас, а большего и не нужно». — То есть, та картина, это был твой сон? — Чонгуку, очень хотелось узнать историю создания этой картины. Он помнит слова парня в галерее, но тогда, он не воспринял их всерьёз. Ещё одна ошибка. — Да, — кивает, — обычно, мне не сняться именно сны. Ну, знаешь, нормальные, — со смешком, выговаривает, подняв на Чона взгляд, — но иногда, это случается. — Ты просто увидел это дерево? — Чонгук рад, что Юнги не стесняется, делится с ним подобным, но всё же замечает, что парень чего — то не договаривает. Это не обижает, но хотелось узнать подробнее. В этот, благоразумно прерванный момент, Чонгук вдруг понял, что хочет узнать о Юнги, как можно больше. Чонгук хочет знать, кого он потеряет, по кому будет скучать и кому будут посвящены, самые огромные в его жизни, сожаления. — Я, — Юнги запинается, об собственное «я», и не знает, почему дальше этого не может выдавить из себя и слова. На самом деле, он не считал тот сон таким уж и обычным, он знает, то было закрытое видение, которое нужно было разгадать, но ему не хотелось забивать голову Чона ещё и этим. В конце концов, их момент, не долгосрочен. Но ведь, можно рассказать о другом? О чём — то, что Чонгук будет способен понять. — Да, я просто увидел вот такой момент, как лепестки опадают под лунным светом, почувствовал прохладный, осенний ветер, и мне это понравилось. Понравилось то чувство, которое я испытал: лёгкость и умиротворение, от созидания прекрасного, закономерного, разрушения, и я хотел, чтобы и другие люди, глядя на неё, испытали тоже самое. Поэтому… — Поэтому и хотел её выставить, — догадывается Чонгук, на что Юнги согласно кивает. — Тогда, как ты хочешь написать меня? — задаёт этот вопрос больше для того, чтобы не думать о том, что из-за него, люди могли не увидеть этого чуда. — Мне позировать тебе? — с лёгкой улыбкой, спрашивает, и в ответ получает смешок, в котором, если прокрутить в голове заново, можно было расслышать нотки едва различимой печали. — Не думаю, что это возможно, — с лёгким оттенком грусти, отвечает. — Сейчас, у меня с собой ничего нет, да и погода не особо располагает к долгому нахождению на улице. Юнги бы мог оставить этот момент без такого комментария, или же выразится как — то иначе, мягче что — ли, но их момент, даже в самом нежном своём проявлении, весь напихан осколками от несбыточного, от того, чему нереально превратится во что — то, что можно было назвать, чем — то… чем — то больше самостоятельно выбранной боли. Сколько ты пальцы об них не режь, сколько не пытайся составить картинку из улыбающихся, счастливый людей, не выйдет, потому что осколки эти, разбитого зеркала, в котором они смогут увидеть, лишь собственное, пропитанное болью, отражение. В этом и заключается их общее что — то. К сожалению. Чонгук понимает, о чём говорит Юнги и тоже хмурит брови. Они не смогут сделать это на улице, так как оба будут переживать друг за друга, а места, в которое они могли уйти, помимо машины Чона, попросту нет. Да и с ней следовало быть осторожнее, но он радовался тонированным окнам, и в тот же момент жалеет об этой радости, потому что даже для него, это слишком жалко и так нечестно по отношению к Юнги, к Эмили, да чёрт возьми, к каждому из них. Все эти дни он сходил с ума, бездумно бродил по улицам города или уезжал на его окраины. Сейчас же Чонгук хотел найти, по — настоящему подходящее место, — не чтобы спрятаться, а чтобы было куда прийти. Не по отдельности, вдвоём. Не смотря на понимание того, как это всё неправильно и не долгосрочно, Чонгук хотел продлить этот момент настолько, насколько мог. Он хочет, чтобы у них с Юнги было место, куда бы они могли прийти. Хотел бы наблюдать за тем, как он рисует или занимается чем — то ещё. Хотел бы узнать Юнги, чтобы потом, с ещё большим сожалением, отпустить. Чонгук в очередной раз повторяет себе, что хочет знать, кого он теряет. Безрассудно? Да, так и есть. И для этого безрассудства, у него есть место, куда бы они могли прийти. — Я думаю, этот вопрос поправим, — наконец, проговаривает, вынуждая этим Юнги поднять на него вопрошающий взгляд, — если, конечно, ты не возражаешь? — уточняет, чтобы не допустить недоразумений. В кармане Юнги снова вибрирует телефон, и он просовывает в него руку. Сжимает пальцами жужжащее устройство, взгляда своего от глаз Чона не отводит и, вместо того, чтобы ответить на звонок, который точно не от дяди, он в этом уверен, он нащупывает кнопку блокировки и зажимает её, позволяя телефону, выключится. Неправильно, безрассудно, глупо, опрометчиво и можно бесконечно подбирать эпитеты для описания данного жеста Юнги, но ему всё равно. Он и сам уже проговорил все эти слова, помнит и о предупреждении Тэона и своих собственных догадках, которые полностью являлись правдой. Момент продлить можно, но бесконечным, он не станет. И всё же… — Я буду рад, — отвечает, сильнее кутаясь в пальто, на котором сохранился лёгкий запах одеколона Чона и для Юнги он уже является любимым. Чонгук отвечает на это, слегка грустной, но всё же, полуулыбкой и кивает в обратную сторону, где они оставили авто. Неправильная глупость, которая впоследствии разрушит, но до чего приятная. — Тогда, поехали? — Чонгук предлагает Юнги руку, и тот, не задумываясь, вкладывает в неё свою. Он знает, что это ненадолго, и совсем скоро, ему придётся отпустить этого человека, но сейчас, в этом моменте, он хочет насладится сполна. Он хочет, чтобы его сожаления после, были по чему — то глобальному. Он хочет, чтобы боль, которая последует после, не пожирала его крохотными частями, не снимала с него миллиметрами кожу, он хочет, ощутить весь её спектр разом и, не выдержав, умереть. Юнги хочет мгновенной смерти, а не разлагаться изнутри и лелеять надежду на то, что поболит и пройдёт. Единственное, как сможет пройти Чонгук, это в будущем, мимо Юнги, в которое, так или иначе, ему придётся отпустить его.

***

В комнате, где сидят трое человек, стоит напряжённая, удушающая тишина, которую до этого нарушали лишь звуки гудков, доносящихся из телефона Хосока, а вот теперь, после шестого гудка, он сменился роботизированным женским голосом, оповещающим о том, что абонент, чёрт бы его побрал, отключил телефон. Телефон Хосока моментально летит в стену, с треском разбивается и опадает на пол ненужными осколками. Хосок потерял его, и ведь где потерял? Потерял в руках брата, который сделает и ему больно. — Успокойся, — поднявшись с дивана, Чимин роняет это слово на ходу, до невероятного легко, что только распаляет злость Хосока. — Замолчи, — сквозь плотно сжатые зубы, отвечает и тут же получает ответку: — Это ты помалкивай, мы у меня дома, — не щадя, выговаривает и возвращается в комнату с бутылкой виски и тремя бокалами. — И вообще, я тебя предупреждал, что когда — то наступит такой момент, что твой ненаглядный Юнги, устанет от твоей лапши и свалит, влюбившись в другого. — Добивает, и наполняет бокалы. — И я никогда не отрицал этого, — отвечает, принимая придвинутый к себе бокал. — Ну а что тогда собственника из себя строишь? — Да не собственник я, — восклицает, чувствуя, как от переполняющих его эмоций, становится тяжелее дышать. — Меня волнует не то, что он влюбился в кого — то, и даже то, что он не простит меня за ложь, я могу понять и принять, потому что признаю, свою вину. Меня волнует то, что из множества людей, которые могли бы полюбить его так же сильно, и сделать счастливым, он каким — то образом, полюбил именно Чонгука. Чонгука, чёрт возьми! Каждый из нас знает, чем это в итоге закончится, а ты мне говоришь успокоится? Хосок не ждёт ответа, он залпом осушает бокал, не чувствуя ни горечи, ни жжения в горле. Его другая горечь волнует та, что внутри, где — то промеж рёбер сидит, заставляет их трескаться, а лёгкие сжиматься и плавится, вынуждая Хосока задыхаться. Ему больно не от того, что Юнги влюбился, а от того, что любовь к тому человеку, не принесёт ему ничего хорошего, и он даже не позволит, чтобы Хосок, хотя бы попытался помочь ему, справится с ней. После того, как Юнги ушёл, Хосок какое — то время находился в ступоре, он не сразу поверил в то, что произошедшее, это его новая реальность, а когда пришло осознание, не без помощи Чимина, он побежал за Юнги. Чимин с Тэхёном побежали следом, говорили, чтобы он не трогал пока парня, но очень скоро, замерли все трое. Юнги не успел уйти далеко, буквально, на несколько метров от здания отошёл, да только стоял он на конце проулка, не один. Напротив него стоял Чонгук, сначала, он явно не давал парню пройти, и Хосок уже был готов вмешаться, но после, ветер донёс до него обрывки их диалога, а глаза, увидели то, чего видеть совсем не желали. Юнги приподнялся на носочках и поцеловал Чона. Вот так, просто, взял и поцеловал и Чонгук его не оттолкнул. И если бы только Хосок был точно уверен в том, что не оттолкнёт и после, он бы отреагировал спокойнее, но это чёртов Чонгук, у которого мнение о собственных желаниях способно измениться за секунду. Достаточно провести несколько минут в обществе их отца, и Чонгук моментально забудет об этом поцелуе, о том, что сам взял Юнги за руку и усадил в свою машину. Чонгук всё забудет, а Юнги останется жить с этим, и он не выживет. — Не думаю, что в этот раз ситуации схожи, — подаёт голос Тэхён, держащий в кольце своих рук Чимина и отпивая из протянутого им, бокала. — Ты же сам всё видел, и слышал. Он явно не просто увлечён, это что-то большее. — С каких пор ты стал защищать его? — Хосок просто ушам не верит. Такие слова, ещё и от Тэхёна. Он как никто другой знает проявление чонгуковых симпатий, особенно когда это касается его же пола. Он же предсказал развитие некоторых событий касательно этого и был уверен в том, что Чонгук никогда не примет свою ориентацию и всю жизнь проживёт по папиной указке. — Ты же сам знаешь… — Я знаю, и от своих прошлых слов я не отказываюсь, но как я и говорил в прошлом, я допускаю и другой вариант, где он встретит кого — то, кто сможет вытащить его из собственного дерьма. И мне бы не хотелось видеть в Юнги того самого подопытного кролика, но ты уже ничего не сделаешь, никто из нас. — То есть, ты хочешь, чтобы я оставил всё вот так? Чтобы позволил ему сломать Юнги? — А что ты собирался ещё делать? — встревает в разговор Чимин, приподнимаясь. — Будешь снова его всюду караулить, а когда выцепишь где-то, то расскажешь ему о том, какой твой брат папенькин сынок, и что этот самый папаша ярый гомофоб? Расскажешь ему о том, что когда тебя выгнали из дома, тот тебя никак не защитил, ещё и предал за отцовскую похвалу, которой, к слову и не последовало? Или расскажешь ему о Тэоне, ну, чтобы наверняка? Хватит у тебя жестокости поведать Юнги, в кого он влюбился, кого желает спасти? — Зачем ты так? — только и может спросить Хосок, а Чимин не жалея, добивает: — Затем, чтобы твои мозги на место встали. Ты ничего не сможешь сделать, а если и сделаешь, то только во вред, не нужно вмешиваться. К тому же, мы видели Чонгука сегодня днём, до встречи с тобой, и как бы мне не хотелось признавать, но выглядел он так, будто под асфальтоукладчиком побывал. Ему не всё равно на Юнги, и это не то, что было раньше. Я не простил Чонгука, и вряд ли когда — то прощу, но это не значит, что я желаю ему такого подобия жизни. Может этот твой мальчишка, у которого смелость дозируется каким — то непонятным для меня образом, и вдолбит ему в голову, что жить нужно для себя и своих желаний, а не ради одобрения, чьим бы оно ни было. — Чимин допивает свой бокал виски, и ставит на стол, после чего поднимается на ноги, и подходит к Хосоку. — Я уверен, что он далеко не глупый парень, и сам разберётся. И он не злится на тебя настолько, чтобы прям никогда не простить, потом, когда отойдёт, он выслушает тебя, только тебе нужно будет перейти через себя и всё рассказать о себе и в этот раз не оправдывать его обвинение о том, что ты снова всё переводишь на него. Ведь как ни крути, но в этом он был прав сегодня. — Ты мне каждый раз говорил, что тебя только одно его имя бесит, что теперь изменилось? — подняв глаза на друга, Хосок понимает, что это не совсем так, но пока что не может понять, почему друзья вдруг так положительно относятся к возможности пары Чонгука и Юнги. — Скажем так, он оказался не таким, каким я его представлял, а сегодня я увидел его с другой стороны, и эта сторона мне по нраву. В отличие от Чонгука, этот парень знает, чего он хочет, и повторюсь, он далеко не глупый и сам осознаёт на какой риск идёт, вкладывая свою руку в руку Чона. Не думаю, что он пропадёт, а если этот придурок всё же сломает его, мы его починим. Чимин разводит руки и заключает друга в слабые, не свойственные ему, объятия, позволяет ему уложить свою голову на его плече и вылить свою боль. Он понимает, что сейчас Хосоку это нужно. В этот же момент, к ним подсаживается и Тэхён, обнимая обоих. — Ты же и сам знал, что вместе вы всё равно не будете, совсем не по тем причинам, по которым ты не желал ему признаваться, — напоминает Пак, зная, что это не самые лучшие слова утешения, но он и не это стремится сделать. Он хочет, чтобы друг отпустил эту симпатию, которая не принесёт ему ничего хорошего, и не является тем, что хотел бы чувствовать Хосок. — Да и ты, как бы он тебе ни нравился, смотришь на него, всё равно не так… — Я знаю… — только и может ответить, очень хорошо понимая, о чём толкует друг. Он всегда знал, что он может быть для Юнги только другом, возможно, братом, но не больше. И не потому, что Хосок буквально скрыл от него всю свою жизнь, а потому, что для Хосока, Юнги был тем, кто волнует его больше, чем кто — либо другой, но, к сожалению меньше, чем тот, кого он потерял ещё раньше. И менять что — то, уже слишком поздно.

***

— Мы приехали, — оповещает Чонгук, останавливая машину у неприметного, дома. — Несколько лет назад, я купил здесь квартиру на крыше, и часто приходил сюда, теперь её навещает только горничная, поддерживающая порядок. — Неторопливо рассказывает, когда они выходят из машины. — Почему ты там не бываешь? — Юнги приятно, что Чонгук решил что — то рассказать о себе, и он хочет продолжить эту тему, чтобы хоть немного приблизиться к тому, какой этот человек. — С некоторых пор я перестал туда приходить, потому, что там мне становилось хуже, — неторопливо шагая, Чонгук держит в своей руке пальцы Юнги, и легко поглаживает их. Ему не очень хочется рассказывать об этом месте, честно, он даже вспоминать не хотел о нём, но с Юнги всё становится иначе. Он хочет рассказать ему о каждом своём эпизоде, в котором он бы нуждался в Юнги, узнай бы он его раньше. И чувствуя, что его руки сжимают не воздух, что этот человек рядом с ним, он понимает, что способен это сделать. С Юнги ему не нужно прятаться. — Хуже? — мягко переспрашивает, подталкивая Чона продолжить. — Да, — отвечает и кивает Юнги на лестницу. Когда они выходят на крышу, то взору Юнги пристаёт небольшое строение, та самая квартира, и ведомый Чоном за руку, он идёт к её двери. Найдя в кармане одинокий ключ, Чонгук вставляет его в замочную скважину, замирает. Юнги выжидает какое — то время, сначала давая Чону возможность, самостоятельно справится со своими внутренними демонами, но стоит ему заметить, как тот болезненно жмурит глаза, как если бы испытывал физическую боль, не может проигнорировать этого. Но и вместо ненужных сейчас слов, он мягко укладывает свою ладонь поверх сжатого кулака Чона, и проворачивает ключ в замке вместе с ним, тем самым давая понять, что он готов шагнуть в это место вместе с ним, что там, Чонгук не будет один. Вытащив ключ, Чонгук раскрывает дверь и проходит внутрь тёмного помещения, подтягивая и Юнги за собой. Шарит по стене рукой в поисках выключателя и когда находит, комната озаряется тёплым светом, и теперь, можно было, закрыть дверь. Это делает Юнги. Повернувшись, Юнги осматривает небольшую комнату, со светлыми стенами, на одной из которых висели фоторамки и очень манили его, подойти ближе и рассмотреть, но он остаётся на месте. Замечает маленькое окошко, завешанное лёгкой, бежевой шторой, которая вряд ли спасла бы от солнца в знойный, летний день, а на полу видит большой, ворсистый ковёр, на котором наверняка было бы удобно сидеть, собравшись небольшой компанией друзей. Под окошком заканчивался дальний край старенького диванчика, а перед ним, стоял журнальный столик, покрытый белой, вязанной скатертью, а так же, на нём стояла пустая вазочка для цветов. Комнатка была светлой, и создавала впечатление приятного тепла и уюта, и просто выглядело как место, куда хочется возвращаться, как минимум для того, чтобы поставить в вазу свежие цветы, и повесить на стену ещё одну рамку, с новым фото, на котором были бы запечатлены самые счастливые улыбки. Ощущение этого приятного покоя, которое появилось в душе Юнги, как если бы он пришёл к себе домой, не давало ему возможности понять, почему Чонгуку, в этом месте, буквально пропитанном энергией радостной жизни, становилось хуже. А ещё, Юнги вспомнил, что не раз бывал в подобных квартирах на крышах. Хосок, когда они только познакомились, часто снимал такие, и говорил, что у него к таким местам, своя, необъяснимая любовь. Только в этот момент Мин вспоминает о том, что те двое братья, и ему очень хочет расспросить Чона о том, что между ними произошло, но решает, пока не торопится. Он всё ещё верит в то, что Чонгук расскажет об этом месте подробнее, как и причинах не самых приятных ощущений, которое вызывает его нахождение здесь. В этом светлом месте, в котором, судя по неуверенности на лице Чона, он не был достаточно времени, чтобы почувствовать себя теперь здесь чужим. Хотя Юнги уверен, что это место, было очень значимым для него. — Я не приходил сюда, потому что когда — то, я был тут очень счастлив, — на радость парня, всё же продолжает Чонгук, проходя в центр комнаты, а Юнги наблюдает за ним, слушает и не смеет перебивать, — но теперь, воспоминания этого счастья, которое я предал, душит меня. Я понимаю, что всё это, — обводит руками пространство, — было в прошлом, а моя настоящая реальность, это тошнотворное одиночество, в кругу фальшиво близких людей, на которое я обрёк себя сам. — Поднимает взгляд на лицо Юнги и понимает, что ждёт от него осуждения, слов о том, что раз он предал, значит, заслужил, но этого не происходит. От того болезненней становится удерживать зрительный контакт. — Когда я не прихожу сюда и живу своей обычной жизнью, у меня складывается впечатление, что всё так, как и должно быть. Когда же я прихожу сюда, я понимаю что та жизнь, которой я живу, и которой хотел жить, думал о ней, сидя прямо на этом диване, — указывает на старенький диван, стоящий у стены, — в корне отличается, будто, всё это придумывал совсем другой человек, а меня тут никогда и не было. Когда — то я приходил сюда, чтобы спрятаться от внешнего мира, от давящих на меня обстоятельств, но когда мне нужно было спрятаться от себя, это место как никогда напоминало мне о том, какой я жалкий глупец. Вместо желанного спасения, я находил лишь осуждение в этих стенах, которого мне от самого себя, в голове достаточно. — Ты не такой, — проговаривает, приближаясь к Чону, и снова беря его руки в свои, тянет его к этому дивану, и усаживается на него вместе с ним. — Сейчас, тебе не нужно прятаться от себя, и от меня не нужно. И ты снова можешь сидеть на этом диване и не бояться, что эти стены сожрут тебя, я им не позволю этого сделать, как и кому — либо другому. Я спасу тебя. — Ты не должен этого делать, — опустив глаза на сцепленные руки, отвечает, пусть и чувствует себя, безнадёжно счастливым. — Совсем не должен, — вернув взгляд лицу Юнги, он снова вглядывается в эти, совершенно обычные глаза, в которых, казалось бы, нет ничего примечательного. Смотрит в них какое — то время, и понимает, какой же он на самом деле, беспросветный дурак, потому что несмотря на совершенно обычную оболочку, это самые удивительные, самые прекрасные глаза, которые он когда — либо видел. И дело не в самих глазах, цвете, не в интересном разрезе, который делает их похожими на лисьими, а в том, что в них скрыто. Нет, снова сам с собой спорит, не скрыто вовсе, на самой поверхности, и теперь, даже не совсем зная этого языка, может частично прочесть, что в них. В них он видит доверие, видит веру, в душу и сердце Чонгука. — Почему ты не хочешь позволить мне этого сделать? Только не говори снова о том, что это не моё дело, я хочу знать, почему я должен отказаться от тебя, почему тебе так важно, чтобы я не спасал тебя? — Юнги также своего взгляда от чужих глаз не отводит, пытается найти в них ответ на свой вопрос, но кроме боли, и омывающих её, рек отчаяния и вины, не видит в них, ничего. Юнги кажется, что Чонгук как маленький мальчик, упавший в колодец. Он уверен в том, что никто его ни видит на этом глубоком, тёмном дне, и не поможет, а если и увидят, то дотянутся до него невозможно, что это никому не нужно. Он будто точно уверен в том, что погибнет там, захлебнётся собственным одиночеством, и не хочет подпускать кого — либо только для того, чтобы не потопить этого человека вместе с собой. Вроде и взрослый, а такой глупый. — Потому, что спасая меня, ты можешь сам пострадать, чего я не хочу. — Подтверждая мысли Юнги, отвечает, — потому, что спасая меня, ты убиваешь мою душу. Убиваешь её надеждой на спасение и покой. Она недостойна этого, я этого не достоин и не заслуживаю. Какое — то время Юнги молчит. Он понимает, что был прав в своих предположениях, но эта правота его отнюдь не радует. Он очень хочет показать Чонгуку, что он не так потерян, как ему кажется, сказать ему, что каждый заслуживает спасения, как и душевного покоя и счастья, но вместо этого, он лишь задаёт вопрос: — Так ведь надежда это то, что должно умирать последним, почему же ты её хоронишь преждевременно? Ожидал ли Чонгук этого вопроса? Очевидно, что нет. Есть ли у него ответ на этот вопрос? Чонгук знает ответ на этот вопрос, но он не хочет отвечать, ему страшно. Он боится, что после этого ответа, Юнги перестанет тянуть к нему свои руки, и врать, что не знает, тоже не хочет. С другой стороны, если он действительно так сильно не хочет, чтобы Юнги спасал его, он бы мог выложить ему всё прямо сейчас, рассказать о том, какой он на самом деле, и почему не хочет, чтобы Юнги его спасал. И тогда, тот уйдёт и всё, что сможет сделать Чонгук, лишь закрыть за ним дверь и это будет правильно, это именно то, что он должен сделать. Но чем дольше он смотрит в эти, совершенно необычные глаза, он понимает, что страх потерять его, выше всех имеющихся. А ещё, что он хочет рассказать всё, но не с целью, чтобы Юнги ушёл, а за тем, чтобы он остался. Как — то, глупо всё выходит и неопределённо, и так пугающе, но так заряжающе. И почему именно Юнги стал тем, кто буквально вдыхает в Чонгука желание жить? Почему именно он пробуждает в Чоне такие чувства, как борьба и ответственность за собственную жизнь? Почему он напоминает ему о том, что свою жизнь нужно жить именно для себя, а не для кого — то другого? И почему никто, кроме него, не смог вдолбить ему этого раньше? Почему Юнги такой смелый, а Чонгук такой, безнадёжный трус, который так желал продлить этот момент, сейчас снова думает лишь о том, как его прекратить? Почему не думает о том, чтобы побороться за то, что бы он стал настоящим? Но, может, Чонгук сможет отказаться от своего, такого непонятного, такого удушающего страха? Может, Юнги именно тот, кто на самом деле сможет вытянуть его? Кто на самом деле жизнью его заразил? — Если ты не готов ответить, или не знаешь ответа на этот вопрос, я пойму, и не буду требовать его от тебя, — снова заговаривает Юнги, увидев, глубокую задумчивость на лице Чона, — но пообещай, что ответишь на него, в первую очередь самому себе. — Добавляет, когда тот фокусирует на нём взгляд, и немного погодя, решает сказать то, что думал оставить только при себе, но ещё больше, Юнги хочет, чтобы Чонгук знал об этом. — А ещё я хочу, чтобы ты знал, чтобы ты ни сделал в прошлом, за что бы тебя не ненавидели, осуждали и всё в таком роде, мне всё равно на этих людей. Мне всё равно на то, что они думают о тебе, и могут подумать обо мне, меня волнуешь только ты, и то, что ты думаешь. — Юнги нарочно выделяет это слово, чтобы Чонгук понимал, что ему важно, именно его, собственное мнение и только его мысли, а не навязанные. — Я всегда буду на твоей стороне, даже когда ты от меня отвернёшься, я буду украдкой, но приглядывать за тобой. Я никогда не перестану спасать тебя, чтобы ты не говорил мне. Только… — Только что?.. — получается слишком тихо, а голос звучал настолько хрипло, будто Чонгук, заговорил впервые за несколько лет. Впрочем, это не сильно отличалось от правды. — Ты можешь убежать от меня, и я это пойму, но не бегай, и не прячься от себя. Это не только глупо, но и больно. Если бы только Юнги понимал, насколько он заблуждается… Как бы Чонгук не хотел, он уже не сможет убежать. Ноги его гвоздями прибей к полу, на самом дальнем расстоянии от Юнги, он их в кровь и в мясо раздерёт, но вернётся к нему обратно. Юнги, не ясно каким образом, но стал тем, к кому хочет возвращаться Чонгук. Тот Чонгук, которым он хочет быть. Но позволит ли это тот, кем он должен быть?.. вопрос в пустоту, и на самом деле, до смешного глуп, да только Чонгук, с полной серьёзностью, пытается найти ответ на него. — Могу я попросить тебя кое — что сделать? — Юнги кивает, не ожидая ответа на свои слова, думая, что Чонгук и сам понимает, что в первую очередь, это нужно именно ему, а не Юнги. И Чонгук действительно это понимает, а потому, просит, — поцелуй меня снова. Я хочу этого. Просить дважды было не нужно, Юнги по голосу, по взгляду видит и слышит, действительно, хочет. Он приближает своё лицо к чонгукову, останавливается в жалких миллиметрах лишь для того, чтобы поймать коротких вздох предвкушения и только после, касается чужих губ, своими. Этот поцелуй получается не похожим на те, что были, он более уверенный, более желанный, более… Этот поцелуй другой. В нём сплетаются не только языки двух безрассудных людей, но и их запретные, но так необходимые к исполнению, желания. Этот поцелуй не жадный, не пошлый, как сказали бы те, кто мог бы увидеть его, он наполнен чувствами, эмоциями, вытеснением болезненного в нём, одиночества. Наполнен печалью, и наполнен счастьем от того, что они всё же нашли друг друга. Только бы не потерять… Чонгук просил поцеловать его и Юнги целует, целует так, как в последний раз, потому что понимает, что каждый раз, может стать последним. Он целует так, чтобы запомнить не только благодаря своей сверхъестественной памяти, а чтобы знать, что этот поцелуй на самом деле был. Что он не является одним, из его самых редких, но самых не реалистичных, и несбыточных снов. Тэон говорил, что лучше сожалеть о сделанном, чем наоборот, но Юнги выбирает, совершенно иное. Чтобы не случилось, он не пожалеет, потому что сейчас, он счастлив, а жалеть о счастье, могут только глупцы. Какая разница, что будет после, и как всё закончилось? Не важнее ли то, что ты чувствовал непосредственно в этот момент? Да, расставание с этим человеком непременно убьёт Юнги и он сомневается в том, что сможет собрать себя в нечто целое, во что — то, что можно назвать живым человеком, но он не пожалеет. То, что будет после, не омрачит этого светлого момента. Он не закрасит эти яркие, тёплые и такие нежные краски, губительными чёрными, холодными и бездушными. Чонгук не помнит, как из сидячей позы он оказался в лежачей, не помнит и того, как губы Юнги переместились на его шею, а сам он начал возвышаться над ним. Он и не думает об этом и не хочет. Всё, о чём он сейчас думает, это о губах Юнги исследующих его кожу, о своих ощущениях, в которых едва не теряется, когда Юнги легко покусывает мочку его уха и засасывает. Чонгук может с точностью до миллиона процентов сказать, что не испытывал даже близких к этому, ощущений. Ни с кем и никогда, он не чувствовал этого жара в груди, как от каждого, мимолетного прикосновения кончиков холодных пальчиков, на нём словно ожоги остаются, но они настолько приятны, что не хочется допускать их заживления. Он прислушивается к каждому собственному вдоху и выдоху и понимает, что прежде никогда так не дышал, и это наблюдение позволяет ему убедится в том, что он и не дышал вовсе. Во всяком случае, точно не тем кислородом, который даётся для жизни. Чонгук чувствует ритм своего сердца и убеждается в этом окончательно. Юнги, так сильно желавший спасти его, сделал куда больше, он спас его душу, вернул к жизни его сердце. И единственное, чем он его заразил, так это жизнью. Чонгук постарается, никогда не выздоравливать. По комнате проносится пиликающий звук, это телефон Чонгука, и он пытается вернуть этих двоих в реальность. Юнги отстраняется, понимая, что Чонгук не сможет также взять, и проигнорировать сообщения и звонки, а потому, в его глазах даже нет обиды, лишь доля печали… Мысленно, Юнги уже прощается с ним, уверенный, что ответив на звонок, Чонгук, максимум, извинится, но после, непременно оставит его. Чонгук приподнимается и достаёт телефон из переднего кармана брюк, глядит на дисплей и на отображаемое на нём, имя жены. Поднимает взгляд на Юнги и видит на его лице понимание, которое сопровождается лёгким кивком головы. И это даёт ему смелости, а главное, желания, ответить на входящий звонок. Приложив телефон к уху, он слышит мягкий голос жены и её вопрос, ждать ли его сегодня, но от Юнги взгляда не отводит, прося его о том же. Юнги и это понимает, зрительного контакта не разрывает, пусть и у самого внутри, что-то трескается. Он выдержит, он знал, на что шёл. А после, Чонгук подтверждает то, что выдержать это, Юнги в силах, потому что на вопросы жены, он отвечает короткое, но такое нужное, и предназначенное сразу двум людям: — Прости. Чон понимает, что этого слишком мало, но в молчании жены, слышит намного больше, чем если бы та, ответила словами. Она не издала и звука, лишь вздохнула как — то неестественно и Чонгуку искренне жаль, он не хотел причинять ей боль, но если бы он не ответил, если бы соврал, ей, как и ему и Юнги, было бы больнее. Все трое, это понимают. Спустя долгую минуту, Эмили даёт свой ответ, который слышал и Юнги, и теперь, была его очередь облегчённо выдохнуть. Он понимал, что это слово мало что значит, но для него, это было важно. Теперь, Юнги хоть на какую — то долю, но стало легче, а его совесть грызёт его не так сильно. Когда Эмили завершает вызов, Чонгук не сразу убирает телефон от уха, продолжая сжимать его в руке и неотрывно смотреть на Юнги. Ему стыдно перед ним, перед Эмили, и самим собой за то, что загнал их всех в эту ситуацию. Он чувствует себя самым отвратительным мерзавцем, ведь буквально при Юнги сообщил жене о том, что в данную минуту, он изменяет ей. Но глядя в этот момент на Юнги, у Чона были так же мысли о том, что он изменяет именно ему, отвечая на этот звонок. Чонгуку паршиво от самого себя, и всё то возбуждение, та эйфория, которые он успел испытать буквально пару минут назад, прошли, оставив в груди всепоглощающее чувство пустоты. Той пустоты, с которой, Чонгук уверен, уже не справится и от этого ещё паршивее. Он ещё не успел расстаться с Юнги, но уже чувствует себя невыносимо. Какого же тогда ему будет, когда придётся на самом деле это сделать? Какого будет Чонгуку, когда ему придётся оставить его? Каково будет Юнги, который, только идя сюда, уже понимал, что эта связь не продлиться долго и их момент, только сейчас? И как будет чувствовать себя Эмили, когда Чонгук вернётся домой? Как ему смотреть ей в глаза? И как ему, элементарно, жить дальше? — Не вини себя, — тихо хрипит Юнги, придвигаясь ближе к Чону, и мягко забирая из его рук телефон. — Но я виноват, перед тобой, перед ней. Вы не заслужили этого, никто из вас. Почему ты так спокойно на это реагируешь? — Чонгуку действительно интересно, он просто не понимает, как Юнги способен сохранять такое спокойствие? Как он может продолжать смотреть на него, всё с тем же пониманием во взгляде? Как ему не хочется просто взять и плюнуть Чону в лицо, пожелав скорейшей смерти? — Я не говорил, что я спокойно к этому отношусь, — отвечает, поднявшись на ноги, и сунув руки в передние карманы джинс. Он снова поднимает взгляд на Чона, понимает, чем тот сейчас занимается в своей голове, но не смотря на это, решает не утаивать, и не рассказывать небылиц о том, что с ним всё в порядке. — У меня внутри всё переворачивается только от одной мысли, что тебе нужно будет уйти, и забыть обо мне. Мне паршиво от того, что тебе приходится быть с тем человеком, которого ты не любишь, и извиняться за это. Мне противно от того, что мне приходится сейчас делить тебя с кем — то, и стыдно перед твоей женой не меньше, чем тебе. Я совсем не спокоен, Чонгук, но я не имею права корить тебя за это, потому что целуя тебя сегодня, я понимал, что ты не свободен, и единственный человек, на которого я могу злится, это я сам, но не ты и уж точно не твоя жена. Это был только мой выбор, и только мне нести за него ответственность перед собой. Чонгук слушает парня перед собой, слышит его слова, понимает каждое из них, но не понимает одного: почему мышление Юнги устроено подобным образом? Почему тот, кого он называл про себя глупым мальчишкой, на самом деле умнее и смелее его? Почему он с такой лёгкостью признаёт те вещи, о которых Чонгуку порой, даже подумать страшно? — И откуда ты только взялся такой? — всё что может сказать, говорит и просто ждёт ответа. Сейчас, он начинает больше верить, что Юнги вовсе нереален, что это просто очередной глупый сон, или же он на самом деле сейчас находится в палате одной из психиатрических больниц и всё это, не больше, чем игры его разума, нашедшего спасение в несуществующем. А если, это правда? Если его мозг, таким образом, пытается вывести его к самостоятельному принятию решений через выдуманный образ Юнги? И если он вылечится, то Юнги исчезнет? — Какой, такой? — шагнув ближе к Чону, Юнги достаёт руки из карманов, снимает пальто, аккуратно сложив его и положив на диван, и тогда, Чонгук берёт его руку в свою, поглаживает его пальцы и замечает на одном из них тату. -Что значит твоё тату? — вместо ответа, задаёт ещё один вопрос. — Я ещё не придумал, подожду, когда у неё появится своё значение, — пожав плечами, отвечает, уверенный, что Чон его не поймёт. — Мне начинает казаться, что ты не настоящий, — подняв взгляд от тату, на лицо Юнги, Чонгук тоже поднимается на ноги, вставая почти вплотную к парню, пальцев его из своих не выпускает. — Будто, стоит мне по настоящему открыть глаза, и ты исчезнешь, испаришься, подобно дыму на ветру. Что мы, это не больше, чем сон, которому не суждено сбыться. — И откуда только из Чонгука эти слова берутся? Когда бы он так говорил? Да, чокнутый из них двоих, точно не Юнги. Хотя… — Не думаю, что когда — то мы могли бы стать обыкновенным, несбыточным сном. Таких снов не бывает, невозможно чувствовать во сне то, что я чувствую к тебе. — Спорит с собой, потому что знает, что это возможно, но сейчас, отметает это. Сейчас, он не готов с полной уверенностью в собственных силах, признать тот факт, что они, могут быть только чем — то, что граничит с фантастикой, с чем — то вымышленным и далёким. Юнги не хочет, а если даже это так, то хочет, хотя бы ещё чуть — чуть, но побыть глупцом, верящим в сказки. — Понимаешь, я вот смотрю на тебя, слышу твой голос, и мне кажется, что всё так, как и должно быть. Будто мы должны были встретится. — Жаль только, что поздно, — опустив голову, отвечает, и чувствует легкое прикосновение тонких пальцев к своему подбородку. Юнги приподнимает его лицо, заглядывает в глаза и Чонгук снова теряется, а ноги так бессовестно легко, подкашиваются. — Что же ты делаешь со мной? — тихо совсем, выдыхает, даже не сразу осознав, что сказал это вслух, а когда понимание приходит, то не жалеет. Чонгук понимает, что его вопрос, мог звучать нелепо, но он надеется, что Юнги его правильно понял. — Я задавал себе тот же вопрос, с того утра, как ты впервые приснился мне. И я не думаю, что кто — то из нас, будет способен ответить на него, во всяком случае, не сейчас. — Тогда, что сейчас? — Сейчас, я хочу поцеловать тебя, наверно, всегда хочу, но сейчас, особенно. И если ты разделяешь это желание… — Перестань превращать меня в мальчишку. — Перебивает, на что Юнги мягко ухмыляется, но больше ничего не говорит. Он знает, что и Чонгук этого хочет, как и то, что с каждой секундой, у них остаётся всё меньше времени на то, чтобы побыть вместе, быть теми, кто может друг про друга сказать: «мы». Губы на губах, дыхание одно на двоих, а пальцы обеих рук переплетены в нерушимый замок, (им так хочется в это верить). Никто из них не хочет расставаться, но и укладываясь на этот старенький, поскрипывающий от тяжёлого веса, диван, никто не хочет марать эту ночь пошлостью. Сейчас, эти сердца нуждаются в другом, им нужно тепло, им нужен свет. В каждом, этого мало, но когда они вместе, им этого более чем достаточно. Только бы время… В маленькое окошко, завешанное лёгкой, бежевой шторой, пробиваются сквозь тучи первые лучи солнца, давая понять, что в искусственном освещении это место больше не нуждается, как и о том, что пришёл новый день. Юнги же с Чонгуком, остались в прошлом вечере, там, где они вместе и им не нужно торопиться, и расставаться не нужно… Нужно. — Я должен быть в офисе через два часа, — устроив голову на подлокотнике дивана, Чонгук с прикрытыми глазами перебирает иссиня — чёрные волосы, пропускает их меж пальцев, и когда глядит на устроившегося у него на груди парнишку, снова умиляется и ловит диссонанс. Мин Юнги, такой до невероятного удивительный и многогранный человек. И далеко не из-за своего дара. Чонгука просто поражает то, как тот может быть настолько открытым, как может человек передавать всё, что чувствует, лишь одним взглядом своим? Как может он быть таким милым, крохотным комочком из тепла и света, и в то же время быть таким упрямым, стойким и морально сильным? Как он может так искренне смеяться с собственных шуток, при этом мило хмуря свой крошечный носик? Как может целовать так, будто жизнь готов, вместе с душой высосать, хотя на деле, он их возвращает? Как он смог убедить Чонгука в том, что происходящее там, в том мире, совсем его не заботит? Как он смог привязать его к себе настолько сильно, при этом не сделав ничего? Как Юнги смог поселить в Чонгуке настоящее желание борьбы? Желание борьбы за себя, и за них? — Думаю, дядя Хэ очень волновался, если приехал домой ночью и не застал там меня. — Отвечает Юнги, понимая, что как бы хороша ни была эта ночь, как бы, не хотелось им остаться в ней, это невозможно. Не для них. — Прости, — шепчет, мягко целуя парня в макушку, и встречается с лунным взглядом самых, любимых теперь, глаз, когда Юнги приподнимает голову и смотрит на него. — Тебе не за что извиняться, у меня своя голова есть на плечах, и я знал, что я делаю. А теперь, нам обоим нужно… — Позавтракать, — перебивает, поражаясь собственной смелости, но старается не бояться этого чувства и не бежать от него. — Я думаю, ты голоден не меньше меня. — Ты уверен в этом? — уложив голову боком на сложенных на чужой, вздымающейся груди, ладонях. Юнги не хочет заставить Чона передумать, он лишь хочет, чтобы тот был полностью уверен в своём решении, взвесил и принял возможные последствия. Меньше всего, он хочет, чтобы Чонгук в итоге, пожалел. — Не пойми неправильно, я за шестьдесят секунд с тобой, променяю всё на свете, но я хочу, чтобы ты точно был уверен в том, что делаешь. — Объясняет и Чонгуку, заметив на его лице хмурость. — Я уверен, но скажи, почему ты сказал, именно шестьдесят секунд, а не минуту? — Чонгук и сам не знает, почему его так зацепила эта часть фразы, но решил спросить. Ему хочется постоянно задавать Юнги вопросы, обо всём, что связано с ним, с его мыслями, действиями, прошлом. Ему мало этой ночи, ему хочется всей жизни, а после неё, ещё сотни, и даже тогда, уверен, он не будет полностью удовлетворён. — Шестьдесят секунд, звучат, куда лучше, чем одна минута, — с лёгкой улыбкой, отвечает, — это даёт ложную надежду большего запаса времени. Знаешь, это как смотреть фокус, ты понимаешь, что тебя обманывают, но ты искренне радуешься этой вымышленной магии, позволяя себя обмануть именно для этой радости. Здесь, примерно так же. — Я не уверен, но мне кажется, есть что — то ещё, — присматриваясь к сощуренным из-за попадающего в глаза солнца, Чонугк не хочет допрашивать, лишь хочется убедиться в том, что научился читать эти глаза лучше. — А ты быстро учишься, — улыбаясь шире, Юнги не отрицает, что утаил и, уложив свои ладони на чужих щеках, проговаривает, — я слышал эту фразу, в одном из своих самых давних снов. Я практически не запомнил его, лишь размытые образы, но точно помню звук движения секундной стрелки. Мне настолько часто когда — то снился этот сон, что я запомнил, было ровно шестьдесят тиков. Я так и не понял, что значил этот сон, зачем я это говорил, но фраза приелась. Для тебя, всё это, наверно, странно, да? — спрашивает, замечая на лице Чона непонимание. — Спорить не буду, действительно странно, но это не значит, что это плохо или не нравится мне, — отвечает, совсем не желая обидеть парня и допустить того, чтобы в его мыслях появилось что — то нехорошее, тёмное, забирающее улыбку, что пахнет солнцем. — Я счастлив от того, что ты делишься этим со мной, ведь это значит, что ты доверяешь мне, не смотря на то, что изначально я тебе не поверил, не хотел верить. — Любой нормальный человек на твоём месте, не захотел бы верить в подобную чушь, — ухмыляется и хочет встать с дивана, но стоит ему только начать убирать свои ладони с чужих щёк, как их тут же возвращают обратно. — Ты вроде хотел позавтракать, но так ты только в офис опоздаешь. — Значит я самый счастливый ненормальный, — произносит настолько серьёзно, что Юнги даже теряется, и это чётко прослеживается в его взгляде. — Если для того, чтобы вот так вот быть с тобой, слушать рассказы о твоих снах, рисунках, твой смех или просто звуки твоего дыхания над ухом, я готов быть признанным ненормальным и чокнутым, и пусть мне любое психическое отклонение поставят, я всё это приму, но не потерю тебя, Юнги. Насколько долго молчит Юнги, он не знает. Он не знает и того, как ему реагировать на сказанное. Хотел ли он когда — либо, услышать от Чонгука нечто подобное? Да, безусловно. Был ли он готов это услышать? Нет, абсолютно. — Чонгук… И это всё, на что оказался способен Юнги. Он хотел сказать, что Чонгук не должен так говорить, не должен так думать и вообще, не нужно ему ничего этого. Он должен сейчас отпустить Юнги, вернуться на работу, а после, домой, к своей жене и забыть об этом маленьком, безумном эпизоде, который нарисовался за эту ночь. Сон — не более. Юнги чувствует, что он должен это сказать, но кому он это должен? Зачем он должен говорить это и, очевидно обоим, причинять этими словами боль? Может, Юнги просто боится, что Чонгук говорит это только пока по настоящему не столкнулся с тем миром, от которого и спрятался здесь? — Мне страшно, — снова заговаривает Чонгук и Юнги, оборвав нежелательные мысли, слушает, желает впитать в себя каждое слово, звук и запомнить тембр голоса, которым они были сказаны. — Как бы фантастично это ни звучало, но я боюсь потерять тебя, и этот страх во мне, сильнее всех существующих. Я боюсь, если я выйду из этого места и не буду в этот момент держать твою руку, ты исчезнешь, а я останусь снова совсем один, только теперь, это одиночество будет ещё более, невыносимым. Я буду давится не только им, а переполняющей меня болью, от переизбытка которой в себе я просто взорвусь. Ночью ты сказал, что всё будто происходит так, как и должно было, будто мы должны были встретится, и я верю в это. Теперь верю и хочу, чтобы ты спас меня, потому что мою надежду ты уже раскопал и вытащил из преждевременного захоронения. Она слаба, но жива ещё и я её чувствую, и если ты позволишь, то она будет жить. Если ты позволишь, и захочешь, я тоже буду прилагать усилия и бороться за то, чтобы этот момент растянулся на целую жизнь. В жизнь, в которой будем мы. Я не хочу прятаться, я хочу узнавать тебя, и быть с тобой, оставив всё остальное позади. И я хочу, чтобы ты поверил мне, хоть и понимаю, что для тебя это, возможно, будет тяжело… — Мне не сложно поверить тебе, — перебивает, чтобы Чонгук не успел, как следует задуматься о сказанном и поверить в недоверие Юнги, — и я тоже всего этого хочу. Ты просто не представляешь того, как сильно я этого хочу, но я тоже боюсь, — опустив взгляд на чужой подбородок, Юнги сглатывает, подбирает слова, но понимает, что какие бы он не выбрал, каждое будет звучать жестоко, а потому, бросив свои поиски, снова заговаривает. — Мне нравится твоё желание, но я боюсь, что та жизнь, не позволит тебе уйти. Я боюсь, что она продолжит тебя контролировать, и плевать ей будет на твои желания. Я боюсь, что мы не справимся с этим, что ты не справишься, и после, снова предпочтёшь прятки, а таким образом, мы оба погибнем, и спасать нас будет некому. Я не буду жалеть в любом случае, но я боюсь твоего сожаления. Договорив, Юнги поднимается с дивана, в этот раз, Чонгук его не останавливает, лишь глубоко задумывается над его словами, понимая, что парень прав. Чонгуку будет тяжело отказаться от той жизни, в конце концов, он не такой, как его брат. Но также он думает, что это не является невозможным, он должен постараться, научится. Он должен жить.

***

Юнги стоит у входной двери в дом, и немного медлит. Хэ, судя по его машине, сейчас дома, а Юнги сейчас, стыдно. Даже когда они с Чоном были в ресторанчике, он не отважился включить телефон, боялся потерять аппетит от количества пропущенных вызовов и смс. А теперь вот, боится зайти домой. Обычно, дядя не ругал его, но и такого Юнги тоже никогда ещё делал. Даже когда он, бывало, засыпал у Хосока, дядя всегда знал о его местоположении, в отличие от этого случая. Если он даже звонил Хосоку, тот точно не стал бы выгораживать его. Не в тех они теперь отношениях. — Долго стоять будешь? — парень вздрагивает от неожиданности и поворачивает голову на голос, неизвестно откуда взявшегося друга. — Пошли, — кивает на дверь и первым стучит по ней, не обращая внимания на жалобный взгляд Юнги, не делать этого. — Здравствуйте, мы всё объясним, — с улыбкой здоровается с открывшим дверь мужчиной, и незаметно подталкивает Юнги в бок локтем, чтобы тот перестал стоять как истукан. Юнги же ничего не понимает, от слова, совсем, и только когда получает слабый укол в бок, заторможено кивает дяде, пытаясь выдавить подобие улыбки, на которое мужчина только скептически выгибает бровь, но отходит в сторону, пропуская парней в дом. Пройдя внутрь, у Юнги вдруг появляется странное чувство. Он потерян и растерян, будто в первый раз пришёл в это место, которое сейчас, кажется ему, абсолютно безжизненным. Не смотря на то, что с этим место у него связано множество приятных моментов, счастливых воспоминаний, он не чувствует той лёгкости, того тепла, что впитали в себя стены квартирки на крыше. Места, которое некогда являлось чужим домом, и Юнги оно в любом случае чужое, но оно так… — Юнги, я слушаю тебя. Парень выныривает из своих мыслей настолько резко, что невольно чувствует досаду, и даже какую — то тупую боль, как если бы его за волосы вытащили из воды. Он обращает свой взор на дядю, и не сразу понимает, чего от него хотят, пока не слышит напускной кашель Хосока. Точно, он должен объясниться, но что сказать, не знает, а так же, голову начинают забивать вопросы о том, что тут забыл Хосок. Особенно после вчерашнего. — Позвольте мне объяснить, — первым заговаривает Хосок, и тогда Хэ, переводит взгляд с племянника на него. — Это моя вина, что Юнги не предупредил вас, о своём долгом отсутствии. Вчера у меня возникли некоторые проблемы с моей семьёй, я очень разозлился и едва не натворил глупостей на эмоциях, но Юнги помог мне прийти в адекватное состояние. Я разбил свой телефон вчера, а его где — то затерялся в погроме квартиры, поэтому, он не смог предупредить вас. Извините, — склонив голову вниз, завершает, а Юнги, старается, удержат себя от громких расспросов. Он просто не понимает, почему тот защищает его сейчас, ведь по его взгляду, Юнги понимает, что тому известно, с кем на самом деле, он был. — Я не собирался ругать его, — выдыхает Хэ, — но я волновался, учитывая последние события. Ну да ладно, — слишком быстро отмахивается, но Юнги решает не акцентировать на этом внимания, чтобы не выдать себя. — Я надеюсь, что сейчас, у вас всё хорошо, и у тебя Хосок? — Да, не волнуйтесь, — кивает, — и как только я найду телефон Юнги, то сразу отдам ему его, — обещает, и получает в ответ короткое угуканье. — Ладно, идите, мне в мастерскую пора, — Хэ первым уходит, и когда входная дверь закрывается за ним, Юнги во все глаза уставляется на Хосока и больше не сдерживает своего любопытства. — Зачем ты это сделал? — только и может спросить, понимая, что на большее пока не способен, но так же старается, удержать себя от язвительности, которая так и хотела вырваться, стоило Юнги, убедится в том, как же легко на самом деле, Хосоку даётся ложь. — А что бы ты ему сказал? — обратив взгляд к Юнги, он не может позволить себе сказать, что Юнги попросту врать не умеет, а его дяде не обязательно знать о том, с кем на самом деле провёл ночь Юнги. Думает об этом, и сам же себя последними словами называет, потому что его дяде надо бы знать, к какому человеку, ноги Юнги привели его, и какими, губительными последствиями это может, обернутся для него в ближайшем будущем. Хосок думает, может, Хэри удалось бы как — то повлиять на Юнги, но потом вспоминает и о врождённой упрямости друга и эти мысленные убеждения покидают его голову, рассыпаясь подобно картонному домику. Такому же шаткому, и не имеющему никакого смысла в руках того, кто даже масти не различает, не говоря о том, чтобы что — то из них строить. — Но каким местом это тебя волнует? — скрестив руки на груди, Юнги идёт в кухню, не приглашая за собой друга. Не смотря на благодарность за такое его появление, он продолжал обижаться на него за всю ложь. И даже слова Чонгука, пока они завтракали в ресторанчике, не смогли переубедить его. Юнги решился спросить о Хосоке только там, когда они кушали и Чонгук сказал, что давно не ел в компании кого — то, не считая деловых или, так называемого, семейного ужина. Зацепившись именно за слово «семейный», Юнги и спросил у Чона о Хосоке. Тот не смог скрыть своего удивления о том, что Хосок не признался Юнги в том, кем является, как и сказал, что учитывая их встречу в галерее, предполагал, что они достаточно близки. Но, тем не менее, попросил Юнги не злится, и позже, поговорить с Хосоком, дав ему шанс, объяснится. Он сказал, что у того были на то, веские причины, и возможно, он просто не знал, как сообщить об этом. На вопросы же о произошедшем в семье, как и конкретно, между братьями, Чонгук не ответил ничего, кроме того, что Юнги лучше узнать всё от Хосока, и потом, если захочет, то попросить его разъяснить всё. Исходя из этих слов, Юнги понял, что Чонгук хотел узнать версию Хосока, и это так же давало понять то, что между братьями, очевидно, произошло какое — то недопонимание, но и сейчас, он был слишком эмоционален, чтобы начать это выяснять и искать оправдания для лжи Хосока. Как бы там не было, они были друзьями, сам Юнги доверял ему так, как никому в жизни, а тот даже имени своего настоящего ему не сказал. Это ранило, и даже очень, а потому, он и не чувствовал вины за свой выпад. — Я не отказывался от тебя, и не собираюсь, — дёрнув плечами, отвечает, пройдя следом за Юнги в кухню и наблюдая за тем, как парень старается отвлечь себя, на заваривании нового чайничка с чаем, хотя Хэ уже заварил другой сорт. И Хосок знает, что тот Юнги не нужен, просто, когда он сильно нервничает, то заваривает сразу по нескольку видов чая. Видно, этот процесс, его как — то успокаивает. Сам Хосок пару раз пробовал этот метод друга, ему это не помогало. Не помогли и две бутылки виски вчера на троих, как и ещё почти полная бутылка коньяка в одного, но он старается держаться, и не кидаться в расспросы о брате, как и о том, что тот успел наговорить о нём. Хосок уверен, что Чонгук непременно, какую — нибудь гадость, но сказал о нём, или же просто где — то приврал и перевернул события произошедшего в прошлом, только бы снова не признать своей вины, и сделать из себя хорошего и правильного. — Говоришь так, будто я от тебя отказался, — бросает в ответ из-за спины, доставая из верхнего ящика ещё чайник, а следом за ним и ещё один вид зелёного чая, а так же смесь из трав, обладающих успокаивающим эффектом. — Вчера мне показалось именно так, — отвечает, усаживаясь за стол, — ты сказал… — Ты снова это делаешь, — звякнув чайничком с заваркой по столу, Юнги прерывает друга, и разворачивается к нему в пол оборота. — Ты прекрасно знаешь, что я обижен на твою ложь, но вместо того, чтобы хотя бы попытаться всё объяснить, ты появляешься тут, подобно герою — спасителю, а сейчас снова переводишь все стрелки на меня. Мол, ты хороший, и не смотря на все мои вчерашние слова, остаёшься моим другом, хотя прекрасно осознаёшь свою вину. Хосок на эти слова друга лишь вздыхает, тем самым признавая своё поражение, а Юнги снова отворачивается, продолжая своё занятие, в виде фасовки трав и цветков и закидывания нужные, или просто угодившие видом, в чайничек. Юнги прав, Хосок виноват, снова. Так же был прав и Чимин, который вечер и ночь, как минимум, сотню раз успел сказать ему о том, чтобы он рассказал всё Юнги, и не переводил темы этих разговоров на парня. Да, Хосок должен это сделать. — Ты прав, я снова это делаю, — соглашается, уложив подбородок, на сложенные в замок пальцы, уперев локти в поверхность стола. — Но я не нарочно, скорее, привычка или даже, рефлекс, — замолкает, когда Юнги оборачивается к нему, и в этот раз, выдерживает его взгляд, так же отмечая видимые, но совсем не объяснимые изменения в этих глазах, как и в самом лице Юнги. Эти изменения не касались внешности Юнги, на них не влияла и явное отсутствие сна этой ночью, нет. Что — то поменялось в самом Юнги, и эти изменения, не то чтобы не нравились Хосоку, они скорее были непривычны для него, и малость, но пугали. Хоть он ещё и не совсем понимал, чем именно. — Что же заставило тебя выработать этот рефлекс? — упершись задом в столешницу, Юнги складывает руки на груди и всем своим видом показывает, что готов выслушать друга, но только если его слова, будут правдой. Юнги как бы взглядом предупреждал, что в этот раз, он не потерпит новой порции лжи, как и манипуляций с оборотом диалога. Сейчас Юнги давал Хосоку шанс, сохранить хоть что — то от их дружбы, и Хосок понимал, что не может потерять этот шанс, а потому, глубоко вдыхает воздух, и начинает рассказывать: — Как ты уже знаешь, у меня действительно, не простая семья, — Юнги кивает, а Хосок старается удержать лицо от перекашивания от произнесённого слова. Меньше всего ему хотелось бы называть этих людей им, как в прочем и вдаваться в подробности такого отношения, но, с тяжёлым вздохом, он продолжает. — В том доме, нет ничего важнее поддерживания репутации, а так же выполнения правил, установленных главой семейства, то есть, моим отцом. В его понимании, что — то, что отличается от установленных им, и тем, кто были до него, норм, принципов и правил, всё, что не так, должно искоренятся. От детей должно быть абсолютное послушание, начиная с элементарных вещей, по типу учёбы, выбором карьеры не перечить старшим, и заканчивая стилем одежды, цветом волос, и отношениями, которые могут быть, только с его позволения и с тем, точнее с той, кого он выберет. Нетрадиционные отношения, он не рассматривает никак и считает это чем — то, сродни заболеванию. — Хосок опускает голову, чувствуя, как в горле начинает образовываться ком, а открывать рот становится всё сложнее. В прочем, Юнги ведь не дурак совсем и уже понимает, почему Хосок мог не поладить с семьёй, но так или иначе, Хосок должен продолжить. Благо, Юнги начал отпускать обиду, или из понимания не торопит. В любом случае, Хосок ему за это благодарен. Вместо того, чтобы задавать какие — то наводящие вопросы, Юнги заливает чайнички кипятком и достаёт кружки, а когда чай заваривается, то наливает его и ставит перед Хосоком одну кружку, а со своей садится за противоположный край стола. Юнги сделал для Хосока зелёный чай с мятой, и обычно, он помогал другу, хоть немного, привести его ментальное состояние в норму. Да и в целом, он просто любил чай с мятой, во всяком случае, Юнги хочется верить в то, что хотя бы это, было правдой. Себе же он заварил чай с травами аниса, так как его аромат, действовал на него куда лучше и просто был приятен. — Спасибо, — Хосок благодарит за чай, обхватывая ладонями кружку и, по привычке, шумно вдыхает приятный аромат, мгновенно ловя устремлённый на него взгляд Юнги и по тому, что Чон в нём видит, он понимает, что теперь, Юнги ставит под сомнения всё, чтобы он ни сказал и не сделал. Справедливо, пусть и досадно. — Мне правда нравится этот чай, хотя признаю, что полюбил его после знакомства с тобой. До этого я пил только кофе, бывало, и что — то покрепче. И пожалуйста, пойми меня, когда я понял, что хочу быть твоим другом, которого я бы не хотел оставить в прошлом как случайного прохожего, я хотел рассказать всё тебе, но… это тяжело. Юнги в ответ на последнюю фразу друга только хмыкает, пусть где — то глубоко внутри, под толстым слоем обиды и жалел друга. С таким отцом, и врагов не надо, но, тем не менее, его обижало именно то, что из раза в раз, Хосок повторял ему то, что Юнги мог ему полностью доверять, мог рассказывать ему абсолютно всё, начиная упавшей зубной щёткой в унитаз, и заканчивая его видениями. Говорил, что не станет осуждать и всегда постарается понять и помочь, но сам, и словом не обмолвился о свой жизни, семье и просто о себе. Это не честно. Юнги не мог вот так просто взять и забыть об этом. — Если тебе так тяжело говорить об этом, то не заставляй себя, — проговаривает, водя ложкой по краям кружки. — Юнги, — со вздохом начинает Хосок, но тот выставляет раскрытую ладонь в жесте «стоп» и, отложив ложку на стол, поднимает взгляд на друга, после чего продолжает: — Я говорю так, не потому, что мне не интересно, или, что я теперь знать тебя не желаю, нет. Но скажу сразу, что эти слова не означают и того, что я простил тебя. Я лишь хочу знать, если ты считал меня, прям таким, другом, которого ты не хотел терять, то почему же настолько не доверял мне? Ты мог не вдаваться в подробности, открываться постепенно, как это делал с тобой я, но получается, что я открывался пустой, белой стене. Чувствую себя неимоверным, обманутым дураком. — Юнги, ты на самом деле, очень и очень много значишь для меня… — Настолько много, что не заслуживал и толики правды? — перебивает, потому что сил слушать это, нет и находить их не хочется. В прочем, как и слушать ещё одну порцию нелепых оправданий. — Нет, ничего не говори на это, — останавливает, стоит старшему открыть рот для ответа, и тот, послушно замолкает. — Лучше, если это возможно, объясни мне, что случилось между тобой и твоим братом? Я примерно понимаю, почему ты не поддерживаешь связи с родителями, но что тебе Чонгук сделал? — Хм, а он не рассказал? — Хосок уговаривает себя, не злится, но стоит только подумать о том, что эти двое делали этой ночью, какой лапши брат мог навешать на уши другу, как кровь начинает закипать, а чувство вины, снова начинает вытеснять гнев. — Я думал, он уже всё выложил. — Он сказал, чтобы я спросил у тебя, а так же, он просил меня не злится на тебя слишком сильно и попытаться понять тебя. Так же он выразил глубокое удивление тому, что я о тебе ничего не знаю, но добавил, что у тебя были веские причины скрывать это. И исходя из твоей реакции только на упоминание его имени, я могу сделать вывод, что ты зол на него. За что? Хосок не отвечает, пока обдумывает сказанное Юнги, лишь редкие вздохи и пару хмыканий вырывались из его, плотно сжатых губ. Он не хотел рассказывать Юнги о произошедшем, но ещё больше его заботило именно сказанные братом слова. Очевидно, он не верил в них. — Хорошо, можешь и на этот вопрос не отвечать, — отмахивается и, встав со стула, Юнги хочет уйти в свою комнату, принять душ и лечь спать до самого вечера. В конце концов, он не может выпытывать из Хосока ответы на свои вопросы. Но Хосок не даёт ему уйти, перехватив за локоть. — Ты прав, я действительно не хочу говорить, но не из-за себя, а из-за тебя. — Проговаривает, и этими словами вынуждает Юнги остановиться, и обернуться к нему. — Твоё мнение о нём, может измениться, и не в лучшую сторону, если я расскажу тебе. А я не хочу добавлять тебе ещё больше боли, с этим он и сам справится, так что, если сочтёт нужным, то сам расскажет. Говоря это, Хосок почему — то очень хотел верить в то, что Юнги сейчас, в своей манере, тихо посмеётся, шлёпнет его по груди раскрытой ладонью и, назвав дураком, скажет, что Хосок всё не так понял, и на самом деле, между ним и Чонгуком ничего нет. Насколько смешна была эта надежда, настолько же коротка была её жизнь. Только одним своим взглядом, Юнги уничтожил её, не дав ей и последнего вдоха сделать. — Я сам понимаю, что может ждать меня впереди, и не смотря на то, что мне приятна твоя забота, я бы попросил тебя, оставить её при себе. Я не хочу ковыряться в ваших скелетах и разбирать грязное бельё каждого, в поисках того, кто его замарал. Я лишь хотел узнать, почему я не мог рассказать тебе о Чонгуке, опасаясь твоего неодобрения? Хотел узнать причину, такой твоей ненависти к брату, который не может себе позволить прийти в ту квартиру на крыше, потому что там он не может выдержать пожирающего его, чувства вины, но признаёт, что именно в этом месте, был самым счастливым. — Он рассказал тебе о той квартире? — не верит, и не поверит, даже если Юнги ответит положительно, но вопрос вырывается сам собой, и Хосок понимает, что обратно его уже не вернуть, а потому, молча, ждёт ответ. — Я был там, — безвольно дёрнув плечами, отвечает с видом смертельной усталости. Будто он на протяжении долгого времени пытается объяснить Хосоку элементарную вещь, а тот всё ни как понять не может. — Видел некоторые фото, Чонгук рассказал немного, а то, что осталось при нём, его глаза показали. Я видел на тех фото и вас с ним, и Чимина с Тэхёном, значит, вы на самом деле все знакомы, и до сих пор общаетесь, более того, они горой за тебя. А Чонгук, совсем один на своём дне барахтается, и уверен, что не заслуживает протянутой к нему руки помощи. Что он не заслуживает спасения, как и какого — то прощения. — Юнги замолкает, прогоняя с глаз внезапную пелену слёз, вызванную собственными словами, и воспоминаем о том, как выглядело лицо Чонгука, когда он говорил ему обо всём этом. Проморгавшись, Юнги облизывает свои сухие губы и только тогда позволяет себе снова посмотреть в лицо друга. — Я сказал это не с целью осудить, но я хочу спасти его, а чтобы у меня это получилось, я должен знать, от чего я должен его спасать. Что главная причина в нём самом, я это понимаю, но как бы наивно с моей стороны не звучало, я не верю в то, что человек, так тепло отзывавшийся о своём младшем брате, мог совершить что — то, что не заслуживает прощения. — В том то и дело, Юнги, ты наивен. Я не знаю, что он тебе там наговорил и не пытаюсь наставить тебя против него, но я хочу, чтобы ты знал и понял: тот Чонгук, который был с тобой вчера, это тот, кого знаю я, и все остальные, но в следующий раз, ты столкнешься с другим, с тем, кто тебе не поверил, кто подчиняется ненавистным правилам. За это я его и ненавижу, потому что он не борется, никогда не боролся, и сомневаюсь, что он станет делать это сейчас. Чтобы он там к тебе не почувствовал, он не променяет это на открытую войну с отцом, и расторжение брака со своей женой, который тоже являлся, лишь выгодной сделкой между их родителями. Всё, что он даст тебе, так только редкие встречи в тайне ото всех, и только до тех пор, пока это возможно, а после, он выбросит тебя и вычеркнет из своей жизни. — Так значит, ты не веришь в то, что его можно спасти? — будто не слыша ничего, из того что сказал Хосок, упрямо спрашивает и слышит очередной тяжёлый вздох. — Невозможно спасти того, кто сам этого не желает, кто этого боится и уже просто не умеет по — другому. — Я спас его от Тэона, спасу и от самого себя и своих страхов, а теперь, извини, но я хочу спать. — А тебе известно, почему Тэон желает ему смерти? — бросает в спину свой вопрос, хотя уверен, знай бы Юнги, он бы не стремился так сильно защищать его, или же, он и правда настолько глуп и наивен. — Знаешь ли ты, что когда — то они были друзьями? — Знаю, — не мешкав, отвечает, — Тэон и сейчас называет его своим другом. Так же он сказал, что будет сожалеть о совершении своей мести, но не меньше, чем, если не сделает этого. Я не знаю, что между ними произошло, но думаю… — Он предал его, Юнги, — перебивает и тут же хочет откусить свой язык. Вместо этого он шумно вбирает воздух и, запустив пальцы в цветные волосы, опускает взгляд, протяжно выдыхая. Он ожидал, что Юнги сейчас что — то скажет, но тот молчит, а потому, Хосок решает, быть более жестоким, чем думал о себе, и продолжает. — Они были не просто друзьями, и поэтому, зная то, что он натворил, оправдываясь своей правильностью, я не верю, что его можно и вообще нужно, спасать. Ты потратишь на это все свои силы, а он, уйдёт, и даже не обернётся, пока ты будешь задыхаться от боли и просить его вернуться, не бросать. Он существует на дне собственной топи, но тебя он отправит ещё глубже, там, ты не сможешь выжить, Юнги. Договорив, Хосок смолкает и, теперь вслушивается в тишину, которой прежде, между ними, он не слышал. Даже вчерашняя, не идёт в сравнение с той, от которой он глохнет сейчас. Юнги ничего не отвечает на его слова, даже звука не издал, как и, секундным взглядом его не удостоил, и от этого Хосоку становится только хуже. Ему кажется, что во всём этом, он слышит такое осуждение, которому не подвергался… никогда. Он даже думает, что Юнги не говорит, просто потому, что таких слов, которые могли бы описать всё то, что он теперь думает о нём, просто не существует ни на одном из человеческих языков. А взгляда своего на него не переводит, просто потому, что смотреть на него не желает. Всё это до нелепого элементарно, но до чего же обидно. Юнги осуждает его за то, о чём ничего не знает. Понятия не имеет о том, как больно было Хосоку, каждый раз получать от брата отказы в помощи, его безразличие к происходящему в так называемой семье, а после, и его предательство, которого он ему не простит никогда. Даже умрёт Чонгук, Хосок придёт на могилу только для того, чтобы припомнить то, какой Чонгук паршивый брат. Не правильно, да и к чёрту эти правила! — Пусть так, — наконец, заговаривает Юнги, — я не пытаюсь его оправдать, учитывая моего незнания ситуации, но одно мне ясно точно. Не смотря на то, что каждый из вас ненавидит его, желает, чтобы он сдохнул в одиночестве, он просит меня понять тебя, не злится и простить, и в целом, не сказал о тебе ничего плохого. В глазах же его, безграничное чувство вины. Возможно, в прошлом, он натворил дел, но он искренне раскаивается и уже не раз пытался запихнуть в меня, своё «не спасай». — Юнги, — цокая, начинает снова Хосок, но младший снова его перебивает. — Знаешь, ты мог бы хотя бы попробовать поговорить с ним, может, вам обоим стало бы легче, и именно с этого и стоило начинать его спасение? Ах, да, ты же настолько его ненавидишь, и желаешь ему мучений, что даже не подумаешь позволить ему такой роскоши, как выговорится. И всё равно на то, что и сам мучаешься, лучше подговорить меня, оставить его. — Я не пытаюсь отговорить тебя, и ему этого не желаю, — поникшим голосом, отвечает, даже не успев проследить того, в какой момент, вся его злость, от растревоженного чувства обиды, испарилась. — Я волнуюсь за тебя, и не хочу, чтобы ты мучился из за него. — Чимин сказал, что ты влюблён в меня, — вдруг произносит Юнги, устремив свой взгляд на мгновенно растерявшегося друга, — ты понимал, что взаимности ты не найдёшь, но ты меня не бросил, даже сейчас ты пришёл. Так о чём ещё ты пытаешься сказать мне? О какой боли, ты хочешь меня предупредить и отгородить? От той, на которую я с улыбкой на лице, и в радостной припрыжке побегу? Ты же и сам понимаешь, что это безнадёжный случай. — Вы даже не знакомы толком, как ты мог за это время, полюбить его настолько, чтобы по ножам и осколкам собственного сердца к нему тянуться продолжать? — едва слышно шепчет, потому что понимает, по настоящему теперь понимает то, как смешны были эти его попытки уберечь друга. Но всё же, Хосок хочет ещё полелеять надежду на то, что Юнги одумается после этого вопроса. Может не сейчас, может позже, прокрутит его в своей голове, задумается и примет другое решение? — Сначала люди узнают друг друга, а уже потом влюбляются. Иначе, это влюблённость, мимолётная симпатия, ради которой не стоит идти на такие жертвы. — Помнишь, когда — то я говорил тебе, что никогда не вижу видений про себя? — задаёт свой вопрос, вместо ответа и Хосок, задумавшись, вспоминает тот весенний вечер, когда они вместе выпивали на двадцатилетие Юнги, и это был один из немногих моментов, когда Юнги очень много и откровенно говорил о себе и вводил в некоторые тонкости своего необычного дара. Не то чтобы Хосок спрашивал, он задал тогда какой — то, мимолётный вопрос, а Юнги понесло. Не смотря на то, что Чон мало понимал из того, что рассказывал друг, он его не перебивал и запоминал. И тогда, Юнги действительно сказал, что за все свои годы, он ещё ни разу не видел в видение себя, или как — то связанного с собой. Если же такие моменты и были, то чисто символичные, которых он ещё не понял, и вряд ли, когда — либо, поймёт. Проследив за тем, как друг выходит из своей задумчивости, Юнги получает в ответ только кивок, но ему этого достаточно, чтобы продолжить. — Там, в зале, моё видение об аварии повторилось, с той лишь разницей, что я наблюдал за произошедшим не со стороны, как это бывало обычно. Я сам находился в той машине и понимал, что мне больно, от того, что я не смог предотвратить этого. Боль эта была другая, она была от того, что я не спас, именно жизнь Чонгука, а её масштабы, неописуемы словами. Когда я вижу кого — то в своём видении, я как бы чувствую этого человека, и тогда, я чувствовал Чонгука, чувствовал его, как себя. Именно тогда, я и полюбил его, а последующие встречи, лишь дали в этом убедится. Для тебя это может быть всё бредом, и ты можешь продолжать мне твердить о том, что я дурак, радостно бегущий в пропасть, но я знаю это и сам. Не ты, ни Тэон, ни кто — либо другой, не смогут переубедить меня. Я обязательно упаду, когда вместо моих глаз, Чонгук взглянет на кольцо на своём пальце, и пойдёт не ко мне, а от меня, но я готов к этому. Я знаю, что мне принадлежит лишь какое — то мгновение с ним, и возможно, эта ночь, и утро, были единственными, но я хочу спасти его не для того, чтобы в последствии, он выбрал меня. Я лишь хочу, чтобы он жил, а не существовал, плывя по течению своего болота, где конечная остановка, это захлебнуться в его зловонности. Ты можешь осуждать меня, но ты не вправе останавливать меня. Больше Юнги не говорит, как и Хосок не отвечает. Он лишь проходит в свою комнату, оставляя Хосока в коридоре, наедине со своими мыслями и, закрыв дверь комнаты, тут же падает лицом в кровать. Сейчас, Юнги очень больно, его разрывает на куски от того, что сказал Хосок, от воспоминаний о словах Тэона, о том, что на самом деле может быть с ним, если не откажется от Чонгука сейчас, пока не поздно. Думает об этом, хмыкает и смеётся с собственных мыслей. Смеётся громко, надрывисто, так, как в жизни не смеялся, потому что ни разу ещё не бывал он в такой истерике. Казалось, от звука этого смеха, дрожали стены, а стёкла на окнах, вот — вот лопнут. О каких «пока не поздно», может идти речь? Юнги нужно было думать об этом ещё перед тем, как он впервые выкрикнул имя Чона, может, тогда, он бы ещё смог спастись, что маловероятно. Он сказал Хосоку, что готов к своей участи, Тэону говорил, что душит в себе это чувство, но если задуматься по настоящему об этой ситуации, Юнги никогда не сможет подавить в себе этого, как, и уверен, что понятия не имеет о том, что будет чувствовать, когда Чонгук отвернётся от него. Хосок сказал, что Тэон с Чонгуком были не просто друзьями, из этого можно сделать вывод, что между ними что — то было, а после, Чонгук предал Тэона, за что тот, теперь и желает ему отомстить. Но как именно Чонгук его предал, что теперь Кан готов убить его, и плевал он на все сожаления? Заключалось ли это предательство в том, что он просто ушёл от него, или Чонгук сделал ещё что — то, что заселило в душе Тэона такую глубокую обиду? А как Чонгук после, поступит с Юнги? Просто исчезнет из его жизни? Позвонит и назначит встречу для болезненного разговора, или пришлёт колкое эсэмэс? Как он это сделает? От всех этих мыслей хочется кричать, что Юнги и делает не сдерживаясь, совсем не думая о том, что Хосок мог не уйти и всё слышать. Он вообще сейчас ни о чём не думает, кроме того, как он переживёт уход Чонгука. В какие стороны его будет швырять, насколько сильно он будет кричать в душе, и хватит ли ему сил, не быть настолько жалким, чтобы кричать в спину удаляющегося к своей жене, Чонгука, не бросать его? Уткнувшись в подушку, Юнги приглушённо посмеивается, голос его охрип, а горло болит, и то, что всё это время он плакал, он понимает лишь по мокрым пятнам на наволочке. Он не знает ответов, на заданные самим собой вопросы, не знает того, где их найти и сможет ли он продержаться, и хоть немного, но выжить, хотя бы телом. Про душу и сердце Юнги и не думает, потому что сердце своё, он в ладони Чона вложил, когда позволял тому взять себя за руку. Тот его наверняка не сбережёт, выронит, разобьёт, возможно, и пройдётся по нему, но Юнги всё же хочется верить, что хоть как — то, но он сможет этим повлиять на дальнейшую жизнь Чонгука. Юнги хочет верить, что после того, как Чонгук уйдёт, он не только осознает то, что не должна его жизнь быть такой, какая она сейчас, но в этот раз, ему хватит решимости на то, чтобы это исправить. Не ради Юнги, не чтобы быть с ним, а ради себя, чтобы стать самим собой, найти себя самого, под ворохом всего того ненужного мусора, что на него взвалили. Сейчас Чонгук очень сожалеет о содеянном в прошлом и, быть может, Юнги удастся подтолкнуть Хосока к разговору с ним, и с его помощью, вытянуть Чона на поверхность и отбросить на берег, тогда как Хосок и остальные, уведут его дальше от этой топи. Всё равно, что для того, чтобы вытащить оттуда Чонгука, Юнги придётся самому во всё это, с головой погрузится и, возможно, остаться там. Главное для Юнги, это не дать Чонгуку там остаться. — Как бы там ни было, я всё равно не откажусь от тебя. Хоть что ты делай и говори, возвращайся к жене, слушайся отца, и всё тому подобное. Но от себя прятаться, я тебе больше не позволю. — Хрипит, перевернувшись набок и, прикрыв глаза, забывает о том, что хотел принять душ, моментально погружаясь в глубокий сон, в котором ему снова придут, причудливые картинки, которые вместо того, чтобы разгадывать, нужно будет, принять буквально, чтобы правильно всё понять.

***

За последние двадцать четыре часа, Чонгук испытал настолько разный спектр эмоций, сколько не испытывал за последние годы, да и в целом он такого никогда не чувствовал. Сейчас, в этот момент, его жизнь буквально напоминала ему американские горки, или же, невообразимых размеров, качели. Вчера вечером, и сегодня утром, он был невероятно счастлив, когда держал в своей руке, обклеенные пластырями пальцы Юнги, когда лежал с ним в обнимку на диване, когда целовался с ним, и когда думал, что полон решимости для того, чтобы бороться. Сейчас, всё произошедшее несколько часов назад, кажется ему сном, несусветной выдумкой, которая даже для него, слишком жалкая, более того, не позволительная. Если ещё утром, завтракая с самым нужным ему человеком, он был на вершине своего личного счастья, то сейчас, реальность, сбросила его вниз, не позаботившись о мягком приземлении, приготовив лишь жёсткую поверхность, об которую Чонгук разбивается с каждым шагом всё сильнее. И даже если он остановится, это никак не повлияет на процесс его саморазрушения. А он действительно разбивается, и осыпается уродливыми осколками. Почему? Потому что трус, потому что уже предал веру Юнги в то, что его можно спасти. И слова о том, что он перестал быть таким смелым только потому, что Юнги сейчас нет рядом, самые нелепые и никак не тянут на пригодную отговорку. Да, без него он ничто, но он мог хотя бы попытаться, сделать, сказать хоть что — то для того, чтобы в последующие моменты своей жизни, Юнги стоял рядом с ним рука об руку, но он не сделал этого. Как обычно, смолчал, проглотил всё сказанное и ушёл с опущенной головой. Не смог. Юнги заслуживает лучшего, и ни к чему ему мучатся с таким, как Чонгук. Он должен просто отпустить его и забыть обо всём, о его словах, его глазах, и даже забыть, как имя его произносится, потому что не смеет его поганый рот, выдавать из себя эти прекрасные звуки, что сложатся в имя, этого удивительного человека. Эх, если бы он только мог… Но, ведь может?.. Нет, чепуха и вздор. Время назад не повернуть, а разгребать всё уже слишком поздно. Но если… если бы он мог снова… — Чонгук. Мужчина оборачивается на звук собственного имени, произнесённого знакомым голосом, и встречается с прожигающим его взглядом, братом. Тот стоит, опершись спиной на колонну парковки, и сложив руки на груди, он определённо ждал его, и был уверен в том, что Чонгук сегодня уедет один. Только вот, откуда он это знал? Юнги подсказал? Хотя, важно ли это сейчас? важно то, зачем он пришёл сюда, подвергая себя такой опасности, и Хосок, не заставляет долго думать об этом вопросе. — Нужно поговорить, подбросишь? — шагнув к брату ближе, Хосок говорит сдержанно, стараясь все эмоции держать при себе, но взгляд его выдаёт, как и напряжённая линия челюсти, что говорило о том, что после сказанного, он крепко стиснул зубы. Что — то вынудило его прийти сюда, и наверняка это что — то, на самом деле, кто — то и Чонгуку отлично известно его имя. А потому, он не спорит, да и пришёл бы Хосок за чем — то другим, он бы всё равно не прогнал его, и выслушал. — Залезай, — отвечает, и открывает дверцу автомобиля с водительской стороны. Он не знает, как тот попал на парковку, кто его видел, и хотел сказать, что ему лучше бы сесть на заднее сидение, так как там его заметить будет не так просто, но решает оставить это при себе, боясь, что брат снова не так его поймёт и тогда разговор закончится очередной ссорой. Он этого не хочет, Хосок пытается себя сдержать, Чонгук тоже постарается не лезть на рожон, ему сейчас и без того паршиво, а думая о предстоящем разговоре, легче не становится. — Куда едем? — спрашивает, когда Хосок усаживается на переднем сидении, и пристёгивается ремнём безопасности. Откинувшись на спинку сидения, Хосок какое — то время молчит, пока Чонгук выезжает из подземной парковки. Он ждал его больше двух часов, но за это время так и не смог придумать, куда бы они могли поехать. Если бы они вот так встретились лет пять назад, то Чонгуку не пришлось бы и задавать этот вопрос, потому что место, у всех них, было одно, но называть его сейчас, для Хосока как — то слишком, не смотря на всё то, что сказал ему Юнги. И дело тут вовсе не в обиде на брата, а просто не хотелось заражать и то светлое место, некогда являвшееся спасением, не самыми приятными воспоминаниями и разговорами. А в том, что разговор этот будет не самым приятным для них обоих, Хосок, более чем уверен. Чонгук же, буквально слышит ход мыслей брата, как издаваемые им, короткие, усталые вздохи, складываются в не озвученные слова и понимает, что место, в котором они могли бы поговорить, только одно, но тот не хочет предлагать его, потому что слишком любил его, как и все они. Он боится, что принесёт туда что — то плохое и тёмное, и понимание этого, отчего — то, греет Чону душу. Не то, что брат мучается, а то, что тот так же дорожит воспоминаниями о том времени. Если бы только Чонгук не был настолько трусливым, если бы только мог всё изменить… — Я слышал, у тебя остались ключи от нашей квартирки, — прочистив горло, проговаривает Хосок, и Чонгуку тяжело удержать ползущие вверх уголки губ, от слова «нашей». — У меня и твой комплект всегда с собой, — поняв намёк, Чонгук сворачивает на другую полосу, по которой они приедут на окраину города, прямо к их квартирке. Хосок же услышанное не комментирует, отворачивает лицо к окну, наблюдая за промелькивающими машинами, и фонарными столбами, но не приглядываясь ни к чему. Он думает, что мог бы начать этот разговор прямо сейчас, и им совсем не обязательно настолько ворошить прошлое, но этот момент, когда они говорят спокойно, как и слова о том, что брат до сих пор хранит его комплект ключей, как бы ни хотелось признавать, слишком приятен. Хосоку очень хотелось бы сейчас представить, что последних лет не было, а все болезненные события, просто дурной сон, от которого он, наконец, проснулся. Хочется представить, что он с братом просто едет в их убежище, где их уже ждут друзья. Чимин о чём — то спорит с Тэхёном, который имел неосторожность, сказать альтернативную версию чего — то, и теперь, не смотря на то, что он уже понял свою ошибку и замолчал, Пака это не останавливает. Тэон снова встретит их первым, потому что сидел на крыше, и курил, поэтому, увидев его, Чонгук снова будет недовольно цокать, а тот, предложит ему закурить с ним или двойное самоубийство с этой крыши. Помимо ребят, в открытой настежь квартирке, также будет сидеть и Сокджин, недавно присоединившийся к их компании отшельников, и Хосок, ещё не успел совершить неоправданную глупость по отношению к нему, а потому, тот встретит его радостными объятиями. И сам Хосок, с не меньшей радостью, ответил бы на них. Думая об этом, он еле слышно хмыкает, потому что сейчас, ему кажется, что именно то время было сном, что его и не существовало. Они все изменились с того времени, и каждый по своему, как и тропу в этой жизни, каждый выбрал свою, а ту, что привела бы их всех снова к тому месту, затерялась в сорняках и колючках, олицетворяющих собой обиды, недоверие, злость, месть, ненависть и страх. В то время не вернуться, и прежними, никто из них, уже не станет, но быть может, возможно, сотворить что — то новое, на руинах прошлого? Может, Юнги прав и Хосоку стоило хотя бы выслушать Чонгука? И уж потом делать какие — то выводы. — Зайдём, или начнём говорить тут? — Хосок не сразу замечает, что они уже приехали, а потому, на мгновение теряется, но быстро собирается и, повернувшись к Чонгуку, смотрит в его лицо. Оно выглядит усталым и помятым, а взгляд потухшим, и вряд ли это только последствия бессонной ночи. Чонгуку тоже плохо и, возможно, хуже чем Хосоку, ведь у него совсем никого не осталось, тогда как у Хосока есть Чимин с Тэхёном, был Юнги… — Я так понимаю, разговор будет идти о Юнги? — не дожидаясь ответа на предыдущий вопрос, задаёт следующий, стараясь не думать о том, что это первый момент, за последние несколько лет, когда брат не пытается уничтожить его одним только взглядом, как и о том, что совсем не хочется, чтобы этот момент заканчивался. Не смотря на это, Чонгук хотел поскорее разобраться с тем, зачем приехал Хосок, потому что, каковы бы не были его желания, времени у него, не так много. — Да и, возможно, стоило начать сразу, но, — выпустив из груди тяжёлый вздох, Хосок сцепляет пальцы между собой, и уставляется на получившийся замок. Лучше так, чем смотреть на брата, или на дом, куда они не могут больше зайти так, когда — то. — Я понимаю, что тебе может быть безразлично то, что я сейчас скажу, но пожалуйста, пойми меня. Юнги мой друг, даже больше чем друг, я очень волнуюсь за него. — Я понимаю, — начинает Чонгук, но Хосок шипит, приподнимая руки, как бы прося не перебивать, и Чон послушно замолкает, давая брату договорить, видя, как тому тяжело подобрать слова. — Я не знаю, говорил ли тебе Юнги, хотя уверен, что нет, но он вчера был с Тэоном. — Услышав, как неестественно громко вдохнул воздух брат, Хосок молчит какое — то время, а потом, продолжает. — Я с ребятами увидел их в кафе, тот ему ничего не сделал и не угрожал, но его машина стояла в мастерской дяди Юнги, не думаю, что это совпадение, учитывая то, что по словам самого Юнги, он спас тебя от Тэона. — Чонгук на это только кивает безмолвно. Заметив это краем глаза, Хосок продолжает, — сегодня я выгородил Юнги от дяди, сказав, что тот был со мной, но сейчас, он с Тэоном. — На этих словах, Хосок поднимает опущенную голову, и внимательно изучает лицо перед собой. — Когда я уходил от Юнги, он собирался лечь спать, а пару часов назад, я шёл к его дяде поговорить, но не дошёл, так как заметил, что Юнги с Тэоном садятся в его машину. Я на самом деле не думаю, что тот задумал как — то навредить Юнги, во всяком случае, раньше, он бы не стал использовать одних людей, чтобы причинить боль другим, но сейчас всё иначе, хоть и не которым своим привычкам он не изменяет. — Что ты от меня хочешь? — сжав пальцами руль, спрашивает, стараясь держать себя и не сорваться с места, на поиски Юнги. — Я хочу, чтобы ты нашёл их. На телефон Юнги не отвечает, он у него отключён со вчерашнего вечера, наверно и зарядить забыл. Я бы не просил тебя, но ты знал Тэона так, как никто из нас, знал каждое его место, куда он мог отправиться, и предназначение для тех. Именно поэтому я хочу попросить тебя найти их, и удостоверится в том, что с Юнги всё хорошо и ему ничего не угрожает. Если, конечно, у тебя нет других дел и тебе не плевать на него, — заканчивает, о последних добавленных словах не жалеет. Ему был приятен этот момент, но не настолько, чтобы всё забыть. Может, на Чонгуке и нет вины за то, что Хосока когда — то нашёл отец, но то, как он предал Тэона неоспоримо. — Это всё то, что я хотел сказать тебе, и на самом деле, ты можешь просто сказать мне, в каких местах мне следует поискать их, и я сам… — Думаю, я знаю, где они могут быть, — не дав брату договорить ещё одну порцию болезненных слов, перебивает, — и я поеду сам. — Ты успеешь к семейному ужину? — удержать себя от ядовитого смешка становится сложнее, чем предполагал Хосок. Само только слово «семейный», по отношению к тому дому, вызывает желание засмеяться, выразив в этом смехе всю ту истерику и нелепость, которые переполняют от представления данного события. Хосок не сомневается, что традиция не была прервана, и сегодня, как и в каждую последнюю пятницу месяцы, они должны были собраться за одним столом, в родительском доме. Не потому что семейная традиция, и все друг по другу соскучились. А потому что установленное правило, одно из обязательных к выполнению обязанностей, от того и выходит из этого ужина всегда, цирковое представление. Но как бы там ни было, Чонгук никогда не позволял себе пропускать его. Чонгук не отвечает, он не знает, что сказать. Всего за пару минут из его головы совершенно вылетело то, где он должен быть сегодня вечером, и отец, снова навещавший его сегодня в офисе, более чем ясно дал понять, что пропустить это мероприятие Чонгук может только в том случае, если умрёт. Но и Юнги оставить он не может, пусть и знает, что это откровенная провокация со стороны Тэона. Они наверняка на другом конце города, куда ему придётся добираться почти час. Столько же времени займёт и его путь до родительского дома, и тот, наверняка, как и Хосок, точно помнит, что сегодня за день. Его буквально поставили перед выбором, дав понять, что его дневное предположение о том, что он сможет хотя бы как — то совмещать нормальную жизнь с той, которой должен жить, на самом деле смехотворно. Чонгук уверен, что Тэон не причинит вреда Юнги, он сделал это даже не для того, чтобы выманить Чонгука в определённое место, слишком хорошо знакомым обоим, а впоследствии убить там же. Нет, сейчас у Тэона совсем другой план и вчера, в своей завуалированной манере, но достаточно чётко для самого Чонгука он сказал, что теперь, в этой игре, их трое. Чонгук должен сделать выбор сейчас, и потом ещё несколько раз, только по завершению рядя подобных испытаний, Тэон примет окончательное решение. Он хочет посмотреть на то, как Чонгук будет гнить изнутри, если выберет обязанность семье, и оставит Юнги. И посмотреть на то, как он выберет Юнги, но задушит его собственными страхами. Вот чего он добивается сейчас, и чёрт возьми, у него это получается. — Чонгук? — зовёт, потому что замечает, как брови брата надломились, а его лицо выражало настолько болезненную гримасу, будто тот сейчас упадёт замертво прямо здесь, не выдержав того, что пожирает его изнутри. — Всё нормально, я поеду, — не открывая глаз, отвечает, шумно сглатывая выросший в горле ком, по факту лезвия, что рассекают его горло только от одних мыслей о том, что он собрался сделать. — Пожалуйста, подумай ещё, — просит в ответ Хосок, чувствуя уколы вины, пусть пока и не понимает, за что именно. Или признавать не хочет. — Не поступай с Юнги так же, как с Тэоном, он этого не заслужил. — Добавляет и теперь, вина его не колет, она режет, вспарывая собой грудь, грозясь вывалить все внутренности Хосока под ноги. Он даже опускает взгляд вниз и касается пальцами области меж рёбер, чтобы проверить, не истекает ли он на самом деле кровью. Нет, куртка сухая, не каких ранений нет, да только чувство это не проходит. Если же Хосок чувствует вину за сказанное, то Чонгук чувствует боль, и новые сожаления. Ему больно от того, что он собирался поступить с Юнги так же, и даже хуже, потому что то, что было с Тэоном, не идёт в сравнение с тем, что было с Юнги. Юнги не Тэон, но он точно так же не заслуживает такого. Чонгук должен сделать выбор, но чем дольше он думает, больше испаряется драгоценных минут, а правильного решения не приходит. Каждое из них кажутся не правильными, какие — то мерзкими, а какие — то, до невообразимого болезненными. Он не знает, как поступить, лишь знает, как хотел бы, но страх мешает. Хм, и ведь перед чем этот страх? Перед отцовским взглядом, в котором он и до этого, ничего, кроме разочарования не видел. Тот всегда был недоволен, в независимости от поступков и действий Чонгука. Так стоит ли тогда убиваться, и страдать, ради человека, которому всегда плевать будет? Дело же совсем не в действиях Чонгука, а в самом Исопе, которому чуждо такое чувство, как любовь к детям, да и в целом любовь. Он понятия не имеет о том, что такое настоящие семейные ценности. Так стоит ли тогда Чонгуку класть свою голову на гильотину отцовских осуждений? — Я уже ответил, я поеду за ним сам. Могу закинуть тебя куда — нибудь по дороге, — предлагает, пусть и уверен, что Хосок не согласится, для первого спокойного разговора, с них достаточно. Кто — то может не выдержать, и тогда, всё снова будет испорчено. — Не стоит, езжай, — отвечает и, открыв дверцу, спрыгивает на землю, но перед тем, как закрыть её, тормозит, думает о чём — то несколько секунд и произносит, — ты сказал, что у тебя остался мой комплект? — возможно, не самый подходящий момент, но удержаться оказалось сложнее. Чонгук же никак не комментирует, не поддевает словами о том, что когда — то Хосок сам в него эти ключи швыранул, а спокойно открывает бардачок, и достаёт из его глубины связку ключей с металлическим брелком, в виде волны, которые вырезал для них когда — то Тэхён. Что — то вроде брелков дружбы. Нагнувшись, Чонгук передаёт Хосоку связку и, получив благодарный кивок, отвечает тем же, но не удерживается и с губ его успевает слететь раньше, чем брат закроет дверь, короткое, пропитанное отчаянием: — Прости, я правда не знал… Хосок замирает. Он понимает, о чём говорит Чонгук, за что просит прощения, и хочет, сказать что — то в ответ, что не будет пропитано ядом, но недоверие раскаленным копьём, вонзается в его грудь и выжигает место, где сердце, что способно было понять и простить. Хосок, хотел бы, чтобы Чонгук был не виновен в произошедшем, но тогда, его самого загрызёт чувство вины перед ним, ведь это будет означать, что не Чонгук его бросил, а Хосок оставил Чонгука одного, ещё и забрал у него всех тех, кто могли бы дальше пытаться ему помочь. Это будет означать, что он собственными руками, утянул Чонгука ещё глубже, и при каждой короткой встрече, опускал его голову под воду, заставляя захлёбываться в несуществующей вокруг него, грязи. Это тяжелее, чем не верить в искренность брата, Хосок к этому не готов сейчас, и пусть с его стороны это слишком жестоко. — Сейчас не время, чтобы обсуждать это, тебе нужно ехать, — вместо ответа на сказанное, проговаривает и закрывает дверцу до конца. Сейчас, не их время, не об этом они думать должны. Чонгук уезжает, а Хосок ещё долго стоит на тротуаре, глядя в сторону, в которую брат уехал и признаёт правоту слов Юнги. Он на самом деле, из-за своей обиды, желал Чонгуку вечных мучений, и не хотел и не собирался давать ему шанса объяснится, а сейчас, сделать это, слишком страшно. Чонгук же, переступил через себя, через слово отца, не смотря на свой страх перед ним, и не смотря на проступок прошлого, снова, не выдал ни одно из мест, где прятался Тэон. Никогда не выдавал, и наверняка, это одна из главных причин, почему он поехал за Юнги сам. Чонгук ужасен в некоторых своих поступках, он предавал, он врал, но… Хосок поступал не лучше, и он не имеет права ненавидеть его. А глядя на его сегодняшний поступок, можно сделать вывод, что Юнги прав, как и Тэхён с Чимином. Чонгука ещё можно спасти, но для начала, Хосоку нужно самому перестать плавать в собственной обиде, которая, кажется и правда, беспочвенна. Во всяком случае, касательно именно последнего случая. Опустив взгляд на носки своих ботинок, цокает и разворачиваться к дому, в котором не был слишком давно, а от мыслей, что он может зайти туда снова, место на ладони, куда впиваются острые грани ключа, начинает гореть. Может ли он позволить себе зайти туда? Хосок не знает про себя, но точно знает, что кое — кто другой, чью фигуру он замечает и моментально узнаёт, может, и открыто этим пользуется. — Джин, — зовёт и чувствует, как язык онемел, вместе с губами. Слишком много времени прошло с тех пор, как обращался он так к этому человеку. Слишком много неоправданных гадостей было сказано этим языком, чтобы говорить с ним сейчас так, будто ничего не было, а потому, на дальнейшие слова, Хосок уже не способен. Сокджин же, судя по его, обернувшемуся лицу, так не думает. Он как и всегда, до невообразимого красив, приближается к Хосоку своей лёгкой походкой, останавливается напротив него, лицо его озаряет лёгкая, искренняя улыбка. Кажется, он единственный из всех них, кто совсем не изменился и хранит в себе, то время, в котором все они, были счастливы в своём убежище, пользуется им, и не пытается забыть то время, как нечто несуществующее. Он продолжает этим жить и ждать, когда все они, снова соберутся в этом месте. — Рад снова видеть тебя здесь, — не скрывая, проговаривает и внимательно изучает лицо перед собой, не упуская из виду растерянность, и тени усталости. — Хотя не буду скрывать, что едва не потерял надежду на то, что увижу тебя здесь вновь. — Мне кажется, я и сам её, давно потерял, — хрипит, чувствуя, что говорить стало, до невыносимого сложно. Это не ядом привычным плеваться, не обвинениями сыпать. Говорить с Джином вот так, стирая с него ярлык виновника, куда сложнее. — В таком случае, я могу помочь тебе найти её, — пожимает плечами, и протягивает к Хосоку руку, — ты только глаза открой, и дай себе время на то, чтобы найти, а не спрятать. — Ты должен ненавидеть меня, — глядя на вытянутую к нему ладонь, Хосок как утопающий за бортом, хочет ухватиться за неё, но воспоминания о том, как он сам когда — то, и не раз отпихивал от себя эту руку, не позволяют этого сделать. Больно, и лицемерно с его стороны. И было бы куда проще, если бы Джин сейчас посмеялся над его приходом сюда, сразил его остротой своего языка, съязвил и матами покрыл, в которых он всегда был мастером со всеми, но только не с Хосоком. Если же со всеми Джин был прекрасным, но усеянным колючими шипами цветком, то с ним, он был нежнее лепестков роз, а намерения его, всегда были светлее и добрее, чем самые белые лилии. Поэтому на самом деле, ярлык виновника, что заставляет сейчас задыхаться собой, отнюдь не на Джине, а на самом Хосоке. — Я должен поступать так, как считаю нужным и ненависть к тебе, не входит в список моих обязанностей или, хотя бы, желаний. Я никогда этого не умел и учится, не собираюсь. — Ведёт плечами и говорит обо всём так легко, что у Хосока невольно глаза щипать начинает. Ему хочется упасть коленями на асфальт и расплакаться, моля прощения за всё, в чём винил остальных. — Прости меня, — задушено хрипит, не смея даже поднять взгляда на человека перед ним, которого он столько времени пытался ненавидеть, повесить на него несуществующие грехи и найти его образ в том, кому бессовестно врал, практическую каждую минуту своей жизни. — Я должен был выслушать тебя, прежде чем делать какие — либо выводы. — Ты можешь сделать это сейчас, — шире растянув уголки своих пухлых губ, отвечает так, будто они поссорились из-за какой — то нелепости, съеденной последней булочки, которая осталась без присмотра на пару минут. — Но уже сейчас, ты можешь взять меня за руку, и не будешь за это жестоко осужден, — напоминает о том, что его рука по прежнему к нему во всех смыслах тянется, и сжимать её в кулак не пробиваемый, он не собирается. Подняв взгляд от носков своих ботинок, Хосок глядит какое — то время на вытянутую к нему ладонь, вспоминает, какого это было, сжимать в своей руке, эти длинны пальцы, какого, когда они сжимают его руку ещё крепче, обещая удержать от любого падения. Если бы он только понял, и признал это раньше, а не списывал на привязанность от долгой дружбы, на обыкновенную запутанность. Если бы не искал желаемые, высокие чувства в ком — то другом, если бы не тонул в собственном недоверии… Всё могло быть иначе, и менее болезненно. Не решительно и осторожно, он поднимает свою руку, и тянет её к чужой, но стоит только мимолётно коснуться кончиков пальцев, как хочет отпрянуть. Джин ему этого не позволяет, ловит его ладонь прежде, чем тот её снова спрячет от него, как и самого себя. Он и без того, слишком долго ждал. — Ты столько лет винил Чонгука в его в бегах, но сам поступаешь точно так же, — проговаривает не в упрек, а чтобы Хосок понял, насколько он на самом деле, не честно поступает, в первую очередь, по отношению к самому себе. — Помоги мне остановится, — не вырывая своей руки из чужой хватки, отвечает, наконец, признавая болезненную правду. Ту правдой, в которой от собственной обиды на отца, он обвинил всех вокруг, сделал больно невинным людям просто потому, что отцу такой же боли, причинить не в силах. — Помогу, — обещает, — но и ты, будь готов принять мою помощь, иначе, это не будет иметь смысла. — Я готов, — глубоко вдохнув воздух, отвечает и чувствует, как взгляд его, словно бы проясняется, краски пасмурного вечера, стали казаться яркими и неповторимыми в своих тонах, и плевать, что каждый из них пропитан серостью. Хосок готов открыть глаза, готов вдохнуть чистого воздуха, выдохнув из себя удушающее недоверие. — Я готов, — повторяет, не отрывая своих глаз от тех, смотреть в которые, по настоящему хотел. Джин, склонив голову набок, подобно любопытному попугайчику, кивает в сторону дома и, не дожидаясь ответа, тянет Хосока за собой. Он не говорит себе, что ему не больно, не говорит и того, что он легко забудет обо всём, но он не хочет омрачать этот момент болезненными воспоминаниями. Сейчас, у него есть шанс, есть шанс и у Хосока, и даже у Чонгука. Они все должны им воспользоваться без оглядки назад.