Воспитанник

Свежая кровь влилась в измученное тело легиона с новым кадетским выпуском. Как и всегда, новобранцев поступило немного, среди них были знакомые лица. — Фарлан Черч! — Изабель Магнолия! Кроме Леви их почти ничего не связывало, но эти дети тоже выросли у него на глазах. Три года назад Эрвин сумел достать документы, а Леви спланировал и организовал побег из подземелья. Майк глумился тогда, что Эрвин, дескать, готов на все, лишь бы обеспечить разведку солдатами. — Еще побаиваются тебя, — с усмешкой в голосе шепнул стоящий за плечом Леви. — Правильно делают. Утренний развод завершился, началась летучка, на которой Ханджи с восторгом делилась последними новостями о плененных титанах. Майк коротко обозначил распорядок тренировок новобранцев, Нанаба подала отчеты об инвентаризации пищевого склада. Закончив, он задержал Леви. — Как они? — Держат рот на замке, кормят всех байками, что мы из одной деревни и с детства знакомы. Определишь их ко мне в отряд? Эрвин выглянул из окна, кто-то из салаг уже успел схлопотать наряд вне очереди и таскал через двор мешки с лошадиным кормом. Видя его колебания, Леви подошел ближе, заглянул в глаза. — Буду драть с три шкуры, никаких поблажек, обещаю. Просто хочу натаскать их с УПМ перед вылазкой. У Изабель перекрут тросов, Фарлан лажает на выходе из тройки. Пожалуйста. — Хорошо. Леви улыбнулся, коснулся руки и вышел. Эрвин следил, как тот идет по двору в сторону полигона, на ходу пристегивая лезвия к бедрам, гаркает что-то новобранцам и те вытягиваются по струнке, прижав кулаки к груди. Леви всего двадцать, ему приходится ушивать даже самый маленький размер формы, но он уже капитан и стоит в бою целого отряда ветеранов. Эрвин прислонился лбом к холодному стеклу, зажмурился. Он все еще чувствовал губы Леви на своих, он не забыл. Видимость была нулевая, дождь бил по плечам ледяными копьями, по земле стелился густой туман. Эрвин дал сигнал из ракетницы в надежде, что дым пробьется сквозь пелену воды. Идущий по правую руку Майк что-то крикнул, из белесой дымки появился титан, восьмиметровый девиант. Подошвы скользили по седлу, прыжок вышел неудачным, его едва не зацепило огромной рукой. Взмах, другой, третий, к шипению газа добавилось шипение крови. Дождь начал стихать, они двинулись на север, навстречу отрядам Леви и Ханджи. За истлевающими остовами гигантов он увидел рыжее пятно на мокрой траве. Это были волосы, все еще завязанные в два хвоста. Неподалеку в небо глядел стеклянными глазами рядовой Черч, от него осталась только верхняя половина. Леви стоял на коленях, сжимал обломанные до рукоятей лезвия. С лица его дымными лентами исчезала кровь. Эрвин на ходу спешился, опустился рядом, грубо ощупал горячее тело Леви под мокрым плащом. — Цел? Леви молчал, не моргая, смотрел прямо перед собой. Эрвин встряхнул его, ударил раскрытой ладонью по щеке. — Очнись! Взгляд почерневших глаз стал осмысленным, Эрвин впервые видел, чтобы Леви плакал. Он сгреб его, прижал к груди. Недвижимые, безмолвные, они провели так долгую минуту. Где-то вдалеке раздался стук копыт, Эрвин поднялся, вздернул Леви на ноги, свистом подозвал лошадей. — Пора! Экспедиция продолжится, заберем их позже. Леви молча взобрался в седло, пришпорил коня. Следующие четыре дня он не проронил ни слова. Леви перестал спать. Эрвин видел это по черным кругам под его глазами, по лопнувшим сосудам в розоватых белках. Он почти не ел, ни с кем не заговаривал, стал еще мрачнее и нелюдимее. — Сколько ты уже без сна? Леви оторвался от бумаг. — Я сплю, просто мало. — Час в сутки? — Три. — Тебе явно не хватает, плохо выглядишь. — С лица воду не пить. — Леви. — Не могу дольше, кошмары. Эрвин встал из-за стола, подошел к сидящему за секретарским местом Леви, потрепал его по жестким волосам. — Станет лучше, потерпи. Леви скрипнул зубами, явно собрался ответить что-то резкое, но Эрвин перебил его. — Я знаю о чем говорю, верь мне. Ты не один потерял близких за стеной. Леви застыл с приоткрытым ртом, а потом длинно-длинно выдохнул, уткнулся лбом Эрвину в живот. Его плечи задрожали. — Тш-ш. Леви обхватил его руками, стиснул так, что затрещали кости. Эрвин погладил коротко остриженный затылок, чуть выступающие лопатки. — Со временем тебе полегчает, правда. Дежурный ударил в колокол, Леви вздрогнул, резко поднялся, спрятав глаза за волосами, и быстрым шагом вышел. Эрвин поправил рубашку, на белой ткани темнели мокрые пятна. Леви оттаивал медленно, прошло не меньше полугода, прежде чем Эрвин услышал его смех. — Очкастая, ты либо идиотка, либо гений! Леви и Ханджи разглядывали схематичные рисунки титана, опустевшая в поздний час столовая умножала их голоса эхом. — О чем шепчетесь? Ханджи махнула ему рукой, Леви налил чай. — О своем, о девичьем, — подражая женскому кокетству, ответила Ханджи. В ее исполнении это было до смешного нелепо, Эрвин улыбнулся, взял чашку, грея руки, посмотрел на Леви. Тот выглядел расслабленным и спокойным, нестерпимо захотелось обнять его, но время и место были неподходящими. К ним присоединился Майк, принес большую бутыль домашнего сидра. — Бабка моя делает, попробуй, пьется как сок, но пьянит не хуже крепленого Орвудского. За чаем и мягким яблочным пойлом незаметно пролетел час, они заперли дверь и распахнули окна, курили, играли в засаленные карты. — Леви, твою же мать! — Умей проигрывать достойно, усатый, — отрезал Леви, сгребая выигрыш. — Хочешь реванш? — Не советую, он тебя без портков оставит, — предостерегла Ханджи. — Моблит ему как-то сапоги проиграл. — Казенное имущество, между прочим, — вставил Эрвин. — На кой они тебе сдались? — удивился Майк. Леви пожал плечами, ловко перетасовал колоду, раздал. — Было забавно глянуть, как он возвращается в казарму босым. — Садист. — Уж чья б корова, Закариас. Ставлю десятку. О деревянный стол звякнули монеты, игра пошла по новому кругу. Три партии спустя, когда карманы Леви начали топорщиться от денег, желающих проигрывать не осталось. — На нет и суда нет, — подвел итог Леви и вернул карты Майку. Они задули свечи и разошлись по комнатам. Эрвин нашел Леви у Камня Памяти. Тот сидел на мокрой траве, уткнув лоб в колени. — Тебя не было на совещании. Леви поднял голову, взгляд его был мутный, на лице проступили нездоровые пятна пьяного румянца. — Не начинай. Эрвин сел рядом, их плечи соприкоснулись. Серая плита была испещрена сотнями имен павших разведчиков, отполирована до блеска тысячами прикосновений. — Сегодня год, как их не стало, — прошептал Леви синими от холода губами. — Уже год, представляешь? Эрвин расстегнул плащ, накинул его на дрожащего Леви. В тягостном молчании сгустились сумерки, солнце зашло и стало совсем холодно. — Идем, простудишься. Леви замотал головой, но Эрвин был непреклонен, вздернул его на ноги, почти взвалил на себя и потащил к казармам. Офицерские душевые уже не работали, пришлось греть воду в большой медной ванной, доставшейся ему в наследство от Шадиса. — Раздевайся. Леви даже не пошевелился, стоял, привалившись к стене. Эрвин бесцеремонно сдернул с него одежду, затолкал в исходящую паром воду. — Горячо, — как-то по-детски жалобно сказал Леви. — Терпи, надо отогреть тебя, а то сляжешь, придется отдать твоих новобранцев Майку. Леви сполз по округлому бортику ниже, погрузился по самый подбородок. — И поделом ему, пусть мучается с моими полудурками. Эрвин взял обмылок, потер им черные волосы. — Не надо со мной так. — Как? — Как с ребенком. — Так не веди себя по-детски, мойся, грейся, ты нужен мне в строю. Леви ушел под воду, вынырнул, отфыркиваясь, провел обмылком по плечам, по расчерченной шрамами груди. Эрвину вспомнилась та странная ночь в подземном борделе, когда Леви говорил, что специально бреется ради извращенных вкусов клиентов. Теперь в подмышках и на лобке у него темнели курчавые волоски. Он и вправду больше не мальчик — мужчина. — Чего так смотришь? Эрвин моргнул, отвел взгляд. — Да так, вспомнилось всякое. — Как я разделся перед тобой тогда? — Да. — Знаешь, когда ты уснул, я полночи разглядывал тебя. — Зачем? — Ты был самым красивым мужчиной из всех, кого я встречал. И эти шрамы… — Леви скользнул пальцами по красноватым следам от ремней УПМ на своих ключицах, улыбнулся, прикрыл глаза темными стрелами слипшихся ресниц. — Даже не думал, что когда-то получу такие же. Он еще не видел Леви таким пьяным. Эрвин сглотнул, отошел к двери. — Принесу полотенце, — хрипло сказал он и вышел. Нормального полотенца не нашлось, все было отдано в стирку, только два совсем маленьких, годных лишь для лица и рук. Эрвин пошарил в шкафу, достал старую рубашку с застиранным пятном от чернил, вернулся в ванную. В клубах пара, в пенной от мыла воде все еще лежал Леви. Одной рукой он лениво водил по вставшему члену, другой — комкал ношеную майку Эрвина, брошенную им на пол еще вчера. Он прижимал ее к лицу, жадно вдыхал. Наверняка она пахла потом, он тренировался в ней. От каменных стен отразился негромкий стон. Эрвин попятился, надеясь уйти незамеченным, но замер, напоровшись на взгляд серых глаз. Они были мутными уже не от вина — от похоти. Зрачки затапливали радужку, черными колодцами затягивали внутрь. — Эрвин, — Леви вскинул бедра, вода колыхнулась, перехлестываясь через медный бортик. — Эр-рвин!.. На розовые пальцы с обкусанными ногтями брызнуло семя, густое, оно выходило из покрасневшей щели на головке толчками, растворялось в воде. Леви поднес руку ко рту, собрал белые потеки языком, чуть улыбнулся. Сладко, откровенно, маняще. — Прости, не удержался, — без капли раскаяния в голосе шепнул Леви. — Обожаю твой запах. Эрвин аккуратно повесил полотенца и рубашку на спинку стула, вышел, плотно притворив за собой дверь. В тишине комнаты сердце звучало тревожно громко, бухало у самого горла. Было тошно. Не от Леви, учинившего разврат в его ванной, от себя. От тянущего чувства внизу живота, от грязных мыслей внутри. Леви явно задался целью извести его. Льнул при каждой возможности, наклонялся над столом так, что щекотал волосами плечо, жарко дышал в ухо, что-то хрипло шепча про обозы и фланги. До всего этого Эрвин и не понимал, как часто они оставались наедине, как близко привыкли быть рядом друг с другом. Напряжение внутри скапливалось, крепчало, искало выхода. Он нанес визит в знакомый бордель, многое внутри переменилось, не было ни Доры, ни Ханны, пришлось выбирать заново. — Лили, — кокетливо представилась девушка и чуть присела в гротескной пародии на реверанс аристократок. Эрвин постарался не расхохотаться, заказал выпивки и еды, поднялся наверх. Лили оказалась смешлива, умела. Маленькая ее грудь дерзко торчала темно-розовыми сосками, худое белое тело извивалось гибко, она скакала на нем верхом до самого рассвета. — Все хорошо? — спросила она, лежа рядом, перебирая тонкими пальцами его волосы. Эрвин выпустил струю дыма в потолок, физически он был выжат до последней капли, но в душе… — Да. Лили приподнялась, зацепила с тумбы у кровати бокал, протянула. Эрвин сделал глоток, поморщился — вино кислило, явно не стоило своих денег. — Ты кажешься мрачным. Мужчины после бурной ночи не тяготятся думами. Эрвина удивила ее наблюдательность, он откинул с тонкого лица темный локон, очертил пальцами мягкую щеку. У Леви на щеках проступала щетина, а волосы были жесткими, прямыми. — Не бери в голову. Лили улыбнулась, пристроилась у него на плече, быстро уснула. Эрвин осторожно выпутался из ее объятий, встал у приоткрытого окна. На востоке занималась алая полоса, небо щекотали перья розовых облаков. Красиво. Послезавтра они выйдут за стену, через неделю вскинутся языки погребальных костров. Леви… Леви останется жив. Сильнейший воин человечества просто не может умереть. Верно?.. Эрвин не спал уже вторые сутки. Днем он работал с бумагами, ночью нес стражу у больничной койки. Леви был в забытьи. Он опять взял удар на себя, отвел титанов далеко на юг, дал им возможность отступить к стене. Он спас их и вновь пострадал. Эрвин положил голову на пахнущие лекарствами простыни, закрыл глаза и провалился в неглубокую дрему. Ему снились разорванные в клочья тела, виделись посеревшие от горя лица вдов и родителей, потерявших детей, слышались их отчаянные крики. — Эрвин… Леви пришел в себя. Эрвин судорожно вздохнул, приник губами к мозолистой ладони, зажмурился. Жив. Боги, какое облегчение. — Я в порядке. Эрвин покрыл поцелуями слишком хрупкую для солдата кисть, предплечье в белых росчерках старых шрамов, уткнулся носом в изгиб длинной шеи. От Леви пахло кровью, потом и горечью лечебных трав. — Чуть с ума не сошел, — не узнавая своего голоса, сказал Эрвин. — Ты был на волосок… — Я здесь, перестань. Эрвин с трудом отстранился. Силой заставил себя разорвать контакт их тел, выпрямился на жестком табурете. — Не делай так больше. — Это мой долг, ты ведь знаешь. — Знаю. Но я не могу потерять тебя. Только не тебя, Леви. — Прекрати. Эрвин сжал пальцы, Леви охнул от боли. — Я бы запер тебя внутри стен. — Дурак! Ты вытащил меня из-под земли не для того, чтобы снова пленить, хватит нести этот бред. Леви был прав. Но на душе от этого не становилось легче. — Люблю тебя. Леви с трудом приподнялся на локтях, он был зол. — Как кого? Как сына, которого у тебя никогда не будет? Как друга? Как кого?! — В каждом из этих смыслов. — Тогда поцелуй меня. Как своего мужчину. Эрвин колебался долгую минуту, обрамленные черными тенями тревожные глаза следили за ним неотрывно. Он поцеловал Леви так, как целовал прежде лишь женщин. Зима была снежной, жестокой, она обрушилась на легион белой лавиной, подмяла под себя мертвенным саваном, прокралась в казармы холодом, неизбывным сквозняком и эпидемией лихорадки. Сначала слегли рядовые, в бараках звучал надрывный кашель, хрипы и стоны, затем подкосило офицеров. Врачи и санитары, завернув лица в белые повязки, валились с ног от усталости, пытались обуздать заразу. Эрвин держался до последнего, но одним утром проснулся и понял, что не может подняться с кровати. В груди клокотал кашель, горло драло, голова раскалывалась. — Уйди, заразишься же, — просипел он. Леви поднес к его рту чашку с горячим отваром. — Заткнись и пей. Эрвин послушно выпил все до капли, потянулся было к оставленной у кровати одежде, но Леви перехватил его руку. — Нет. Сегодня ты останешься в постели, дела подождут. Эрвин пытался сопротивляться, но сил не осталось даже на споры, Леви уложил его обратно, укрыл, подоткнув одеяло, уселся рядом с пожелтевшей от времени библиотечной книгой. — Спи, я побуду с тобой. — Почитай мне. — Это про птиц, будет скучно. — Не будет. Леви открыл томик на заложенной странице, под звуки его голоса и завывание ветра Эрвин уснул. Ему снилось лето, теткин дом в Каранесе, пара лебедей, гнездящихся в мелкой заводи на реке. Снился Леви, рассекающий белой спиной темную воду. В его сне он умел плавать. — Ты меня лысым оставишь. Леви покрутил в пальцах серебристый волосок и зачем-то сунул в нагрудный карман. С недавних пор у него появилась странная привычка находить у Эрвина седые волосы и вырывать их. — Не хочу быть как Пиксис, — буркнул он, почесывая затылок. — Ты их собираешь, что ли? На кой черт? — Куклу делаю. От удивления Эрвин едва не капнул чернилами на приказ. — Чего? Леви вернулся за свой стол, принялся перекладывать уже подшитые папки в большой картонный короб для списания в архив. — Под землей некоторые верят, что если слепить из воска куклу и обвязать ее волосами нужного человека, можно обрести над ним власть. Влюбить, отворотить, наслать болезни и прочий бред. — Весело у вас там. — Угу, обхохочешься, — Леви накрыл коробку крышкой, перетянул бечевкой и аккуратно подписал. — Иногда эти мракобесы вкрай сходят с ума, приносят в жертву животных, даже людей. Разбирают потом на органы, готовят порошки и снадобья, продают как лекарства от всех хворей. — Подожди, а полиция? Леви убрал коробку под стол, вытер руки платком, нахмурился. — За хорошую плату стражи Его Величества становятся глухи и слепы, сам же знаешь. Эрвин отложил перо, задумался. Продажность полиции не была для него секретом, но чтобы покрывать убийц?.. — Не бери в голову, это не твоя забота. Да и людей под нож пускают не часто — много мороки. Легче собаку там или кошку прирезать, все равно засушенная требуха у всех одинакова. Эрвин не был наивен, знал, что жизнь в Подземном Городе тяжела. Но новость о том, что кто-то в здравом уме может пить зелья из человечины ради лечения простуды, показалась ему сущей дикостью. — Не думал, что внутри стен людей тоже едят. Леви подошел, положил на плечо руку, ободряюще сжал. — В подземке хватает безумцев, но большинство — обычные работяги. Честно трудятся в шахтах, копают уголь, руду, добывают газ для наших приводов. А волосы я складываю в карман, чтобы не сорить, у тебя и так вечно натоптано, ноги их, что ли, вытирать не научили… Эрвину вдруг подумалось, что странные чувства, проснувшиеся в нем к Леви, вполне себе смахивали на приворот. Прежде тяги к мужчинам он в себе не замечал, но теперь мучился странными снами, душными, влажными, как пар над медной ванной. — Я рад, что ты не развлекаешься ворожбой. Леви цыкнул, сложил коробки ровной горкой, подхватил и вышел, ловко поддев дверную ручку острым коленом. Лили прикурила и отдала ему сигарету, на сероватой папиросной бумаге виднелись красные отпечатки губ. Эрвину не нравился маслянистый привкус помады, он вообще не любил накрашенных женщин, было в них что-то неприятно фальшивое. В борделе без этого хватало фальши. Лили поцеловала его в шею, лизнула соски, опустилась цепочкой розоватых помадных следов по животу и взяла в рот. Она сосала хорошо, ловко работала языком, пропускала до самого горла, но член оставался безучастен. — Устал? Эрвин отстранил ее, накрылся одеялом. В публичном доме топили исправно, но холодный февральский ветер пробирался в оконные щели. — Хочешь, станцую? Или травки? У нас особые поставки из Гермина, если размешать с табаком, поможет расслабиться. Эрвин покачал головой. Обычно после экспедиций он был полон напряжения, оно переплавлялось в желание тела, выходило в коротком, грубом соитии. Но сегодня все шло не по плану. Хотелось лишь курить, пить вино и лежать без движения. Купленная ночь стала в тягость. Он отослал Лили и уснул. Ему опять привиделся Леви, обнаженный, мощными гребками скользящий по глади воды. Ослепительно белый в темных волнах, отмеченный битвами, такой знакомый, родной. Желанный. Он спасся лишь по нелепой случайности. Титан споткнулся о скальник, зловонная пасть пронеслась в считанных сантиметрах от головы. Было смешно и горько. Леви молчал, стискивал зубы так, что на узкой челюсти играли желваки, не щадя лошадь, гнал по равнине во весь опор. Они вернулись в расположение, помогли погрузить раненных на носилки, сдали лошадей конюхам, в траурной тишине прикончили ужин. Понурые солдаты ушли пить, офицеры засели за отчеты, Эрвин поднялся в кабинет и долгую минуту смотрел в глухую темноту ночи. Дверь хлопнула так, что зазвенело в ушах, прогремели тяжелые шаги, солнечное сплетение обожгло сильным ударом. — Леви!.. Эрвин согнулся, с трудом удержал рвотные позывы, глотая ртом воздух. — Ублюдок! Сукин ты сын, Эрвин Смит! Я чуть не… Идиот! Какой же ты мудак! Побелевший от ярости, Леви сыпал оскорблениями, ходил взад и вперед так быстро, что свечи едва не гасли от порывов воздуха. Эрвин едва успел перехватить вновь занесенную руку, крепко сжал. — Леви, приди в себя! На впалом виске билась голубая жилка, грудь, перетянутая ремнями, тяжело вздымалась, глаза сверкали бешенством. — Как ты мог? Эрвин стиснул мозолистую ладонь так, что пальцам стало больно, Леви не дрогнул. — Хватит. Я — командор, ты — капитан. Это наш долг. — Сука ты, Смит, какая же ты сука, — прошипел Леви. — Я думал, ты все… думал, ты умер! — Леви, все хорошо. Я жив, перестань. Леви рванулся к нему, обхватил так, что едва не треснули ребра, прижался, почти вплавился всем своим маленьким жилистым телом. — Эрвин, я чуть с ума не сошел! Бросил все, помчался, боялся, что не успею. И не успел бы!.. Эрвин погладил колючий затылок, уткнулся губами в висок. — Это ты зря. Рисковал ведь, оставил своих новобранцев… — Иди нахер! Я бы их в пасть титанам отправил, лишь бы тебя вытащить, — глухо сказал Леви. — Каждому бы глотку сам выгрыз, чтобы ты жил. — Не надо так. Леви вдруг вскинулся, серые его глаза светились жаждой, на худом лице вспыхнули лихорадочные пятна. Он приподнялся на носках, жестко схватил Эрвина за подбородок и поцеловал. Грубо, болезненно, он покрывал его губы укусами, врывался в рот горячим языком, изливал весь пережитый страх и ужас, выплескивал годами копившуюся страсть. Эрвин попятился, врезался бедрами в подоконник, но Леви вцепился будто клещ, не оторвать. Эрвин попытался отвернуться, оттолкнуть его от себя — тщетно. Легче было вырвать разведчика из пасти титана, чем разорвать этот поцелуй. — Эрвин, пожалуйста! — простонал Леви. — Прошу тебя!.. Эрвин несмело положил руки на каменные плечи, провел вверх, сомкнул пальцы на дрогнувшем горле. — Леви, не надо. — Мне это нужно, позволь хоть раз, Эрвин… Пламя одной из свечей заметалось, погасло с шипением, обратилось в тонкую струйку дыма. Ему и вправду это нужно? Эрвин сделал последнюю попытку отстраниться, охнул от треска собственных ребер. Сдался. Леви почувствовал его слабость, словно хищник, который ощутил бессилие жертвы. — Эрвин, люблю тебя, — зашептал он, пробираясь пальцами под его рубашку. — Как же люблю, с ума по тебе схожу, хочу… Пожалуйста. Леви рванул ткань, брызнули пуговицы, со стуком раскатились по полу, между ног скользнула мозолистая рука, сжала, огладила. — О-ох, Леви… Безумие. В неверном полумраке дрожащих огней, в ночной тишине — сумасшествие на двоих. Леви упал на колени, прильнул лицом к паху, шумно вдохнул. Эрвина опалило тугим скользким жаром, безотчетно он дернул бедрами, толкнулся глубже. Леви издал протяжный стон, вобрал до самого корня, задвигался. Эрвину хватило пары минут, чтобы кончить с коротким вскриком, провалиться в вязкое забытье. Удар, еще удар. Сердце отдавалось в ушах, колени дрожали. Леви сидел у его ног, прижавшись мокрым лбом к бедру, дрочил себе судорожно, дышал хрипло. На пороге оргазма он выкрикнул: — Эрвин! Наступил миг оглушительной тишины. Вслед удовольствию пришло липкое понимание того, что они натворили, ушатом холодной воды оно вылилось на голову. Непослушными пальцами Эрвин подтянул штаны, застегнул куртку. Леви все еще сидел на полу, расхристанный, ошалелый, смотрел влажными глазами. В них застыла боль. — Этого не было, — сказал Эрвин, удивляясь спокойствию и твердости в собственном голосе. — Так нельзя, Леви, это неправильно. Приведи себя в порядок. Он сел за стол, вновь зажег погасшую свечу, взялся за отчет. К счастью, пальцы не выдали его, недрогнувшей рукой он начал выводить на бумаге полную бессмыслицу, старательно расставлял запятые, делал отступы между абзацами. Раздался шорох ткани, негромко скрипнула дверь. Эрвин опустил голову и застонал. Как он мог?.. Лили двигалась размеренно, механически четко, ее груди подпрыгивали в такт толчкам, волосы змеились, щекотали вспотевшее лицо. Он не мог кончить уже добрых полчаса, злость и беспорядочные мысли мешали разрядке. Лили остановилась, фыркнула, откинув черную гриву. Она явно устала. — Не сегодня, — сказал Эрвин и она с облегчением скатилась с него, подала сигарету. К потемневшему от времени потолку протянулись нити сизого дыма. — В кого-то влюбился? — вдруг спросила Лили, делая глоток как всегда дрянного вина. Эрвин вздрогнул. — Меня-то хоть не стесняйся, — хихикнула она. — Навидалась уж всякого, даже искренних чувств. Эрвин затянулся, горло обожгло табачной горечью. — Не уверен. — Сердце екает? Теплеет в животе? Мутится в голове? Эрвин перебрал перечисленные симптомы, все сходилось. Последний месяц ему было сложно оставаться с Леви наедине. Сердце и вправду заходилось от всяких глупостей вроде взгляда из-под черных ресниц, розового языка, мелькнувшего между бескровных губ, нежной кожи шеи, обнажившейся на тренировке. Он сходил с ума. Как оказалось — уже год за годом. Так постепенно, что даже не заметил этого, а как осознал, было уже поздно. Неужели все дело в сходстве с Кушель? Между ними ведь даже не случилось любви, лишь привязанность. Да, неожиданно сильная, нежная, пропитанная не только желанием тела, но и успокоением израненной души. — Как можно влюбиться в того, кого воспитывал с малолетства? Это ведь ненормально. Лили, не удивившись, пожала плечами. — Легко. Любовь вообще странная штука, как ни крути. Можно влюбиться хоть в старика, хоть в ребенка, хоть в черта лысого — все одно. Мне ли не знать. — Это неправильно. Лили усмехнулась, вдруг в секунду посерьезнела, выдала непривычно резко: — А что в этой жизни бывает правильно? Эрвин не нашелся с ответом. В ту ночь он вернулся в казармы мрачный и злой, упал в койку и до утра пролежал без сна.