spying & terror

Уолтер Беккет без всяких преувеличений был одним из самых гениальных людей своего поколения и одним из самых гениальных людей в истории Соединённых Штатов Америки. Некоторый процент его разума, находящийся где-то поблизости с бессознательным и потому свободный от проницательного взора малютки-ангела на плече (он был убеждённым атеистом, но ему глубоко симпатизировал этот образ), объективно осознавал и принимал этот факт, но в остальном его мозг, а следовательно, и он сам, придерживался рамок морального компаса и всячески отторгал даже малейшие поползновения в этом направлении. Именно отсюда исходили его природная скромность и почти святая простота в мышлении и поступках. И именно на этом зиждилась его периодически выплывающая на поверхность — будто акулий плавник на миг вынырнул из бездны и тут же исчез, оставив после себя круги ряби на воде — убеждённость в ограниченности своей силы мысли. Хотя, чего скрывать… В откровенной тупости. Этим воскресным утром в ореоле розовато-жёлтого света за кухонным столом эта убеждённость терроризировала его особенно сильно. И складывалось впечатление, что акулы в его мозгу внезапно решили пойти вопреки эволюции и стали стайными животными, выныривая на поверхность снова, снова и снова. — Птенчик. Уолтер закрыл глаза, ссутулил плечи и состроил такую гримасу, будто в его чашке вместо латте макиато был ядрёный лимонный сок с солью. У него уши горели от этого обращения, и тень непринуждённой улыбки в уголках губ Киллиана, которую он не видел, но ощущал физически, ни капельки не способствовала улучшению его душевного равновесия. Казалось бы, хуже уже просто быть не может. И тут на его напряжённое плечо с размаху опустилась широкая ладонь и ощутимо стиснула именно там, где нужно, чтобы его спина выпрямилась. Невозможный человек. Киллиан сел рядом с ним, продолжая делать вид, будто ничего из ряда вон выходящего не происходит, и засыпал будничными вопросами о планах на этот выходной день. Уолтер нашёл в себе силы взглянуть на него и даже проблеять в ответ что-то приободрённо одобрительное, в то время как в его голове происходил самый настоящий хаос. Идеально ровные шеренги твёрдых и ясных мыслей, прежде всегда подчинённые его воле, вдруг нарушили строй и подняли визги на самых высоких тонах, словно какой-то неумеха обмотал струны скрипки скотчем и теперь самозабвенно елозил по ним смычком. Казалось бы, такая глупость — придумать своему возлюбленному прозвище, особенно для такого гения, как он, а меж тем прошло уже три дня. Если бы это вскрылось, не то что Лэнс-Совершенство-Стерлинг — весь научный отдел поднял бы его на смех. Самое обидное в этой ситуации было даже не его бессилие перед максимально невовремя укатившей в отпуск фантазией, а то, что всего месяц назад он бы не задумываясь сообразил десяток прозвищ разной степени сахарности на каждый день недели. Единственное, что удерживало всю боевую мощь его разума на тот момент — это стопроцентная уверенность в том, что Киллиан не одобрит и не поддержит. Даже если не принимать в расчёт проверенную веками чушь о том, что настоящие мужчины реагируют на сантименты не лучше, чем огонь на бензин, он создавал впечатление человека со слаборазвитой эмоциональной выразительностью и, следовательно, некоторой топорностью в проявлении своих чувств. Тёмная история с вовлечённостью в сомнительные организации и факт прямого участия в боевых действиях тоже не позволяли ему излишне раскачивать лодку, хотя безумно хотелось. Уолтер искренне наслаждался данным ему правом звать его по настоящему имени и больше ни на что не претендовал, пока этот Мистер Маскулинная и Суровая Исключительность не сделал ход конём. Даже так — пока он не превратил его мозги в чёртов ипподром, вдруг посреди ничем не примечательного завтрака окинув его задумчивым взглядом, криво ухмыльнувшись и выдав: — Не забудь ланч, птенчик. Не Уолтер, не Уолт и даже не Чудик, а… Иисусе. На тот момент он ещё не полностью отошёл от сна и не обратил на этот вопиющий нонсенс должное внимание. Понадобилось ещё несколько часов, в том числе — полный рабочий день и обмен ласками после вечернего душа, чтобы разрывная пуля, застрявшая в сердцевине его черепной пластины, наконец сработала и превратила добрую половину его сознания в пылающие руины. — Птенчик, — между мокрыми поцелуями вдруг выдохнул Киллиан ему в губы. Именно тогда Уолтер впервые за многие годы завис, можно даже сказать, выключился, как перегретый и перегруженный бесконечно множащимися окнами «ОШИБКА ПРОГРАММЫ» компьютер. Киллиан был слишком заведён, чтобы это заметить, и его стараниями Уолтер тоже вскоре заработал автономно, не забыв про самый неожиданный поворот в своей жизни полностью, но найдя ему на время тихий закуток. Вот только проблема потом никуда не делась. Стоило только Уолтеру собраться на следующее утро в лабораторию, как тихий закуток его разума разорвало на лоскуты — настолько тесно в нём было необъятному, поистине неизмеримому и масштабному осознанию: КИЛЛИАН ДАЛ ЕМУ ПРОЗВИЩЕ. Уолтер был учёным до мозга костей, и всё же он не мог заставить себя поверить в этот дважды подтвержденный факт. Его с головы до ног охватило какое-то текучее, лёгкое и колебательное чувство на грани наркотического транса и бессознательной эйфории, как будто он парил бесплотным сгустком света в сладкой грёзе, и к середине рабочего дня ему пришлось прикладывать все силы, чтобы не лыбится бездумно и счастливо совсем уж палевно. Не то чтобы его отношения с Киллианом были каким-то правительственным секретом, но он предпочитал не трубить об лишний раз и не выносить личное на всеобщее обозрение и суд. Киллиан, слава великому разуму, придерживался аналогичной позиции, и за пределами дома Уолтер остался просто Уолтером, в крайнем-крайнем случае — мистером Беккетом. Буквально сказочные ощущения улетучились сразу после того, как у него заработали мозги. Закинутая куда-то в дебри сознания мысль, ещё совсем недавно оценённая им как «не сегодня и вряд ли когда-нибудь вообще», напомнила о себе уверенно и требовательно: дай Трису прозвище тоже. И добавила проказливым голоском злодейского прихвостня: на этот раз у тебя козырь на случай, если он вздумает переобуться. Киллиан не переобулся. Просто Уолтер резко стал тупым. Он ничего не мог придумать. Вернее, мог, но все варианты были той ещё фигнёй. Ему не пришлось долго думать, почему именно «птенчик». На самом деле это было максимально логично и предсказуемо, но, чёрт возьми, нокаутирующий и какой-то разжидительный эффект на его организм слабее от этого не стал. Пока Киллиан честно объяснял, что его покойная прабабушка содержала птиц, и спросонья Уолтер был так похож на её цыплят, высыпающихся из курятника на завтрак, и если бы он мог продублировать эту картину ему прямо в мозг, он бы точно понял, Уолтер смущённо морщился, весь горел и чувствовал себя мягким комком глины в его руках, который он тискал, сминал и массировал как ему вздумается каждым неосторожно поставленным предложением. Киллиан, не будь дураком, это заметил и с довольной миной начал его тискать уже не метафорически, а по-настоящему, перемежая это с уже откровенными благоглупостями, а Уолтер метался в его руках в неубедительных попытках вырваться, безуспешно давил в себе сбивчивый лепет и бился лбом о его плечо, не в силах как-либо выразить распирающее его изнутри чувство, в котором сплелись страшное смущение и безудержная влюблённость. В нём будто опять заиграл яркими красками конфетно-цветочный период, и он сам будто снова испытывал своё первое, такое острое и сладкое чувство любви, и в голове переливалась светом трепещущая медовая мысль: я что, попал в романтическую дораму? Полное непонимание, как же ему тогда называть Киллиана, смело всё это даже быстрее рабочей рутины. Киллиан не вызывал у него ассоциаций ни с каким животным. В один день из дальних, совсем уж тёмных закромов его разума выползла шкодливая мысль назвать его котиком, но, смешливо пофыркав над этим вариантом пару минут — котик и птенчик, серьёзно, это и есть вершина твоего остроумия, мозг? — Уолтер пришёл к невесёлому выводу, что юмор не должен превалировать над чувством. Нужно подобрать что-нибудь посерьёзней. Более честное и глубокое, нечто такое, что в полной мере отражает его восприятие и чувства. Детка? Не смешно. Дорогой? Почему сразу не «сэр»? Красавчик? Точно, заодно загрузим Киллиана даром не нужными ему размышлениями. Ещё милашкой назови человека, который наполовину состоит из металла и радужных иллюзий на свой счёт не питает, сколько ты не убеждай его в обратном. Папочка? Держишь планку, Беккет. Солнце? В целом неплохо, но неужели это — самое лучшее, что ты можешь выскребать из своей черепушки? Ты можешь лучше. Можешь ведь? Уолтер думал-думал, но так ничего и не надумал. Можешь ведь? В порыве научного вдохновения (и вовсе не отчаянья!) он полез в масс-медиа — и вскоре испытал жестокое разочарование. Кино и телесериалы, мелодрамы в частности, так идеально скрашивающие его по-научному предсказуемое, методологически пресное и невозможно логичное существование, на поверку оказались не такими уж оригинальными и изобретательными. Все эти сладости — сахарок, сладкий мой, булочка, — указатели — умница, герой, чемпион — и животные — мой орёл, мой тигр, мой лев — по уровню нелепости были ничем не лучше всего того тихого ужаса, который с тупым усердием выдавали его мозги. Можешь? — Уолтер? — негромкий вкрадчивый вопрос и прикосновение к руке ласково вырвали его из задумчивой прострации. Уолтер медленно заморгал, вспоминая, куда вытащил его Киллиан и что произошло в промежутке между встречей на кухне и ночным сеансом в кинотеатре. Определённо много что. Если бы не его наглухо загруженный самобичеваниями мозг, это мог бы быть один из самых красивых выходных в его жизни. Едва он это уразумел, как акулы в его разуме распоясались окончательно и начали беспорядочно выглядывать из-под воды без малейшего смущения, ехидно скаля пасти в широких улыбках. Уолтер повернулся к Киллиану и заскользил глазами по его лицу, залитому ярким светом разворачивающейся кульминации. — Хочешь домой? — Киллиан приподнял уголок губ в полуулыбке, и выражение его лица стало таким открытым и понимающим, что у Уолтера защемило сердце. — Ты весь день такой тихий. — Я думал, — он не нашёлся со словами и уронил взгляд на свою руку, безжизненно лежащую на подлокотнике кресла. В сравнении с ладонью Киллиана, неуловимо поглаживающей его большим пальцем по костяшкам, она казалась удивительно тонкой. Мой тёмный лорд? Боже. Киллиан приподнял брови, взглядом выражая немое ожидание. Уолтер снова начал думать. На этот раз у него был чётко очерченный регламент для размышлений, это должно его подстегнуть… Когда Киллиан подхватил его ладонь и сжал в своей, Уолтер понял, что время вышло. Не могу. — Мм? — Я не знаю, как… Уолтер умолк на полуслове, когда Киллиан вдруг разорвал зрительный контакт и выпустил его ладонь. Он задвинул подлокотник между их сидениями, устроился в кресле поудобнее и снова взял его за неприкаянно повисшую в воздухе руку, притянув ближе к себе и сам припав к его плечу своим. Уолтер крепче сдавил его пальцы, стараясь как можно ярче прочувствовать даримое тепло, и наклонился к его уху. — Я не знаю, как выразить многое только одним словом. Киллиан перевёл задумчивый взгляд на экран и пару секунд молча наблюдал за происходящим — или, как подозревал Уолтер, смотрел сквозь него на свои мысли, которые перебирал одна за другой, файл за файлом, стопка за стопкой, — прежде чем повернуться к нему и медленно ответить прямо в его бровь: — Такое слово уже должны были изобрести. — Оно есть, — кивнул Уолтер, краем глаза тоже наблюдая за происходящим — именно за происходящим — и впервые за сеанс не просто фиксируя, а запоминая разворачиваемые события и персонажей. Он смешливо фыркнул на шутку одного из протагонистов. — Тогда зачем ты пытаешься заново изобрести колесо? — с искренним недоумением во взгляде спросил Киллиан, когда диалог на экране снова сменился действием. И тут же добавил, словно увидев, какой ответ — «Это же моя работа» — сформировался в голове Уолтера. — Ты изобретатель, но не лингвист. — Да, но это слово такое… — Уолтер хотел неопределённо повести рукой, но она всё ещё была зажата в ладони Киллиана. Он облизнул сладковато-липкие от попкорна губы. — Такое обычное. — И тем не менее оно подходит во всех отношениях, — с сухой твёрдостью ответил Киллиан и начал массировать пальцами его ладонь. Уолтер моментально разомлел и всё же не мог не задаться вопросом, как это создание умудряется поддерживать разговор на смутную тему, не задавая ни одного уточняющего вопроса. — Так? Уолтер снова задумался. Так тривиально. Так идеально. Он как никто другой знал, что жизнь до очарования проста в самой своей сути, а её законы логически объяснимы и понятны. Окружающий мир прост, и в этом заключены его феноменальная законченность и правильность. Безупречность, которой так не хватает им, людям. Акулы разбрелись по океану и скрылись в глубинах, до которых не доставал свет его разума. Я могу. — Так, любимый, — Уолтер теснее прижался к плечу Киллиана, с тихим удовлетворением отмечая, как его пальцы, массирующие его ладонь, замерли и сжались сильнее, а расслабленная линия плеча распрямилась. Один-один.