Классики.

Ночь темная и душная. В распахнутые окна вторгаются звуки улицы. Никто не просил их сюда приходить. Кровать не большая и не маленькая, но спать на ней отчего-то неудобно. Холодно, несмотря на одуряющую духоту летней флорентийской ночи. Всего двое суток на то, чтобы привыкнуть к ощущению чужого тела рядом с собой. И бессметное количество ночей, проведенных в одиночестве. Так почему сейчас спать одному холодно? Хаято в соседней комнате. Спит, наверное. Он хорошо ориентируется в пространстве этого дома. Видимо, Шамал не врал, когда называл себя его крестным. Доктор так и не вернулся, ни пару часов спустя, ни поздно вечером. Хаято показал тебе комнату и выдал постельное белье. Он не отрывает глаз от пола, и все время молчит. Только теперь как-то по-другому, совсем тихо, безэмоционально. Переворачиваешься на другой бок. Какой-то итальянец что-то громко кричит какой-то итальянке. Мелодичная итальянская брань ласкает ухо. Лежать в полной тишине, наверное, было бы хуже. Чувствуешь, как кто-то пробирается в комнату. Индикаторы говорят, что никакой опасности нет. Кровать несильно проседает под знакомой тяжестью тела. Хаято аккуратно ложится и утыкается носом тебе в лопатки. Он дышит неровно, но со временем успокаивается. Пошевелиться сложно, обернуться страшно. Дожидаешься, пока уснет, и поворачиваешься к нему лицом. Сегодня он спит по-другому. Не рычит и не сжимается в тугой комок. Колени чуть согнуты, лицо мирно лежит на ладошке. Наверное, так и должны спать восьмилетние дети: без криков и стонов, легко и спокойно. В голову лезет всякий бред про ангелов и прочую ерунду… Только откуда тебе знать, как выглядят посланники небес? С представителями другой диаспоры ты встречаешься намного чаще. Бережно обнимаешь его и молча целуешь в макушку. Ты ничего не скажешь ему сегодня. Потому что незачем. День жарче предыдущего. Одолженная у Шамала футболка противно липнет к телу. Вы не торопитесь на место встречи. Позволяете себе прогулку по площади Сеньории - главной площади Флоренции, ее гордости. На фоне серого камня, облицовывающего мостовую, фасады и арки, множество обнаженных мужчин: Давид Микеланджело, Геркулес Бандинелли, Нептун Амманати, Персей Челлини, римский воин Джамболоньи … Наверное, какой-нибудь назойливый экскурсовод и рассказал бы тебе про эти знаменитые имена и фамилии, но такого в наличии нет, а Хаято все время молчит. Вы со смаком едите мороженое в одном из дорогих и шумных открытых кафе. В кармане у тебя билет на рейс до Японии. В кейсе доказательства смерти всех 6 трупов. Ты уезжаешь на день раньше. И, по-хорошему, ничего этого не должно было быть. Только какая теперь разница… По мере приближения к месту встречи шаги становятся медленнее и неохотней. Невдалеке уже видны три одетые во все черное фигуры и один мужчина средних лет в белом. Хаято на мгновение замирает. - Такеши, - не голос, мелодия, сотканная из разноцветных звуков фортепиано. Не знаешь, почему так. Но этот голос напоминает именно эти, услышанные в другой жизни, звуки. – Не отдавай меня им. Его японский не очень хороший, ломанный, но общий смысл понятен. - Не могу. Раньше тебе было бы все равно. И, возможно, было бы лучше, если бы ты никогда не видел этого мальчика. Только вот ты точно знаешь, что после того, как ты отдашь его сегодня, в твоей жизни ничего уже не будет так, как раньше. И тебя прежнего тоже не будет. Банально, но факт. - Я буду кем угодно, - он крепче сжимает твою руку, - только, пожалуйста, не отдавай меня им. Вы подходите уже совсем близко. Ты замечаешь двух снайперов и чувствуешь толпу народа, скрытую за обшарпанными стенами. Дон Гокудера настроен серьезно, и тебе не в чем, в общем-то, его винить. Ты не принадлежишь себе. Срок твоего договора еще не исчерпан. Не можешь устроить свою жизнь, не способен позаботиться о ребенке. Еще раз говоришь: - Нет. Обмениваешься приветствиями с мужчиной в белом. Он коротко улыбается, но руки не подает. Что-то говорит по-итальянски. Интонация простая и нестрогая, почти извиняющаяся, но ты ведь не знаешь итальянского. Хаято поднимает на тебя свои огромные глаза цвета морской волны. Ты опять говоришь ему «Нет». Ты никогда не видел, чтобы действовали так быстро. Не понимаешь, когда он успел оттолкнуть тебя, когда успел взять с собой твой пистолет и приставить его к своему виску. Наверное, сейчас он кричит что-то типа «Не подходить!» или вроде того… Только ты ведь все равно его не послушаешь. В последний момент каким-то чудом успеваешь направить выстрел вверх. Крепко сжимаешь его руку и наблюдаешь за тем, как в море его глаз начинается шторм. - Пусти, - первый рывок, - пусти, пусти, меня. Подходят двое и забирают его из твоих рук. Ты даже не дергаешься. Давно разнес бы тут всех, если бы видел хоть какой-то смысл. Твоя смерть ему ничем не поможет. Он замирает, бросает тебе спокойное «Ненавижу», и, не сопротивляясь, подходит к отцу. Чувствуешь, как тебя снимают с прицела. В конце концов, Дон держит свое слово. Беспрепятственно садишься в самолет. Четырнадцать часов пути с пересадкой. Целая жизнь, оставленная позади.