Кацуки не мог пошевелиться, все его тело словно заморозили. После секса с Изуку не стало лучше. Отвратительная ночь, наполненная липкой паутиной мыслей и тревог, с которыми он не мог совладать, затмила все хорошее. Кацуки чувствовал себя до безумия пустым и не понимал, как кто-то похожий на него мог существовать. Он сжал пальцами подушку, надо было вставать. Вчера он был разбит из-за секса между Изуку и Двумордым, но сегодня-то что? Он спрашивал себя об этом каждый раз и не мог найти ответ. Минута, две, десять, полчаса, час — Кацуки не двигался. Он хотел есть, в туалет и ничего не желал одновременно. Палец дрогнул — не застыл. Кацуки рывком подскочил с кровати и со всей силы толкнул дверь. Сначала на кухню за бутербродами. Там опять сидело Двумордое недоразумение и потягивало собу. У него уже был обед.
— Наконец-таки вышел. Может еще и в душ заглянешь, а то от тебя уже разит. — Кацуки принюхался и поморщился, и как Деку вообще согласился к нему прийти.
— Это не твое дело, Двумордый. Не нравится запах — вали к себе в комнату. — Черт, как же унизительно. Кацуки наскоро сделал себе два тоста, налил газировку и решил по-тихому смыться в комнату, но его остановили. Рука Шото на собственном предплечье вызывала табун мурашек и сладостное возбуждение. Кацуки тряхнул головой.
— Бакуго, ты самый чистоплотный из нас, но что с тобой происходит сейчас? — Он отвернулся, вопросы Шото неприятно скребли ребра. — Не хочешь отвечать. Но хотя бы в душ-то сходи. Пожалуйста. — Это был не приказ, не акт подчинения, неужели Двумордый действительно волновался о нем. — А я пока попробую отыскать что-нибудь нормальное из еды. — Кацуки склонил голову.
— Ладно. — У него почти не было сил спорить, особенно когда собственное тело и заросшая мусором комната говорили о том же, о чем и Изуку, и Двумордый. Кацуки вел себя странно, ему следовало лучше отыгрывать роль крутого героя номер два и забыть о истинной личине сломанной слабой сучки.
Горячие капли, Кацуки повернул кран, обливая себя ледяной водой. Тот, кто не дарил другим тепло не заслуживал комфорта. Как Изуку все еще мог на него смотреть после всего, что между ними произошло? Кацуки отлично помнил победу над ВЗО, свои жертвы, но он был уверен, что этого недостаточно, его усилий всегда будет мало. Рука потянулась к шампуню. Хоть бы эта пытка побыстрее закончилась, Кацуки ненавидел холод. Нет, он должен наоборот стоять так, пока не протрезвеет, не возьмет себя в руки. Всю жизнь что ли? Он выдохнул и налил в руку яблочный шампунь, принадлежавший Изуку. Они уже давно перепутали свои средства гигиены, и только принадлежности Шото стояли в неизменно идеальном порядке, как будто он точно знал, кем является. Гель для душа, мочалка. Кацуки вел себя, как обычный человек, даже не тер кожу до красноты. Отлично, хоть что-то в его жизни работало. Он усмехнулся. Время в этой замкнутой комнате, как и везде, текло по своему желанию, Кацуки не успевал за ним, он проваливался в дыру и путался в датах, поэтому не знал, сколько времени прошло. Десять минут, а, может, десять часов. Не важно. Он вылез наружу, прошелся полотенцем по влажной коже и надел домашнюю одежду. Кацуки, наверное, никогда не решится выйти в одном полотенце, как это делал Изуку или Двумордый.
Он вышел, кухня встретила его ароматом карри и целующимися ублюдками.
— О, Бакуго, я ничего не смог придумать, поэтому заказал доставку и разогрел. — Кацуки сжал кулаки.
— Вот зачем ты отправил меня, чтобы полапать Деку на общей кухне? — Изуку нахмурился.
— Каччан, что ты такое говоришь?
— Да, ничего, Деку. Только правду.
— Бакуго, один день. Один чертов день ты не смог прожить без скандала. — Двумордый прикрыл глаза рукой.
— Что ж тогда ты все еще позволяешь мне сожительствовать с вами в квартире, которую нам снимает агентство Старателя, раз я так тебе противен? — Кацуки чувствовал, как тряслись руки. Если Шото признает, что терпеть не может его, то это будет концом. Кацуки сглотнул. Черт с ним, будет биться до последнего.
— Да потому что Изуку умудрился влюбиться в такую язву, как ты, а я все еще помню Кацуки, с которым мы были друзьями. Но, видимо, мне пора прекращать жить иллюзиями и принять, что со мной живет мерзкая, невыносимая версия человека, который когда-то был для меня важен.
Изуку не встревал, он обеспокоенно смотрел то на одного, то на другого парня. Кацуки на его месте тоже бы не отсвечивал, потому что все это началось из-за него. Хотя нет, Кацуки самонадеянно предложил Изуку что-то вроде полиамории.
— О, да, давай, говори все, что думаешь обо мне, как ты ненавидишь и презираешь меня, ведь для Изуку ты был развлечением, а он со мной от начала и до конца, несмотря на мою сущность, а ты, дерьмо-дом, даже подчинить его не можешь. — Шото приложил ладонь к глазам, надавил на виски, и его лицо снова ничего не выражало.
— Ты прав, я ненавижу то, во что ты превратился, я ненавижу эту версию тебя. И я не хочу подавлять…
Кацуки не слышал. Все, что занимало его сознание — собственное сердцебиение и одно слово «ненавижу». Каминари рассказывал, как сабам плохо, когда их не любят, но Кацуки и подумать не мог, что сам когда-нибудь с этим столкнется, с этой всепоглощающей темнотой.
— Что ты наделал, Шото. Что же ты. — Голос Изуку оборвался, он двинулся к Бакуго. — Каччан, пожалуйста, очнись, Каччан.
Шото давно перестал понимать, что тот нашел в этом проблемном чудовище, ведь все его теплые чувства по отношению к Бакуго разбивались о его очередную выходку.
— Шо, у него сабдроп. Ты должен это исправить. Обними его, скажи, что ты говорил неправду. Мы не вернем его, если ты сейчас этого не сделаешь. — Голос Изуку звучал уверенно и властно.
Шото кивнул. Он впервые видел саба в сабдропе, что еще хуже это был его саб, попавший в сабдроп из-за него.
— Кацуки, — тихо протянул он, сажая безвольное тело к себе на колени. Ноги Кацуки тут же разъехались лягушкой, а голова упала на плечо. — Эй, ты мне действительно нравился, но не подпускал меня, а потом я по-другому взглянул на Изуку. Мне очень жаль, что я был плохим другом и ничего не изменилось. Я правда очень хочу поговорить, ты дорог мне, так что, пожалуйста, вернись. — Раздалось тихое мычание над ухом. — Кацуки, ты меня слышишь?
— Заткнись. — Шото аккуратно взял его лицо в свои руки и удивленно вздохнул. Черт, да он же перешел в сабспейс за жалкие десять минут, что они носились около него, и пять в объятиях Шото. Такое вообще было возможно?
Когда Кацуки пришел в себя, он пожалел об этом. Найти свое тело в объятиях дом-а было высшей степенью пытки, унижения. Он резко встал на ноги и скрылся в своей комнате. Он опять выставил себя слабаком: войти в сабдроп только из-за долбанных слов Двумордого, да какое ему вообще дело до его мнения. Еще сильнее угнетал сабспейс от простой близости, неужели у его тела не было ни капли выдержки. Кацуки рухнул на кровать. Чертова дрожь в теле возвращалась, это было невыносимо. Он не знал, что делал бы, если не отрубился, но сон не спас от пробуждения. Мерзкое тело с мерзкими потребностями заставляло его вновь встать и выйти добычей к хищнику. Кацуки толкнул дверь.
Двумордый лежал на диване, который использовал вместо кровати, и смотрел сериал. Он без проблем согласился жить в проходной третьей комнате.
— Че, почувствовал свою силу и значимость, и теперь решил отдохнуть? — Кацуки не знал, откуда бралось желание задеть, вступить в перепалку, но он не мог ему сопротивляться.
— Почему ты либо молчишь, либо пытаешься вывести меня на эмоции? — Двумордый лениво повернул к нему голову и вздохнул.
— Не много ль чести? Мне плевать на твои эмоции, просто бесит твоя тупая безразличная рожа и ты, возомнивший хуй пойми что.— Давай же, Кацуки, скажи то, о чем думал столько лет, заставь Шото снять эти чертовы маски.
— У тебя искаженное восприятие. Мне жаль, что ты не можешь принять себя и понять, что слабости не делают тебя хуже. Я не хочу доминировать над тобой. — Кацуки закатил глаза и цыкнул.
— Пиздишь, как дышишь. Ты постоянно пытаешься показать свое превосходство надо мной, доказать, что ты лучший вариант для Деку, что я ничто перед дом-ом, который может поставить меня на колени. И не сделал ты это только из-за того, что Деку пиздецки сильно разочаруется в тебе, если ты это сделаешь. — Двумордый зажмурился, словно Кацуки был не больше, чем назойливой мухой.
— Давай ты сейчас сядешь рядом со мной, и мы нормально поговорим. — Кацуки подавил желание последовать
просьбе и сжал кулаки.
— Научился у Деку? Решил выйти на новый уровень праведности? Какое же ты дерьмо, Двумордый. — Тот закусил губу, наверняка хотел ответить, но помнил позорно сломавшегося Кацуки. Придурок, строил из себя героя.
— Как у тебя противно исказилось лицо, посоветую оставаться той же смазливой глыбой льда. — Кацуки трясло, он уступал Двумордому даже по внешности. — Что сморщился? Хочешь поставить меня на колени, заткнуть, так давай же, покажи, что чего-то стоишь. — Кацуки звонко рассмеялся, облокачиваясь на стену, но даже за громким смехом он услышал тихое «на колени» — доказательство того, что он не ошибался, считая Двумордого лицемерным ублюдком. Тело пробила дрожь, а низ живота сладко заныл, но Кацуки был на подавителях, и ему ни один дом был не страшен. — А хуй тебе. — Он вытащил из кармана блистер с таблетками и высунул язык. Так по-детски, но он ощущал себя победителем. До момента, когда услышал еще более тихое и злобное «Каччан». Деку-задрот, все-таки выполз из-за компа в реальность. Как не вовремя!
— Они же очень вредные, Каччан. Ты решил уничтожить свою репродуктивную систему, просто, чтобы без последствий дразнить Шото? Да ты с ума сошел. Сходи уже к врачу. — Кацуки смотрел на Изуку, и все, о чем мог думать — это о сильнейшем желании поссать. Черт, он так долго игнорировал базовые потребности, что даже не мог нормально поссориться. Он так долго отсутствовал, что забыл, что являлся человеком. Живот теперь сводило не от возбуждения, а от боли, Кацуки схватился за майку. Черт-черт-черт. Он двинулся в сторону уборной под возмущения Изуку. Как, наверное, странно это выглядело. Побег, смыв, вода и вот он, Кацуки, снова готов к борьбе.
— Хватит мозги ебать, Деку. Дай пожрать нормально. — Изуку взволнованно встрепенулся.
— Карри в холодильнике. А знаешь что, да делай ты, что хочешь. — Глаза Кацуки расширились от ужаса.
— Тебе плевать? — слабо выдавил он.
— Нет, Каччан, и никогда не будет. Но тебе да, ты видишь во мне лишь глупого саба, даже когда я обошел тебя в рейтинге и доказал, что саб сильнее любого дом-а. Ты все еще ненавидишь себя за сущность, презираешь, а значит, то же самое ты чувствуешь ко мне, Каминари, Урараке, Ястребу, да ко всем нам. — Глаза Изуку горели, он был по-настоящему прекрасен в своем гневе, Кацуки не мог вымолвить ни слова. Он хотел сказать, что это все ложь, что каждый, кроме него самого заслуживал быть успешным, любимым, услышанным, но он просто ушел, пока была возможность, потому что дальнейшие слова раскроют его еще сильнее, оголят гноящиеся раны, поставят на колени. Он закрыл за собой дверь и выключил свет. К черту карри, к черту его самого и эту тупую жизнь.
***
Изуку сел рядом с Шото и сжал его руку.
— Ты же понимаешь, чем это закончится? — Шото кивнул и прижал его к себе. — Он же ненавидит себя, считает недостойным любви, днями сидит в комнате. Когда он последний раз ел? Да он даже в туалет выходит, когда его организм на грани. — Изуку дрожал. В его голове судорожно пробегали воспоминания, он пытался понять, когда все стало так серьезно, когда он упустил момент слома. — Я такой чертов эгоист, Шото. Морочу голову и ему, и тебе, но вы продолжаете смотреть на меня
так влюбленно. — Он единственный, кто не заслуживал тут любви, да он даже права думать о себе не имел.
— Эй. — Шото дал ему несильный щелбан. — Ты-то хоть не загоняйся, нам еще думать, что делать с Кацуки. — Изуку всегда удивлялся тому, как Шото говорил
о Каччане и как говорил
с ним. Будто два разных человека. Иногда казалось, что Шото влюблен, временами Изуку думал, что тот его ненавидел, но между ними не было и намека на безразличие.
— Я не знаю как, но с ним надо поговорить, если насильно связать его тем же хлыстом, то он совершенно не сосредоточится на разговоре, к тому же, учитывая, сколько раз он был в неволе, это может еще больше его травмировать.
— Изуку, — тихо протянул Шото, — ты знаешь, что я тебя люблю? — Изуку заторможено кивнул, он не понимал, к чему это сейчас было сказано. — Я просто не хочу терять
нас. Как бы мне не был симпатичен Кацуки, ты на первом месте, как и отношения с тобой.
— Мы никогда не построим нормальные отношения втроем, если ты так будешь мыслить. Каччан чувствует, что ты его задвигаешь, и как бы он не говорил, что ему все равно, его это задевает. Он хочет быть на равных. — Шото хмыкнул.
— Откуда ты вообще знаешь, чего хочет Кацуки, может, у него сейчас одно желание — умереть. — Изуку закусил губу.
— Ты прав, я не знаю, но добьюсь того, чтобы Кацуки мне все рассказал.
***
Кацуки не оторвал взгляда от своих рук, когда раздался стук в дверь. Он на него вообще никак не отреагировал, ровно также, как на вошедших гостей. Наверное, им было не по себе от подобного зрелища, но мысль Кацуки закончилась на фразе Двумордого:
— У моей мамы бывало также. Она подолгу смотрела в одну точку и не двигалась. — Кацуки повернул к нему голову.
— Я не твоя жалкая ебнутая мамаша. Я герой, и на моих плечах лежит какая-никакая ответственность. — Изуку закрыл глаза и склонил голову, мучился, восприимчивый засранец. Он заставлял чувствовать вину.
— Зачем пришли?
— Поговорить.
Информативно.
— Тогда можете уходить. — Кацуки накрыл голову пледом. Он считал, что достаточно долго терпел их присутствие.
— Эй. — Изуку залез к нему, сталкиваясь носом. — Каччан, тебе не обязательно прятаться, когда ты плохо себя чувствуешь.
— Я делаю, как мне удобно, Деку. И если вы не можете уважать мои решения. — Кацуки резко встал и спустился с кровати, — то мне легче уйти.
— Ладно, если тебе так проще, если ты хочешь до конца жизни сбегать, то я даже руку тебе сейчас не протяну. — Слова Изуку ломали что-то внутри, что оставалось до этого момента целым, но Кацуки не собирался отказываться от своих слов и шагнул за порог. Изуку действительно не трогал его, а рука Шото застыла в полусогнутом положении, если бы не слова Изуку, он наверняка схватил его за запястье. Кажется, эта сцена всполошила воспоминания о его собственной семейной драме.
— У мамы сейчас хороший врач, если я договорюсь с ним, ты придешь на прием? — Кацуки понимал, что с ним что-то не так, но не мог этого признать, поэтому безразлично ответил:
— Не знаю.
Последний рывок — входная дверь, и Кацуки на улице в одной футболке. Он банально забыл взять куртку, телефон или хотя бы пачку сигарет.
Он был один в этой вселенной и не хотел этого менять.
