***
К моменту, когда он заканчивает с мытьем палубы, на ней не остается ни пятнышка, а его самого одолевает невероятная усталость. У него тянет в нижней части спины, а чувствительную кожу в месте, где раньше был его палец, начинает натирать в ботинке. Иззи с досадой вспоминает свои юношеские годы, когда проворство и живость позволяли ему закончить с обязанностями и после этого наперегонки с Эдом взобраться по такелажу. Попытайся он провернуть такую штуку сейчас, то, наверное, только потянул бы мышцу и опозорился в придачу. Интересно, размышляет он непринужденно, приходилось ли Стиду когда-нибудь затрачивать столько усилий, сколько требуется на, скажем, карабканье по оснастке? Скорее всего, нет; Стид не особенно расположен к физической активности. В его духе скорее расслабляться в уединении капитанской каюты, читать, болтать о чувствах и судить за глаза об остальной команде, чем он, вероятно, и займется этим вечером— Иззи подавляет вырывающийся стон. Пришло время подыскать себе еще занятий.***
Он обнаруживает Олуванде и Френчи изображающими чистку картошки, пока Роач потрошит рыбу. Все они отвлекаются от своих занятий, стоит Иззи войти. – Я только… – начинает Олуванде. Иззи его прерывает. – Я не собираюсь на вас кричать за то, что вы делаете вид, якобы не умеете чистить картофель. – Почему? – спрашивает Френчи, дуясь. – Мы очень усердно придумываем ту работу, которую станем плохо выполнять! Мог бы хотя бы покричать на нас за это. У Иззи не хватит вечности осмыслить все только что сказанное. Он поворачивается к Роачу. – Тебе — требуется какая-нибудь помощь? Он жалеет об этом вопросе, как только его задает. Роач замирает, занеся опасно поблескивающий нож. – Мне позвать Клыка? – В этом нет необходимости, – заверяет Иззи поспешно.***
Люциус натыкается на него в комнате для шаров за тщательным изучением и полировкой каждого пушечного ядра. Иззи, к своему позору, пришлось начать выдумывать самому себе поручения — хотя он все-таки первый помощник, а не юнга, пытающийся казаться занятым. И однако же, члены экипажа стараются заставить его придерживаться расписания и не дают выполнять за них работу. Некоторые отметили то, что он выглядит уставшим. Их беспокойство доводит его до тошноты. – Ладушки, – осторожно начинает Люциус, подсаживаясь рядом. – И, эм, что же это мы делаем? – Работаем, – кратко отвечает Иззи. – Тебе стоит попробовать как-нибудь. – И полировка ядер помогает кораблю тем, что...? – Она придает им аэродинамичность, – говорит Иззи тихо. По правде сказать, у него нет ни малейшего представления, что за хуйню он творит. Это, наверное, самое бесполезное, чем он вообще занимался в своей жизни. Но совершаемые им действия однообразны, успокаивают и дают ему на чем-то сфокусироваться. – Так они будут эффективнее в бою. Следующая за этим тишина гораздо оскорбительнее, чем любые слова, которые Люциус мог произнести в ответ. – Ага, точно, – выдает он в итоге и мягко вытягивает у Иззи из рук тряпку, которую тот использовал для полировки. – И это никак не связано с беседой, которая должна у тебя позже состояться с капитаном Боннетом? – Как насчет того, чтобы вам съебаться и поделать что-нибудь полезное, мистер Сприггс, – отвечает Иззи ровным голосом. – Или, – продолжает Люциус, растягивая слово, – мы можем поговорить, и я не сообщу капитанам о том, что ты наступил мне на руку. Такое послужило бы не очень хорошим началом вашему примирительному ужину, как считаешь? Иззи глубоко вздыхает. Если бог существует, у него после смерти будет с ним долгий и серьезный разговор по душам. – О чем ты хотел потрещать? Люциус отвечает мягко: – Я хочу понять, почему ты переживаешь свой маленький печальный внутренний кризис посреди пушечных ядер вместо того, чтобы как обычно топтаться по палубе, расшугивая нас. – Я не топчусь, – начинает Иззи, прежде чем сообразить, насколько нелепо звучит этот защитный аргумент. – Я здесь, потому что хоть кому-то на этом судне важно удостовериться, что все работает, как положено. – Н-да, не спорю, вот только Крошка Джон — единственный, кто проводит время с пушками, и они его очень возбуждают, если понимаешь, о чем я. Иззи торопится положить ядро на пол и как можно незаметнее обтереть руки об штаны. – Ты можешь продолжать рассиживать здесь и тосковать, – продолжает Люциус, – или мы можем созвать экстренный Кружок Чувств, чтобы помочь тебе подготовиться к вечеру. – Мне не нужен блядский Кружок Чувств. – Обычно там бывает алкоголь. Полдень едва минул. Иззи представляет, как придется изобретать новые обязанности каждый час вплоть до ужина. Затем он представляет, как проводит все то же время, напиваясь и бездельничая. – Идет, – соглашается он.***
В конце концов они собираются у Иззи в комнате, к его огромному неудовольствию. Люциус подметил, что, если ответственный, работящий старпом внезапно с утра пораньше будет напиваться на главной палубе, то, вероятно, привлечет внимание Стида и Эда. Поэтому намного разумнее будет запрятаться у Иззи в каюте, где никто не подумает их искать. Иззи терпеть не может, когда другие правы на какой-либо счет. К счастью, группа небольшая. Иззи делит гамак с Клыком, Люциус присел в углу на табуретке, а Джим, Олуванде и Черный Пит, скрестив ноги, расположились на полу. Он почти уверен, что Люциус тщательно подобрал тех нескольких людей, с которыми Иззи вправду может быть комфортно вот так провести время. Иззи старается подавить в себе ощущение благодарности. Они стибрили — или, точнее сказать, очень вежливо попросили у Роача — немного дорогущего стидовского виски, которое Эд так любит, и передают друг другу бутылку, словно дети, впервые пробующие спиртное. Остальные обсуждают, как Иззи кажется, буквально все, что приходит на ум. Он же довольствуется тем, что делает глоток за глотком и просто слушает. Благо, они не пытаются вовлечь его в разговор — но и не игнорируют в открытую. На какой-то загадочный миг, Иззи поражает мысль: так вот каково это, иметь друзей? – Я очень горжусь тобой, что созвал Кружок Чувств, – говорит Клык, похлопывая его по колену. – Важно иногда делиться впечатлениями. О чем ты хотел побеседовать? Иззи распахивает рот, чтобы объяснить, что, вообще-то, виной этому шантаж Люциуса, и так-то его бы ни за что не застали за разговорами о чувствах. Но рука Клыка все еще покоится на его колене, а прочие собравшиеся в комнате поглядывают на него открыто, дружелюбно, будто бы действительно желают услышать, есть ли ему что сказать. Словно бы он часть их дурацкой компании, словно бы он для них значим. Иззи обнаруживает, что ему сдавливает горло и он совершенно ничего не способен из себя выжать. – Для Иззи, возможно, быть первым окажется сложновато. Почему бы нам не высказаться сначала — покажем ему, что и как, а потом он сможет присоединиться, когда будет готов? – предлагает Люциус. – Ты такой смышленый, детка, – отвечает Пит. – Я начну. Я, типа, все еще немного на взводе из-за вчерашнего совещания. – Гребанная трата времени, – подтверждает Джим. Клык кивает. – Капитан просто хотел, чтобы мы лучше ладили, но м-да. Получилось совершенно мимо кассы, – добавляет Олуванде. – Жестко было вот так выставлять тебя на показ перед всеми, – обращается Пит к Иззи. – Ага, подпортило атмосферу, – присоединяется Люциус. – Ты время от времени ведешь себя по-мудачески, – поясняет Олуванде, – но мы уже к этому привыкли. Вчерашнее перегнуло палку. – Погодите секунду, – хмурится Иззи. – Боннет устроил весь этот цирк только потому, что вы ему про меня наябедничали. – Кажись, это был я, прости, – встревает Люциус. – Я вообще возмущался на тему того, что ты стал несноснее после той вашей пижамной вечеринки. Речь не шла про твое поведение в целом. – Вечеринки? – довольно спрашивает Клык. – Неужели ты заводишь друзей? Подобный вопрос от кого-либо еще чертовски бы Иззи напряг. К несчастью, он так давно знает Клыка, что выражение его лица, преисполненное искренней радости, отдается в Иззи едва ли не теплотой. – Боннет вынудил меня припереться к нему с ночевкой, чтобы узнать друг друга получше. Пит морщит нос. – Мог бы просто сказать, что у тебя был секс с капитаном. – Не было! – протестует Иззи. – Да, в этом нет никакого стыда, – поддерживает Клык. – Ну, может, и есть, – сомневается Олуванде. – Эд в курсе? – Если бы Эд не был в курсе, Иззи бы не было в живых, – спекулирует Джим. – О мой Бог, у вас было втроем? – пораженно выдыхает Клык. – Не знал, что ты на такое способен, дружище! – Да не было— – Поэтому у вас была вчера стычка на палубе? Милые бранятся? – прерывает его Пит, прежде чем Иззи успевает закончить. – Только потому, что они переспали, не значит, что они уже любовники— – Срань Господня, не трахался я с Боннетом! Или с Эдом! В какой угодно конфигурации! Ночевка была в буквальном смысле, вы, чертовы животные! – вопит Иззи. Все в комнате немедленно затыкаются. – Здрасьте, капитан, – говорит Люциус. Иззи оборачивается. Стид мнется в проеме со смущенным видом. – Эм — привет всем. Прошу прощения за беспокойство. Скоро будут подавать ужин, а я не сумел найти тебя на палубе. Никто не шевелится. Иззи, мечтающий провалиться под землю, не может заставить себя произнести ни слова. – Я просто хотел убедиться, что наш ужин по-прежнему в силе, – продолжает Стид, потому что, по всей видимости, он не может позволить Иззи провести нормально хотя бы один день. – Я тогда — подожду тебя в своей каюте? Дверь за Стидом закрывается. Все с широко распахнутыми глазами смотрят в сторону Иззи. – Джим, я навечно обещаю тебе часть своей добычи, если убьешь меня прямо сейчас, – молит Иззи. – Ни за что, черт возьми, – отзывается Джим, поднимаясь. – Пойду возьму себе еды. – Я тоже. Удачно провести время на ночевке, – подмигивает Клык. – Не забудь пересказать все детали, когда вернешься. – Да не такая это, блядь, ночевка— – Подозреваю, что переубеждать их уже поздновато, – вклинивается Люциус. От его слов отнюдь не веет симпатией. – Пошли бы вы все нахер, – констатирует Иззи уныло.***
После того, как все выметаются, Иззи еще несколько мгновений проводит, собираясь с силами. Он пытается подсчитать, удастся ли ему утопиться прежде, чем кто-либо заметит. Однако исход, при котором команда обнаружит, что Иззи спрыгнул за борт из-за Стида, зашедшего в комнату посреди иззиных криков об их совместном несуществующем сексуальном опыте, чересчур унизителен. Он направляется в капитанскую каюту и думает, что, должно быть, так ощущают себя идущие на виселицу. С той лишь разницей, что их преследует еще больше непристойных шептаний от собравшейся поглазеть толпы. Пускай эти дурни дразнят его — завтра Иззи засядет с каждым индивидуально и принудит выслушивать развернутую речь о том, как он доволен их работой и как чрезвычайно она его радует. Посмотрим тогда, кто будет смеяться последним. Он запускает сам себя внутрь, ожидая узреть очередную тошнотворную демонстрацию домашней близости между Эдом и Стидом, которая заставит его пожалеть о нахождении в одной с ними комнате. Но Эда нигде не видно. Стид в одиночестве стоит за обеденным столом, переставляя блюда и приборы, накрытые на двоих. – Иззи! – распрямляется Стид. – Проходи, садись. Иззи опасливо занимает свое место. – Эд присоединится позже? – Нет, я попросил его удалиться на время нашего вечера, – отвечает Стид. Он явно нервничает, неустанно поправляя свои тарелку, вилку и нож, пока говорит. – Я рассчитывал, что мы могли бы побыть вдвоем сегодня, дабы обстоятельно все обсудить. Иззи усиленно пытается не ерзать на стуле. Он никак не разберет, с какой стороны Стид к этому вопросу подходит. Иззи, в сущности, первый помощник Эда, так почему бы Стиду не привлечь его в качестве посредника? Чтобы тот оказывал поддержку, когда Иззи неизбежно выйдет за рамки разумного? Он молча наблюдает за тем, как Стид возится, набирая Иззи порцию, что крайне непривычно — в прошлый раз ему была предоставлена свобода выбирать со стола что захочется, а теперь Стид лично пододвигает ему тарелку — обычного судового рациона. Иззи в замешательстве моргает, глядя на свою еду. Здесь галеты, соленое мясо и апельсин. Нет никаких изящных маленьких сэндвичей или выпечки, на которых Стид, как правило, настаивает. Что, Иззи отныне не заслуживает есть наравне с остальной командой? Вне сомнений, Стид использует это как рычаг давления — ему будет дозволено отведать превосходные кушанья Роача, как только он пообещает вести себя прилежней, в манере, которая Стиду угодна. Что же, они сами себя оставили в дураках. Иззи с радостью больше не прикоснется ни к одному куску торта, если это поможет ему не сдавать позиции ебучим стидовским прихотям. Вот только когда Иззи оглядывается на тарелку Стида, то видит, что на ней размещено все то же самое. Он рискует окинуть взглядом стол, за которым они оба сидят. Не видно поблизости подставки, до верху забитой пирожными; пропала нелепая обожаемая Стидом скатерть; блюда Иззи и Стида простые, без изысканных узоров. Нету ни дополнительных столовых приборов, ни свечей, ни прочих символов изобилия, в котором Стид проживает, за исключением только чайника и двух фарфоровых чашек. – Чаю? – спрашивает Стид, заметив, куда падает взгляд его собеседника. Тот ошарашенно кивает и смотрит за Стидом, который повторно поднимается и начинает возиться с иззиной чашкой. С учетом всех предположений Иззи о том, чем мог обернуться этот вечер, ему даже в голову не пришел вариант, при котором он будет сидеть в пораженном молчании, пока капитан подает ему ужин. – Я надеюсь, что ничему не помешал ранее, – произносит Стид, ставя чашку для Иззи рядом с его тарелкой. Подле непрезентабельной, неаппетитной еды изящный фарфор смотрится совершенно неуместно. Интересно, выглядит ли так же Иззи посреди роскоши стидовой каюты? Ты что, серьезно сравниваешь себя с какими-то блядскими сухарями? Соберись уже. – Я не хотел тебя смутить. Иззи кривится, едва вспомнив об этом. – Они затащили меня в — Кружок Чувств? – О да, я слышал, как команда про них говорила. Я рад, что ты тоже их посещаешь, – Стид одаривает его искренней улыбкой. – Для экипажа это способ обговорить между собой проблемы. Сказанное в Кружке Чувств, как правило, не доходит до меня или Эда, если только, конечно же, речь не идет о чем-то серьезном, требующем нашего внимания. Значит, по большому счету, это просто кружок сплетен, недоступный для глаз и ушей капитанов. Зачем тогда приглашать туда капитанскую правую руку? Он же наверняка помешает всеобщей атмосфере. – Они — не так поняли. Когда я сказал, что ты пригласил меня на ночевку. Стид посмеивается. – В таком случае, это объясняет суматоху, которую я застал. Удивительно комичное совпадение по времени, я полагаю. – Наверное, – отзывается Иззи. Он зачарованно глядит, как Стид целяет галету и начинает жевать ее за краешек. – Я — какого черта ты делаешь? – Наслаждаюсь ужином, – отвечает Стид с некоторым нажимом, продолжая грызть галету. Иногда — почти что всегда, вообще-то — Иззи чувствует себя единственным обладателем функционирующего мозга на этом судне. – У тебя есть шеф. Который готовит нормальную еду. – Да, но сегодня я пожелал на ужин это, – упорно настаивает Стид. Иззи оставляет в покое собственную порцию, чтобы понаблюдать за Стидом, который еще несколько секунд борется с галетой, героически сгоняя со своего лица мученическое выражение, прежде чем наконец проглотить кусочек. – Неужели моряки и правда едят такое большую часть времени? – Да, когда запасов не хватает, – вся ситуация так выбивает Иззи из колеи, что у него и мысли не возникает поиздеваться над Стидом за подобный вопрос, – но у нас на борту свежая провизия. Я проверял склады этим утром. Зачем ты все это желаешь? Стид вздыхает. – Я подумал о том, что ты сказал тогда, после нашей ссоры. О том, что ты чувствуешь, будто бы я хочу изменить тебя, заставить играть по моим правилам. Эд предположил, что тебе из-за этого могло быть неуютно в те два раза, что ты к нам приходил. Я собирался принести должные извинения, но мне показалось — звучит нелепо, теперь я это понимаю — мне показалось, что я обязан попробовать делать все по-твоему. Чтобы дать понять, что я тебя уважаю и что мне вправду жаль. Я не хотел произвести впечатление высокомерного дурака. Впервые за вечер Иззи подмечает, что на Стиде надето. Не осталось и следа от его привычных изяществ, от множества слоев дорогой расшитой ткани — вместо нее он носит простую черную рубаху, заправленную в столь же простую пару черных брюк. Он по-прежнему всеми чертами напоминает статного аристократа, с его идеальной осанкой и великолепным фарфором, но в то же время, на первый взгляд, он кажется обыкновенным моряком. Стол накрыт без излишеств, сам Стид одет невзрачно и до кучи запихивает в себя отвратительную еду ради Иззи. Чтобы показать Иззи, что ему жаль. Он выпнул Эда из их общей спальни, и Эд добровольно свалил. Ради Иззи. Иззи, переполненный чувствами, глядит в свою тарелку, пока в уголках его глаз собирается влага. Стиду ничего не стоило избрать для него наказание; он мог продолжить запугивать и читать Иззи нотации, пока тот не сдастся, – что, вероятно, случилось бы рано или поздно, вырази Эд порядочное количество своего неудовольствия. Стиду нет нужды выказывать к Иззи уважение или жалеть, что он его оскорбил. Это ведь его корабль, и невзирая на чувства членов экипажа по этому поводу, Стид технически имеет полное право отчитывать Иззи в присутствии кого угодно. Стид мог бы его выпороть, захоти этого его левая пятка. А взамен он тут пытается устроить все так, как Иззи нравится, чтобы извиниться как положено. Иззи промаргивается, и голос его дрожит на словах: – Заткнись. Иди и возьми уже свои дурацкие чертовы пирожные, Боннет.***
Роач, как выясняется, тоже не питал особых надежд на то, что Стид сумеет довольствоваться одними галетами и апельсинами. Он подготовил своего рода запасной полдник, представляющий собой, как узнает Иззи, ту самую гору маленьких закусок, что он имел честь лицезреть в прошлый раз. – Иззи, ты точно уверен? – беспокойно спрашивает Стид, напоминающий своим видом побитого щенка. – Я хочу сделать все правильно. Мысль о том, чтобы кто-то желал сделать что-то для Иззи, так непривычна, что не поддается нормальной логике. Он выбирает из башни тортиков перед собой одно пирожное — самое по-дурацки украшенное в поле его зрения, покрытое сливками и крохотными съедобными цветочками. В любой другой день подобная фиговина вызвала бы в нем апоплексический удар — и судя по выражению на лице Стида, он тоже это подозревает. Иззи запихивает эту штуку в рот целиком. – Захлопнись и ешь уже. Ужин по большей части проходит в тишине. Иззи таскает маленькие сэндвичи и пытается игнорировать то, как внимательно Стид за ним наблюдает. Эд пояснил, что Стиду жаль, — однако Иззи не в полной мере осознавал, как это жаль будет на Стиде смотреться. Он ожидал, быть может, неловкого разговора за едой, а не целой отрепетированной постановки, которую Эд, по-видимому, помог Стиду спланировать. Что еще невероятнее, теперь Иззи тянет самому извиниться за то, что забыл свое место. Черная Борода бы никогда и ни за что не стал извиняться. Но опять-таки, Черная Борода отныне был ему не капитан. Вместо него есть Эд и Стид — и, очевидно, они люди из той категории, что устраивает очень показательное приношение извинений. Молчаливая трапеза подходит к концу. В прошлый раз тарелки были оставлены на столе, предположительно, чтобы их убрал кто-нибудь другой. На этот раз Стид сам забирает тарелку у Иззи и подчищает за ними обоими. Он вновь наполняет иззину чашку и относит ее к кушетке. Услужливость Стида должна бы быть приятна, однако скорее лишь заставляет Иззи чувствовать себя неудобно. Интересно, команда так же себя ощущала, когда он начал обходительнее себя вести? – Итак, я практиковал эту речь с Эдом, поэтому прошу, потерпи немного, – начинает Стид. Иззи решает, что не сможет больше этого выносить. – Прекрати, – говорит он, силясь не переходить на умоляющий тон. – Это перебор. Я — наорал на тебя в присутствии твоего же чертового экипажа. В этом решительно нет необходимости. Ты не должен извиняться передо мной. – Я был несколько недоволен криками, – признает Стид, и часть Иззи расслабляется оттого, что они вновь оказались на знакомой территории. – Но в твоих словах был смысл. Привыкание к этому — этому стилю жизни дается мне с трудом, и поэтому я вправду вел себя чересчур напористо по отношению к остальным. Я слишком усердно старался заставить тебя принять мою точку зрения вместо того, чтобы тебе довериться. И в результате, как мне кажется, я одновременно оскорбил тебя и подорвал твою репутацию. Иззи неохотно кивает. – Это — выбешивает, когда кто-то с очень ограниченным опытом моряка указывает мне, как делать мою работу. Стид выжимает из себя горькую улыбку. – Я знаю, что временами из меня не особенно хороший капитан. Я пытаюсь стать лучше, однако — полагаю, я вложил недостаточно веры в тебя или в экипаж. Я был так сосредоточен на виденье, в котором все вы общались бы в привычной для меня манере, что даже ни на миг не задумался о том, что вы успели завести свой собственный стиль общения. Я был несправедлив к тебе, и об этом я сожалею. Иззи одновременно переживает столько эмоций, что едва не тонет в них. Он уставился в свой чай, пытаясь придумать хоть какой-нибудь ответ. – Из тебя не худший капитан, – наконец выдавливает он. – Всегда есть Калико Джек. Стид разражается смехом. Настоящим и совсем не похожим на сдержанные вежливые смешки, которыми он снисходительно одаривает команду, рассказавшую очередную хреновую шутку. Это знание странным образом согревает Иззи изнутри. – Ты тоже прости за крики, – бормочет он. Иззи никогда прежде не извинялся за свою жизнь. Его собственные слова кажутся нелепыми и неискренними в сравнении с честными усилиями, которые Стид приложил. Стид улыбается слегка самоуничижительно. – Я их заслужил. В приватности своего разума Иззи с ним согласен. И все же, проявлять сейчас откровенную жестокость будет, вероятно, неправильно и неуместно, когда Стид так явно и так упорно старается все исправить. – Неправда. Я просто — перешел в оборонительный режим. – Только потому, что я перешел в него первым, – вздыхает Стид. – Я — был в юности знаком с некоторыми довольно неприятными мальчишками, которые зачастую хвастались своим возрастом — или авторитетом — и использовали его, чтобы травить тех, кого они считали слабее себя. Твое обращение с командой иногда напоминает мне о тех временах, и полагаю, это меня малость задело. Я пытался защитить их, тогда как они совершенно в моей защите не нуждались, просто потому, что я верил, будто поступаю правильно. Это не то чтобы удивительно — Иззи в курсе, что дети бывают невыразимо жестоки, и ему не составляет труда вообразить юного Стида Боннета, наивного и мягкого характером идеалиста, которого превращали в мишень и грушу для битья. Он понимает теперь, что Стид делится с ним настоящими откровениями, подлинной сутью вещей — правдой, о которой остальные члены экипажа могли и не подозревать. Подобный жест подвигает его ответить на подобное подобным, но стоит ему открыть рот, как нужные слова пропадают. – Ты просто хотел лучшего для своей команды, – произносит Иззи взамен. – Ты тоже часть команды, – отвечает Стид убежденно, и Иззи отводит взгляд. – Это неважно, – говорит он. – Все нормально. Я постараюсь быть с ними мягче. – Я хочу, чтобы ты был самим собой, – уверенно заявляет Стид. – И — чтобы уж окончательно прояснить этот момент, я надеюсь, ты теперь понимаешь, что, когда я приглашаю тебя на ужин или на ночевку, то не пытаюсь залезть тебе в голову. Я действительно рассчитывал тогда узнать тебя поближе. Ты, как и любой другой человек, заслуживаешь расслабиться и насладиться хорошим времяпрепровождением. Иззи подумывает, что вообще-то предпочел бы, чтобы Стид его высек. Он переживает происходящее с поразительной ясностью, ощущает каждое подергивание своих пальцев, соприкосновение одежды с его кожей, неуютно искренний взгляд, который Стид ему посылает. Он ставит на место свою чашку, чтобы чем-нибудь себя занять. – Принято к сведенью, – говорит он сдавленно. – Ох — неужто я тебя расстроил? Эд предупреждал не выкладывать все вот так, что это для тебя может оказаться слишком, – несчастно произносит Стид. – Все нормально, – отвечает Иззи, собираясь с духом. Он глядит вниз, на свои ладони, теребя перчатку. Как может он посмотреть Стиду в глаза и объяснить, что для него это слишком потому, что никто прежде не проявлял такого участия? Все свое существование он провел на грани выживания; ему ни разу не выпадал шанс для чего-то тривиального, вроде обдумывания своих чувств после ссоры или размышлений о том, позволительно ли ему обладать какой-либо роскошью. И едва ли не болезненно, спустя десятилетия лишений себя всяких удобств, слышать такие слова. Ему хочется разбить вдребезги стидов дурацкий чайный сервиз, изодрать обивку на идиотской кушетке, раскрошить все его дурацкие тарелки, чтобы только Стид перестал наконец быть таким, блядь, учтивым и снова начал раздражаться на то, что Иззи вообще есть на этом свете. Каким хером Эд умудрился со всем этим справиться? – Мы можем сменить тему, если пожелаешь, – мягко предлагает Стид. – Пожалуйста, – Иззи даже не хватает на то, чтобы устыдиться неимоверного облегчения, которое проскальзывает в его голосе. – Я сделаю нам еще чаю, – сообщает Стид, несмотря на то, что оба они к своим чашкам едва притронулись. – Можем поговорить о чем захочешь. Иззи наблюдает, как Стид возится с чайником. Он устал, перегружен, и его не особенно тянет проводить время со Стидом — но взаимопонимание, которого они, кажется, достигли, еще слишком ново и хрупко, чтобы его нарушать. Так что, вопреки порыву, он смотрит за Стидом и раскидывает мозгами. Когда они только встретились, он решил, что Стид не более чем какой-то богатый избалованный идиот, пробующий пиратскую жизнь развлечения ради, без какого-либо представления о подлинных страданиях и трагедиях, подтолкнувших окружающих его людей к пиратству. Он обратил внимание на богатство Стида, его непрактичное судно и почти что не убиваемый оптимизм и списал его со счетов словно ребенка, поглощенного своей игрой. Но все они бегут от чего-то — и Иззи начинает подумывать, что это распространяется и на Стида в том числе. – Почему ты подался в пираты? – спрашивает Иззи, как только Стид возвращается с чаем. Тот, видимо удивленный вопросом, задумчиво мычит, присаживаясь на кушетку. – Поначалу я был очарован прочитанными историями; невероятные приключения, харизматичные герои, все в таком духе, – признает Стид. – Но что действительно меня покорило, так это свобода. Возможность просто оставить все позади и наконец быть собой. Иззи вспоминает собственное детство — полное тяжелого труда в работных домах и голодных ночей — и пытается подавить в себе ненависть к Стиду за его поступок. – Неужели так плохо быть богатым? Стиду хватает достоинства смутиться. – Я понимаю, что моя жизнь была невообразимо легкой в сравнении с тем, через что вам всем пришлось пройти, – однако, во многих смыслах, это правда. Такая жизнь удушает, и окружающие в ней зачастую крайне немилосердны. Она полна строгих правил. Обладать деньгами приятно, конечно же, но позолоченная клетка по-прежнему остается клеткой. Иззи усиленно воображает себя на месте Стида — принужденным носить нелепые кружевные наряды, изнывать от скуки на вечерах с тысячей неписаных правил, где никто не говорит, что действительно думает. Он представляет, какова может быть жестокость детей, а затем и жестокость взрослых. – Звучит как пиздец, – отвечает Иззи, к своему удивлению, искренне. Стид фыркает. – Тебе нет нужды со мной соглашаться. Я уверен, тебе приходилось испытать нечто похуже, чем какие-то там издевки и несчастливый брак. – И это все еще лучше, чем расхаживать, делая вид, будто бы я читал Шекспира, или чем там богачи, блядь, занимаются, – пожимает Иззи плечами. – Как ты и сказал, здесь каждый волен быть самим собой. Стид смотрит с удивленным выражением, которое быстро сменяется на мягкое, уязвимое и преисполненное счастья. Подобным взглядом, Иззи заметил, он обычно одаривает Эда. Иззи стремительно отворачивается, начиная жалеть обо всем случившемся. Он не сомневается, что, если сейчас Стид произнесет что-то до нелепости милое и искреннее, он этого не выдержит. Он может даже совершить нечто абсолютно постыдное, например, ответить взаимностью. К счастью, его спасает стук в дверь. Внутрь просовывает голову Эд. – Извиняюсь, просто хотел убедиться, что вы оба еще живы. Уже поздновато. – Мы в порядке, – говорит Иззи, необъяснимо благодарный Эду за своевременное появление. Он наклоняется, чтобы встать. – Спасибо за ужин и — за все остальное. – Присутствие Эда не означает, что тебе пора уходить, – отвечает Стид, тем не менее не останавливая Иззи. – Ты можешь задержаться подольше. – Можешь снова остаться с ночевкой, – предлагает Эд, стоя в проходе. – В прошлый раз было весело. – Я устал, – и это чудовищное преуменьшение по сравнению с эмоциональной опустошенностью, которую Иззи на самом деле испытывает. – В другой раз? – Ловим тебя на слове, – обещает Стид, вновь мягко улыбаясь. – При следующей возможности организуем все как положено. Без ссор и без помех. – Ага, сто процентов, – соглашается Эд. – Останется только смириться, Из, и позависать с нами. Иззи обнаруживает, что, в самом деле, ждет этого почти что с нетерпением.