Печенье к кофе

Сегодня небо особенно звёздное, будто природа знает о тайных намерениях и хочет запечатлеть лишнюю толику сказки в последний раз видящих привычный земной мир глазах. Лёгкий ветерок путает чёрные волосы, обдавая лицо свежестью распростёртой под ногами реки. Круглый полумесяц смазанным жёлтым пятнышком колышется на воде, мелкая волна ряби бликует огнями ночного города. Изредка проезжающие за спиной машины лишний раз напоминают о кипящей вокруг жизни, жизни, в которой для Чонгука не нашлось места. Парень вдыхает свежий ночной воздух полной грудью и закрывает глаза. Память рисует образ любящей матери, образы друзей, даже образ возлюбленной, для которой он перестал в одночасье быть любимым. Горькая улыбка застывает на бледных сухих губах, а нос морщится в попытке избежать непрошенных слёз. Ведь сегодня особенный день, день когда пара крыльев вырастет за спиной и можно будет насладиться блаженством полёта. Чонгук медленно отрывает руки от парапета и расправляет, превращаясь в готовую вспорхнуть птицу. Перед глазами искрящиеся под звёздным небом тёмные воды реки Хан — глубины, сулящие покой и умиротворение. Страху нет места, ведь бояться значит проялять слабость, а слабых людей принято жалеть, да вот только жалости в подходящей к концу жизни Чона предостаточно. Страху нет места, зато сердце бьётся от предвкушения свободы, свободы от обещающей крепкие объятия боли. Носки кроссовок свисают с узкой балки. Всего один шаг разделяет от столкновения с незыблемой вечностью. Клетчатую рубашку подхватывает ветер, как и самого Чона скоро подхватит и донесёт прямо в страну сказочных грёз. Сегодня действительно очень звёздное небо, и его красоту юноша винит в скользнувшей по щеке предательской слезе. — Погоди, чувак, не прыгай, дай я быстренько пробегу оставшуюся часть моста, чтобы не быть свидетелем твоих полётов. Чонгук замирает в недоумении, карие глаза круглеют, а губы распахиваются в безмолвном негодовании, которое очень скоро находит нужную форму выплеснуться наружу. — Серьёзно? — Юноша вцепляется рукой в парапет и полубоком разворачивается к изволившему ляпнуть подобную несуразицу незнакомцу. Густые брови выгибаются в недовольстве, а пальцы до побеления сжимают прохладный металл. — Видя человека по ту сторону перилл, у тебя лишь одна забота — собственная подпорченная менталка? Наглец подходит ближе. — Ну в моём послужном списке нет пунктика обзавестись психологической травмой до тридцати. Несмотря на озвученное желание лишить невинные глаза лицезрения грешного суицида, незнакомец не стремится галопом преодолеть злосчастный мост — он наоборот застывает, улыбается уголками губ и склоняет голову на бок. — Тогда вали отсюда, — рявкает Чонгук, раздосадованный испорченным моментом и обозленный невежественным поведением. Но нахальная неженка на грубость внимания не обращает, молча подходит к периллам и облокачивается, обращая мечтательный взгляд в звёздное небо. — Эй! Какого чёрта? — Я понял, что спешить мне некуда и хочу немного насладиться видами ночного Сеула, поэтому тебе придётся подождать. — Убирайся! Ты не имеешь права отнимать у меня эту возможность! — А ты не имеешь права запрещать мне любоваться пейзажами. Чонгук морщится и кусает губу до крови. Этого не должно было случиться, финальный аккорд, к которому парень готовил себя несколько недель, не должен был прозвучать фальшиво, но сейчас Чону тошно, сердце сжимается, а слёзы копятся в уголках глаз. Пойманная волна заветного умиротворения ускользнула, вручая главенство горькой обиде и безысходному отчаянию. Юноша тяжело сглатывает и облизывает сухие потрескавшиеся губы. — Пожалуйста, просто уйди. Незнакомец подёргивает плечами и хмыкает, не переставая всматриваться в тёмной лентой извивающуюся реку. — Так и быть, моя психика переживёт. Если хочешь, то прыгай сейчас. — Тебе нравится издеваться? Насмехаться над чужими чувствами? Парень в чёрном бомбере и с выбеленными волосами наконец прекращает созерцать пейзаж и возвращает внимание всё ещё держащемуся за парапет Чону. Глаза незнакомца тёмные до черноты, глубокие и проницательные, иголками пробирающиеся под кожу. — А разве чувства важны, если через минуту-другую ты пустишь себя на корм рыбам? Чонгук стойко держится под излишками непрошенного внимания, взгляд не отводит, но звучит вопреки надеждам обречённо и разрушено: — Да, важны. — Тогда тебе важна и жизнь. Слепое желание смерти не остановила бы такая мелочь как чужое присутствие. — Не делай вид, что ты что-нибудь понимаешь! — Чонгук не сдерживается и кривится в лице, в носу щекочет, а голос успевает предательски дрогнуть, когда очередная слезинка скатывается по щеке. — Тогда объясни мне. Готового разразиться отчаянным воплем Чона произнесённая тихая фраза отрезвляет не хуже пощёчины. Юноша вздрагивает и давится готовым сорваться с языка гневным ругательством. Можно поспорить, что незнакомец попросту решил поглумиться над чужим несчастьем, правда, в кажущихся чёрными глазах не удаётся выявить и тени насмешки. Что бы ни подразумевал этот человек, он абсолютно серьёзен. — Не горю желанием изливать душу первому встречному. — Мин Юнги. — Чонгук вопросительно выгибает бровь и одними губами лепечет беззвучное «что». — Мин Юнги, — повторяет. — Теперь ты меня знаешь и можешь напоследок исповедаться. — Зачем? Зачем тебе это нужно? — Чон искренне ничего не понимает. За спиной проносится сигналящий грузовик, и от неожиданного звука юноша вздрагивает, на рефлексе отпускает парапет и на мгновение теряет равновесие. Предотвратить падение и заново ухватиться за поручень паренёк успевает, как и успевает заметить резко дёрнувшегося с места блондина с застывшей в глазах паникой. И сейчас вроде как ЕГО сохранившаяся жизнь именно некому Мин Юнги приносит колоссальное облегчение. — Ну как зачем? — хмыкает парень в бомбере, пытаясь звучать более непринуждённо, чтобы прогнать остатки ненароком продемонстрированной тревоги. — Мне интересно, что может случиться с таким как ты, чтобы захотелось закончить пятничный вечер на дне реки Хан. — Таким как я? — Молодым, красивым, перспективным. Столько возможностей, столько неизведанных путей. У тебя вся жизнь впереди, весь мир лежит на ладони. — Говоря это, Юнги горько улыбается, словно чего-то подобного ему самому не достаёт. — А вот тут ты неправ, — усмехается Чонгук, и уголки его губ нервно дёргаются. — У меня рак, поэтому никаких возможностей, никаких перспектив, только месяцы невыносимой боли, пока болезнь медленно пожирает заживо. Юнги теряется. Признаться, он ожидал услышать про непонимающих родителей, бросившую подружку или на крайний случай утрату близкого, не позволяющую двигаться дальше. Чонгук заминку в чужом поведении сразу же улавливает, и пока чёрные глаза смотрят будто бы сквозь него, говорит: — Только не надо меня жалеть, ладно? — Я не собирался… — Брось! Жалостью я сыт по горло. Мать сутки напролёт плачет и своим убитым видом заставляет меня чувствовать себя виноватым. Она смотрит на меня как на побитого щенка, смотрит, даже когда я говорю на отстранённые темы, когда зову банально выпить чаю или даже когда улыбаюсь. Она знает, что теряет меня, и каждая минута рядом со мной приносит ей неимоверную боль. Я не хочу, чтобы она страдала, как и не хочу страдать сам. Меня жалеют друзья, многие несус несусветный бред по типу «всё образуется», а многие сторонятся, ведь зачем проводить время с будущим покойником? Меня бросила девушка, когда я ей признался. Действительно, кто захочет тратить молодость на несулящие перспектив, обречённые на смерть отношения? Кто захочет нянчиться с лысым измождённым призраком, который не сможет даже ложку держать? Чонгук не замечает, что переходит на крик, что слёзы градом заливают щёки, но парень не стремится утереть влагу и избавиться от следов проявленной слабости. Помутнённым взглядом он впивается в застывшего у перилл блондина, отчаянно ищет в миловидных чертах намёки на понимание, такое нужное сейчас понимание, ведь от очередной порции жалости измученное юношеское сердце просто разорвётся. И то как смотрит на него Мин почему-то обнадёживает, успокаивает, разливающееся тепло в тёмно-карих глазах топит сковавшие душу толщи льда. Чон шмыгает носом и слизывает соль над губой. — Может ты всё-таки слезешь, и мы поговорим? — Юнги делает шаг навстречу. — С чего бы? Зачем мне говорить с тобой? — Юноша всхлипывает и утирает нос рукавом рубашки. — Может затем, что у меня спид, но я как-то не спешу сброситься с моста? Чонгук цепенеет. Круглыми глазами он бегает по усталому бледному лицу и дрожит всем телом. Губы раскрываются, но ни слова юноша не может из себя выдавить, давящийся застрявшим в горле комком собственного неосознанного эгоизма. — Ну так что? — Мин склоняет голову на бок и протягивает руку. Парнишка кусает губу и в нерешительности смотрит на предложенную ладонь. Не дав никакого ответа, он поворачивает голову к распростёртой водной глади и целую минуту в абсолютной тишине наслаждается свежими потоками ветра, ласкающими лицо, наслаждается смазанным отражением месяца и огоньками города на поверхности тёмных водных глубин. Небом Чонгук любуется в самую последнюю очередь — небо сегодня поистине звёздное. Закончив созерцать ночной пейзаж, юноша аккуратно разворачивается к нему спиной и подтягивается на руках, чтобы перекинуть нижние конечности через перилла. Спрыгнув на твёрдую землю, подходит к Мину ближе и робко протягивает ладонь, которую, пока не поздно, блондин в бомбере быстро ловит своей и крепко сжимает. — Ну что, красавчик, угостишь меня кофе? Где-нибудь здесь делают скидки смертельно больным, не знаешь? — Боже… Как ты можешь… Юнги улыбается уголками губ, карие глаза прищуриваются, обращаясь полумесяцами, и Чонгуку думается, что порядком давно он не видел чего-то столь милого. — Я научу относиться тебя к нашей жизни намного иначе. — Парень переплетает пальцы, а Чон ловит себя на мысли, что давненько в тепле чужих глаз он не тонул, давненько на него не смотрели без удушающей жалости, давненько ему не хотелось прожить лишнюю минуту.