Империя солнца

      Все дороги ведут в Дорсет — так любил говорить Тесей.       — Что бы ни случилось — знай, что ты всегда можешь вернуться и начать всё сначала.       С Дорсета начинался путь в жизнь для двух долговязых мальчишек, которые никогда не знали, что их ждёт за его пределами. Их обоих вела одна мечта, в которую они верили, как в своего Бога; они шли по её следу бок о бок, дав друг другу обещание держаться этого пути вместе до конца, а если что-то собьёт их с него, то не бояться повернуть назад и попробовать снова.       Так и теперь — потеряв всё, что у него было, Ньют вместе с Тиной сел в поезд, который повёл его обратно, к началу. Он толком не представлял себе, что делать дальше, но ему казалось, что если он вернётся домой, то это позволит ему приблизиться к разгадке и наконец найти ответ.       В конце концов, там они с Тесеем родились и выросли.       Они оба любили цирк с детства. Каждое лето они ждали приближения поезда с ярко разрисованными старыми вагонами, что разъезжал по английским деревушкам с представлениями. Мама не любила, когда братья пускались бежать по зелёному склону к железной дороге, чтобы с горящими глазами понаблюдать за магией фокусников и гимнастов, потому что это были бродячие цыгане, о которых ходили недобрые толки; поговаривали, что трюками и сладостями они заманивали к себе детей, чтобы затем продать их в рабство.       Но, конечно, это были глупые выдумки, которым попросту не нашлось бы места в вагонах передвижного цирка, где теснились вольеры со слонами, лошадьми и тиграми. Ньюта бросило в дрожь — не от страха; он смотрел им в глаза, которые были прозрачны и честны, и благоговел перед ними.       У людей почему-то было по-другому.       Он пытался понять, почему взмах руки дрессировщика заставляет зверя беспрекословно подчиняться ему; чувствует ли он при этом боль или страх? Скучает ли он по свободе за чертой мира, который построил человек, провозгласивший себя творцом?       Ньют завороженно наблюдал за повадками животных, что грациозно перескакивали через обручи и ограды, в то время как Тесей следил за трюками фокусников, надеясь разгадать их секрет. Тогда же они поняли, что сами хотят быть частью этого волшебного мира, над которым не властны привычные законы мира настоящего, потому что чудо происходит лишь тогда, когда поверишь в него.       На войне это могло показаться сущим безумием. Ньюту едва исполнилось семнадцать, когда он записался в добровольцы, следуя за Тесеем. С тех пор он мог припомнить только вкус пороха во рту и то, как жгло простреленную ладонь, которую залечивал Тесей, — поистине настоящее чудо, потому что война разбросала их порознь, определив в разные подразделения. Ньют был уверен, что больше никогда его не увидит.       — Ты слишком невнимателен, Ньют, — Тесей с улыбкой протянул к его уху руку, а спустя мгновение в ней что-то блеснуло. — Я же сказал, что буду рядом.       Это был очередной фокус, заставивший его поверить в обман. Между пальцами Тесей зажимал медный пенни, который перекочевал в здоровую ладонь, и Ньют рассмеялся от облегчения, наконец поняв, как это просто.       Так можно было переносить войну, не боясь улыбнуться ей в уродливое лицо, — промышляя незатейливыми трюками среди сослуживцев, очень скоро Тесей снискал славу мастера, заслуживавшего почестей и похвал. Он играл с иллюзией, заставляя зрителя поверить в неё, что вызывало у того недоумение, равно как и безумный восторг, как это бывало в детстве при виде новой игрушки, подаренной родителями на Рождество. Скамандеры не строили планов, потому что, какой бы глупостью ни была война, это было глупее в разы, но однажды Тесей твёрдо сказал Ньюту:       — Когда всё закончится, мы оба вернёмся домой. Ты и я. Обещаю.       У Ньюта не было причин не верить ему, потому что это значило только одно: всё станет как раньше, когда мир ещё был стар и узнаваем.       Когда Ньют, получив отпуск, приехал домой, ему пришло известие о том, что Тесей ранен и задержится в госпитале на несколько недель. Он просил брата позаботиться о матери и не беспокоиться о его здоровье, потому что в госпитале этим есть кому заняться. Одной медсестры он настойчиво повторял имя — писал, что она не отходит от него ни на шаг даже по ночам.       «Лита не любит фокусы — говорит, что они ни к чему в мире, в котором люди и так знают, как выставить себя дураками, обманывая друг друга без каких-либо ухищрений. Я сказал, что сам не люблю дурачество и, тем более, обман. Она, конечно же, мне не поверила. Наверное, думает, что я идиот».       Тесей рассказал о своём любимом трюке, в котором предмет исчезает прямо на глазах у его обладателя — это был её шёлковый платок с вышитыми инициалами. Лита была уверена, что обронила его где-нибудь в коридоре, но когда Тесея выписали, она обнаружила аккуратно сложенный лист бумаги на подушке его убранной постели, в котором было написано:       «Ты не разгадала, но это было просто — я забрал его с собой. На память. Не хотел тебя обманывать, поэтому пишу об этом здесь.       А ещё я идиот».       Ньют рассеянно улыбался, поджимая губы, когда мама зачитывала ему письмо брата. Странно было услышать от неё:       — Тесей собирается пожениться!       А потом — наконец увидеть его воочию. И её.       Лита Лестрейндж смотрела на него с улыбкой, от которой почему-то было больно, и даже ласково трепала по взъерошенным рыжеватым кудрям, которые к тому времени уже успели отрасти. Ньют не любил, когда она так делала. Не любил, потому что дорожил братом, которому она принадлежала. Он не хотел к ней привязываться, а она, казалось, не делила своё сердце надвое — любила как одного, потому что братья заменили ей семью, которой у неё никогда не было.       У Ньюта Литы никогда не было — и потому он полюбил её так, как никого никогда не любил прежде.       Война уже заметала следы, когда Тесей рассказал Лите обо всём, что волновало братьев со школьной скамьи.       — Опять твои фокусы? — усмехнулась она, на что Тесей ответил:       — Я хочу создавать искусство.       Он больше не собирался демонстрировать, как исчезают монеты, платки и шляпы; этого было мало.       Тесей завёл знакомство с мистером Персивалем Грейвсом, который знал их отца, погибшего на фронте. Потеряв на войне руку, но не гордость, он сделался влиятельным импресарио, руководя небольшой цирковой труппой, выступавшей под именем «Арканус». Для Грейвса фамилия Скамандеров являлась символом благочестия и доблести, поэтому пополнить свою коллекцию сокровищ, коими он считал своих талантливых подопечных, столь уникальными образцами человеческой породы он счёл за большую честь и с интересом выслушал все самые невероятные предложения от Тесея. Ньют же держался в стороне — он не стремился выступать на публике, которая пугала и отталкивала его. Его интересовала возможность избегать её среди вольеров с дикими животными, которым требовался уход, питание и забота. Там он чувствовал себя поистине счастливым, разговаривая с ними, касаясь мягких загривков; он внимательно изучал их повадки, прислушивался к их желаниям, и спустя время звери приняли его как своего, потому что он не пытался приучить их муштре и дрессировке. Он хотел быть для них другом, орудием которого была не плётка, а любовь.       О Ньюте и его необыкновенных методиках в обращении с животными писали во всех газетах. Мистер Грейвс засыпал его предложениями о том, чтобы вместо дрессировщиков Ньют сам выходил на арену с тиграми, которым не требовалось усилий для того, чтобы последовать за ним, ласкаясь, точно котята, и исполнить то, о чём он их попросит, но Ньют терпеливо отказывался. Его поведение покорило не только животных, но и артистов, мистера Грейвса и даже самого Тесея, который прежде не догадывался, сколько доброты и кротости вмещало в себе сердце младшего брата. Казалось, только для Литы это не являлось откровением.       — Нет зверя, которого бы ты не полюбил, — сказала она однажды. — Даже среди людей.       Она знала — Ньют не умел прятать чувств. Не умел лгать. Может, поэтому ему так плохо удавались трюки.       Тогда же, кстати, он впервые встретил Тину.       Впрочем, вернее будет сказать «нашёл», потому что она была забыта на долгие годы в одной из коробок, на которую случайно наткнулся Ньют, относя воду слонам. Он оставил вёдра на земле, постоял в стороне, пристально наблюдая за ней, а затем медленно опустился на колени, протягивая к ней руку, будто она была живой.       — Мистер Грейвс приказал избавиться от старого хлама, — вдруг раздался надтреснутый голос Криденса, и Ньют резко обернулся к нему. Криденс нёс в руках ещё одну коробку, наполненную пёстрыми тряпками; в ней что-то тонко позвякивало при ходьбе. — Тут всё, что больше не понадобится для представлений.       — Я посмотрю? — Ньют вежливо спрашивал разрешения — и не у начальника, коим являлся Грейвс, а у его подопечного, который никогда не слышал, чтобы к нему обращались с таким участием. Криденс недоверчиво посмотрел на него, так что Ньют поспешил добавить: — Может, тут есть что-то, что пригодится животным. Они любят поиграть.       Криденс перевёл нервный взгляд на коробку, потом обратно на Ньюта, затем он неопределённо повёл плечом и, развернувшись, направился обратно в шатёр. Ньют принял это за согласие и склонился над коробкой, чтобы отодвинуть в сторону деревянные колышки, оставшиеся от марионеток.       Среди ниток и лоскутов лежала кукла. Она была тростевой — с помощью тех же колышков она могла бы двигать рукой и ногой, но их не доставало; видимо, с течением времени они пришли в негодность и сломались, так что она беспомощно обмякла на дне коробки, точно обессилев от усталости. Кукла выглядела жалко: краска местами облупилась, кое-где была изорвана ткань, из которой торчала мягкая обивка, помятые тёмные волосы стояли клоком. Ньют обхватил её обеими руками и осторожно достал из коробки. Провёл пальцами по гладкому лицу, смахивая пыль, — удивительно, но оно хорошо сохранилось, так что черты оставались узнаваемыми.       Ньют замер, пристально рассматривая её.       Заострённый подбородок, лёгкий румянец на щеках. Ястребиный разлёт бровей и застывшее слово на приоткрытых нежных губах; он сразу обратил внимание на то, что верхняя была немного пухлее нижней. Ньют потянул за порванную нить, и губы замкнулись, оставив лёгкую полуулыбку; нить приходилось придерживать, чтобы рот не раскрывался.       В её больших карих глазах как будто плясали весёлые огоньки. Казалось, они светились даже в сумерках, что раскинулись над Портлендом.       С губ Ньюта сорвался судорожный вздох; он чувствовал, что его знобит, но не от вечерней прохлады, подкравшейся под куртку, а от клюнувшего в сердце чувства, которое вынуждало его забыть про воду слонам, забыться самому и исступлённо приглаживать ей волосы, чтобы не торчали…       Он жалел её, сломанную, ненужную, брошенную, а она всё ещё светилась, притворяясь живой.       Она хотела говорить.       Ты нашёл меня!       Затаив дыхание, Ньют обернулся. Лита?.. Они с Тесеем отправились на прогулку по побережью, от приглашения на которую он вежливо отказался. Идти до пляжа нужно было минут двадцать, да и звук тонул в открытом пространстве среди каменистых склонов и зелёных долин, поэтому было бы странно узнать, что это и впрямь могла быть…       Ньют посмотрел на куклу, которую удобнее сжал в руках. В лукавом свете фонаря, в котором прорезывались острые тени, казалось, будто она шевелила губами, хотя рот оставался закрытым, потому что он придерживал пальцами нить. Недолго думая, он выпустил её, и рот медленно раскрылся в выражении радостного восклицания.       Я знала, что ты найдёшь меня.       Это не было похоже на сумасшествие, потому что голос звучал у него в голове, будто вторя мыслям, и в то же время доносился отовсюду: так могла говорить сырая земля или ветер, трепавший занавесь шатра, неожиданный хлопок которого возвратил Ньюта в реальность. Ему показалось, что оттуда кто-то наблюдает за ним, и он негромко позвал:       — Криденс?       Но никто не ответил. Наверное, это всё-таки был сквозняк.       Бережно держа в руках куклу, Ньют поднялся на ноги и, взяв из коробки один из платков, заботливо обернул в него фигурку. Он подумал, что мог бы попробовать её починить, чтобы она стала как новая.       Почти живая.       — Тесею ни слова, — усмехнулся он себе под нос, обращаясь к обоим, и, подхватив свободной рукой одно из вёдер с водой, направился к шатру. При укачивающей ходьбе кукольный рот тихонько постукивал в густой тишине — «тин-тин-тин», будто капала вода в гроте.       Так Тина открыла своему освободителю имя, радуясь тому, что попала в хорошие руки.       Она надеялась, что когда-нибудь её полюбят снова.