* * *
Сидя над дневником, в котором он делал ежедневные заметки о поведении животных (последние записи были посвящены детёнышу Пан по прозвищу Вьюнок), Ньют чувствовал, как дрожит перьевая ручка между пальцами, не слушаясь его, и отбросил это занятие. Мысли были заняты другим, и даже о своём новом подопечном он не мог думать, как прежде, — в любом случае о нём было кому позаботиться. Если бы я могла, я бы сделала тебе горячего какао. Говорят, оно помогает собраться с духом. Прикрыв глаза, Ньют провёл ладонью по затёкшей шее и промычал что-то нечленораздельное. Жаль, что у тебя нет какао. Если бы я могла, я бы арестовала тебя за это. Он не сдержал усмешки и обернулся — она сидела в мягком кресле возле столика; лампа ярко освещала её лицо. — Тина. Да? — Расскажи мне. Прошу тебя. Ты уже спрашивал, Ньют. — И буду спрашивать, пока ты не расскажешь. Напрасно — всё равно это ничего не изменит. — Пожалуйста, Тина! Я не могу. Спроси что-нибудь полегче! — Ну хорошо, — он со скрипом отодвинул стул, чтобы встать и подойти к ней. — Ты что-нибудь слышала о Геллерте Гриндевальде? Раздалось лёгкое щёлканье — приоткрытый рот у куклы вдруг захлопнулся, будто кто-то потянул его за нить. Ньют улыбнулся, поняв, что тем самым Тина выразила своё недовольство; люди при этом обычно цокают языком. Чёрт возьми, Ньют, я не это имела в виду… — Это для Тесея, — мягко произнёс Ньют. — Я… немного беспокоюсь за него. Мне нужно убедиться, что это напрасно. Он сел по-турецки на пол перед креслом. Тина молчала, точно задумавшись, и он слегка покачивался из стороны в сторону, ожидая ответа. Он волновался всякий раз, когда она не отвечала дольше обычного, боясь обмануться и понять, что Тина, которую он знает, является лишь частью его разыгравшегося воображения. Я о нём слышала. Правда, мало хорошего. — Это неудивительно, — фыркнул Ньют. Мистер Грейвс знал его. Он служил вместе с Дамблдором, а Дамблдора связывали с Гриндевальдом весьма близкие отношения, которые они держали в строжайшей тайне. Об этом было известно только Грейвсу. Ньют задумчиво закусил губу, внимательно глядя на Тину. После войны их пути разошлись: между Гриндевальдом и Дамблдором произошла какая-то размолвка, приведшая к разрыву. Больше Грейвс их не видел — до тех пор, пока Гриндевальд не сделался прославленным меценатом. Он поддерживает искусство, потому что считает, что оно необходимо не столько для общества, сколько само по себе. — Тина, — взволнованно проговорил Ньют, поёрзав на месте, — ты слишком много знаешь для куклы. Это — единственное, чем я довольствуюсь. Больше ничего я делать не способна. — И всё же тебе придётся кое-что объяснить. Он терпеливо ждал ответа, надеясь прочитать его в её блестящих тёмных глазах, направленных прямо на него. Я пролежала в кладовке у Грейвса достаточно времени, чтобы узнать, что происходит за её пределами. — Ты хочешь сказать, что… Гриндевальд искал его. Он хотел заполучить «Арканус», поняв, каким потенциалом он обладает, и предложил Грейвсу свою поддержку по старой дружбе, но тот отказался от неё. Он понимал, что Гриндевальд просто-напросто наживается на тех, кого обеспечивает. Они могли дать ему больше, чем он сам предлагал им. Среди них были талантливейшие художники, музыканты, актёры — и, конечно, цирковые артисты тоже. Он покупал их талант за гроши, чтобы потом уничтожить и присвоить себе их успех, который стоит миллионы. — Гриндевальду это, конечно же, не понравилось, — задумчиво протянул Ньют, размышляя. Он начал его шантажировать. У Грейвса была связь с девушкой, которую поместили в психиатрическую больницу с шизофренией или что-то в этом роде… Новость об этом могла попортить ему репутацию. — Поэтому он ушёл из «Аркануса»? Полагаю, что да. — И передал его Тесею, — Ньют медленно кивнул, когда разрозненные лоскуты наконец соединились в цельную картину происходящего. Грейвс очень уважал его. Я думаю, он знал, что Тесею по силам справиться с этой ношей — в отличие от него самого. — А что с этой девушкой? — спросил Ньют. — О ней что-нибудь известно? Я ничего о ней не знаю. Мистер Грейвс никогда об этом не говорил. Они помолчали — только было слышно глухое тиканье старых настенных часов в тишине, вдруг окружившей их тёплым коконом. Ньют. — М? Ты молчишь. — Я думаю. А я ещё не научилась читать твои мысли. Ньют вздохнул, подивившись её нетерпению (уж ей-то досадовать на молчаливого собеседника!); подвинувшись к креслу поближе, он сложил на сиденье руки и прижался к ним подбородком. — Гриндевальд знал, о чём говорит, — промолвил он твёрдо. — Он знал, как заставить Грейвса подчиниться ему. О чём ты? — О том, что Гриндевальд и эта девушка, страдающая шизофренией, могут быть заодно. Хочешь сказать, что она притворялась больной? — По указке Гриндевальда. Будучи частью его плана! — Тесей теперь тоже является его частью, — Ньют устало прикрыл глаза. — И я не понимаю, что нужно сделать, чтобы защитить его. Следить за ним. — За Гриндевальдом? За Тесеем. Следить, чтобы он им не увлёкся. Тина сползла по спинке кресла и завалилась на бок; Ньют открыл глаза, почувствовав лёгкое прикосновение к руке. Она откинулась на спину, задев его плечом. Маленькая ладошка опустилась на его пальцы. Извини, что так неуклюже. Ньют расплылся в улыбке, обхватил Тину руками и притянул её к себе, сползая с кресла. — Так лучше? Да. — Тина, ты же не всегда была такой. Я не знаю. Не могу сказать. — Ты же знаешь, — не унимался Ньют, положив её к себе на колени. — Сама говорила. Я знаю, что не могу ничего рассказать тебе. В голове одна пустота — в буквальном смысле. Мне как будто вырезали память о себе, потому что я вижу только то, что снаружи, и помню только то, что происходило с другими, но не со мной. Меня самой там нет и, наверное, никогда не было. — Это не так. Ты же говоришь со мной. Тогда у меня для тебя плохие новости. Ньют фыркнул от смеха. — Мы это уже проходили. И я не сумасшедший. Спорное утверждение, но в любом случае я рада, что ты не боишься со мной говорить. — Как я могу бояться? — Он ласково улыбнулся ей, умиляясь её выдержке, за щитом которой она скрывала свой страх. — Мне кажется, ты была у меня всегда. Он осторожно коснулся лбом её лба — прохладного и гладкого, как камень, и почувствовал лёгкую дрожь в руках, которыми держал Тину. О, Ньют… Ты даже не представляешь, как сильно я хочу прикоснуться к тебе. По-настоящему. В груди вдруг стало тесно, и Ньют судорожно вздохнул. Он поджал губы, подтянул к себе её руку и приложил к своей щеке. — Ты что-то чувствуешь? — спросил он шёпотом, зная, что Тина его услышит. Это похоже на слепоту, только в прикосновениях. Знаю, что оно есть, но не могу разобрать. Чувствую только, что это ты и никто другой. Взявшись за её руку, Ньют посмотрел на неё. Такая маленькая, узкая. Пальцы тонкие и длинные; краска слезала у самых концов, где должны быть ногти. Он представил их — розовые, вытянутые. Заострённые косточки фаланг, вены синеют под кожей. Ладонь тёплая, особенно посередине. Странно ведь — руки будто бы с самого начала рождаются с вложенным в них знанием о любви, пока сердце о ней не помнит. Иначе зачем им быть такими мягкими? Ньют нажал пальцем на гладкую сердцевину её ладони, а затем беспомощно зажмурился. Ему было жаль её. Быть человеком — тоже проклятие, но его проще вынести, если жить по любви. Это было просто, как дышать; Ньют никогда не задумывался об этом. Не думал и о том, что его любовь не могла прорасти, потому что Тина была заточена в теле старой куклы, и никто, кроме него, не мог слышать её. Она была выдумкой, которая ничего не могла дать в ответ. Ньюту было неважно, безумен он или нет; в конце концов, у него были свои привилегии. Он не любил людей, но с Тиной он мог разговаривать часами, слушать её, спорить с ней — она была вспыльчивой, но быстро остывала, видимо, осознавая безысходность своего положения. Глупо злиться, когда ты кукла, верно? В такие моменты её успокаивало, когда она лежала у него на груди и слушала, как бьётся его сердце. Ньют откинулся на спину и в этот раз, положив Тину себе на грудь, и тихо спросил: — А так? Ему не хотелось, чтобы она страдала. Быть куклой — проклятие, но и это можно вынести, если тебя любят. Так лучше всего. Порой мне даже кажется, что я могу почувствовать, как оно бьётся внутри меня. — Тебе это не кажется, Тина, — сказал Ньют, закрыв глаза. — Потому что оно твоё.VI
9 октября 2022 г. в 22:20
Ньют понимал, что боится за брата.
Этого нельзя было отнять у любви. И кто только сказал, что это самое прекрасное чувство на свете, если ему всегда сопутствуют боль и страх?
«Империя солнца» озарилась лучами славы, и теперь труппу приглашали выступать на огромных сценических площадках, которые вмещали тысячи зрителей.
— Теперь можно забыть о кочевой жизни, Ньют! — воодушевлённо пропел Тесей, хотя Ньют его восторга не разделял. Жизнь, которую они выбрали, была лишена удобств, привычных городскому жителю, и представляла собой приключение, не вписывающееся в рамки действительности. Но именно это и нравилось Ньюту, потому что они были свободны и независимы, занимались любимым делом и познавали мир вокруг, который гостеприимно распахивал перед ними двери.
Теперь же он ограничивался стенами величественного здания викторианской эпохи, где золотой блеск роскоши заменил собой свет солнца, которое встречало их каждое утро у дверей прицепа. Ньют не мог разглядеть лиц, которые затмевало сияние драгоценностей и дорогих тканей; на представления регулярно съезжались высокопоставленные чиновники и их жёны. В газетах писали о том, что «Империю солнца» посещали даже члены королевской семьи. Однажды Скамандеры получили приглашение на званый ужин, на котором премьер-министр лично выразил им свою признательность — по его словам, сейчас как никогда необходимы смех и чудеса, которые могут помочь людям пережить столь непростые времена. Тесей принял это за честь, Ньют же чувствовал себя неловко; что-то изменилось, что-то определённо изменилось в самом движении воздуха, который казался колючим из-за того, что полнился так и неозвученными вслух словами.
Заручившись поддержкой, Тесей понял, что мир к нему благосклонен, и доверился ему. Оба Скамандера всегда отличались тем, что были закрытыми, но Ньют с удивлением обнаружил, что Тесей точно сбросил с себя броню, которая обнажила его искрящееся сердце. Казалось, война и гибель Литы не могли позволить ему сделать это; в такой разрушительный век впору прятать хрупкость, а не раскрывать её нараспашку.
Но Ньют знал — единственный, кто знал, что сильные ломаются быстрее и звонче прочих. Что это опасно — доверять людям, особенно тем, кого так жадно пытаешься обмануть сам.
Тесей продумывал трюки досконально — подробно расписывал устройство каждого в своём дневнике, рисуя схемы и чертежи, сам занимался установкой необходимого реквизита, нанимал ассистентов в помощь. Ньют всегда был рядом — Тесей посвящал его в свои секреты, рассказывал ему обо всём, что занимало его мысли; даже о том, как проходят вечера в светском обществе, к которому он всё больше и больше привязывался. Среди его новых знакомых были утончённые франты, предпочитавшие проводить время за игрой в покер и в компании дочерей банкиров — красивых и пустозвонных, словно куклы.
Ньют не одобрял новое увлечение брата, которого ослепил успех, лишив не благоразумия, но бдительности, которая могла предостеречь его от неверных шагов — или неверной компании, которая у Ньюта не вызывала доверия. Впрочем, он признался мне, что эта компания отвлекла на себя внимание Банти, которая, так и не добившись взаимности от Ньюта, поддалась её очарованию и впоследствии стала её частью. Ньюту это принесло некоторое облегчение, хотя ему было до боли жаль, что Банти, не знавшая роскоши, окунулась в среду, пленившую её иллюзией беспечности, которой были окутаны деньги. Она стала дорого одеваться, говорить чуть с напевом, растягивая слова, курить сигареты, изящно держа между пальцами длинный мундштук. На людях и на манеже она блестяще исполняла роль одной из дочерей банкиров — улыбаясь и сияя, Банти была прекрасна, как цветок, подхваченный дерзкой рукой, чтобы поместить её в букет из десятков таких же — красивых и уже неживых.
Ньют чувствовал на себе вину за это, особенно — в минуты, когда они оставались наедине и Банти снимала с себя кукольную маску перед ним, становясь собой.
Она бы никогда не позволила себе солгать ему.
— Я знаю, ты осуждаешь меня, — тихо сказала она; обычно в это время она уже уходила домой, а Ньют задерживался допоздна рядом с Пан и её слонёнком, недавно появившимся на свет. Поэтому он, покинув комнаты, в которых находились вольеры с животными, удивился, когда обнаружил её на ступеньках лестницы, ведущей в коридор. Поверх парадного костюма Банти накинула на плечи длинное пальто, в который куталась, будто от холода, хотя стоял июль.
— Банти! — Ньют растерянно уставился на неё. — Я думал, ты уже ушла.
— Я ждала тебя. — Она смущённо коснулась гладких локонов, уложенных в элегантную причёску, — раньше она носила растрёпанные косы, походя на школьницу. — Это ничего?
— Нет, конечно. — Засуетившись, Ньют подал ей руку. — Пойдём, я провожу тебя.
Её губы тронула дёрганная улыбка; она осторожно вложила пальцы в его ладонь и поднялась на ноги.
— Скажи, — Банти озиралась по сторонам, будто боясь, что их могли обнаружить, — ты осуждаешь меня?
— Нет. С чего бы я осуждал тебя?
Она молчала. Ньют внимательно посмотрел на неё.
— Я выхожу замуж, — сказала Банти, повернувшись к нему. Ньют, облизнув губы, поспешил сказать:
— Поздравляю. — Он вздохнул, наблюдая за её дрожащими пальцами, которыми она вертела пуговицу на пальто. — Надеюсь… ты счастлива?
Банти часто закивала.
— Генри очень хороший, — протараторила она взволнованно. — Он… Да, он американец. Он хочет баллотироваться в сенат. Его отец издаёт газету в Нью-Йорке, и он сказал, что наши фотографии со свадьбы украсят первую страницу следующего выпуска, — Банти коротко засмеялась. — Забавно, не правда ли?
— Так ты, — они вышли в пустой освещённый вестибюль, и стук её каблуков по глянцевой плитке гулко отозвался в тишине, — ты уезжаешь? В Америку?
Банти застыла на месте, и Ньют невольно сбавил шаг.
— Прости, — тихо прошелестела она, и он заметил, как её глаза влажно блеснули. — Я хотела сказать раньше. Я уже говорила с Тесеем, а тебе сказать всё не решалась. — Банти поморщилась. — Это так глупо… И я такая глупая! Мне правда очень жаль…
— Всё хорошо, Банти, — успокаивающе произнёс Ньют, легонько коснувшись её плеча. — Я надеюсь, что Нью-Йорк даст тебе то, что, вероятно, тебе не хватало здесь.
Банти усмехнулась и шагнула в сторону, позволив его руке соскользнуть с плеча.
— Напротив — Нью-Йорк позволит мне освободиться от того, что меня здесь удерживало.
Она внимательно смотрела него, и Ньют, заробев, опустил взгляд, вновь вперившись им в её блестящие пуговицы.
— «Империи» будет не хватать тебя, — сказал он с лёгкой улыбкой, на миг коснувшейся его губ. — Рыжику — особенно.
— Он в надёжных руках, — Банти улыбнулась сквозь слёзы, что засеребрились на щеках. — Как и все остальные… И не только звери. О! А вот и Генри, — она обернулась к дверям вестибюля и взмахнула рукой, приветствуя высокого красивого мужчину в смокинге. — Ну, я пойду, а то он меня заждался. Не любит, когда я задерживаюсь.
Ньют проводил её взглядом — Банти легко подплыла к Генри, которого сразу подхватила под руку, расплывшись в широкой улыбке. Уходя, он бросил на Ньюта настороженный взгляд, но беспечное щебетание Банти отвлекло его, и черты его лица расслабились, когда он понял, что его чести ничего не угрожает.
Когда их силуэты скрылись во мраке подкравшейся ночи, Ньют ещё немного постоял у лестницы, задумчиво поджимая губы, а затем направился по коридору к кабинету брата. Желание увидеть Тесея было скорее неосознанным, почти инстинктивным, особенно — в минуты, когда его охватывало беспокойство.
О Банти он думал мало; все его мысли занимал Тесей, поведение которого в последнее время вселяло в сердце Ньюта тревогу. Вечерами он пропадал в компании своих новых друзей — дверь кабинета оказалась заперта и в этот раз. Иногда он возвращался пьяным, так что, столкнувшись с Ньютом, он позволял ему увести себя в спальню, где откидывался на кровать в каком-то сладостном беспамятстве. Добиться каких-либо объяснений Ньюту не удавалось — протрезвев, Тесей отмахивался от его вопросов, чтобы сосредоточиться на работе.
Вскоре Ньют узнал, что Тесей начал ухаживать за Виндой Розье, француженкой, убийственно красивой и острой на язык. Ньют видел её на вечере у премьер-министра в компании седовласого мужчины, который был слеп на один глаз. Случайно поймав его взгляд, Ньют почувствовал подступившую к горлу тошноту. Он не привлекал к себе столько внимания, сколько доставалось Тесею, но взгляд, давление которого он не выдержал, отвернувшись, показался ему неоправданно пристальным — он будто просачивался внутрь, не разрывая покровов. Стеклянный протез, это пустое беспощадное око, не знавшее слёз, выражало силу, которая заставляла бездумно подчиниться, и Ньют, испытывая отвращение, ушёл, зная, что Тесей не последует за ним. Позже он узнал, что того мужчину звали Геллерт Гриндевальд и он был готов предложить щедрое финансирование для «Империи солнца», преданным поклонником которой он являлся.
— Он считает, что для трюков необходимо достойное оборудование, — рассуждал Тесей, расхаживая по кабинету с листами бумаги в руках. — Так они будут производить больший эффект на публику. Это мне Винда сказала.
Ньют поджал губы, сидя на краешке кресла. Он сутулился, задумавшись, но когда Тесей сбавил шаг и встал перед ним, возвышаясь, он поднял голову и расправил плечи.
— Ты, конечно же, с этим не согласен, — хмыкнул он. — По глазам вижу. — Вдруг взметнулась рука, и Ньют почувствовал лёгкое прикосновение на своих волосах. Тесей сдвинул ему чёлку, как делал это в детстве, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.
— Ну?
— Я ему не доверяю, вот и всё, — выдохнул он.
— Пора учиться этому заново, Ньют. Иначе можно всю жизнь провести в тени, так и не узнав, что кроме неё есть что-то ещё.
— Но зачем нам помощь для этого? Разве мы не справляемся сами?
— Геллерт очень влиятелен, Ньют, — произнёс Тесей. Он опустился на корточки перед ним и, отложив бумаги, сложил руки на его коленях, чтобы опереться на них подбородком. — Благодаря ему мы будем востребованы в Америке. В Советском Союзе. Они сами захотят нас.
Ньют вдруг улыбнулся.
— Зачем тебе это? — тихо спросил он. — Я имею в виду… Что будет потом?
— «Империя солнца» станет первой и единственной в своём роде. Она войдёт в историю. Разве ты не хотел бы этого?
— Нет.
— А чего же ты хочешь?
Это было несложно — сказать правду, но Ньют замолчал, вдруг подумав о Тине. Ночами ему виделись странные сны: повернёшь голову, а она лежит рядом, только длинная, тёплая, настоящая — и улыбается.
У неё руки такие мягкие; коснётся плеч ими, к шее потянется, и внутри сделается так сладко и горячо… Она пахнет — тёпло-медовым, прозрачным ароматом. Так пахнет весной, когда снег ещё не растаял, а солнце уже греет по самые косточки.
С ней тоже так, только глубже. Сильнее — особенно когда она так улыбается.
Он тоже может коснуться; ресницы у неё дрожат, когда он прикладывается к нежной щеке губами. Под подбородком шрамик, прямо на шее — он целует и его. По ключицам пальцами, скользя вниз, чувствуя сетку рёбер — и то, как они жарко вибрируют под ударами сердца.
— Кукла! Это же кукла! Вот сумасшедший!
Он резко оглядывается, чувствуя, как градом ударяет по спине смех, но никого не видит за ней; под пальцами чувствуется не сердце, а ткань одёжек, которые он сшил для неё. Они теперь не подойдут…
Но её больше нет.
— Я хочу, чтобы всё было как раньше, — хрипло проговорил Ньют и поморщился, поняв, как это нелепо и по-детски звучит. Тесей усмехнулся.
— Рано или поздно всем приходится взрослеть.
— Это другое. Ты… другой, и я его плохо знаю.
Тесей помолчал, внимательно глядя на брата. В его глазах что-то вспыхнуло, как от узнавания, и Ньюту показалось, что новый, чужой мир, в заточении которого они оба оказались, наконец дал трещину.
— Иногда ты напоминаешь мне Литу, — вдруг сказал он, и Ньют озадаченно уставился на него. — Однажды она сказала мне почти то же самое.
Тесей поднялся на ноги и отошёл к окну, свернув бумаги в трубку. Ньют пристально наблюдал за ним, отслеживая в нём малейшую перемену, которая напомнила бы ему о той поре, когда Лита была ещё жива. И несмотря на то, что теперь от него тянуло терпкими духами Винды, от которых кружилась голова, Ньют понимал, что память о Лите невозможно выжечь из сердца, которое всегда билось за неё.
— Она хотела ребёнка, — наконец произнёс Тесей, глядя в окно — улицы уже покрылись налётом дымчатых сумерек. — Я сказал ей, что сейчас неподходящее время для этого, потому что нам нужно выступать. Она разозлилась. Сказала, что для меня важны только фокусы, может, и моя любовь к ней — это тоже трюк, чтобы заманить её в ловушку, из которой нет выхода?.. — Тесей коротко засмеялся, точно поперхнулся кашлем. — Я сказал ей, что это всё выдумки, что придёт время и мы заживём как настоящая семья. У нас будет свой дом. Дети. Я найду работу в какой-нибудь конторе. — Он обернулся к брату, и Ньют понял, что его былой энтузиазм иссяк, оставив место загрубевшей на его лице усталости.
— Но Лита… Она не поверила мне. — Голос у Тесея стал слабым и хриплым, будто в простуде. — Она так посмотрела на меня… В какой-то миг я подумал, что она разочарована во мне и жалеет, что связала со мной свою жизнь. Она не хотела, чтобы её делили с чем-то ещё. Она хотела, чтобы я принадлежал только ей. В одной любви только к ней — без игр и фокусов, потому что меня она полюбила без них. Другим. Так она и сказала.
Замолчав, Тесей отвернулся, и Ньют почувствовал, как его пробрал холод. Осознание прошило, как иглой — прямо и больно; так сложился цельный узор, сотканный из вырванных нитей — нелюбовь в семье, гибель брата, одержимость Тесея.
Смерть, чтобы освободиться от этого.
Ньют подскочил с кресла и развернулся к двери — он вдруг понял, что здесь нечем дышать.
— Ньют?
Он коснулся латунной ручки и замер, склонив голову. Грудь его тяжело и часто вздымалась — сердце будто увеличилось вдвое.
— Я не должен был тебе говорить, — произнёс Тесей, приблизившись к нему, и коснулся его плеча. Ньют отстранился, испытывая злость — на себя, на брата, на судьбу, которая сворачивает так, что не знаешь, как выпутаться из очередной её петли. Он понимал, что Тесею тоже больно, но именно это его и заставляло злиться, потому что эта боль не делилась надвое — приумножалась на два; потому что вина была общая и принадлежала обоим в одинаковой мере.
— Мы не должны были этого допустить, — промолвил Ньют хрипло.
— Я знаю.
— У неё не осталось выбора. Мы ей ничего не оставили.
— Не говори так, — прошептал Тесей едва слышно, и лицо его исказилось.
— Я говорю правду. Она выбрала сторону, обратную твоей. Она выбрала тебя, когда ты выбирал овации.
— Не говори так! — Злость Ньюта моментально передалась Тесею, который стиснул в кулаках воротник его рубашки, впечатав его спиной к двери. От резкого толчка из лёгких выбило воздух, и Ньют, сглотнув, опустил взгляд. Он знал, что Тесей не ударит его, но всё же попросил едва слышно:
— Не надо.
И спустя пару мгновений Тесей отпустил его. Ньют больше не поднимал на него взгляда — тихо щёлкнула задвижка, и он выскользнул в коридор. Слов больше не осталось, и он понимал, что теперь им нужно побыть порознь, чтобы не навредить друг другу, потому что раны были ещё свежи.