* * *
Из этой затеи ничего не вышло: детишкам, может, и нравилось слушать забавные беседы кукольника со своей дорогой подругой, но их родители находили это несколько странным даже для шапито. Слухи о его сумасшествии и прежде кочевали из уст в уста, с каждым днём подкрепляясь новыми подробностями. Порой воображение может загнать в ловушку даже самого изощрённого из человеческих умов, который в одночасье уступит логике, чтобы предаться диковинной лжи. Скендер счёл, что ходячие толки не добавляют его фигуре должной солидности, а явление Ньюта Скамандера и вовсе представлялось ему помехой, которую необходимо было устранить, как ненужную для механизма деталь. Поначалу выступления Скамандера даже забавляли его и он находил в них особое очарование, отмечая про себя, что Ньют обладает тонко чувствующей натурой, способной находить в горькой прозе жизни смысл и красоту. Это и удивляло больше всего: человек, переживший войну и потери близких ему людей, а теперь — лишившись главной страсти, коей являлись звери и забота о них, не имея друзей, кроме неказистой длинноногой куклы, Ньют таинственным образом сохранял в себе свет, который, казалось, сиял тем ярче, чем гуще и отчаяннее становился мрак вокруг. В этом и проявлялось характерное для него упрямство, которое озадачивало многих и потому вынуждало думать, будто с Ньютом было что-то не так. Только детей было сложно обмануть — они видели в нём друга, когда их родители — сумасшедшего. Их веру определяли газетные сводки и властные языки, которыми они обладали сами и даже обращали их на своих же чад. Впрочем, им бы не помешало поучиться у ребят умению смотреть на мир сердцем, которое знало гораздо больше. Такова история Ньюта, оказавшегося на улице под дождём, с чемоданом в руке и с куклой — в другой. Он чувствовал себя разбитым, Тина и вовсе была таковой: у неё сломалась рука, поправить которую у Ньюта пока не было возможности. Он спешил на вокзал, чтобы вернуться в Дорсет. …В Уэймут поезд прибыл после полудня, и Ньют, ступив на перрон, почувствовал, как грудь его раздалась, а сердце забилось сильнее. Воздух был тёплым и чуть солоноватым. Со всех сторон его объяли радостный смех и приветствия, адресованные тем, кто вернулся издалека; семьи соединялись вновь, смыкая руки и губы, пока носильщики с грохотом свозили на тележках багаж. Золотой свет, сочась сквозь сизую дымку облаков, игриво отражался от алых боков паровоза, касался сухих ресниц, лукаво тянулся к глазам — Ньют не щурился, зная, что солнце здесь всегда было бережливым. В странном исступлении он стоял на перроне, позволяя фигурам проскальзывать мимо, задевая плечом, — они спешили, чтобы встретить или проводить, и эта суета клокотала неразборчивым гулом, в котором слышались слёзы. Ньют не смыкал глаз всю дорогу, не брал в рот ни крошки, как бы усмирившись до механического состояния, чтобы ничего не чувствовать. Но наблюдая за раскрасневшимися лицами, трепетными в объятиях руками, за людьми, которые на вокзале становились честнее, сбрасывая иллюзии, он почувствовал, как внутри будто что-то треснуло. Он не понимал, зачем он здесь. Душа его была иссушена, и сил больше не оставалось, будто все он отдал короткой вспышке энтузиазма, которая заставила его купить билет до Уэймута и сесть на поезд. Тогда Ньют не думал о том, что будет делать потом; ему казалось, что стоит ему только оказаться дома, как сразу он получит ответ — и с него спадёт проклятие. Ньют последовал за остальными к омнибусу — толкучка в салоне привела его в чувство, и он, крепче прижав к себе Тину, обратился к водителю: — Вы едете через Абботсбери? — Едем, — он подкрутил ус, с подозрением разглядывая Ньюта, который смутился своего вида: одежда на нём была грязная, волосы слежались, на лице виднелись земляные разводы, которые он пытался стереть платком, но безуспешно. Розоватые рубцы затянувшихся царапин на лице после взрыва в читальном зале также не добавляли ему особой привлекательности. — Не загораживайте проход, сэр, пройдите в салон… Постойте! — Ньют запнулся, резко повернувшись к нему, чем вызвал недовольство пожилой дамы, следовавшей за ним. — Прошу прощения, — он шевельнулся в сторону, пропуская её. — Вы, — водитель указал на него пальцем, — я вас, кажется, знаю. Вы случайно не актёр? — Боюсь, вы меня с кем-то путаете, — с растерянной улыбкой отозвался Ньют, потупив взгляд, и стиснул Тину в руке так, чтобы спрятать её под рукавом. — Но я знаю ваше лицо! — не унимался водитель, чем привлёк внимание пассажиров, многие из которых уже расположились на местах и устремили на них заинтересованные взгляды. — Помню из газеты. Как же это… А! — Он с радостным кличем хлопнул себя по лбу. — Вот же оно! Вы — дрессировщик! Ваша фамилия Саламандер… — Скамандер, сэр, — машинально поправил Ньют и втянул ртом воздух, чувствуя, как по позвонкам поднимается дрожь. Ему хватило пары секунд, чтобы принять решение. — П-прошу прощения, — люди всё ещё поднимались по ступенькам в омнибус, и Ньют, пренебрегая манерами, спешно протиснулся между ними к выходу. — Мистер, постойте! — Скамандер?.. — Тесей Скамандер? Иллюзионист? — Нет, это его брат!.. Ньют не сбавлял шага, даже когда голоса остались позади, а вместе с ними и омнибус. Ноги увели его в суету шумного города, в котором растворилось его лицо и имя, и он шёл по улицам, отрывая себя от дома, в котором ему не было места. Он знал, что не вернётся. Он не сможет посмотреть в лицо матери и сказать: «Это я», потому что Ньюта, которого она знала, больше не было. Это было бы нечестно по отношению к ней, чего она точно не заслуживала, потому что кто-то чужой теперь влачил его тело, в котором плохо узнавался прежний: дрессировщик, брат, человек, сердце которого билось за правду. Кто он теперь, этот незнакомец с пустотой в груди? Усталость позволила отчаянию охватить его, и Ньют чувствовал, что поддаётся ей, теряя остатки мужества. Он шёл не останавливаясь, а, перешагнув границу города, поднял голову, чтобы окунуться в холодную глубину вдруг раздавшегося до краёв неба. Люди больше не встречались ему на пути, и это принесло ему некоторое облегчение. Деревенские домики ютились на величавых изгибах земли, что зеленела и пахла дождём, мягко пружинила под ногами, которые, точно в проклятии, уводили его дальше — от памяти, от боли, от самого себя. Когда на горизонте показалась сверкающая полоска побережья, Ньют качнулся и в бессилии осел на землю, выпустив вещи из рук. Он дышал часто и тяжело — воздух за городом всегда был опьяняюще свежим, так что кружилась голова. Развязав бант у горла, Ньют распустил галстук, стянул с плеч пальто, чувствуя, как наливается потом тело, и посмотрел на Тину, которая лежала рядом в траве. Он легонько коснулся её взлохмаченных волос, пытаясь пригладить их, и хрипло произнёс: — Кажется, я подвёл нас, Тина. Ньют полез в чемодан за флягой, чтобы глотнуть воды, и едва не застонал от жажды, которая горячо воспрянула к горлу, едва он пригубил. Он оставил немного, чтобы умыться, после чего дышать сразу стало легче; проведя ладонью по влажному лицу, Ньют обернулся к Тине — жалкой, разбитой, грязной, она будто бы сделалась вдвое меньше. Сломанная правая рука беспомощно распласталась на земле, раскрыв ладонь под солнцем. В середине всегда теплее всего. Ньют осторожно коснулся её, чтобы убедиться в этом. Он подхватил её, чтобы подтянуть руку, закрепив на плече галстуком. Поправил манжеты её серебристого комбинезона. В каждом твёрдом шве была заключена мольба; Ньют тряхнул головой, нахмурив брови, — ну зачем, зачем он так привязался? Это и впрямь было дико даже для него, но когда он чувствовал нечто подобное к живому человеку? Когда он понял, что она была живее? Поднялся ветер, и Ньют разобрал в нём эхо голосов, переплетающихся в один, ядерный, как крик — а потом раздалось лошадиное ржание. Трескучие переговоры ворон звучали особенно громко над низиной, где не было ни души. Но Ньют был уверен, что не ошибся: здесь был кто-то ещё. Дымка облаков наливалась твердью, и вскоре солнце ослабило свой пыл; Ньют обвёл взглядом пустошь, поддёрнутую вереском, предчувствуя приближение дождя. Он осторожно поднялся на ноги, прислушиваясь к звукам, — вдалеке кричали чайки. Ветер тормошил его волосы, вздымал воротник рубашки; Ньют внимательно прислушивался к нему и происходящей перемене снаружи и у него внутри. Сердце отчего-то забилось взволнованно и горячо. Он подобрал пальто, чемодан и подхватил Тину, точно ребёнка. — Пойдём, — пробормотал Ньют мягко, ткнувшись губами ей в волосы. — Нам нужно найти место для ночлега. На самом деле — найти причину волнения, что всколыхнулось у него в груди, пробуждая к чувству. Природа, не огранённая усилиями человека, всегда особенно воздействовала на Ньюта, который черпал от неё силы, обретая покой и уверенность. Но что-то ещё, кроме тёплого ветра и скользящего по ногам вереска, имело смысл, отчего всё внутри него вдруг воспрянуло к движению, поиску — с намерением обязательно найти ответ. Ньют шёл на северо-запад вдоль побережья, которое серебрилось под робким светом солнца, выглядывающего из-за облаков. Неподалёку виднелось небольшое поселение — Ньют разглядел круглые фигурки пасущихся овец. Он спустился со склона и наконец понял, что озадачило его, к чему так устремился его наученный острый слух: впереди стояли повозки, запряженные лошадьми, и оттуда доносились голоса. Это была наша первая встреча, но я не сразу заметил его. У нас как раз наступило время обеда, поэтому все были заняты наполнением своих истощённых желудков, расположившись на земле с солнечной стороны, и, конечно, это дело не обходилось без привычного ворчания Коротышки, который боялся, что ему достанется меньше остальных. — Кажись, у нас гости, — прогнусавил Сэм, оторвавшись от тарелки, и указал подбородком в сторону. Абернэти оглянулся, последовав его примеру, и фыркнул: — Очередной попрошайка. Но Ньют совершенно не походил на него — это я понял сразу. Скорее, он походил на джентльмена, попавшего в трудную ситуацию, потому что одежда на нём была столичного кроя, хотя вид его и оставлял желать лучшего: он выглядел очень худым и измождённым. Я оторвался от нашего лагеря, сделав несколько шагов в его сторону, и махнул ему рукой: — Вам нужна помощь, мистер? Его диковатый вид немного настораживал меня, а когда я поймал его взгляд из-под вьющейся рыжеватой чёлки, то застыл на месте, несколько обескураженный его странным выражением. На мгновение я подумал, что он не в себе. — Как вас зовут? — громко спросил я, чтобы как можно быстрее разобраться с этим типом и понять, несёт он с собой опасность или нет. Он моргнул, и его лицо тотчас смягчилось. — Ньют Скамандер, — его голос звучал дружелюбно и вежливо, и я вздохнул с облегчением. — А вас? — Якоб Ковальски, — я протянул ладонь для пожатия, но тут же спохватился, поняв, что его руки были заняты поклажей, которую он нёс с собой. — Должно быть, вы из Уэймута? — Так и есть. — Вчера там проходила ярмарка, мы приезжали, чтобы в ней поучаствовать, — я махнул в сторону нашего лагеря, и Ньют проследил за движением, остановив взгляд на потрёпанной вывеске, которую колыхало ветром на повозке. На ней крупными красными буквами было написано: «Ковальски и К°». — Счастливая пора! С прилавка смели всё, даже овсяное печенье… — Вы пекарь? — Ньют перевёл взгляд на меня, и я растерянно улыбнулся, мысленно попеняв себя за излишнюю болтливость. — Точно! Выпечка — моя страсть, хотя, признаться, ничто не может сравниться с фирменным яблочным штруделем, который печёт моя Куинни. — Меня вдруг осенило, и я протараторил: — Слушайте, а вы случаем не проголодались? У нас как раз обед, и я мог бы вас угостить, если вы не торопитесь… — Нет, — он улыбнулся, и его лицо тут же посветлело, показавшись необычайно юным, что ввело меня в заблуждение — определить, сколько Ньюту лет, было попросту невозможно. — На самом деле я страшно голоден. И, кстати говоря, овсяное печенье — моё любимое. Этого было достаточно, чтобы понять, что с Ньютом мы поладим. Я провёл его к лагерю, чтобы представить ребятам. — Из Уэймута? Вы там работаете? — важно осведомился Абернэти, оценивающим взглядом пробежав по Ньюту. — Не совсем, — растерянно проговорил он. — Я здесь проездом. — А куда направляетесь? На мгновение глаза Ньюта сделались стеклянными. — В Абботсбери. — Фью! — присвистнул Сэм. — Пешком? Это же в десяти милях отсюда! — Не рассчитывайте на попутку, сэр, — пискнул Коротышка, ткнув ложкой в его сторону. — В этих местах вы ничего не найдёте. — Мы всё ещё здесь, — усмехнулся Абернэти, взглянув на него. — Только направляемся на север. Простите, не получится. — Я и не стал бы просить, — просто сказал Ньют, подняв брови. — Но, боюсь, мне придётся воспользоваться вашим гостеприимством, чтобы продолжить путь, — он посмотрел на меня — его глаза сияли весёлым блеском, хотя губы оставались спокойны. — Ну конечно! — воодушевлённо воскликнул я, взбираясь по ступенькам в салон. — Я скажу Куинни, чтобы она вынесла вам поесть. Дорогая!.. Тем временем Ньют, не обращая внимания на направленные на него взгляды, расположился чуть поодаль на траве, сложив пальто и чемодан. Куклу он усадил рядом с собой, и от него не укрылось, как Сэм ткнул локтём Абернэти и что-то шепнул ему на ухо, кивнув в её сторону. Сумасшедший? ну и пусть! Можно подумать, они сказали что-то такое, чего он не знал. На их лицах заплясали кривоватые улыбки. Коротышка, заметив это, насупился, недовольный тем, что его не посвятили в тайный разговор, нахлобучил кепку и отошёл к пони, чтобы угостить его морковкой. Когда Куинни показалась на улице, Ньют внимательно посмотрел на неё, мигом отметив её нездоровую бледность, которая, впрочем, очень подходила её изящной красоте. Она была одета в бордовое струящееся платье, на голове был повязан платок, длинные концы которого раздувал ветер, точно парус. У неё были удивительные волосы — жёлтое мягкое золото, завивающееся в кольца, которые пружинили около лба и щёк. Она шла медленно, неся в руках блюдо, и Ньют тут же подскочил к ней навстречу, чтобы подхватить его в руки. Приблизившись, он разглядел тёмные круги у неё под глазами, которые казались тусклыми и пустыми, выражая безучастность ко всему, что происходило вокруг. Ньют опустил взгляд. — Большое спасибо! — Он смущённо улыбнулся, но Куинни только коротко кивнула в ответ, пробежавшись по нему рассеянным взглядом. Он догадывался, что ей не здоровилось и, возможно, она захочет вернуться в повозку, но она оставалась на месте, наблюдая за тем, как он прошёл к своим вещам и устроился на земле, чтобы подкрепиться. Помню, тогда Куинни приготовила жареный картофель с мясом и зелёным горошком, я же отвечал за хлеб и булочки к чаю, которые как раз хотел предложить Ньюту (позже выяснилось, что их все съел Коротышка, не оставив ни крошки). Я думаю, эта деталь играет немаловажную роль в том, что произошло дальше, потому что, если бы не Коротышка, я бы не стал так долго возиться в кухне, пытаясь найти эти злосчастные булочки, а значит, очень скоро пошёл бы за Куинни, чтобы отвести её в салон, пока ей что-нибудь не привиделось, как это часто бывало. Так она стояла, почти не дыша, и не отрывала взгляда от Ньюта, чувствуя, как некая непреодолимая сила влечёт её в ту сторону, к нему; как будто там, на той стороне, открывалась тайна, прежде ей недоступная. Приблизившись, Куинни опустилась на корточки, и Ньют, замерев с вилкой у рта, растерянно посмотрел на неё. Он понял, что привлекло её внимание; Куинни как будто пыталась что-то сказать, но не могла, и только указывала пальцем на Тину, скосившуюся на бок в его сторону. — Она, — дрогнувшим голосом шепнула Куинни. — Пожалуйста? У Ньюта сжалось сердце. Он проникся к ней сочувствием, хотя и не понимал, чем она страдала и почему была так слаба, едва выговаривая слова. Её глаза заискрились, поддетые влагой, и он прочитал в них застарелую боль, которая вдруг всколыхнулась диким огнём на дне зрачков, заставив покрыться дрожью её треснутые пухлые губы. — Пожалуйста? — повторила она умоляюще, и Ньют, встрепенувшись, осторожно подтянул к ней куклу. — Она сегодня немного не в форме, — с лёгкой улыбкой произнёс он, кивнув на её пострадавшую руку, — но я уверен, что она тоже будет рада познакомиться. Обезоруживающая мягкость в голосе, которым он обратился к Куинни, подействовала на неё: она расслабилась, расплылась в улыбке, издав короткий птичий звук, и уверенно протянула к Тине руки, чтобы обхватить её. Восторг, который отразился на её лице, невозможно было передать словами: она будто бы перевоплотилась в маленькую девочку, которой подарили вожделенную куклу на Рождество. Но Ньюта поразило совсем другое — то, как Куинни смотрела на неё. Никто не смотрел на неё так — ну, может быть, кроме него самого, потому что Ньют видел в ней не куклу, а душу, к которой питал самое искреннее и тёплое чувство. Он узнал это в прояснившихся глазах Куинни. Слёзы лились по щекам беспрестанно; она смеялась и плакала одновременно, держа в руках куклу, и в её прозрачном, как родник, взгляде открылась такая всепоглощающая нежность и любовь, что кожа у него вмиг покрылась мурашками. Впервые Ньют почувствовал, как глубоко и правдиво его поняли, бережно скользнув под покровы, и это осознание показалось ему слишком острым и оттого волнующим, так что он, лишившись дара речи, изумлённо уставился на Куинни, пытаясь понять, как она это сделала, не сказав ему почти ни слова. Как она разгадала его? Куинни ласково коснулась волос Тины и едва слышно прошептала: — Я так скучала… Я застал лишь одно короткое мгновение, завидев её такой, — никогда прежде мне не доводилось видеть её столь яркой и счастливой. Но это продолжалось недолго: я не успел ничего сделать, когда Сэм подскочил со своего места и, устремившись к Куинни, вырвал из её рук куклу. — Нет! — Она тут же вспорхнула следом, вцепившись в его руку. — Брось, Куин, я только посмотреть… — В следующее мгновение он со смехом бросил куклу в руки Абернэти, который ловко поймал её. Я с ужасом наблюдал за ними, но больше всего я испугался за Куинни, лицо которой исказилось до неузнаваемости. — Идиоты! — заорал я что есть мочи и бросился к ухмыляющемуся Абернэти. — Прекратите сейчас же! Абернэти среагировал быстрее и бросил куклу обратно Сэму; рука у неё заболталась, как на ветру. — Кажется, у неё что-то… — Сэм, давай мне! — Это был Коротышка; уж он-то не преминет случаем воспользоваться вниманием, которое снизойдёт до него, чтобы он совершил какую-нибудь пакость и заслужил уважение. Сообразив, я подбежал к нему, раскинув руки, но в одно мгновение все замерли на местах, и смех на устах оборвался, когда раздался пронзительный вопль. Она кричала. — Куинни! Я помню только, как в ответ протяжно загудел ветер, ударяя в спины; казалось, ещё мгновение, и под раскаты приближающейся грозы земля под ногами разверзнётся в стороны. Её платок сорвался с плеч, когда она побежала прочь, прижимая к себе вырванную из рук Сэма куклу. — Куинни, стой! — Я бросился за ней; остальные смотрели вслед, разинув рты, и про Ньюта, казалось, даже забыли. Но его лицо я, пожалуй, никогда не забуду. Наблюдая за потасовкой, Ньют молча поднялся на ноги; пальцы ослабли, и он выронил тарелку на землю. Его взгляд вновь стал до странного пустым, как у мертвеца, но глаза оставались яркие-яркие, как под стеклом, застывшие в агонии ужаса. Кровь отлила от лица, на бесцветных губах будто дрогнуло слово, и затем Ньют, сделав шаг на едва гнущихся ногах, поддался разгоревшемуся внутри порыву и вихрем ринулся следом. Куинни бежала в сторону пляжа — я видел её раздувающееся платье и сияние распустившихся волос, на которые бросало свои последние лучи закатное солнце. Я выдохся довольно быстро, так что Ньюту вскоре удалось меня опередить; казалось, мы бежали так долго, что обогнали бы и само время. Ньют сбавил шаг только у склона, поросшего высокой травой, который скатывался к берегу, укрытому рыжим песком. Слышался плеск волн, радостно кричали чайки; Ньют дышал часто, но не усталость заставила его остановиться. Я добрался до него, рвано дыша, посмотрел вниз и тут же вскрикнул: — Куинни! Она была там, сидела на песке — и не одна. Редко мне приходилось наблюдать её улыбку, но теперь она не сходила с её лица; я даже мог разобрать колокольчиковый перезвон её смеха. Напротив неё сидела незнакомая девушка в такой же позе — устроившись на коленях; может, поэтому казалось, будто они отражались друг в друге, словно в зеркале, хотя у неё были тёмные волосы. Они хлопали друг другу в ладоши, как в детской считалочке, и их губы шевелились в синхронной игре слов. Ньют не мог оторвать от неё взгляда; в груди у него клокотало сбитое дыхание наперегонки с сердцем, готовым выскочить наружу. Он с болью узнавал швы на её серебристом комбинезоне, её стриженные до подбородка волосы, её тонкие руки и пальцы — теперь длиннее и мягче; она вся была длинной, мягкой, настоящей, и в смехе её он слышал голос, который так долго звучал только у него в голове. А глаза — глубокие, как тёмная вода в гроте, но они горели ярче всех солнц империй, сожжённых ими заживо. Он не знал её улыбки, теперь уверенно касавшейся её губ, растягивая так, чтобы на вспыхнувших румянцем щеках впервые показались ямочки; но Ньют не сомневался в том, кому теперь она принадлежала. Это была Тина.XI
16 января 2023 г. в 22:28
Ньют понимал, что Скендер хочет от него избавиться.
Лишившись своих подопечных, а вместе с ними — и работы, он взял на себя обязанности мальчика на побегушках, коим до недавнего времени был Криденс, помогавший с реквизитом. Ньют терпеливо выполнял поручения, внимательно наблюдая за Скендером, с довольством набивавшим себе карманы, и его компанией, которую тот собрал из неотёсанных юнцов, разыгрывавших на улицах незамысловатые юмористические сценки за гроши. Скендер обходился дешёвой рабочей силой, чтобы сдирать с посетителей немыслимые суммы за представления, которые вызывали у них праздный интерес, являясь единственным развлечением, не отягощающим зажатые умы.
Но Ньют не был бы Ньютом, которого я знаю, если бы не его непоколебимая твёрдость, сочетавшая в себе упрямство. Он верил, что оставить «Империю» означало бы предать память о Тесее, который построил её. Ньют понимал, что сделать это будет очень непросто. Смерть брата была напрасной, но если бы Ньют бросил его детище во время его неумолимого распада, это бы совершенно обесценило жизнь Тесея, который был предан «Империи» до последнего вздоха. Ньют решил дождаться поры, когда «Империя» оставит его первой, а до этого он придумает способ удержать её на плаву.
Тина была ответом, в котором Ньют находил опору. По вечерам он шил ей костюмы и шляпы; он купил краски, чтобы нанести новый слой поверх треснутого на её лице; отрегулировал колышки так, чтобы она могла передвигаться, тряся ногами, как живая. Такой она впервые предстала перед публикой вместе с ним, чтобы разыграть небольшой спектакль.
— Раз ты больше не говоришь со мной, — пробормотал Ньют с улыбкой, закончив последние приготовления, — я возьму это на себя.
Он не обладал талантом чревовещателя, но его манера наклонять голову так, чтобы не показывать зрителю движущиеся в такт словам губы, сыграла ему на руку: Тина наконец обрела голос и заговорила по-настоящему.
Детям очень полюбилась эта идея, даже больше, чем выступления трюкачей и клоунов с приевшимися буффонадами, которые не отличались друг от друга. В Ньюте их привлекала искренность, которую нельзя было спрятать за шуткой или трюком; он рассказывал истории. Ньют действительно необыкновенно талантлив в этом деле, и то, что я пишу здесь, является именно его творением, за которое он браться попросту не хотел, предпочитая не хранить истории, а отпускать их на волю.
В том проявлялась его магия, которая не заключала в себе обмана — только если совсем немного, потому что Тина двигалась благодаря манипуляциям Ньюта, который держал её за колышки; да говорила, может быть, несколько хрипловато для молодой особы. Впрочем, ребята на это не обращали внимание. Их интересовали истории, в которых Ньют и Тина рассказывали о путешествиях по таинственным местам, где звёзды были ближе, звонче и горячей; о диковинных зверях, которые встречались им на пути и говорили с ними на одном языке; о людях, которых злой волшебник превращал в кукол, чтобы они разучились любить. Тина оказалась одной из жертв, но удивительным образом не лишилась главного — сердца. Возможно ли, спросите вы, чтобы заклятие мог снять истинный поцелуй любви, благодаря которому она превратится в девушку?..
Так бывает только в сказках под грифом «долго и счастливо», а эта история не заканчивается так просто…
По крайней мере, Ньют надеялся. Надеялся, что это не конец — но начало для следующего шага.
Для новых звёзд.
Для очередного путешествия и на сей раз — вглубь своего сердца.