Империя солнца

      Когда Ньют проснулся, он не сразу понял, где находится. Старые обои в цветочек, огарок в подсвечнике, симфония пружин, упрямо впивавшихся ему в поясницу, — это не было похоже на дом; скорее, временное пристанище для бродяг, которое на утро вытряхивало их обратно на волю.       Миссис Эспозито была строга и въедлива, но, убедившись, что Ньют далёк от её представлений о передовой молодёжи, жаждущей удовольствий, вскоре смягчилась, любезно предложила ему накрахмаленные полотенца и сказала, что стоимость завтрака входит в счёт за комнату, поэтому доплачивать за него не нужно. Главное — прийти вовремя, потому что завтраки подавались ровно в девять, а опоздавшие могли расчитывать только на чашку горького кофе — миссис Эспозито экономила даже на молоке.       Ньют медленно сел на кровати. Сон был тяжёлым и пустым, навалившись на веки так, будто призывая смерть, но с пробуждением Ньют почувствовал, как больно и отчаянно воспрянуло сердце, несмотря на застывшую в теле усталость. Ньют поднялся, поморщившись от пронзительного скрипа пружин, и налил воды из кувшина в таз, располагавшийся на тумбочке, чтобы умыться. Вода приятно стекала по лицу, и он закрыл глаза, чувствуя, как его покачивает, будто в лодке. Подняв голову, Ньют посмотрел в глаза своему зеркальному двойнику, который показался ему странным и чужим, как в речном отражении; рябь ведёт, размывая очертания, и невозможно узнать в них прежний облик, который, должно быть, только притворялся настоящим.       Впрочем, Ньюта озадачило не это. Он замер, уставившись на смятую постель в отражении маленького зеркала, висевшего над тумбочкой, и обернулся.       Тины там не было.       Ньют подскочил, чтобы встряхнуть одеяло, затем он заглянул под кровать, проверил чемодан, тумбочку, стул, на котором сложил одежду, — такой была обстановка крохотной комнаты; но Тины нигде не было видно. Ньют точно помнил, что держал её в руке, поднимаясь к себе в комнату, укладывал её рядом с собой на кровати… Неужели он мог оставить её на табурете у барной стойки и забыть об этом?       Ньют нахмурился — это было бы слишком опрометчиво с его стороны; куклу мог утащить кто-нибудь из детей, чтобы поиграть или, хуже, помучить. Недолго думая, Ньют быстро оделся и покинул комнату. Он бегом скатывался по лестнице, на ходу натягивая пиджак, и, свернув на второй пролёт, столкнулся с Частити, которая ахнула от испуга, крепко вцепившись в тарелку, которую несла в руках.       — Прошу прощения, — дрогнувшим голосом отозвался Ньют.       — О, нет, сэр, что вы, сэр!.. Это я виновата, — Частити смутилась, потупив взгляд. — Я-я… Вы не спустились на завтрак, сэр… Я подумала, что вам нездоровится, и решила отнести его вам, — Ньют перевёл взгляд на дымящуюся тарелку с овсяной кашей, в центре которой расплывался жёлтый кусочек масла.       — О, — растерянно выдохнул он и принял тарелку в руки. — Спасибо… Позвольте, — Частити подняла на него взгляд больших прозрачных глаз, похожих на блюдца, и её щёки покрылись румянцем. — Вы случайно не находили куклу? В серебристом костюме, она была со мной. Должно быть, я оставил её внизу.       — Нет, сэр, — девочка покачала головой с расстроенным видом — она ничем не могла помочь Ньюту. — Я убиралась вчера после закрытия… Ничего такого… Я ничего не видела, сэр.       Ньют кивнул, поджав губы: значит, стащили. Не могла же она исчезнуть, в самом деле! Если только…       Если только она сама не хотела этого.       Ньют припомнил, как однажды он нашёл Тину перед дверью прицепа, когда разговор с Тесеем коснулся Банти и её чувств к Ньюту. Тогда он не отнёсся к этому серьёзно, полагая, что Тесей преувеличивает, но исчезновение Тины убедило его, что это имело большое значение. Должно быть, куклы вольны передвигаться, когда сами пожелают — или когда испытывают чувства, над которыми не могут совладать.       Частити посторонилась, наблюдая за ним, когда Ньют спускался по лестнице в ресторан. Он огляделся по сторонам, сощурившись от солнечного света, заливавшего зал. Людей было немного — должно быть, время завтрака уже прошло. Миссис Эспозито, взглянув на него, сжала губы в напряжённую линию, а затем посмотрела на Частити, безмолвно укоряя её за своеволие — в её обязанности точно не входило разносить еду гостям в комнаты. Частити опустила голову, приблизилась к Ньюту, который расположился за столом, положила к тарелке ложку, достав её из кармана передника, и быстрым шагом направилась на кухню, стараясь не встречаться взглядом с миссис Эспозито.       Ньют застыл, уставившись в пол, пальцы бессмысленно тёрли шов на кармане пиджака. Мысль о том, что он потерял её окончательно, теперь казалась предельно осязаемой, исключая малейшую возможность поверить в то, что это ошибка. Сомнений не оставалось — табуреты у стойки пустовали. Бодрые разговоры вились над залом подобно дымке, и Ньют не различал смысла слов, доносившихся до него. Он думал о Тине и о том, что произошло вчера, но болело у него о том, чего не было. Ньют пытался отбросить это наваждение, и боль билась в пустоте — он потерял всё, что имел, но пока он сам оставался здесь, нужно было решать, что делать дальше.       До него донеслось тихое мяуканье, и, повернувшись, Ньют увидел подле ног полосатую кошку с сизой шерстью, которая пристально смотрела на него. Она сидела, покачивая хвостом из стороны в сторону, а взгляд её светло-зелёных глаз был по-человечески прямым и требовательным.       — Привет, — улыбнувшись, Ньют наклонился к ней, чтобы протянуть ладонь, но кошка подскочила, подтянувшись лапами к его запястью, и тогда Ньют понял, что привлекло её внимание — с рукава его пиджака на распустившейся нитке свисала пуговица.       Он приподнял руку, и кошка, принявшись играть с пуговицей, потянулась следом; зрачки у неё расширились. Растянувшись, нить оборвалась, и пуговица звонко отскочила на пол. Кошка запоздало мазнула лапой в воздухе и резко обернулась, чтобы проследить за ней. Затем она, снова взглянув на Ньюта, тоненько мяукнула. В глазах плясали огоньки.       Ньют поджал губы, сдерживая смех. Реакция была мгновенной у обоих, когда они одновременно бросились следом. Конечно, Ньют не мог отличиться кошачьим проворством, и потому ему показалось, что под его коленями, на которые он приземлился, содрогнулся пол. Под ладонью чувствовался прохладный диск пуговицы. Рвано дыша, Ньют взглянул на кошку, которая ткнулась мордочкой ему в руку, а затем недовольно посмотрела на него.       — Боюсь, она не оценила твой трюк, Ньют.       Он осторожно повернул голову, вперившись взглядом в женские сапожки на шнуровке. Голос прошил слух, как иглой — спутать было невозможно, а сердце наладило бой в ритме её имени в то же мгновение.       Ньют поднялся, продвигаясь взглядом выше: длинная юбка в складку, белая аккуратная блузка, пальто с лацканами… На шее — розовый след. Ровные концы гладких тёмных волос до подбородка… И — глаза.       Ньют почувствовал, как спирает дыхание: он нырнул в них безнадёжно, не успев опомниться.       — Тина, — произнёс он едва слышно, пристально вглядываясь в её лицо; если это мираж, то пусть он выдаст себя сразу, чтобы не оставлять надежд. Но Тина, точно угадав его мысли, шевельнулась к нему и взяла его за руку, чтобы крепко стиснуть в своей.       Раздался стук — пуговица отскочила на пол, соскользнув с пальцев, и кошка, воспользовавшись моментом, тут же накрыла её лапами. Никто не обратил на это внимание — они смотрели друг на друга, боясь моргнуть и упустить малейшее мгновение, когда глаза напротив казались ближе и реальнее прочего мира.       — Ньют, — судорожно выдохнула Тина — в её глазах стояли слёзы. — Ньют, это я.       — Да…       — Господи, мне так жаль! Куинни нашла нас, и если бы я… О, мне столько нужно тебе рассказать!..       — Да, — повторил Ньют отстранённо, не отрывая от неё взгляда, — я знаю, но… Сначала… Сначала скажи мне, что это правда и я не сошёл с ума.       Он разобрал её порывистое дыхание — Тина вспорхнула к нему, чтобы обнять, обхватив руками. Ньют стоял, не в силах шевельнуться, и наконец, когда он понял, что она реальна, бережно коснулся её лопаток.       — Не надо слов, — пробормотала она хрипло у него на плече. — Просто прикоснись ко мне. Этого будет достаточно.       Ньют прикрыл глаза. Сердце плясало в груди, как заведённое, и он едва разобрал собственный голос сквозь гром его ударов, когда он ляпнул первое, что пришло на ум:       — Ты, наверное, не знаешь, но здешняя хозяйка…       Тина вдруг рассмеялась и отпрянула, чтобы весело посмотреть на него, держась за плечи.       — Это она не знает о том, что я сплю с тобой уже два года, — усмехнулась она, и Ньют смущённо улыбнулся, касаясь её волос. На её щеках показались очаровательные ямочки.       — Два с половиной, — тихо поправил он.       — И того хуже. Миссис Эспозито такого позора не заслуживает, учитывая, что мы с тобой даже не женаты.       — Ну, это поправимо, — лицо Ньюта приняло обеспокоенное выражение, несмотря на то, что Тина, разрумянившись, тепло улыбалась ему. — Тина, ты должна мне всё рассказать.       — Конечно!       — Ты-ты была куклой-       — Да-       — …потом стала человеком-       — Ньют, послушай-       — …а потом снова куклой. И теперь, — порывисто тараторил он, глядя ей куда-то в область плеча, — теперь ты снова человек, и нет ни малейшей гарантии, что это надолго.       Тина бережно обхватила его лицо руками, и Ньют замер, посмотрев на неё. Дыхание стало учащённым, слова ещё беспокойно трепетали у него на языке — он был так взволнован, что его пробирала дрожь.       — Есть, — сказала Тина тихо и твёрдо. — Я тебе говорю, что есть. Навсегда. Обещаю.       Ньют смотрел на неё, чувствуя, как в груди разливается тепло. Глаза стали влажными, отчего её черты расплывались, мутнея, и он положил ладонь ей на щёку, затем вторую, чтобы убедиться — она всё ещё здесь. Живая, тёплая.       Тина.       — И всё же, — сипло произнёс он, — мне потребуются некоторые объяснения.       Тина улыбнулась, и сорвавшаяся слеза скатилась по правой щеке, прямо ему под большой палец. Он осторожно стёр её.       — Конечно, — сказала она и, отняв ладони, положила их на его руки. Она обхватила одну, коротко поцеловала её и, сжав в своей, потянула за собой. — Пойдём сядем — это долгая история.       Они прошли к столу — Ньют помог Тине снять пальто, и они расположились друг напротив друга, как самая обыкновенная пара. Однако оба ясно понимали: всё, что происходило с ними сейчас, было совершенно необыкновенно. Ньют ещё чувствовал трепет её тёплых губ на своей руке и не мог оторвать от Тины взгляда, испытывая странный голод, который заставлял его без тени смущения ощупывать каждую чёрточку её лица — для него всё ещё было ново то, как они послушно поддавались жизни и чувству, которое ярко отображалось на её лице. Тина выглядела растерянно, пальцами нервно перебирала концы банта на вырезе блузки. Она молчала, будто собираясь с мыслями, а спустя несколько минут, заправив вылезшую прядь волос за ухо, смущённо сказала:       — Извини. Не думала, что это будет так сложно. — Она опустила взгляд. — Даже не знаю, с чего начать.       Гладкая прядь соскользнула снова, опустившись на лоб, и прежде чем Тина потянулась к ней, чтобы заправить обратно, Ньют лёгким движением опрокинул руку к ней, чтобы сделать это первым — только медленнее. Нежнее. Ему не хотелось, чтобы она отнимала у него эту возможность — такую простую и оттого желанную, в мгновении, которое теперь они могли разделить вдвоём.       Их пальцы столкнулись, и Тина замерла, подняв на него взгляд. Ньют опустил руку и отвёл глаза в сторону, уставившись на трещины на столе в попытке сосредоточиться.       — Начни с самого начала, — мягко подсказал он и вскинул голову, когда к ним приблизилась Частити с подносом.       — Кофе, с-сэр, — сказала она взволнованным тонким голосом и поставила на стол маленькую дымящуюся чашку на блюдце. — Мисс, — Повернувшись к Тине, она поставила вторую чашку перед ней, и та приветливо улыбнулась ей:       — Спасибо!       Частити поджала губы и, прижав поднос к переднику, ушла. Тина потянулась к чашке, подула на напиток и осторожно пригубила его. Ньют внимательно следил за её движениями — даже то, как она поморщилась, отставив чашку на блюдце, поражало его, будто никогда прежде ему не приходилось видеть нечто подобное.       Правда — Ньют никогда не видел Тину такой. Она была человеком, как и прочие, а ему казалось, что перед ним незнакомое диковинное создание, повадки которого он изучал с предельной внимательностью.       — Значит, с начала, — промолвила Тина, вздохнув. — Теперь, когда я помню всё, не так уж и просто отделить одно от другого…       — Я спрашивал тебя, — подал голос Ньют, — ты говорила, что ничего о себе не знаешь.       — Да, — она кивнула. — Никаких воспоминаний… Одна пустота. У куклы нет ничего, что могло бы её заполнить.       — Но ты говорила со мной. Я слышал твой голос — так же, как и сейчас.       — Куинни сказала, что-       — Куинни?..       Тина улыбнулась, опустив ресницы.       — Моя сестра. Вот мы и подобрались к самому началу.       Ньют растерянно посмотрел на неё и подался вперёд, готовый слушать.       — Мы с ней остались сиротами, когда мне было двенадцать, а ей десять — родители умерли от чумы. Мама выхаживала отца и заразилась… Она безумно любила его — больше, чем кого бы то ни было. Нам её всегда было мало, Куинни и вовсе почти не досталось… Её не очень любили в семье.       Я была образцовой дочерью, готовой пойти на всё что угодно, чтобы порадовать родителей. Я думала, что на мне лежит ответственность за их счастье и потому я не должна была их разочаровывать. Куинни же была капризной и непослушной, всё делала наперекор — няньки называли её дьяволом с ангельским лицом и уходили, не желая связываться с ней ни за какие деньги. Мама не справлялась с ней в одиночку и перекладывала заботы о ней мне, а я была только рада услужить, ведь так хотела мама, которая непременно гордилась бы мной за то, что я такая хорошая.       Но очень скоро я поняла, что не справляюсь с этой ролью: я сама была ребёнком и хотела, чтобы обо мне позаботились. Куинни росла дикаркой — с ней было тяжело. Помню, как-то в воскресенье мы пошли в церковь на утреннюю службу. Куинни не сиделось спокойно, и я пыталась её отвлечь. Показала на скульптуру Богоматери с младенцем и сказала шёпотом: «Посмотри, какая красивая!» Куинни улыбнулась и ответила: «Это мама! Мама и я».       Я помню, как на неё посмотрели с соседней скамьи, как у мамы окаменело лицо; какой позор, какое бесчестие! Папа оставался спокоен, наклонился, чтобы объяснить ей, мол, это не наша мама, а Божья матерь, и на руках у неё младенец Иисус, а Куинни закричала: «Мама и я, это мама и я!» Нам пришлось уйти со службы. Куинни рыдала всю дорогу до дома, и тогда я поняла, что наш тепличный мир, который окружал нас с рождения, дал трещину. Мама никогда не проявляла к нам особой нежности, но после этого случая она охладела к Куинни. Однажды я подслушала их разговор с отцом, мама плакала — я никогда не видела, чтобы она плакала. «Она жестокая девочка, — говорила мама, — она принесёт нам несчастье».       Когда родители умерли, Куинни перестала разговаривать. Она наконец стала такой, какой её всегда хотела видеть мама: послушной, сдержанной, молчаливой. Она не поддавалась даже усилиям мистера Грейвса, который пытался её разговорить, когда взял нас к себе после войны.       Да, тот самый Персиваль Грейвс, который руководил «Арканусом». До встречи с ним мы жили в детском доме, хотя сложно назвать это жизнью, потому что она была больше похожа на кошмар. Но в это время Куинни стали являться видения — так она это называла. Она ни с кем не разговаривала, а мне писала записки. Однажды я получила от неё такую: «Скоро к нам придёт однорукий рыцарь, чтобы забрать нас из этого ада».       Так появился Персиваль Грейвс — герой войны, лишившийся руки в бою. До войны он работал в сотрудничестве со Скотленд-Ярдом как частный детектив. Ему предлагали высокий пост на службе, но он отказался, потому что дорожил своей независимостью. Война перекроила его, и Грейвс, одинокий волк, привыкший полагаться только на себя, понял, что ему нужны люди. Тогда же ему в голову пришла идея собрать вокруг себя компанию из одарённых сирот, чтобы создать развлекательное шоу, которое могло бы облегчить общую боль, а ребятам — найти место в жизни.       На Куинни он сразу обратил внимание — он понял, что она особенная. Пожалуй, никто из взрослых прежде не обращался к ней с таким вниманием. Грейвс был очень тактичен и бережен, так что вскоре Куинни заговорила — не сразу, но чем больше он открывался ей, тем больше она проникалась к нему доверием. Она призналась ему, что видит будущее, как бы вырванными отрывками из киноленты. Она рассказывала мне, что видела большой тёплый дом с множеством комнат, в одной из которых стоит большая кровать с балдахином, как у принцессы, — она всегда о такой мечтала.       Грейвс принадлежал к старому дворянскому роду, и в наследство ему достался отцовский особняк и десять тысяч фунтов. Все деньги он тратил на своих подопечных: содержал их, покупал необходимое оборудование и реквизит… Видение Куинни оказалось правдой: у Грейвса был огромный дом, больше напоминавший пансион. Кроме нас он приютил ещё нескольких ребят; всего было человек двенадцать. Куинни была самой младшей из них.       Я сама не представляла интереса для Грейвса, потому что не обладала никакими талантами. Но несмотря на то, что я чувствовала себя лишней среди юных дарований, я не хотела уходить. Даже если бы у меня была такая возможность, я бы не смогла покинуть «Арканус» — особенно тогда, когда ребята начали выступать. Я, как и все, была очень сильно привязана к Грейвсу. Я любила его. Мне он представлялся светом, который проступает в кромешной тьме в минуту, когда кажется, что ничего больше нет. Он заменил нам весь мир. Я снова взяла на себя роль хорошей девочки, готовой на всё, чтобы услужить своему хозяину — в этом и проявлялся мой истинный талант. Мне так хотелось добиться от него одобрения, хоть одного тёплого слова… Он не обращал на меня внимания, а я была просто очарована им. Мне было восемнадцать, и я ничего не знала о жизни, кроме того, что её невозможно подогнать под наши ожидания. Она выворачивает их наизнанку, сводя смыслы до полнейшего абсурда.       Только к Куинни он питал особые чувства: он заботился о ней как о родной дочери, воспитывал её. Конечно, она занимала его своим даром, а за её гадательные сеансы он выручал немало — количество желающих узнать своё будущее было огромным. Большая часть денег доставалась нам — Грейвс был очень дотошен в этом вопросе и не присвоил себе ни одного лишнего пенни. Он боготворил Куинни, это видели все — все знали, какой властью она обладала над ним. Он называл её феей, но это прозвище ником образом не опошляло её образ, потому что она действительно была необыкновенной.       Куинни расцветала с каждым днём; ей было всего пятнадцать, когда на неё стали заглядываться мужчины, но её это не заботило. Она говорила: «Я знаю, о чём они думают, когда смотрят на меня. Я знаю о них всё. Такие жалкие создания!» Она уверяла меня, что Персиваль совсем не такой. Я видела, как сильно она была влюблена, и это убивало меня. Я ревновала и даже не понимала толком, кого и к кому, потому что любила обоих и не хотела никого делить. Я не могла смириться с мыслью, что Куинни, совсем ещё девочку, очаровал мужчина, годившийся ей в отцы — и, верно, дурно справлявшийся с этой ролью, потому что он любил её не как дочь, а как женщину.       Наблюдать за этим было сущей пыткой. Мы с Куинни постоянно ссорились по этому поводу: я пыталась образумить её, а она обвиняла меня в зависти. В конце концов мы разругались, и я решила уйти — за те деньги, что у меня были, я могла снять себе квартиру в Ист-Энде и прожить несколько дней, в течение которых планировала найти работу. В «Арканусе» я исполняла роль этакой сестры милосердия: готовила, убирала, следила за порядком. Ссора с Куинни была последней каплей в моей чаше терпения, потому что жизнь казалась мне невыносимой. Я больше не хотела быть хорошей для того, чтобы меня гладили по головке.       Конечно, Грейвс узнал обо всём и не дал мне уйти так просто. Я уже жила в съёмной квартире, когда он разыскал меня, чтобы убедить меня в том, что я не должна оставлять сестру, которая так во мне нуждалась. Я разозлилась на него — жить по чьей-либо указке я больше не желала. И вообще, раз она является его протеже, то и говорить здесь больше не о чем — пускай они устраивают свою жизнь так, как считают нужным. Куинни уже большая девочка.       На что Грейвс сказал мне, что у неё было видение: она видела мою смерть. Это произошло на одном из сеансов — у неё была истерика, её клиенты испугались, решив, что у неё случился эпилептический припадок. Она успокоилась только тогда, когда Грейвс пообещал ей, что разыщет меня. Он сказал, что Куинни глубоко плевать на «Арканус» и она готова бросить его, бросить всё, чтобы быть рядом со мной, как раньше. Грейвс пообещал, что подыщет мне работу, и мы не будем ни в чём нуждаться. Он никогда не пытался присвоить Куинни себе.       Я поверила ему, и моё сердце смягчилось, когда я увидела её, бледную и прекрасную, она была похожа на привидение. В эту минуту я поняла, что мне больше ничего не нужно — только чтобы она была рядом. Несмотря на обоюдную вспыльчивость, нам больше не приходилось ссориться, и вдвоём нам жилось хорошо и спокойно. Грейвс предложил мне работу в Скотленд-Ярде в качестве ассистента в отдел расследований, и я согласилась. Позже я узнала, что он горячо рекомендовал меня начальству как ответственного человека, который не останавливается перед трудностями.       Тина сделала паузу, чтобы перевести дух. Она потянулась к чашке с кофе, но, припомнив его тошнотворный вкус, поджала губы и пробормотала:       — Наверное, я попрошу стакан воды.       Вспомнив, Ньют встрепенулся, полез в карман пиджака и достал удостоверение со сложенным под обложкой запиской. Он положил книжку на стол, и Тина замерла, уставившись на неё.       — Твоё удостоверение, — произнёс Ньют, подвигая его ближе, и Тина усмехнулась, раскрыв обложку.       — Господи, Ньют, откуда оно у тебя?       — От Дамблдора, — он наблюдал за тем, как Тина, развернув извещение, быстро пробежалась по нему глазами. — Должно быть, он что-то знал.       — Я никогда не встречалась с ним, — она качнула головой. — Боже мой, как это было давно… Представляю лицо Пиквери, когда она увидит меня живой и невредимой.       — В Скотленд-Ярде решили, что ты пропала, — задумчиво продолжил Ньют. — В это время ты уже…       — Была куклой, — кивнула она. — Верно.       — Тина, ты выслеживала Гриндевальда?       — Я пыталась понять, как он работает, — вздохнула она, нахмурившись. — Я узнала о нём от Куинни. У неё было видение — она очень сильно испугалась. Она сказала, что у Грейвса есть враг, одержимый алчностью и честолюбием. В конечном счёте выяснилось, что они знали друг друга с войны. Гриндевальд разбогател, прославившись как благотворитель, покровительствующий искусству и юным талантам — совсем как Грейвс, если так подумать. Но Грейвс никогда не пытался нажиться за счёт других. Гриндевальд проделывал хитрые махинации: сначала он вкладывал деньги в какого-нибудь художника, что способствовало его продвижению. Он становился известным, выставлялся в передовых галереях мира, его картины продавались на аукционах за бешеные деньги, которые затем переходили Гриндевальду в карман — он забирал себе всё. Молодой художник, одурманенный его речами и философией, видел в нём своего наставника и потому не сопротивлялся такому положению. Он продолжал работать, ведь у него было то, что не купишь ни за какие деньги — всеобщее признание. Его с восторгом принимали в светском обществе, несмотря на то, что за душой у него не было ни гроша. Конечно, были и те, кто не хотел быть пешкой в его игре, но они исчезали с поля игры почти сразу, не получая ничего — ни денег, ни славы. Гриндевальд был жесток по отношению к тем, кто отказывался подчиняться ему.       К Грейвсу он обратился с предложением о сотрудничестве. «Арканус» уже завоёвывал внимание публики, и Гриндевальд находил в нём возможность неплохо подзаработать, учитывая, что в труппе были очень способные ребята. Слава о Куинни как о ясновидящей ходила по округе, несмотря на то, что она больше не устраивала сеансов. Она встречалась с Грейвсом, но избегала любой связи с «Арканусом». Она подрабатывала официанткой в одном ресторанчике неподалёку (к слову, там же она и познакомилась с Якобом, он работал там поваром). Куинни довольствовалась этим. Позже она признавалась мне, что ей не нужны были выступления, слава и богатство. Она хотела быть с Грейвсом и выйти за него замуж. Он обещал ей, что они поженятся, когда она станет чуть старше.       Думаю, не только Куинни — сам Грейвс был ослеплён чувством, которое окрыляло его. Рядом с Куинни он не был похож на самого себя: он выглядел совершенно счастливым. К тому времени я смирилась с этим, потому что понимала, что хочу лишь одного: чтобы Куинни тоже была счастлива.       Грейс был напуган предложением Гриндевальда — он знал, что тот не оставит его в покое даже в случае отказа. Грейвс сказал ему, что «Арканус» принадлежит ему и он не собирается ни с кем его делить. Он понимал, что это повлечёт за собой неотвратимые последствия — он помнил о том, что случилось с сестрой Дамблдора…       — Ариана, — выдохнул Ньют. Тина внимательно посмотрела на него.       — Ты знаешь?       — Из дневника Тесея. Он вёл переписку с Дамблдором.       — Точно, да. Я помню, ты пытался сказать мне об этом…       — Да, — кивнул он. — Пытался, но ты не отвечала.       Её глаза влажно засияли.       — Я не могла.       Они немного помолчали. Ньют терпеливо ждал, когда она продолжит, — он видел, что рассказ давался ей тяжело. Прошлое, обрастая воспоминаниями, давило на неё, и хотя оно хранило ответы, которыми необходимо было положить конец загадкам, Тина отчаянно нуждалась в том, чтобы наконец освободиться от него, предав забвению.       — Грейвс боялся, что Гриндевальд причинит вред Куинни, — наконец промолвила она, машинально перебирая в руках корочку удостоверения. — Он сообщил об этом мне и предложил нам уехать, но я отказалась — не хотела прятаться. Я была слишком самоуверенна и решила приложить все усилия, чтобы добраться до Гриндевальда прежде, чем это сделает он.       В Скотленд-Ярде дали знать о том, что за ним необходимо проследить. К тому времени я, достойно показав себя на службе, добилась повышения и принялась настаивать на том, чтобы начальство поручило это дело мне. С Грейвсом мы работали в паре, к нам присоединилось ещё несколько следователей, мы работали слаженно и вдумчиво, просматривали адреса, наблюдали за его подопечными.       Одно имя мне особенно врезалось в память: Винда Розье. Это имя я услышала от Куинни, которая рассказала мне о том, как познакомилась с одной очаровательной француженкой, которую обслуживала в ресторане. Как оказалось, Винда часто заглядывала к ней, чтобы поболтать, а на деле — как можно больше узнать о ней. Они сблизились, Винда в свою очередь призналась, что сама обладает необыкновенным даром — она искусна в химии и ядах, которыми может сделать с людьми всё, что захочет: усыпить, одурманить… Убить. Всё это проворачивалось настолько незаметно, что никто не знал о причине вплоть до вскрытия. Догадаться было несложно: Винда травила тех, кто восставал против Гриндевальда. Куинни только притворялась наивной простушкой — на самом деле она докладывала мне всё, что ей удавалось узнать. Мне это помогало в расследовании, и если бы не очередное видение, кто знает, может быть, всё бы обошлось…       Однажды она не вернулась с вечерней смены домой — было уже поздно, и я подумала, что случилось страшное. Я отправилась её искать и столкнулась с ней на улице — шёл дождь, она была вся мокрая, в руках несла какое-то барахло: тряпки, кажется, деревяшки… Она уверяла меня, что ничего не случилось, но как я могла в это поверить, видя, как она дрожит и плачет? Я сразу поняла, что у неё было видение, но она упорно не признавалась в этом. Говорила только: «Прости меня, Тинни, я совсем сдвинулась на этой работе. Нужно хорошенько отдохнуть, принять горячую ванну… Тебе бы это тоже не помешало! Пойдём скорее, я приготовлю нам глинтвейн…»       Не знаю, что она мне подсыпала в него, но на утро я не проснулась. Это прозвучит странно, но я больше не была прежней. Я слышала всё, что происходит вокруг, но чувствовала себя так, будто меня заперли в коробке. Или я сама стала коробкой — пустой и бесхозной. Такой дырявое, ужасное ощущение незаполненности и плотного, тяжёлого спокойствия. Я думаю, это было похоже на смерть — примерно так я её себе и представляла. Никакой боли и сожалений. Только непроглядное бездонное ничто.       Теперь я могу сказать, что Куинни превратила меня, усыпив настоящую. Каким-то образом она научилась управлять видениями, которые в свою очередь меняли ход будущего. Она перевернула порядок — теперь не будущее, а Куинни отвечала за то, что видела. Это похоже на осознанные сновидения… Так она мне сказала. Только в случае с видениями, которые для неё открывало будущее, она сама могла на него влиять, изменяя их. Ей не часто удавалось это, но мне повезло — если можно так выразиться.       Так видение моей смерти перевоплотилось в образ куклы — одно мало чем отличается от другого. Куинни говорила, что видения никогда не лгут. Она боялась за меня, боялась, что я пострадаю, она нисколько не сомневалась в том, что со мной что-то случится. И поэтому она обратила меня, тем самым пытаясь спасти.       — Не понимаю, — промолвил Ньют севшим голосом.       — Это трюк, — Тина слегка повела плечом, опустив взгляд. — Твой брат создавал трюки, опираясь на ловкость рук и тонкий расчёт. Тесей всегда действовал в рамках рациональности — при тщательной подготовке его трюки мог бы повторить любой. Он никогда не бросался в мистификации — его трюки точны, как математические задачи.       Ньют кивнул, припоминая записи в его дневнике, сплошь исчерченного схемами.       — Куинни мыслит совершенно не так, как мы, — продолжала Тина. — Её сознание — это сплетённый клубок из событий прошлого, настоящего и будущего, которого ещё нет, но к которому у неё есть доступ через видения. Её сознание охватывает всё временное пространство сразу — мы находимся внутри него, как пешки в шахматах, движемся по прямой, устремляясь туда, где с нашей точки зрения ещё ничего нет, а Куинни… Она наблюдает за игрой со стороны. Знает, какой ход должен быть следующий — и может сама совершить его, учитывая последствия.       Она думала, что это ненадолго — хотела переждать некоторое время, чтобы затем вернуть мне прежний облик. Хотела убедиться, что нам больше ничего не угрожает.       Куинни не говорила об этом никому, даже Грейвсу. В Скотленд-Ярде решили, что я погибла, но так как тело найдено не было, проводились поиски, которые продолжались несколько месяцев, пока не было принято решение объявить меня пропавшей без вести. Конечно, Грейвс заподозрил неладное, к тому же Куинни вела себя странно — стала дёрганной, рассеянной, пугалась каждого шороха. Он пытался выведать у неё всю правду, но она сопротивлялась, злилась, кричала на него, чтобы он перестал на неё давить, потому что она ничего не знает и сама хочет найти сестру и убедиться, что с ней всё в порядке.       Тем временем Гриндевальд узнал о том, что произошло. Он решил, что Куинни отравила меня. Узнал он об этом от Винды, у которой она взяла яд на основе белладонны. Винда сказала, что этот яд погружает человека в коматозный сон, при котором он почти не дышит. Он обращается в мёртвого на некоторое время — кажется, всего несколько дней, но этого достаточно для того, чтобы сбить с толку тех, кто решит, что человек мёртв — по-настоящему. О кукле Гриндевальд не имел ни малейшего понятия, поэтому он был так поражён: он решил, что моя сестра убийца, и это восхитило его. Он был наслышан о наших ссорах и счёл меня помехой на пути Куинни, которая, как он считал, стремилась к свету и величию. О, как же он ошибался!       Стоит ли говорить, что его интерес к ней этот случай подогрел ещё больше? Ему удалось встретиться с ней благодаря наводке Винды. Был яркий солнечный день, не предвещавший ничего дурного. Гриндевальд походил на обычного клерка, который пришёл в ресторан на обед. Куинни знала, что он придёт, и была готова к встрече — но не к тому, какое впечатление он окажет на неё. Гриндевальд знал, как очаровывать, тем более юную девушку, которая не была уверена, что поступила правильно. В какой-то момент она даже сочла, что в Гриндевальде нет ничего опасного, а то, чем он занимается, действительно похоже на благотворительность, ведь он помогает артистам обрести статус и имя, которых у них никогда не было. Гриндевальд хотел, чтобы она работала вместе с ним — её способности помогли бы ему найти как можно больше сторонников, готовых отдать ему всё, чем они обладают — талант, за который можно было выручить хорошие деньги.       Он дал ей время на размышление. Куинни колебалась. По неосторожности она проболталась об этом Грейвсу, который провожал её после работы до дома, и он разозлился. Они поссорились, Куинни сказала, что больше не хочет видеть его. Это положило конец их отношениям, но худшее ждало впереди, и она знала это. Она знала, что Грейвс что-то задумал, но не могла увидеть, что именно. Видения часто выбивались из-под контроля — они её не слушались, когда она позволяла эмоциям овладеть ею.       На следующий день Куинни схватили прямо на улице по пути на работу — средь бела дня, солнце яркое, дети играют в салки… Её тащат санитары, как умалишенную.       Тина замерла, с усилием выдохнув последнее слово, и затем, откинувшись на спинку стула, закрыла лицо руками. Ньют встрепенулся, потянувшись к ней рукой, но вдруг осёкся, подскочил со стула и быстрым шагом направился к барной стойке.       — Стакан воды, пожалуйста, — произнёс он на одном дыхании, а затем, немного подумав, добавил: — Два.       Миссис Эспозито смерила его придирчивым взглядом, но Ньют не обратил на это внимание, повернувшись, чтобы посмотреть на Тину. Она отняла руки — глаза у неё оставались сухими, но лицо выглядело измождённым и бледным. Заслышав стук стаканов, которые миссис Эспозито поставила на стойку, Ньют тут же подхватил их и, выдохнув: «Благодарю», направился обратно к их столику.       — Может, ты хочешь поесть? — Он протянул Тине один из стаканов и, вспомнив об овсянке, придвинул тарелку, чтобы взглянуть на неё. Каша остыла и покрылась плёнкой — на вид не очень аппетитно, но вполне съедобно.       Тина не ответила, примкнув к стакану с водой, которую пила жадно, большими глотками. Ньют отвёл взгляд, вновь вперившись им в трещины на столе, и сел на место, но затем тут же поднялся и перенёс стул, чтобы поставить слева от Тины — совсем рядом, почти в стык со стулом, на котором сидела она. Расстояние стола, которое разделяло их, казалось неоправданно большим теперь, когда Тина была ему ближе, чем когда-либо.       Она отставила пустой стакан и взяла второй, который пригубила с осторожностью, почувствовав на себе взгляд Ньюта. Он тут же отвёл его в сторону, обратив внимание на кошку, которая ютилась у её ног, с интересом наблюдая за ней.       — Спасибо, — выдохнула Тина, отставив стакан, и вытерла мокрые губы тыльной стороной ладони. — Извини, я просто… Это с непривычки. Давно так много не говорила. — Она смущённо улыбнулась ему.       — А я давно не слушал тебя, — растерянно пробормотал Ньют. — Мне этого не хватало.       — Мне тоже, — нежно усмехнулась Тина. — Но я не всегда могла говорить. Когда снаружи происходило что-то плохое, это отражалось на мне. Я не могла испытывать чувства в полной мере, но мой голос служил мне указателем, заменив сердце. Он замирал, когда случалось что-то плохое, — и говорил, если этому способствовало что-то хорошее. После того, что случилось с Куинни, — Тина поморщилась, поёрзав на стуле, — Грейвс думал, это поможет ей избежать влияния Гриндевальда и пресечь любые попытки снова встретиться с ним… Он выбрал самый жестокий способ уберечь её.       После этого он разобрал вещи в нашей квартире — видимо, хотел оставить себе что-то на память. Он винил себя за то, что сделал. Я лежала под кроватью в коробке и слышала, как он плакал.       Помимо безделушек вроде украшений и платков, которые носила Куинни, он забрал к себе и меня. Я пролежала у него в кладовке довольно долго… — Тина внимательно посмотрела на Ньюта. — А потом меня нашёл ты.       Ньют поймал её взгляд — он был расслабленным, излучая тепло.       — И ты заговорила, — тихо добавил он.       — Ну, — усмехнулась Тина, — ты не первый, кто услышал меня.       — А кто ещё? — Ньют взволнованно поёрзал на стуле, заметив, что их колени соприкасаются, а подол её юбки чуть задрался, сложившись складкой под его коленом. Он осторожно отодвинулся, чтобы дать ей распрямиться.       — Криденс.       Ньют застыл, уставившись на неё.       — Ты разговаривала с Криденсом? — изумлённо переспросил он. — И он слышал тебя?       — Да, — Тина помрачнела, опустив взгляд. — Криденс нашёл меня, когда убирал реквизит, но он испугался, так что из этого ничего не вышло. Грейвс потом сказал ему избавиться от старого хлама — вещей Куинни и меня в том числе. — Вновь подняв на него взгляд, Тина грустно улыбнулась. — Если бы не ты, я бы давно покоилась на какой-нибудь свалке.       Ньют задумчиво закусил губу.       — Знаешь, — произнёс он медленно, — меня не покидало ощущение, будто никто, кроме меня, не мог тебя слышать. Мне казалось, что я слышу твой голос у себя в голове. Он звучал как мысль — спокойный, уверенный… Как и сейчас. — Ньют помолчал, опустив взгляд на распустившийся бант на вороте её блузки. — Словно так было всегда. И ты была… всегда. Со мной.       Тина развернулась к нему так, что их колени снова оказались прижатыми друг к другу. Ньют посмотрел на неё — глаза лихорадочно блестели, губы чуть трепетали в дрожи.       — Порой люди не слышат друг друга, — сказала она с улыбкой, — что уж тут говорить про кукол? Чтобы услышать, нужно поверить. В меня никто не верил, кроме Куинни, с которой нас разлучили. Потом Криденс — правда, я напугала его, и он швырнул меня на дно коробки, но я не виню его за это. — Тина усмехнулась, ласково глядя на Ньюта. — И наконец ты. Ты не боялся меня. Ты поверил в меня так, как никто не смог бы поверить и в живого человека. — Она коснулась его руки. — С тобой я чувствовала себя по-настоящему живой.       Ньют посмотрел на её длинные пальцы и обхватил её ладонь второй рукой, чтобы развернуть; середина тёплая, мягкая — в общем, обыкновенная, но в ней заключалась какая-то необъяснимая важность, будто вся суть мироздания умещалась в одной этой узкой ладони. Ньюту казалось, что стены ресторана и шум между ними исчезли, и они с Тиной остались одни — он слышал только свое сердцебиение и трепет её тела, когда она шевельнулась, зашелестев юбкой, чтобы придвинуться к нему ближе. Ньют провёл по её ладони большим пальцем, притянул к себе и мягко прижался к ней губами, прикрыв глаза. Тина тихонько засмеялась, и он, замерев, посмотрел на неё. Она качнула головой — ничего — и ладонью скользнула по губам к его колючей из-за щетины щеке. Ньют придерживал её руку, глядя ей в глаза, и чувствовал, как в груди становится горячо. Даже в молчании, расстелившимся между ними, было сказано так много, что кружилась голова; зачем слова, когда в руке — вся правда? Его рукам была привычна усмиряющая ласка по мягкой шерсти, по грубой слоновьей коже — а теперь другая ладонь ласкала его самого, и он подчинялся. Он доверял ладоням, как это делали его звери, и всё его существо откликалось навстречу этому удивительному чувству.       Пленительная тишина мягко обволокла их, воздух между ними стал густым и терпким, как в тропиках. Ньют потянулся к Тине, которая сама осторожно приближалась к нему, — он уловил трепет её ресниц, готовых покорно опуститься, как вдруг его осенило.       — Так вот что имел в виду Дамблдор, — выдохнул он поражённо. Тина подняла брови, озадаченно заморгав. — Вместе с вещами в коробке лежало твоё удостоверение, которое мог взять тот, кто разбирал её.       Она вздохнула, опустив руку ему на плечо, и Ньют выпрямился, лихорадочно соображая.       — Криденс его и забрал, — пробормотал он.       — Зачем бы ему это понадобилось?       — Не знаю, — Ньют ослабил галстук, чувствуя приливший к телу жар. — Может, он хотел убедиться. В газетах наверняка писали о том, что ты пропала… С обещанием вознаграждения нашедшему. А в коробке с куклой он нашёл удостоверение с тем же именем и фотографией. Ещё это извещение…       — Теперь понимаю, почему он так испугался! — ахнула Тина. — Он всё понял, но никому не сказал.       — Я помню его выражение лица в тот день, когда я впервые увидел тебя. Мне казалось, он хотел что-то сказать… Но не мог.       — Мне всегда было жаль его, — тихо заметила Тина. — Он сам как кукла — не скажет лишнего слова, только тяни за ниточки, чтобы исполнял приказы, а он повинуется.       Ньют поджал губы.       — Куклы тоже нуждаются в том, чтобы о них позаботились, — сказал он рассеянно и, завидев, что Тина улыбается ему, смутился. — И я думаю, что теперь есть кому сделать это для него.       — Аберфорт, — понимающе кивнула Тина, и Ньют ярко улыбнулся.       — Ты слышала!       — Да. Правда, мне он показался не очень-то вежливым…       — Думаю, у него были на то свои причины. Он походил на человека, на долю которого выпало немало.       Тина невесело усмехнулась.       — Ты прав, — вздохнула она. — Знаешь, во всей этой истории нет ни одного безумного — одни несчастные. Но теперь всё будет по-другому... Я в этом уверена. — Она внимательно посмотрела на Ньюта. Он отвёл взгляд в сторону, задумавшись. Тина терпеливо ждала, когда он заговорит, разглаживая воротник его рубашки.       — В таком случае, — сказал он хрипло, — когда ты снова решишь уйти, предупреди меня об этом заранее.       Тина вздохнула и сложила руки у него на плече.       — Нет, — Ньют посмотрел на неё — у неё было строгое выражение лица, хотя в уголках губ угадывалась тень улыбки. — Не буду. Потому что я не собираюсь уходить.       Ньют почувствовал, как у него сладко заныло сердце.       — Правда?       — Правда.       — Значит, ты выйдешь за меня?       Его лицо приобрело такое серьёзное выражение, что Тина не удержалась и коротко засмеялась, встряхнув головой так, будто пытаясь скрыть румянец на щеках за волосами. Она снова посмотрела на него — ясная, как преломляющийся луч в окне, и Ньют, судорожно вздохнув, на мгновение зажмурился.       — Ты молчишь… Снова. И на сей раз это похоже на пытку.       — Не говори так, — тихо проговорила она, едва притронувшись пальцем к его губам. — Просто я слишком счастлива, чтобы сказать что-то вразумительное. И потом, я думала, ты знаешь...       — Знаю. — Он встрепенулся в волнении и приобнял её за талию. — Просто... Это так странно. Когда ты говоришь со мной теперь, это похоже на чудо.       — Ты — чудо, Ньют Скамандер, — сказала Тина мягко, обвив его плечи руками, — и это ничуть не странно. И да — да, да, да тысячу раз и тысячу раз скажу тебе, что выйду за тебя замуж, потому что больше всего хочу этого.       Ньют улыбнулся, молча разглядывая её распустившийся бант — в голове не осталось ни одной цельной мысли, только пронзительная ясность, которая отражалась сиянием в её глазах. Чувство простиралось так широко, что для слов попросту не оставалось места, и Ньют молча прислушивался к нему, потому что в этом опьяняющем тихом чувстве были все её «да» из тех тысяч, которые она ему не сказала. И ещё — самое верное «да» в том, как Тина потянулась к нему и осторожно коснулась его губ своими. Поцелуй был таким же коротким, как и слово, и Ньют открыл глаза. Звон переставляемых стаканов, ворвавшийся в их безмолвие, казался до странного неуместным.       — Миссис Эспозито смотрит на нас, Тина, — тихо заметил он и почувствовал, как её волосы, всколыхнувшись, мягко мазнули его по щеке, когда она резко повернула голову, чтобы оглянуться на барную стойку.       — О! Как неловко... — Ньют усмехнулся, глядя на неё, потому что по её бархатистому голосу он понял, что неловко ей вовсе не было. — Это не делает ей чести, если учесть, какой у неё паршивый кофе.       — Тогда мы в расчёте, — едва слышно произнёс он, осторожно развернул к себе её лицо, мягко подхватив пальцами подбородок, и поцеловал её.       И это было единственно правильное решение.