Teacher's Pet

Непрерывный звук уведомлений раздавался в комнате Манджиро, вырывая его из сна. Кое-как продрав глаза, он раздражённо потянулся к телефону, готовый высказать всё самое "хорошее" тому, кто так нагло разбудил его, так еще и раньше будильника! Высветившийся контакт заставил его закатить глаза. Баджи. Этот парниша любил поспамить рандомными сообщениями, которые зачастую не имели никакой важной информации, поэтому Манджиро отложил телефон и вновь накрылся одеялом, полностью игнорируя друга. Но назойливый звук уведомлений не унимался, и тогда Сано сдался. Узнав, что Женевьева вернулась в Токио, Манджиро тут же подорвался с кровати и стал впопыхах собираться в школу. Он быстро умылся, после чего начал шерстить по комнате в поисках школьной рубашки, которая валялась на игровом кресле, скомканная, как ненужный лист бумаги. Но её состояние юношу ни капли не смутило — он надел её как ни в чем не бывало, не обращая на это никакого внимания, а на ногах оставил чёрные широкие штаны, которые забыл переодеть со вчерашнего вечера. Схватив так и не разобранный рюкзак, он выбежал из комнаты, громко спускаясь на первый этаж. — Манджиро, ты куда это так бежишь? – удивлённый столь резким пробуждением внука, поинтересовался Мансаку. Дедуля сидел в своём излюбленное кресле, попивая свежезаваренный чай. Он с интересом наблюдал за внуком, который забежал на кухню, чтобы хотя бы попить воды, раз он не успевает полноценно позавтракать. — В школу! Куда ж ещё, деда? – на выдохе ответил Манджиро, отпив воды. — Всё, я погнал! С этими словами младший Сано выбежал из дома, так и не услышав, что дедушка прокричал ему: «Причешись, оболтус!» Выбежав из дома, Манджиро первым делом повернул голову в сторону дома по соседству – ничего нового не появилось, всё выглядело точно так же, как и днём раньше. Мысль о том, что, возможно, Женевьева арендовала дом в другом месте, невольно пронеслась в его голове, но он тут же прогнал её, заводя байк. Хотелось как можно скорее получить ответы на все волнующие его вопросы, поэтому он гнал изо всех сил, в который раз игнорируя правила дорожного движения. До конца урока оставалось пятнадцать минут. «Успел!» – подумал Манджиро, спрыгивая с байка на парковочном месте, которое было предназначено явно не для учеников. Он сломя голову бежал по пустым школьным коридорам в надежде успеть до окончания урока. И каким же облегчением было увидеть Женевьеву, стоящую у доски, когда он громко распахнул дверь. Манджиро запыханно стоял на пороге кабинета, переводя дыхание, пока почти все одноклассники косо смотрели на него, явно удивлённые тому, что заядлый прогульщик решил почтить их своим присутствием. Но был кое-кто, кто смотрел на Манджиро с широчайшей улыбкой и радостью в глазах; со взглядом, который обычно бывают у пар, которые вот-вот встретились после долгой разлуки. Cчастливый огонёк, играющий в глазах Кейске, казалось, вот-вот подпалит воротник мятой рубашки Майки. Он вытянулся и, уперевшись подбородком в ладонь, выжидающе смотрел на Манджиро с максимально довольной физиономией. Кейске выглядел таким довольным, что, казалось, если бы ему приделали хвост сзади, он бы точно возбуждённо им вилял. И пока взгляд Баджи метался с друга на учительницу, всё внимание Манджиро было приковано к юной преподавательнице перед ним, что совершенно нельзя было сказать про неё. Конечно, громкий удар дверью привлёк её внимание, как и юноша, появившийся в проёме, но надолго оно не задержалась. Последний раз бросив взгляд на опоздавшего, Женевьева продолжила расписывать основные тезисы урока на доске, крепко-крепко сжимая мелок в руке. — В следующий раз прошу не опаздывать. А теперь присаживайся, – холодно буркнула Окухара, даже не повернув голову. Тихонько извинившись за опоздание, Манджиро поплёлся на своё место, наконец-то встречаясь взглядом с Кейске, который так и светился от хорошего настроения. — Чё лыбу давишь? — шёпотом спросил Манджиро, усаживаясь за парту. — А как тут не улыбаться?! – Баджи тут же развернулся к другу на парту за своей спиной. — Раз у нас теперь будет Окухара-сенсей, значит я точно сдам экзамен по инглишу! — Да тебе хоть личного репетитора найми, ты хуй сдашь со своей неусидчи... — Последние парты, я вам не мешаю? — голос Женевьевы прервал Манджиро, так и не дав договорить. Учительница повернулась и уставилась прямо на них, одаривая натянутой улыбкой. Её замечания было достаточно, чтобы Кейске развернулся к себе и продолжил писать. Манджиро сделал также. Он достал из рюкзака тетрадь и начал переписывать с доски. Класс наполняла тишина, сопровождающаяся звуками пишущих по бумаге ручек и мела, что выводил слова на доске. Как назло, ни один мелок не писал нормально: какой бы Женевьева не взяла в руки, он с неприятным звуком скрёбся о поверхность доски. Пробирающийся сквозь открытые окна ветерок – на удивление жаркий – казалось, давил, из-за него Манджиро становилось трудно дышать. Возможно, основной причиной было то, что он со всех ног нёсся в кабинет, сбив дыхание, и сейчас это ему аукнулось, а возможно, всему виной было то, как он встретил Женевьеву и как это сделала она. Радостная улыбка, которая была на его лице всю дорогу до школы, вплоть до самого кабинета, медленно начала спускаться вниз. То, как Окухара посмотрела на него – не удостоив улыбкой, с которой всегда встречала его; то, каким тоном она сделала ему замечание, даже не обратившись к нему по фамилии; то, с какой натянутой улыбкой она взглянула на него и тут же отвела взгляд, будто не хотела задерживаться на нём. Прокручивая эти моменты, пока ручка в его руке лениво выводила предложения, Манджиро не на шутку завис. Он бездумно смотрел в тетрадь, будто сквозь неё, погрузившись в свои мысли. «Значит, вчера мне не показалось» – прогулка прошлой ночи мелькнула у него перед глазами. Он был прав. Он и вправду узнал Женевьеву, даже не видя её лица. «Тогда почему она не остановилась? Она ведь по-любому увидела меня. Почему не предупредила, что приедет? И даже не написала» – один за другим вопросы начали сыпаться на Манджиро. Пользуясь моментом, пока Окухара стояла к классу спиной, он достал из кармана телефон, чтобы открыть их с Женевьевой переписку. Его сообщения, которые были отправлены еще пару дней назад, до сих пор не были прочитаны ею. Непонятное чувство неприятно разлилось в груди, оставляя за собой липкий осадок. Хотелось избавиться от него как можно быстрее. То самое чувство ударило по нему, когда он подумал о том, что, возможно, Женевьева.... «Бред! Хуйня это всё!» – он быстро отмахнул навязчивые мысли. Его дыхание было учащенным и тяжёлым, а брови нахмурены. Желудок скручивало, из-за чего создавалось ложное ощущение тошноты. «Точно! Наш спор!» – Манджиро вспомнил об их споре: они с Женевьевой забились на то, что если он будет исправно ходить на занятия, без прогулов, она вернётся в школу. «По-любому оно! А не отвечала она, чтобы сохранить интригу к сюрпризу!» Переживания Манджиро, как и его тошноту, как рукой сняло, когда он понял причину такого поведения со стороны Окухары. Довольно выдохнув, он выровнялся, и уже со слабой улыбкой на лице продолжил записывать тему, догоняя своих одноклассников. Он обязательно подойдёт к ней после урока и расспросит обо всем. А так как он опоздал больше чем на половину урока, долго ждать до звонка не пришлось. По звонку, когда все записали домашнюю работу, Окухара взяла свои вещи и, попрощавшись с классом, вышла из кабинета. — Окухара-сенсей! – прокричал Манджиро, догоняя учительницу в коридоре. — Да, Сано-кун? – с не присущей ей серьёзностью ответила Женевьева. Она остановилась и повернулась к ученику лицом, сохраняя на лице штиль эмоций. — А-а-а... – сбитый столь нехарактерным для Женевьевы поведением, Манджиро впал в ступор. Нервный смешок вырвался из его груди, когда он увидел, что её выражение лица осталось неизменным. — Я... Я хотел спросить у вас о своих оценках, – он начал импровизировать, стараясь удержать внимание учительницы подольше. — И о том, что мне можно досдать, чтобы закрыть все долги. — Сано-кун, – Окухара со вздохом потёрла переносицу, — это нужно было обсуждать, пока я была в кабинете. — Давайте тогда обсудим это в вашем кабинете? — каждый раз, когда он обращался к ней на вы, ему становилось не по себе. Но еще больше ему становилось не по себе, когда Женевьева смотрела на него так, будто для неё он не больше, чем просто ученик; так, будто между ними ничего не разгорелось. Смешок невольно вырвался из её уст, как только она услышала ответ Манджиро. В эту секунду она не могла контролировать свою мимику и её улыбка, – та самая, которая всегда расплывалась на её устах, когда Манджиро говорил какие-то несносные глупости, – пробилась сквозь серьёзный фасад, который она так пыталась сохранить недрогнувшим. — Ах, Сано-кун, – нежность в её обращении к юноше подло соскользнула с языка, — это нужно было обсуждать в классе. Сейчас мне некогда. Поговорим об этом на следующем уроке, – на этом Окухара развернулась и ушла вдоль по коридору, любезно здороваюсь с учениками, в то время как Манджиро стоял на месте, глядя ей вслед. В момент, когда её голос дрогнул, а улыбка украсила лицо, Манджиро понял, что всё это не более, чем игра в ученика и строгую учительницу. И всё, что происходит в школе – в ней и останется. Женевьеве нужно делать вид, что здесь они друг другу никто, дома же всё будет по-другому. Да. Им просто нужно поговорить за пределами школы. Окрылённый этой мыслью Манджиро с довольной ухмылкой поплёлся в класс, предлагая Баджи сбежать с уроков, чтобы скоротать время, пока рабочий день Женевьевы не закончится. И пока они разъезжали по городу на байках без всякого зазрения совести, утро быстро перетекло в обед, приближая всех к концу учебного дня. За всё то время, пока Женевьева сидела дома, она успела отвыкнуть от хождения на высоких каблуках, и теперь, проходив в них с восьми утра, всё, чего ей хотелось, это застрелиться. Ноги дико болели и ныли. Хотелось как можно скорее добраться домой и снять с себя эту чертову обувь. Но пока она не разберётся с журналом и другой бумажной волокитой, которую нужно закончить именно в школе и сразу отдать секретарю, она не поедет домой. Единственную роскошь, которую она могла себе позволить на данный момент, зайдя в свой кабинет – это снять каблуки и начать работать в мягком кресле без них, на босую ногу. В этом и заключалась прелесть личного кабинета, за что она была несказанно благодарна директору, который сразу же выделил его ей. Звук стука вырвал Женевьеву из мыслей, заставив обернуться в сторону двери. Она стояла возле рабочего стола, оперевшись на него; как только она вошла в кабинет, сразу же бросила книги и тетради на стол, и в таком положении и осталась стоять, думая о своём. Ответив «Войдите!», она увидела, как из-за двери показался Уоллес. Помяни чёрта... Увидев перед собой директора, Женевьева засуетилась и начала оглядывать пол в поисках обуви. — Окухара-сама, не нервничайте вы так, – со смешком сказал Уоллес, как только понял, чем была вызвана её суета. — Успокойтесь. Вы в своем кабинете, имеете полное право снять обувь, если почувствовали усталость в ногах, – баритон его голоса лился как мёд, пока его взгляд был прикован к молодой преподавательнице. Сейчас, когда она стояла перед ним без какой-либо платформы, Уоллес мог как следует обратить внимание на её рост. По сравнению с ним она была ниже на две головы. Худенькая, низкая – рядом с ним Женевьева выглядела, как кукла. Маленькая, красивая фарфоровая кукла, которую обычно ставят на полку и любуются издалека. — Уоллес-сама, мне всё равно как-то неловко, – промямлила Окухара. Она всё же взяла туфли-лодочки и, сев на близстоящий диванчик, уже хотела надеть их, как вдруг Уоллес вновь заговорил: — Окухара-сенсей, да у вас мозоли! – получше приглядевшись, директор заметил, что на ногах Женевьевы было множество ранок. Некоторые уже были заклеены пластырем, а некоторые, – которые, судя по всему, появились сегодня – нет, из-за чего кровили. Его брови нахмурились, и теперь он выглядел обеспокоенным. — Я схожу за пластырями к медсестре. — Не надо! – почти мгновенно выкрикнула Женевьева. — Уоллес-сама, это пустяки. У меня всегда в сумочке есть пластыри, так что всё хорошо. Благодарю за вашу заботу. — Уловив, что директор убеждён её ответом, она продолжила, — что-то стряслось? – спросила она, намекая на то, что же стало причиной его появления в её кабинете. — Ах да. Я хотел обсудить с вами вопрос, касательно школьной олимпиады по английскому... Несмотря на то, что директор говорил чётко и кратко, без лишней воды и отклонений от темы, разговор выдался долгим. И лишь в начале шестого, заполнив расписание и план уроков, Женевьева освободилась. Первый рабочий день выдался тяжёлым, но после долгого отдыха этого стоило ожидать. Потребуется какое-то время, чтобы влиться в режим, и после этого всё пойдёт как по маслу. Всю дорогу со школы Женевьева мечтала о том, чтобы принять прохладный душ, а после упасть в объятия мягкой постели. Но подъехав к дому, она встретила Манджиро, что сидел на байке, явно дожидаясь её приезда. Она понимала, что разговора не избежать, поэтому, как только загнала машину в гараж, подошла к Манджиро. Думать над тем, с чего начать, не пришлось. Первым разговор начал Манджиро. — Просто признайся, что не смогла вынести месяц без меня, вот и сорвалась раньше окончания спора, — с поддразниванием в голосе промурчал он, всё ближе и ближе подходя к Женевьеве со спины, пока не стал к ней вплотную. — Манджиро, пожалуйста, соблюдай дистанцию, – всё так же холодно ответила Женевьева, после чего отошла от него на полтора метра. — Ну всё-всё, хватит! Мы уже не в школе, поэтому выключай режим училки и становись обратно собо... — Манджиро, я серьёзно! – не выдержав, выкрикнула Окухара, чем сильно удивила юношу. Он резко замолчал, не понимая, почему она так реагирует. Уверенный взгляд медленно стал угасать, а не смену радостному настроению в груди стало зарождаться то самое чувство, что он испытывал, сидя в классе. — Мы больше не можем общаться так, как раньше. — Что? – ему хотелось спросить, не затянувшаяся ли это шутка, но судя по Окухаре, он понимал, что нет. — Почему нет-то?! У нас всё прекрасно было всё это время! – голос Манджиро стал на тон выше, и сейчас он изо всех сил сдерживался, чтобы не начать кричать. — Да вспомни даже ту же практику! Всё хорошо же было, почему именно сейчас ты говоришь об этом?! — Да потому что, Манджиро! — нервы Женевьевы под конец дня были выжаты, поэтому и её голос в конце концов дрогнул, перейдя на крик. Она подошла к Манджиро максимально близко и, ткнула пальцем ему в грудь, не сводя с него глаз, — тогда я была на практике, а сейчас я твой учитель. И я не хочу, чтобы кто-то кроме нас знал о том, что произошло в том вагоне. Связь между учителем и учеником запрещена законом, Манджиро, если ты забыл. И впервые за долгое время они стояли друг к другу так близко. За те несколько минут Манджиро успел обратить внимание на то, как часто вздымалась грудь Женевьевы, и предположил, что это было вызвано раздражением, или даже злостью в его сторону. Хотя на самом деле всё было наоборот: в груди бурлила обида на саму себя, и частичная злость на то, что она вынуждена отдалиться от Манджиро, чего ей совсем не хотелось. Стоя рядом с ним в столь опасной близости, всё, чего ей хотелось, это вновь обнять его, зарываясь в изгиб его шеи, и вдыхать запах его свежего парфюма, который всегда контрастировал с её – тяжёлым и до тошноты сладким. Он него всегда шёл запах лёгкости; запах майского дня перед школьными каникулами, с едва прохладным ветерком, который так приятно щекотал кожу, когда развевал волосы. С Манджиро было легко. — Я не хочу мусолить эту тему дальше, – сказала она после небольшой паузы, отходя от него на приличную дистанцию. — Мы не можем продолжать наше общение, поэтому, прошу, не беспокой меня больше, если только это не касается нашего предмета, Манджиро. И теперь, стоя перед девушкой, с которой он, не отлипая, провёл весь прошлый месяц, – разъезжая по городу на байках, выпивая на крыльце её дома, просматривая фильмы, лёжа с ней на диване, – Манджиро не узнавал её. Сейчас она казалась совершенно другим человеком. Ее взгляд, направленный прямо на него, проходил сквозь, а на лице не было ни единой эмоции, которая могла бы послужить подсказкой к тому, как решить эту дилемму по-другому. Сбитый с толку и ошарашенный вываленной на него информацией, Манджиро молча стоял, глядя в ответ на свою учительницу. Из его груди вырвался нервный смешок, после чего он развернулся и вышел из её двора, попутно говоря: — Как скажете, Окухара-сенсей.